Сизов александр Алексеевич (1949-1997), родился в деревне Ляпунове Варнавинского района Горьковской области
| Вид материала | Документы |
- Роман, 2603.25kb.
- Александр Трифонович Твардовский (1910 1971гг), 130.21kb.
- Родился в крестьянской семье в селе Екатериновка Приволжского района Самарской области, 229.94kb.
- Топонимика – наука интересная, 1036.13kb.
- Юрий Алексеевич Гагарин родился 9 марта 1934 года в деревне Клушино Гжатского района, 627.31kb.
- К 110-летию со дня рождения, 357.34kb.
- Слайд Первый человек в космосе, 116.74kb.
- Юрий Алексеевич Гагарин первый человек планеты Земля, совершивший космический полёт., 921.23kb.
- Махнев Дмитрий Анатольевич, Нечепоренко Юрий Алексеевич, Сабиров Роман Равильевич,, 173.84kb.
- Отечественные энциклопедии и справочники содержат весьма скупые сведения по истории, 396.21kb.
ПОЭТИЧЕСКИЕ СТРАНИЦЫ
АЛЕКСАНДР СИЗОВ
СИЗОВ Александр Алексеевич (1949—1997), родился в деревне Ляпунове Варнавинского района Горьковской области. В 1966 году поступил работать в редакцию варнавинской районной газеты "Новый путь". С 1967 года — студент Литературного института. Учился в поэтическом семинаре Льва Ошанина, занимался в семинаре известного писателя В. П. Астафьева. С 1972 года работал в газете "Дзержинец", в областных газетах, районной газете "Знамя". Член Союза писателей России.
И УМЧУСЬ ПО БЕЛОЙ ВЬЮГЕ…
РОССИЯ
Россия...
Семечки каленые...
Наперсточники на углу.
Вокзала люди закаленные
Спят на газетах на полу.
И пирожки с гнилой
капустой.
А — вырвешься за семафор —
Бараки, деревеньки,
пустыни
Да серый — с вышками —
забор.
Куренье в тамбуре...
И оторопь
От нутряного холодка,
Когда коснется
липко-потная
Тебя с наколкою рука.
И — финка в бок.
И люди с обликом
Мелкотолченого стекла.
Страна красивая,
как облако,
За горизонт ушла...
Ушла?
Россия!
Светлая невесточка!
В венце из лютиков и верб.
Подай, подай,
родная, весточку,
Что ты была и есть теперь.
Что не ушла
под квелым дождичком
За край далекого леска,
Что эти все
наколки-ножички,
Что это — не твоя рука.
Ты не блатная.
Не бульварная.
Не кладбище.
Не балаган.
Великая и легендарная,
Несметная — как океан.
Единственно необходимая,
Комком застрявшая
в груди,
До слез и судорог любимая,
Законная — не уходи!
НА РОДИНЕ
И снова зеленые травы
Цветут.
Безумно звенят...
Отыскать ли бубенчики?
Я снова на родине.
Снова я тут.
Лежу на лугу
Средь ромашек застенчивых.
Молочная свежесть
Ночных облаков.
Гудок парохода
За ближней излукою.
Плывут и плывут
Облака далеко
Или же стоят
Целый день над Ветлугою.
Тепло отдает мне
Землица.
Согрей,
Подольше погрей,
Прокали меня, грешного!
Вон, выцветший, в липе
Запутался змей.
И белка раскосо
Глядит из орешника.
Угор в Михаленине.
В светлый ручей
Пахучие листья
Роняет смородина.
Прошу я тебя,
Прокали и согрей
И — благослови меня,
Теплая родина.
Я весь пропылен.
Было зябко в пути.
Пришел я с бедою,
Пойду ли с победою?
Мне надо ведь, милая,
Дальше идти.
А путь мой...
Не знаю!
Не мыслю.
Hе ведаю.
д. Ляпуново.
***
Может, в городе жить и лучше... Но –
Еду, к празднику поспевая,
И ведет меня на Кирюшино
Тропка узкая, полевая.
Пионерские песни звонкие
Ах, как в школе мы распевали,
Между книжек уздечки - конские
Помню, в партах у нас лежали.
Май зеленой листвою радовал
И такая была проказа –
В окна лошади к нам заглядывали,
Нас выманивая из класса.
Колосились поля колхозные,
Звонко дождики колесили.
Мы скакали в луга покосные
И навоз на поля возили.
Детство, детство мое хорошее...
Снова будто иду по полю,
Спят в березовой роще лошади
Наработавшиеся вволю.
Может, в городе жить и лучше... Но,
Сколь бы ни была жизнь веселой,
Не забыть конюшню в Кирюшине
Рядом с нашей начальной школой.
МАТЕРИ
Сон и светлый покой твоей тихой подушке.
А пока помолчим, посидим на крылечке вдвоем.
Видишь — ветви в садах тяжелеют в испарине душной,
И лохматые звезды, как звери, глядят в водоем.
А сорвется одна — и вода задрожит за осокой,
И послышится — будто в логах бубенцы прозвенят.
Ты не спи в эту ночь. Слышишь — кони бегут мимо
окон.
И от бури копыт начинается яблокопад.
Я родился под ним. И в избе многодетной и душной
Сказка с былью мешалась, а с хлебом сухое былье.
И вздыхала ты тяжко на теплой вечерней подушке,
Все старалась узнать заговорами счастье мое.
— Будь богатым, сынок! — осыпала зерном из корытца.
— Будь счастливым! — водила на жниво меня.
Там была синева, и в хлебах от нее не укрыться —
Пело солнце в хлебах и дожди колесили, звеня.
Месяц август катился... И плакал я в чудном смятеньи,
И рождались стихи — долгожданная тайная весть.
Ты сидишь на пороге, и Сириус сушит колени...
— Что, богат ли, сыночек?
— Дай, мамушка, хлебца поесть.
Я живу ничего. С каждым днем благодарней и проще.
И тем крепче люблю свою Родину — светлую Русь.
И рубашку мою, ах, красивые ветры полощут.
И такой я хмельной, озорной — ничего не боюсь.
Вот и все. И покой твоей тихой подушке.
И отцовскому ложу глубокий и вечный покой.
И родящей земле — пусть никто ее мир не нарушит,
Мирно звезды встают, и звенят бубенцы за рекой.
ПОДСНЕЖНИК
Яркою синькой погожий денек
Высинил лужи
и взгляды прохожих...
Первым подснежником,
вставшим у ног,
Я ослеплен, остолблен,
приворожен.
Щебетом птичьим
весь лес оглушен...
Я — на колени,
как перед иконой.
В белых ворсинках
пушистый бутон,
В венчиках —
царской глядится короной.
Трону ладонью —
потянется весь,
Вздрогнет,
встревожится и —
Затаится.
Росная капелька наперевес
Детской слезинкой
блеснет на ресницах.
Нет же!
Не трону.
Весь лес обойду.
Снова вернусь...
И опять — на коленях.
Так и вся жизнь —
В непрерывном ходу:
Проводы,
Встречи,
Коленосклоненья.
***
Опять весна...
Душа наружу...
Цыплячий пух на верботале...
Цветы, как звезды,
светят в душу
От прозаветревших проталин.
Душа забита ветром свежим.
Я у распахнутой фрамуги,
Смотрю, как льдины
с маху режут
Затопленный ивняк излуки.
Как сор и гной,
с души отхлынет
Напасть любая, немощь, горе…
Пахучий лист
опять раскинет
Прогретый лопуховый корень.
На плесах
щучьим переплясом,
Уютным пеночкиным свистом,
Как газировкой или квасом,
Промоет душу и очистит.
Весной душа как после бани.
Она — ого! — такого хочет!
Сама с собой,
как на свиданьи,
Ликует, любит и пророчит.
ПО ОРЕХИ
Забытые вехи. Зеленые годы.
Опять я приехал
на праздник природы.
Качаясь, шумит
над водою орешник,
И новый на липе
желтеет скворечник,
И светятся воды,
катясь и играя,
И яблоки бьются.
В нарядной рубашке,
умытый и свежий,
Срываю ромашки
и ставлю мережи,
И пью, как и в детстве,
из старенькой кепки,
И гриб замечаю
под елкою крепкий.
Зеленые годы. Забытые вехи.
А в жизни
досталось уже на орехи.
НА ОПУШКЕ У ЛЕСОПИЛКИ
Уходит осень от нас —
В мордовском платке
старуха.
И сладче, чем ананас,
Последняя зеленуха.
И крепче заморский ром,
Когда в ночи у ночлега
На прутике над костром
Румянится сыроега.
Невиданен слой грибной!
И воздух у лесопилки,
Как выдержанное вино
Из обомшелой бутылки.
И жизнь не подвержена
Какой-либо порчи, грусти.
Ядрена так и вкусна,
Как первых засолов грузди.
ТРИ РУБЛЯ
Простились с матушкой, обнялись
Ничьей печали не деля.
Она, как будто бы стесняясь,
Мне протянула три рубля.
Последние, они дороже,
Они всегда лежат со мной.
Я эти три на сто помножу —
Неравнозначно все равно.
Не брать их горько и недужно,
Как будто бы огонь беру,
Но брать их нужно, очень нужно
И нужно где-то быть к утру.
Не одинаково дается
Все одинаковое нам,
Ее больное сердце бьется,
Вдруг разорвется пополам.
Чего я вспомню, с чем приеду,
Какая выпадет слеза,
Какого золота монету
Я положу ей на глаза.
Куплю какое покрывало
Ее последний путь стеля?
Все будет мало, слишком мало
Вернуть ей эти три рубля.
***
Беззащитный и ошеломленный
Мне стучащий по лбу кулачок.
Как воробышка взял я в ладони,
Трепыхнулся, царапнул, умолк.
Притворясь, затаила дыханье...
Отпущу — и взлетишь в небытье,
Ангел ласковый мой, наказанье,
Наказание Божье мое.
КОНЧИНА
Желтеет
в блюдечке
Морошка.
Скривился
от страданий
Рот.
Даль и Тургенев
У окошка.
Толпа народа у ворот.
Все так.
Перед чертой
последней
Поэт «Ната…»
произнесёт
И, плача, Натали
в передней
Вечерние наряды
рвёт.
***
Приходит весна на проспекты
и улицы,
И настежь балкон, чтоб
не пахло тюрьмой...
И в лужице голубь, купаясь,
волнуется,
С коляскою женщина едет
домой.
С авоськой.
Конечно, хозяйством намучена.
Дошла до подъезда.
Глядит у ворот,
Как улица первой капелью
озвучена,
Как, фыркая в лужах,
автобус плывет.
Теперь бы, вздохнула, -
управиться по дому,
Дочурку до бабок и—
с мужем к Оке,
Сломать там зардевшийся
прутик смородины,
Его раскусить.
Растереть на руке.
И смотреть, как покатыми
Полянами, рощами, еле видна,
Еще несмела, нешумна —
от Горбатова —
Как праздник, подходит
к Дзержинску весна.
***
Не актрисе, не барменше,
Крановщице — так пришлось!
Как одной из лучших
женщин
Подарю рябины гроздь.
Не алмазные подвески,
Не жемчужное колье.
Пусть она ту rpoздь подвесит
Ко спецовочке своей.
Чтоб средь копоти и пыли
Было видно — что цветет
Чтобы, люди говорили
—Ах, как, люди, ей идет!
А она бы из кабины
Улыбалась, с высока...
Только б жизнь у нашей
Зины
Не была бы так горька.
Как рябина-ягодка!
ПЕРЕКРЁСТОК
Перекресток в судьбе -
точно крест -
Перекрещены наши дороги.
Из каких же явились мы
мест—
Пропылены и души, и ноги.
Твои руки крестом на груди.
А мои — у тебя за спиною.
Так судьбу свою вдруг
закрестить!
Что же будет с тобой и
со мною?..
В перекрестном приделе
судьбы
И прицеле подъездных
старушек
В первый раз — как
горячие лбы —
Перекрещены посолонь души.
Неужели нам будет легко,
До обиды обыденно-просто,
Крест поставить на все
и пешком
До другого спешить
перекрестка?
А судьба ведь не стертый
пятак.
Пасовали пред ней даже боги.
Это, милая, именно так:
Крест на все — это ж крест
у дороги.
***
Кто потерял тебя,
Найда, кутенок!
В той электричке последней,
Щенок,
Встала - в проходе,
Скулишь, как ребенок,
Смотришь в глаза нам
И трешься у ног.
Вымыли в ванной.
Супцом накормили.
Коврик постлали—
Расти, маята.
Выросла, кнопка,
С мордашкой умильной,
Ростиком чуть-чуть
Побольше крота.
Ну не лисичка ль!
Хитра и бесстрашна,
Норы нарыла у бабки...
И там
С крысами в подполе —
Как в рукопашной -
Не отрывала их шей ото рта.
Лето.
Жара.
В самый раз искупаться.
Как мы бежали с тобою
к воде!
Что нам у речки —
В песке обваляться,
Звонко облаять
Ужа в борозде.
Как ты просилась
К детишкам на руки!
Как ты любила,
Зверюшка, детей!
И потерялась...
Да что же за муки!
Боль моей дочери,
Боли моей.
Чертовы беды!
Откуда и взялись!
Плакала дочка, ища в поездах,
Люди шутили, как в цирке,
смеялись,
Я ж ощущал, как над
пропастью,
Страх.
Это ль не страх—
Самому потеряться
В горе,
В разлуке,
В полях ли, где рос...
В поезде ль жизни,
Что, съехав на красный,
Рельсы сгребая, летит под
откос.
ПРОЩАНЬЕ
Все больше и больше чужие,
Все меньше и меньше свои.
Обиды и боли былые
Все глубже на сердце таим.
И ночи... холодные ночи...
Не видывал стыни такой!
И каждый живет, как захочет,
С бедою своей и тоской.
И нет уже памятных весен!
Они на такой глубине!
И в разных мы лодках
без весел,
Хоть бьет на одной нас волне.
И дом растворенный наш
выстыл,
И в доме кругом пустота.
И ты не спешишь
в эту пристань,
И я не стремлюся сюда.
Семейные комедианты,
Шагаем по кромочке лжи.
Наверное, дочери бантик
В подъезде у двери лежит.
Ну, что же!
Прощаясь, прощаю.
И ты ко мне зла не таи.
Все светлые дни — завещаю.
Все темные ночи — мои.
Когда-нибудь стерпятся боли,
Начнется разумная жизнь,
И ты, уходящая в поле,
Когда-нибудь
вслед обернись.
ДОМ РЕБЁНКА В ДЗЕРЖИНСКЕ
До неба девочку метаю
И вижу, как она смеется.
Потом ловлю и прижимаю,
И слушаю, как сердце бьется.
Глаза блестят, как у мышонка.
Так обняла - не оторвете.
И распахнулась распашонка,
Как крылья бабочки в полете.
А рядом, очевидно, мама:
Лицо, фигурка - жизни тонус.
Тут все при ней.
Такая дама!
Еще чуть-чуть и - познакомлюсь.
Вот только взгляд...
Усталый, что ли?
Ну что за взгляд у этой дамы!
Весь, как настоянный на боли, -
Мадонны Литты взгляд из рамы.
Да что у ней за боль такая?
Неладно, может быть, в судьбе?
Я снова девочку метаю
И что-то мне не по себе.
А девочка пушинки вроде.
Легонько дунь - ее и нет.
И в окнах дома, что напротив,
Маячит детский силуэт.
В такой же точно распашонке.
Нет, это, братцы, не игра!
Ведь дом напротив -
Дом ребенка,
А мама - просто медсестра.
НОЧЕВКА ПАРОХОДА
Спустилась ночь...
Нa пароходе
Зажглись нечастые
огни.
Мигая ветру и погоде.
Погасли к полночи они.
И ночь пошла - без стен
и окон –
Одним заплаканным
окном.
Кричала утка...
За осокой
Вода ходила ходуном.
Нa берегу,
под старой елью
Матросы развели огонь.
Курили маятно и пели,
Держал один из них гармонь, -
Так согревались еле-еле,
И пароход вздыхал, как
конь.
О чьей-то жизни, столь тревожной,
Гармонь один рассказ
вела,
А ночь качалась
невозможно,
Кончаясь все ж, едва-едва.
Стекали в омут пятна туши,
И озарял реку восход…
И вдруг зашелся
по-петушьи
Отночевавший пароход.
Он задрожал, дымя и пятясь,
И вдаль поплыл он мимо
волн.
В каюте бравые ребята
Отогревали ту
гармонь...
СТРАСТИ-МОРДАСТИ
Ночью не спят дубравы...
Ходят, волнуясь, тени...
Ночью в высоких травах
Лунный блеск и смятенье.
В лунном сияньи — пойма.
В золоте лунном — липы.
В воздухе неспокойно —
Вздохи, звонки и
всхлипы.
Молится ночь востоку...
А у ручья украдкой
Волк с опаленным боком
Лечится горькой травкой.
В белом каленьи зубы…
Мед под корою дуба —
Горько, однако ж, брату.
Это медведя радость…
Утро.
Легчает небо.
Легчают и волчьи раны.
Околицы пахнут хлебом,
Овцами и туманом.
Бредет мальчуган, играя.
В кусты кнутовищем
тычет,
Росу на штаны сбирая,
Бессонных пугая птичек.
Не ведая, что в кочкастых
Лугах, где кругом
цветенье,
Страсти живут — мордасти,
Боли и исцеленье.
ШУТОЧНОЕ
Я убивал корову.
Не наяву - во сне.
Хозяйка Марь Петровна
Топор давала мне.
-Ты бей ее по шее,
По жиле становой.
Да только посильнее.
Я побегу домой.
Там спрятаюсь за печку,
А может, под кровать—
Остались мы с сердечной
Буренкой куковать.
Хожу за ней по кругу,
Ну а она - за мной.
Исполнены друг к другу
Симпатии прямой.
Она язык свой тянет
И просит сахарок.
А у меня в кармане
Лишь курево «Дымок».
Она глазища лупит,
Показывая, как
Меня безмерно любит…
А я-то, я дурак...
Топор из-под рубахи
Достал - а в горле кость! –
И вяло, без размаха,
Рублю не шею, хвост.
Заплакала родная,
Почуяла беду:
- Куда теперь, не знаю,
Бесхвостая пойду?
Копытом пыль взметнула,
Обрубок подняла,
Рога свои пригнула
И - на меня пошла.
Проснулся, как в капкане-
В упор глядит жена:
- Ты о какой сметане
Всю ночь кричал со сна?
Вот это сон задался!
Жди скверных новостей.
И Тобик отказался
От мяса и костей.
Не надо поллитровок
И вырезки-рагу!
Теперь убить корову
Ни в жизнь я не смогу.
* * *
В июне потерял я голову,
А в августе уже с размаху
Моя головушка веселая.
Пошла, покаявшись, на плаху.
Руби скорей, да не затягивай.
Чего глядишь, палач презренный?
Цветочки были, стали ягодки,
Теперь, по-моему, варенье.
Ах, эти ягодки зеленые!
Рубиновые, налитые!
Рассыпанные в том березнике,
Еще не раз припомнишь ты их!
Предъявлен счет: давай оплачивай,
Эй ты, палач, повеселей!
Руби скорей да заколачивай
Последний гвоздь. Я не жалею.
ОСЕННИЙ ЛЕС
Осенний лес, как дом,
Проветрен, сух и чист.
И будто бы вином
Обрызган каждый лист.
Красив осенний лес.
Перед зимою он
Под куполом небес
Как будто застеклен.
Иду,
Топчу траву,
Вся в инее трава.
Взлетают в синеву
С тропы тетерева,
Я бью навскидку,
Влет.
И хохотом в лесу
Мой выстрел потрясет
Осеннюю красу.
Косач мой просто — ах!
Жирен и краснобров.
На смоляных крылах
Бруснично зреет кровь.
Осенний лес, как дом.
Зовет меня тропа,
Зовет меня судьба:
Пожалуйста, пойдем.
НА ЛЫЖАХ
В мешке заплечном хлеб
и сало.
И в термосе горячий чай.
Лыжня.
И легкая усталость,
И ствол холодный у плеча.
Бреду на лесниковых
лыжах
опушкой леса в ранний час.
От солнца розовый
и рыжий,
чуть-чуть поскрипывает
наст.
День тонет в голубом
сиянье.
В душе — немыслимый
простор.
Устану — на большой
поляне
под елкой разведу костер.
Легко!
Душа поет, как птица.
Немного отдохну.
Затем.
Свой завтрак разделив
синицам,
остатки сала с хлебом съем.
Увижу — на высокой елке
чумной качается косач.
Ружьишко вскину...
Да вот только
я не спущу курок,
хоть плачь.
***
Утро чистое зимнее
Над дорогой замрет
Бело-розовым инеем
Шаль березе сошьет.
И прозрачное кружево
Разноцветно сверкнет,
Хороводом разбуженным
Птичья стая вспорхнет,
И затихнет под крышами
Деревенских домов...
Лишь движеньем неслышимым
Вьются петли дымков.
Над деревнею - сказкою
Заворожена быль,
И чарующе - ласково
Сыплет снежная пыль...
НА ВЕСЕННЕЙ ВОЛНЕ
На плечах держать.
Кончена работа.
Вкусен запах хлеба.
Дом стоит — красавец.
Что ему под стать?..
И. БОРЬКИН.
Речных черемух
Ветки белые
Навеки в темный омут
Кинув,
Жизнь принялась,
Как оголтелая,
Листать вторую половину.
О, как давно
С песнями, топотом —
Под нами половицы
Гнулись —
Мы с молодостью —
Вербой во поле —
Не оглянувшись,
разминулись.
И отмахали нам
Платочками
Девчонки в середине мая.
Уже законная,
Урочная
Идет весна сороковая.
Раскрыта середина
Повести.
Как пролистать ее
Сумели?
Успели — не успели
К поезду?
Всего скорей,
Что не успели.
Все может быть.
Утехи плотские...
Песок в часах
песочных
Тает...
Охрипшим голосом
Высоцкого
Нас наша жизнь
Предупреждает:
Смотри, судьба –
Она разбойница.
Смотри, пора
Поторопиться,
Смотри, дружок,
Смотри, захлопнется
Ее последняя
страница.
НАД ГЛЯНЦЕМ ВОД
Прохлада заводи.
Безумный день —
Черемуха цветет.
Раскинув локоны,
В свою глядится тень
На глянце вод.
Императрицею
средь юных див —
Как из оков —
В зеленом государстве ив
И мотыльков.
Стеная пчелами
и пудрою крошась,
Разламываясь пополам,
В духмяной похоти
премногим отдалась.
И я был там.
Вчера, вчера все горести излив,
И лишь о ней —
Плескался с веток и бурлил,
И злился соловей.
Златые клети и стада
Ей обещал.
Рыдала пеночка, когда он замолкал.
И у меня в тот трудный год была беда:
Перерывала весь комод
И чемодан
У двери ставила...
Бинты
С коростами рвала...
Корысти строила...
А ты,
Вельможная, цвела.
В дебелой прихоти душила соловья -
He выбрался из пут...
Меня запутала...
И я
Остался тут.
Черемуха!
С тоски ослеп!
Не отцветай!
В багряной колеснице лет
На глянец вод горчайший цвет
Не просыпай!
Не стой, как склеп.
Ты будешь гумус.
Иль зола.
Рассыпавшийся в прах и ржу,
Там, в будущем, я со стола
Седому внуку расскажу,
Как ты цвела.
МАСЛЯТА
Упруги, холодны
Округлые бока.
Как сливочное масло
из-под пленки...
Вот, за руки держась,
идут из сосняка,
и рыжие
поломлены кепчонки.
Облеплены песком,
на хвоистый мысок
сошлись в кружок,
как малые ребята.
Тот с пряник,
тот с пятак.
а этот — с ноготок,
румяные
оладышки-маслята.
Кто в рот тебе глядит,
кто прячется за пень,
друг с дружкою играют
впереглядки.
Корзину — на песок.
А сам присяду в тень:
А — ну, скорее прыгайте,
ребятки!
Набились кто как мог.
вповалку те лежат,
те из корзины
свешивают ножки.
Доволен я иду.
От зависти горят
неполные
соседские лукошки.
Хорошие грибы!
Пускай их ест семья!
A я — ни в маринаде,
ни в сметане.
Я с лесом был на «ты».
Грибы мои друзья,
И это больше,
чем алтын в кармане.
ТИХИЙ ДОЖДИК
Тихий, робкий, едва живой,
Дождик вдруг неприметно ожил.
Стал подпрыгивать над травой,
Как цыпленок, клевать порожек.
До обеда клевал и рос,
И плескал водой из корытца.
Дождик из лесу нам принес
Запах дягиля и живицы.
Он и курам-то не мешал,
Тихий шел, без грозы и ветра,
И казалось, что обещал
Непременно — такого лета.
И блестела трава везде,
И росли огурцы на грядке,
И старушки на том дожде
Под засол промывали кадки.
ЖУРАВЛИ
Они курлыкали во сне,
Они летели шумной стаей.
Вo сне кричали птицы мне:
— Давай за нами!..
Улетаем...
Тяжелый сон.
Всю ночь, как быль,
В ушах звучали трубы.
Я просыпался.
Воду пил,
Кусая спекшиеся губы,
- Давай за нами!..
Высота...
Давным-давно мы ей
пленились.
— Я попытаюсь, попыта...
— Кричал я.
Птицы снились, снились...
А утром...
Глянул в синеву,
И сердце сжалось
от печали —
Летели птицы наяву,
И наяву они кричали.
ЛЕЖА В ПОСПЕВАЮЩЕЙ РЖИ
Раскинув руки, пал во ржи.
Как будто в море погрузился.
Кружились надо мной стрижи,
Крича тревожно:
- Он разбился!
Он наш!
Он с нами пролетел,
Но как назад ему вернуться?
А я лежал во ржи,
Лежал,
Не смея даже шевельнуться.
Здесь было тихо на земле.
Рожь шелестела.
И колосья,
Как будто стая журавлей,
Склонялись надо мной в
вопросе
- Ты жив?
Вот чудаки! Теплом
Земля усталая дышала.
Кричали птицы. Время шло.
По жилам кровь моя бежала.
Пленяло небо синевой...
И так хотелось стать мне
птицей -
Хотя бы только для того,
Чтоб вверх взлететь и – пусть!
- разбиться.
ЯГОДЫ В ГОРСТИ
Живу как знаю.
Только и всего.
И поклоняюсь людям и цветам.
Мне вся земля — зеленый светлый
храм
С высоким куполом над головой.
Какое чудо — ягоды в горсти.
Они свежи и пахнут холодком.
Я собирал их вечером, тайком,
Чтоб завтра утром маме принести.
Бежит по полю облачная тень.
Со всех сторон кудрявятся дымки.
Я каждый день смотрю из-под руки
На свой далекий, самый лучший день,
Но есть ли дни, которые прошли,
Шумевшие, звеневшие окрест?..
Погибший друг мой! Выйди из земли!
Скажи одно единственное— «Есть!»
И мы, живые, веря в благодать,
Пошлем тебе последнее «прости».
И лишний раз попробуем понять —
Какое чудо — ягоды в горсти!
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ
В последний раз над желтым садом
Ударит иволга...
Да так.
Что вдруг остекленеет взглядом
И мой запнется сердца такт.
Тревожен свист...
Тревожна ветка
Вмиг до падения листа.
Тревожится грудная клетка.
Что скорость туканья не та.
Тревожен друг, когда без звука
Лежит, раскинув рук цепье...
И кажется, что сердце друга
Я ощущаю как свое.
Флейтистка в золотой сорочке
Уже готова на отлет.
И вот ведует, вот пророчит,
Что нас после отлета ждет.
В последний раз в листве
вечерней
Вам «аллилуйя» пропоет,
Церковным золотом на черни
В холодном воздухе блеснет.
И улетит.
И будет нечем
Дышать...
И желтые листки,
Как растревоженное вече
Возденут к небу кулачки.
Ты что, сиятельная птица.
Что натворила?
Как смогла? -
Слеза у друга на реснице
И у меня в груди игла.
***
Печальные дети
печальной планеты!
Да разве когда-то
подумали мы,
Что сотканы все
из ярчайшего света
И самой чернильно
чернеющей тьмы!
ДРУЗЬЯМ
На санях, по белой вьюге,
Индевела борода.
Я родился на Ветлуге
И приеду я сюда...
Ах, родительские елки!
Под Кирюшином лесок!..
Я приехал ненадолго,
Я уйду через часок.
И умчусь по белой вьюге
Да по утренней звезде.
Я родился на Ветлуге,
А живу не знаю где.
Деревеньки, деревеньки,
Голубые города...
Плачут ливенки и венки,
Пляшут пальцы в два ряда.
До свиданья, до свиданья
Или, может быть, прощай!
Мой росистый, мой
желанный,
Незлопамятливый край!
Повстречаю в жизни
лихо —
Но вернусь когда-нибудь.
Все в порядке, други!
Тихо
Не забудьте помянуть.
ЗЕЛЕНЫЕ ГОДЫ
(Послесловие к стихам Александра Сизова)
Художественный вкус Александра Сизова формировался в "оттепельные" шестидесятые годы, а отшлифовывался в Литературном институте, который он окончил в 1972 году. Навеянное временем и многими студентами принятое на "ура" формальное новаторство не заинтересовало — талант его был, как говорится, отприродный, натура дельная, характер сложившийся. В закваске его — деревенский незатейливый быт, раннее приобщение к крестьянскому труду, близость к природе (да еще какой! Ветлужской!!)... Ему не нужна была литературная форма ради самой формы, изящная словесность ради изящности, если уж говорить для людей, так — ЧТО-ТО ВАЖНОЕ, заставляющее задуматься, это может быть только выстраданное, выверенное собственными ощущениями и переживаниями, написанное ясно и доходчиво (а иначе — зачем же?!).
Сначала были стихи (он и поступал в поэтический семинар Льва Ошанина), а затем строгие рамки стиха стали Александру тесны, содержание, которое хотел донести до читателя, не укладывалось в формы, обусловленные поэтическими жанрами. Он начал писать рассказы, правда, и в прозе оставался лириком, эпические перспективы его не манили, важна была согретая эмоциями бытовая деталь, конкретная ситуация, исполненный смысла фрагмент жизни.
Диплом А. Сизова в Литинституте стал комбинированным — несколько стихотворений и рассказы. Публикации в коллективных сборниках и журналах, а затем и первая самостоятельная книга "Студеное водополье" (ВВКИ, 1981 г.) — повесть и десять рассказов — закрепили за ним принадлежность к цеху прозаиков, это была уже крепкая, зрелая лирическая проза, сразу же получившая лестные оценки критиков и литературоведов.
И все же стихи не отпускали его насовсем, Александр писал их во все времена, вплоть до своих последних дней. Он мечтал о выпуске поэтической книжки, несколько раз предлагал издательствам свои стихи, но получал от ворот поворот с вежливой присказкой: "Ты, старик, прозаик — вот и пиши прозу! Оставь стихи — это не твое..."
Как это — не его?! Он поэт! Поэзия — само существо Александра Сизова.
Вот, хотя бы, начало его рассказа "Три покосева":
"Луг детства — жаркий, цветной сон. Беззвучно, как в немом кино, качаются передо мною высокие и горячие травы. Палит жесткими метелками ежа сборная; встает над лугом мощная тимофеевка, тяжелые батончики которой, отягченные росой и цветом, кажется, вызванивают; зелеными шарами перекатываются по лугу заросли метлицы, полевицы белой, костра безостого — все сплелось, задернилось, трудно отделить один злак от другого — все вместе, все — трава... И густо, плотно стояли над лугом моего детства запахи. Ветер медленно размешивал их, закручивал ленивые вихри и, душный, тяжелый, горячий, тек в одну сторону, будто река. Воздух был так напитан медом, что от него сушило в горле и слипались волосы, а в них неразборчиво жужжали пчелы".
Все ощущения оживают в памяти писателя, все органы чувств работают: и зрение, и слух, и обоняние, и осязание... Эта нерасплесканная полнота ощущений жизни, эта деятельная память — живительна, непреходяща. Она и есть Поэзия.
Помнится, Лев Иванович Ошанин, приезжая в наш город и встречаясь с читателями на литературных вечерах, представлял Александра Сизова, если тот принимал участие во встрече, не иначе как поэта и часто просил его прочитать стихи о матери (он имел в виду "Три рубля", нигде еще не опубликованное, — видимо, запало в душу ему это стихотворение еще с литинститутских времен).
Знакомясь с подготовленной к печати в журнале "Нижний Новгород" подборкой стихотворений А. Сизова, я не только порадовался этому факту, но и еще раз встретился со своим другом как будто с живым. Я узнал его в стихах, как до этого узнавал, перечитывая рассказы, повести, очерки, роман "Версия Нострадамуса..." (опубликованный в журнале "Нижний Новгород" — № 3, 1997 г. — Александр, к сожалению, так и не подержал его в руках).
Сострадание, душевность, чуткое внимание к людям, знакомым и незнакомым, к миру природы... Цепкий взгляд, подмечающий в расплывчато-необозримом целом яркую, характерную деталь, умение коротко и емко сказать о том, что увидел, показать глубину, иную даль, простирающуюся далеко-далеко от того, что явлено нам на поверхности, — увязать разрозненные впечатления, вдохнуть в них душу, дать новое содержание... это — Сизов!
И еще один существенный момент, всего четыре журнальных странички стихов, но сколько здесь самого дорогого для поэта: Россия, ее цветы и травы, деревья и кусты... я помню, с какой любовью относился Александр к несуетной жизни вокруг нас, как наслаждался этой жизнью в короткие, но важные для души часы и минуты: на прогулке, на рыбалке, на ночлеге в стогу сена или у костра (были у нас с ним и такие редкие удачи)... Он не только любил родную природу, но и знал ее. Однажды как-то попал мне на глаза самодельный альбом, куда Александр вклеивал вырезки из журналов и газет с описанием растений, цветов, птиц и животных, цветные иллюстрации... Ему это было интересно и нужно — как писателю, как любознательному человеку.
Александр Высоцкий