Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности злобин Г. А., Никифоров Б. С. Умысел и его формы злобин Г. А., Никифоров Б. С

Вид материала

Документы

Содержание Особенности доказывания субъективной стороны преступления и определение умысла в уголовном законе Специфичность предмета познания при доказывании субъективной стороны преступления

Подобный материал:

• Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, 5493.71kb.
• Психология допроса малолетних свидетелей методическое пособие введение, 501.67kb.
• Интеграция wiki-технологии и онтологического моделирования в задаче управления знаниями, 110.21kb.
• Ю. В. Никифоров, к т. н., главный редактор журнала «цемент и его применение», 81.98kb.
• Генетическая теория причин преступности, 597kb.
• Профилактика пьянства и алкоголизма в войсках — одна из мер предупреждения преступности, 229.27kb.
• От полного игнорирования подростковой преступности как самостоятельного специфического, 219.26kb.
• М. А. Розов 61 Релятивизм: абстрактная теория или методологическая практика?, 4106.79kb.
• Опорный конспект по теме 8 Предупреждение преступности. Понятие предупреждения преступности, 47.16kb.
• Контрольная работа по криминологии, 91.82kb.

213

ступления, и требовать, сверх того, как это постоянно делается в литературе, установления желания лица по­ступить указанным образом — значит строить нежизнен­ную, неприменимую к случаям такого рода и не осно­ванную на законе конструкцию прямого умысла при совершении формального преступления.

В этом пункте нам представляется удобный случай лишний раз продемонстрировать важность сформули­рованного выше правила о необходимости при анализе законодательного определения преступления точно сле­довать указаниям закона о характере субъективного отношения лица к каждому из элементов состава.

Так как для отлучки военнослужащих вз части или с места службы необходимо разрешение, каждый воен­нослужащий сознает или должен сознавать это. Воз­можно ли уголовное .преследование военнослужащего, отлучившегося из части или с места службы с наруше­нием указанного порядка, но при отсутствии сознания того, что он допускает нарушение? Иными словами, возможна ли уголовно наказуемая неосторожная отлуч­ка военнослужащего?

Ответ на этот вопрос зависит от того, как соответ­ствующее преступление определено в законе. Если бы закон определял его как нарушение правил, установ­ленных для отлучек военнослужащих из части или с места службы, уголовно наказуемая неосторожная от­лучка военнослужащего была бы возможна. Однако, как было показано выше, указание в действующем зако­не на самовольность отлучки исключает такую возмож­ность.

Возвращаясь к затронутому выше вопросу о' формах и содержании умысла при самовольной отлучке, сле­дует заметить, что, конечно, деление умысла на прямой и косвенный неприменимо отнюдь не во всех случаях, когда в определении преступления упоминается о само­вольности. Не во всех случаях этой группы исключается также и неосторожность. Решение вопроса зависит здесь от структуры общественной опасности в конкрет­ном случае;

Так, самоуправство определяется в ст. 200 УК РСФСР как самовольное с нарушением установленного законом порядка осуществление своего действительного или предполагаемого права, причинившее существенный

вред гражданам либо государственным или обществен­ным организациям. Указания на самовольность и нару­шение установленного законом порядка в данном слу­чае взаимозаменяемы, ввиду чего самовольность может быть раскрыта здесь как сознаваемое 'нарушение уста­новленного законом порядка осуществления своего пра­ва. Что же касается последовавшего от этого вреда, то в соответствии с развитыми выше соображениями¹ психическое отношение к нему может выражаться в лю­бой форме умысла или неосторожности. Встречающие­ся в литературе попытки ограничить ответственность зз самоуправство только случаями прямого умысла в отно­шении вреда² не основаны на законе и по существу бес­почвенны.

Решение вопроса о субъективной стороне преступле­ний, в определения которых включено указание на заведомость, отличается известными особенностями.

В литературе почти 'непререкаемым правилом стало, что если в законодательном определении упоминается о заведомости, причем хотя бы в отношении какого-либо одного элемента деяния, то либо этот признак в той или иной интерпретации распространяется на весь состав, либо преступление характеризуется как совершаемое «только с прямым умыслом». Вот типичный ход мысли з отношении 'состава оставления в о.пасно'сти (ч. 1. ст. 127 УК РСФСР: «Неоказание лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии, 'необходимой 'и явно не терпящей отлагательства помощи, если она заведомо могла быть оказана виновным без 'серьезной опасности для себя или других лиц...»). «Субъективная сторона данного преступления характеризуется заведомостью, т. е. виновный сознает: а) что потерпевший... оказался в опасном для жизни состоянии и ему явно необходимо оказать помощь; б) что он, виновный, мог оказать та­кую помощь без серьезной опасности для себя или дру­гих лиц. Что касается субъективного отношения к последствиям, то оно может выражаться во всех фор­мах вины»³.

' См. стр. 189.

² сУголовное право. Часть Особенная», М., 1966, стр. 439.

³ <Научный комментарий к Уголовному кодексу РСФСР», Сверд­ловск, 1964, стр. 277.

217

Другой источник: «Субъект сознает, что потерпев­ший находится в опасном для жизни состоянии, и же­лает оставить его в таком состоянии»'.

О первом из этих двух соображений следует заме­тить, что заведомость и сознание—вещи разные как по закону (о сознании законодатель упоминает в общем определении умысла, о заведомости—в отдельных ста­тьях Особенной части), так 'и по существу (сознание может выражаться не только в заведомости); что если в рассматриваемом случае законодатель упомянул о заведомости только в отношении возможности оказания помощи без серьезной опасности для кого-либо и не упомянул о ней в отношении других элементов состава, то этим он выразил желание поставить указанную воз­можность в особый «субъективный режим» — иной, чем режим других элементов; что, наконец, субъективное отношение к последствиям, 'не включенным законодате­лем в определение преступления, не имеет значения для квалификации и не может именоваться виной.

Исходя из правила о точном следовании указаниям закона о характере субъективного отношения лица к каждому из элементов состава, необходимо заметить, что если требование заведомости отнесено законодате­лем к какому-либо одному из элементов деяния, нет ника­ких оснований распространять это требование на все

другие элементы.

При оставлении 'в опасности требование заведомости ч. 1 ст. 127 УК РСФСР относит, как мы видели, к воз­можности оказания помощи, а ч. 2 той же статьи—к самому факту оставления без помощи. В первом случае за пределами заведомости законодатель оставил факт неоказания помощи, а также то обстоятельство, что по­терпевший находится в опасном для жизни состоянии и что помощь необходима и явно 'не терпит отлагатель­ства.

Во втором то же самое сделано в отношении' того,

что потерпевший находится в опасном для жизни состоя­нии, лишен возможности принять меры к самосохране­нию и др.

' «Советское уголовное право. Часть Особенная», М., 1965, стр. 185.

218

В соответствии с соображениями, развитыми выше, в отношении всех этих обстоятельств необходимо и достаточно установить наличие сознания, а в том слу­чае, когда виновный был обязан иметь заботу о потер­певшем (ч. 2 ст. 127),—наличие обязанности и возмож­ности сознавать обстоятельства этой группы'.

В связи с этим последним замечанием полезно кос­нуться составов, предусмотренных ст.ст. 128, 129 и 204 УК РСФСР. Все они предусматривают ответственность за различные формы неоказания помощи лицами, по разным юридическим основаниям обязанными ее ока­зывать. Во всех случаях этого рода субъективная сто­рона деяния (никак не обозначенная в указанных ста­тьях) выражается поэтому как минимум в обязанности и возможности сознавать его социальные элементы, а если неоказание помощи больному без уважительных причин лицом, обязанным ее оказывать по закону или по специальному правилу, повлекло смерть больного или иные тяжкие для него последствия (ч. 2 ст. 128), то этот результат виновный может предвидеть и же­лать² или сознательно допускать его, либо легкомыс­ленно рассчитывать на его предотвращение, либо может не предвидеть его наступления, хотя должен и может это предвидеть.

Необходимость надлежащим образом учитывать как факт включения указания на заведомость в определе­ние преступления, так и «местонахождение» такого указания в самом определении можно подтвердить на ряде примеров.

' См. стр. 195.

² С этим обычно не согласна теория, оставляющая, впрочем, косвенный умысел в рамках ч. 2 ст. 128. Между тем, как уже ука­зывалось (стр. 210), никакое субъективное отношение само по себе не может превратить деяние с данной конфигурацией элемен­тов в деяние с другой конфигурацией («оставление в опасности»— в убийство; в частности, желание смерти потерпевшего в рассмат­риваемой ситуации и при некормлении матерью ребенка не аннули­рует существующего конфигурационного различия между этими двумя случаями: в первом — поведение виновного не является, а во втором — является «источником» причинения вреда потерпев­шему). Если бы дело обстояло иначе, из ч. 2 ст. 128 следовало бы исключить также косвенный умысел (отнеся соответствующие слу­чаи к категории умышленного убийства), а может быть даже я неосторожность (отнеся соответствующие случаи к категории неос­торожного убийства), иными словами — упразднить саму эту нор­му.

219

В определении клеветы заведомость распространена на ложность, но не на позорящий характер измышлений. В определении оскорбления указание на заведомость вообще отсутствует. Имеют ли эти нюансы какое-либо значение? Несомненно, имеют, и оно может выражаться лишь в том, что при клевете виновный знает, что сведе­ния ложны, и сознает, т. е. считает несомненным, вероят­ным, возможным или неисключенным, что они имеют позорящий другое лицо характер, тогда как при оскорб­лении он сознает, что унижает честь и достоинство дру­гого лица и что он делает это в неприличной форме.

Еще более показательно сопоставление п. «ж» ст. 102 УК РСФСР (умышленное убийство женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности) с пп. «г» и «д» той же статьи (умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью или же способом, опасным для жизни многих людей). В первом случае виновный знает, что потерпевшая беременна, во втором — он сознает характер примененного им способа.

Что до второго соображения (заведомость предпола­гает прямой умысел и, следовательно, при оставлении в опасности—желание оставить потерпевшего в опасном для жизни состоянии), то оно, по существу, произвольно и является данью традиционному делению умысла на виды применительно к формальным преступлениям и традиционной трактовке в качестве «прямоумышленных», любых преступлений, в определении которых упоминается о заведомости.

Между тем, сколь ни связаны интеллектуальные эле­менты человеческой деятельности с волевыми, связь между ними подвижна, и убийство заведомо беременной женщины предполагает «всего лишь» знание виновным того, что потерпевшая беременна, и может быть совер­шено при наличии как прямого, так и косвенного умысла в отношении смерти.

Преступления, в определения которых законодатель включил указание на цель действия, легко и естествен­но делятся на две группы.

К одной из них относятся те преступления, в опреде­лениях которых причиняемый действием результат явля­ется средством достижения указанной в определении цели. К числу таких целенаправленных материальных преступлений относятся террористический акт — убий­

ство государственного или общественного деятеля или представителя власти с целью подрыва или ослабления Советской власти или представителя иностранного госу­дарства с целью провокации войны или международных осложнений; диверсия — разрушение или повреждение государственного или общественного имущества с целью ослабления Советского государства; бандитизм — орга­низация вооруженных банд с целью нападения на учреж­дения и отдельных лиц; изготовление поддельных денег с целью сбыта, а также некоторые общеуголовные пре­ступления — такие, как похищение или подмен ребенка с корыстной целью.

В этих случаях указание на цель означает требование прямого умысла в отношении результата действия: тот, кто желает достигнуть данную цель данными средствами, «желает» эти средства так же, как он «желает» саму эту цель; по сути дела, он относится к этим средствам как к промежуточной цели: предвидит и желает их.

Ко второй группе следует отнести преступления, в определениях которых цель указана законодателем в рамках формального состава. В этих случаях средством достижения цели является само совершаемое виновным действие. К этой группе относятся антисоветская агита­ция и пропаганда, в частности распространение в целях подрыва или ослабления Советской власти клеветниче­ских измышлений, порочащих советский строй, пропаган­да или агитация с целью возбуждения расовой или на­циональной вражды или розни, скупка и перепродажа товаров с целью наживы, подкуп свидетеля или потер­певшего с целью дачи ими ложных показаний, угроза в отношении должностного лица или общественного ра­ботника, примененная в целях прекращения или измене­ния характера деятельности потерпевшего, сводничество с корыстной целью и ряд других. В этих случаях, бес­спорно, указание на цель действия предполагает наличие умысла в отношении самого действия: стремиться достичь данную цель с помощью данного действия можно лишь в случае, когда сознается характер действия — его при­годность для достижения цели. Так, стремясь направить в своих интересах деятельность должностного лица, субъект сознает, что он может добиться этой цели с по­мощью либо дачи взятки, либо серьезной и реальной уг­розы.

221

Однако в соответствии с развитыми выше соображе­ниями умысел в случаях этой группы—это сознание общественно опасного характера действия; деление умысла на прямой и косвенный здесь неприменимо. Ины­ми словами, если лицо сознает, что клеветнические из­мышления, которые оно распространяет, порочат совет­ский государственный и общественный строй, и распрост­раняет их в целях подрыва или ослабления Советской власти, оно совершает антисоветскую агитацию или про­паганду. Если же оно при тех же условиях распростра­няет такие измышления без указанных целей, оно винов­но в преступлении, предусмотренном ст. 190' У1< РСФСР.

Субъект, сознающий, что он путем использования учреждения совершает действие, направленное к подры­ву деятельности государственной организации, и делаю­щий это с целью ослабления Советского государства, виновен во вредительстве. Если лицо сознает, что угро­жает должностному лицу убийством, и действует таким образом в целях прекращения или изменения служебной деятельности потерпевшего в интересах угрожающего, оно совершает деяние, предусмотренное ст. 193 У К РСФСР. В сводничестве виновен тот, кто сознает, что оказывает содействие установлению контакта между ли­цами различного пола для полового сношения, и делает это с корыстной целью. Если он к тому же сознает, что хотя бы одно из этих лиц является несовершеннолетним, он виновен также в пособничестве половому сношению с лицом, не достигшим половой зрелости. При отсутствии в последнем случае корыстной цели субъект виновен только в таком пособничестве. Если же сводничество учиняется без корыстной цели, оно не образует составч преступления.

Все эти примеры говорят об одном и том же. В сос­тавах, где указание на цель действия включено в опреде­ление формального преступления, где, иными словами, средством достижения цели является само образующее состав действие, необходимо и достаточно установить, что субъект, совершая это действие, сознавал его обще­ственно опасный характер и преследовал указанную в определении цель. Если это установлено, в действиях лица имеется умысел, который, как было показано выше, делению на прямой и косвенный не подлежит хотя бы потому, что он такому делению не поддается.

222

В случаях этого рода желание относится к резулыа-ту, составляющему цель действия, т. е. находящемуся за пределами состава формального преступления. Здесь желание есть «желание цели», достижение или недости­жение которой не имеет значения для квалификации содеянного. Это хорошо видно на примере спекуляции, где ответственность наступает и в том случае, когда субъект, осуществив скупку товара с целью наживы при его перепродаже, затем в силу сложившихся обстоя­тельств перепродает скупленное в убыток себе. Между тем прямой умысел в смысле уголовного права — это же­лание не любого результата опасного действия или без­действия, а лишь такого, который содержится в законо­дательном определении преступления.

ОСОБЕННОСТИ ДОКАЗЫВАНИЯ СУБЪЕКТИВНОЙ СТОРОНЫ ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ОПРЕДЕЛЕНИЕ УМЫСЛА В УГОЛОВНОМ ЗАКОНЕ

О единстве уголовноправового и процессуального подходов к законодательному определению умысла,

Определения понятия умысла в Общей части уголов­ного законодательства и субъективной стороны преступ­ного деяния в диспозициях норм Особенной части не могут быть удовлетворительны, если не учтены практи­ческие возможности установления психического отноше­ния виновного к своему действию или бездействию при расследовании и рассмотрении уголовного дела.

Между тем необходимо признать, что до настоящего времени научные исследования умысла отвлекались от этой стороны дела, следуя традиционному для нашей правовой теории жесткому разграничению вопросов ма­териального и процессуального права. Правда, это раз­граничение вовсе не очевидно в работах, посвященных соотношению и применению норм материального и про­цессуального права. В работах такого рода всегда под­черкивается существенная связь между уголовным пра­вом и уголовным процессом, определяемая совпадением общей цели этих двух отраслей права—борьбы с пре­ступными посягательствами'. Однако рассмотрение этой связи не простирается обычно до исследования единства

* См., например, «Демократические основы советского социа­листического правосудия» под ред. М С. Строговича, М., 1965, стр. 91—97.

224

принципов построения, конструирования материальных и процессуальных правовых норм. Нам такой анализ пред­ставляется весьма важным прежде всего с точки зрения совершенствования законодательной деятельности и пра­вильного толкования закона.

Основы уголовного законодательства Союза ОСР и союзных республик формулируют в ст. 3 принцип винов­ного вменения и тем самым определяют всеобщность по крайней мере некоторых элементов субъективного отношения виновного к своему уголовно-противоправно-му деянию.

Понятие формы субъективной стороны преступления (умысла и неосторожности) раскрывается в определениях ст.ст. 8 и 9 Основ. Из этих статей видно, что констатация определенного состава преступления каждый раз пред­полагает установление, во-первых, фактического наличия или отсутствия сознания лицом общественно опасного характера своего деяния; во-вторых, предвидения (или непредвидения) виновным общественно опасных послед­ствий своего действия или бездействия, и, в-третьих, во­левого отношения лица к этим последствиям (желание, сознательное допущение последствий).

Этот исходный для уголовной ответственности пере­чень подлежащих установлению психических процессов, происходящих в сознании виновного, дополняется Осно­вами в ст. 16 (добровольность, т. е. сознание отсутствия принуждения); в ст. 33 (душевное волнение, чистосердеч­ное раскаяние); в ст. 34 (корыстные или иные низменные побуждения). Таким образом, в число элементов субъек­тивной стороны, подлежащих учету при применении уголовноправовой нормы, включаются мотив деяния и сознание свободы действия.

Дальнейшее расширение перечня элементов субъек­тивной стороны преступных деяний содержит Особенная часть Уголовного кодекса, включающая в отдельные составы цель и конкретизированный мотив (хулиганские побуждения в ст. 102 У К РСФСР; трусость и малодушие в ст. 264 УК РСФСР), а также указания на заведомость в отношении некоторых объективных свойств ряда пре­ступных деяний.

Таким образом, в соответствии с нормами материаль­ного уголовного права весьма широкий круг внутренних (психических) процессов и состояний виновного высту-

15 Заказ 8642 235

пает в качестве конститутивных элементов составов различных преступлений и в силу этого подлежит дока-

зыванию.

Нормы процессуального права, как это видно, на­пример, в ст.ст. 68 и 69 УПК РСФСР, включают элементы субъективной стороны преступления в предмет доказы-вания по любому уголовному делу.

Статья 68 УПК устанавливает, в частности, что «при производстве дознания, предварительного следствия и разбирательстве уголовного дела в суде подлежат дока-зыванию:...

2) виновность обвиняемого в совершении преступле­ния;

3) обстоятельства, влияющие на степень и характер ответственности обвиняемого, указанные в статьях 38 и 39 Уголовного кодекса РСФСР...».

Как было показано выше, часть этих моментов выра­жается в определенных состояниях психики виновного. Интересно отметить, что процессуальные нормы (за един­ственным исключением) не содержат каких-либо особых правил и принципов, характеризующих путь познания субъективной стороны преступного деяния (в отличие от познания его объективных свойств, поддающихся непос­редственному (чувственному) восприятию).

Исключение касается установленного ст. 79 УПК РСФСР обязательного проведения экспертизы для оп­ределения психического состояния обвиняемого или по­дозреваемого в тех случаях, когда возникает сомнение по поводу его вменяемости в момент совершения пре­ступления или способности к моменту производства по делу отдавать себе отчет в своих действиях или руково­дить ими. Исключительный характер этого правила за­ключается в том, что закон предписывает суду в опреде­ленных случаях устанавливать возможность существова­ния нормальных психических процессов, являющихся предпосылкой виновности лица, совершившего запрещен­ное законом деяние. Ничего подобного в отношении объективных обстоятельств дела в законе нет, да и быть не может.

То, что существует объективно (по крайней мере на уровне объектов, существенных для расследования и разрешения уголовного дела), дано восприятию непос­

редственно и поэтому, как правило, не требует обоснова­ния возможности своего существования'.

Отмеченное исключение, предусмотренное законом в норме об установлении вменяемости, объясняется особым свойством психических процессов, состояний и отношении, заключающимся в том, что в качестве объектов познания и доказывания они никогда не даны ощущениям и вос­приятиям непосредственно.

«У человека,— писал И. М. Сеченов,— нет никаких специальных умственных орудий для познания психиче­ских фактов, вроде внутреннего чувства или психического зрения, которое, сливаясь с познаваемым, признавало бы продукты сознания непосредственно, по существу»².

Этот факт — невозможность воспринимать психиче­ские процессы, состояния и свойства личности непосред­ственно—имеет фундаментальное значение для пра­вильного понимания того пути, которым должна идти следственная и судебная практика при установлении элементов субъективной стороны преступного деяния.

Мы видели, что нормы уголовного (материального) права определяют необходимость установления довольно широкого круга психических процессов и состояний, яв­ляющихся элементами составов различных преступлении.

Нормы процессуального права подтверждают необхо­димость установления этих элементов, не выделяя при этом специфических особенностей доказывания психиче­ского (за исключением необходимости устанавливать вменяемость, если последняя вызывает сомнения). Это и понятно, так как единственный путь познания психики лежит в области объективного, доступного непосред­ственному восприятию.

Специфичность предмета познания при доказывании субъективной стороны преступления

Возможность и пути изучения фактов сознания с по­мощью явлений объективной реальности определяются тремя обстоятельствами.

* Разумеется, действительность отношений в ряде случаев да­леко не так очевидна, как действительность вещей, и нередко ее приходится научно и логически обосновывать, как это делает, на­пример, экспертиза при установлении причинных