Geum.ru

Иван Сергеевич Тургенев. Отцы и дети Роман книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   27

XIX




Как ни владела собою Одинцова, как ни стояла выше всяких предрассудков,

но и ей было неловко, когда она явилась в столовую к обеду. Впрочем, он

прошел довольно благополучно. Порфирий Платоныч приехал, рассказал разные

анекдоты; он только что вернулся из города. Между прочим, он сообщил, что

губернатор, Бурдалу, приказал своим чиновникам по особым поручениям носить

шпоры, на случай если он пошлет их куда-нибудь, для скорости, верхом.

Аркадий вполголоса рассуждал с Катей и дипломатически прислуживался княжне.

Базаров упорно и угрюмо молчал. Одинцова раза два - прямо, не украдкой -

посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с

отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: "Нет...

нет... нет..." После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя,

что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и

остановилась. Он приблизился к ней, но и тут не поднял глаз и глухо

промолвил:

- Я должен извиниться перед вами, Анна Сергеевна. Вы не можете не

гневаться на меня.

- Нет, я на вас не сержусь, Евгений Васильич, - отвечала Одинцова, - но

я огорчена.

- Тем хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим

вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне написали: зачем уезжать? А я

не могу и не хочу остаться. Завтра меня здесь не будет.

- Евгений Васильич, зачем вы...

- Зачем я уезжаю?

- Нет, я не то хотела сказать.

- Прошедшего не воротишь, Анна Сергеевна... а рано или поздно это

должно было случиться. Следовательно, мне надобно уехать. Я понимаю только

одно условие, при котором я бы мог остаться; но этому условию не бывать

никогда. Ведь вы, извините мою дерзость, не любите меня и не полюбите

никогда?

Глаза Базарова сверкнули на мгновенье из-под темных его бровей.

Анна Сергеевна не отвечала ему. "Я боюсь этого человека", - мелькнуло у

ней в голове.

- Прощайте-с, - проговорил Базаров, как бы угадав ее мысль, и

направился к дому.

Анна Сергеевна тихонько пошла вслед за ним и, подозвав Катю, взяла ее

под руку. Она не расставалась с ней до самого вечера. В карты она играть не

стала и все больше посмеивалась, что вовсе не шло к ее побледневшему и

смущенному лицу. Аркадий недоумевал и наблюдал за нею, как молодые люди

наблюдают, то есть постоянно вопрошал самого себя: что, мол, это значит?

Базаров заперся у себя в комнате; к чаю он, однако, вернулся. Анне Сергеевне

хотелось сказать ему какое-нибудь доброе слово, но она не знала, как

заговорить с ним...

Неожиданный случай вывел ее из затруднения: дворецкий доложил о приезде

Ситникова.

Трудно передать словами, какою перепелкой влетел в комнату молодой

прогрессист. Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню

к женщине, которую он едва знал, которая никогда его не приглашала, но у

которой, по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он

все-таки робел до мозга костей и, вместо того чтобы произнести заранее

затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что

Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и

что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой... На

этом слове он запнулся и потерялся до того, что сел на собственную шляпу.

Однако, так как никто его не прогнал и Анна Сергеевна даже представила его

тетке и сестре, он скоро оправился и затрещал на славу. Появление пошлости

бывает часто полезно в жизни: оно ослабляет слишком высоко настроенные

струны, отрезвляет самоуверенные или самозабывчивые чувства, напоминая им

свое близкое родство с ними. С прибытием Ситникова все стало как-то тупее -

и проще; все даже поужинали плотней и разошлись спать получасом раньше

обыкновенного.

- Я могу тебе теперь повторить, - говорил, лежа в постели, Аркадий

Базарову, который тоже разделся, - то, что ты мне сказал однажды: "Отчего ты

так грустен? Верно, исполнил какой-нибудь священный долг?"

Между обоими молодыми людьми с некоторых пор установилось какое-то

лжеразвязное подтрунивание, что всегда служит признаком тайного

неудовольствия или невысказанных подозрений.

- Я завтра к батьке уезжаю, - проговорил Базаров.

Аркадий приподнялся и оперся на локоть. Он и удивился и почему-то

обрадовался.

- А! - промолвил он. - И ты от этого грустен?

Базаров зевнул.

- Много будешь знать, состареешься.

- А как же Анна Сергеевна? - продолжал Аркадий.

- Что такое Анна Сергеевна?

- Я хочу сказать: разве она тебя отпустит?

- Я у ней не нанимался.

Аркадий задумался, а Базаров лег и повернулся лицом к стене.

Прошло несколько минут в молчании.

- Евгений! - воскликнул вдруг Аркадий.

- Ну?

- Я завтра с тобой уеду тоже.

Базаров ничего не отвечал.

- Только я домой поеду, - продолжал Аркадий. - Мы вместе отправимся до

Хохловских выселков, а там ты возьмешь у Федота лошадей. Я бы с

удовольствием познакомился с твоими, да я боюсь и их стеснить и тебя. Ведь

ты потом опять приедешь к нам?

- Я у вас свои вещи оставил, - отозвался Базаров, не оборачиваясь.

"Зачем же он меня не спрашивает, почему я еду? и так же внезапно, как и

он? - подумал Аркадий. - В самом деле, зачем я еду, и зачем он едет?" -

продолжал он свои размышления. Он не мог отвечать удовлетворительно на

собственный вопрос, а сердце его наполнялось чем-то едким. Он чувствовал,

что тяжело ему будет расстаться с этою жизнью, к которой он так привык; но и

оставаться одному было как-то странно. "Что-то у них произошло, - рассуждал

он сам с собою, - зачем же я буду торчать перед нею после отъезда? Я ей

окончательно надоем; я и последнее потеряю". Он начал представлять себе Анну

Сергеевну, потом другие черты понемногу проступили сквозь красивый облик

молодой вдовы.

"Жаль и Кати!" - шепнул Аркадий в подушку, на которую уже капнула

слеза... Он вдруг вскинул волосами и громко промолвил:

- На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?

Базаров сперва пошевелился на постели, а потом произнес следующее:

- Ты, брат, глуп еще, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты

это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..

"Эге, ге!.. - подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на

миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой

боги? то есть - ты бог, а олух уж не я ли?"

- Да, - повторил угрюмо Базаров, - ты еще глуп.

Одинцова не изъявила особенного удивления, когда на другой день Аркадий

сказал ей, что уезжает с Базаровым; она казалась рассеянною и усталою. Катя

молча и серьезно посмотрела на него, княжна даже перекрестилась под своею

шалью, так что он не мог этого не заметить; зато Ситников совершенно

переполошился. Он только что сошел к завтраку в новом щегольском, на этот

раз не славянофильском, наряде; накануне он удивил приставленного к нему

человека множеством навезенного им белья, и вдруг его товарищи его покидают!

Он немножко посеменил ногами, пометался, как гонный заяц на опушке леса, - и

внезапно, почти с испугом, почти с криком объявил, что и он намерен уехать.

Одинцова не стала его удерживать.

- У меня очень покойная коляска, - прибавил несчастный молодой человек,

обращаясь к Аркадию, - я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять

ваш тарантас, так оно даже удобнее будет.

- Да помилуйте, вам совсем не по дороге, и до меня далеко.

- Это ничего, ничего; времени у меня много, притом у меня в той стороне

дела есть.

- По откупам? - спросил Аркадий уже слишком презрительно.

Но Ситников находился в таком отчаянии, что, против обыкновения, даже

не засмеялся.

- Я вас уверяю, коляска чрезвычайно покойная, - пробормотал он, - и

всем место будет.

- Не огорчайте мсье Ситникова отказом, - промолвила Анна Сергеевна...

Аркадий взглянул на нее и значительно наклонил голову.

Гости уехали после завтрака. Прощаясь с Базаровым, Одинцова протянула

ему руку и сказала:

- Мы еще увидимся, не правда ли?

- Как прикажете, - ответил Базаров.

- В таком случае мы увидимся.

Аркадий первый вышел на крыльцо; он взобрался в ситниковскую коляску.

Его почтительно подсаживал дворецкий, а он бы с удовольствием его побил или

расплакался. Базаров поместился в тарантасе. Добравшись до Хохловских

выселков, Аркадий подождал, пока Федот, содержатель постоялого двора, запряг

лошадей, и, подойдя к тарантасу, с прежнею улыбкой сказал Базарову:

- Евгений, возьми меня с собой; я хочу к тебе поехать.

- Садись, - произнес сквозь зубы Базаров.

Ситников, который расхаживал, бойко посвистывая, вокруг колес своего

экипажа, только рот разинул, услышав эти слова, а Аркадий хладнокровно вынул

свои вещи из его коляски, сел возле Базарова - и, учтиво поклонившись своему

бывшему спутнику, крикнул: "Трогай!". Тарантас покатил и скоро исчез из

вида... Ситников, окончательно сконфуженный, посмотрел на своего кучера, но

тот играл кнутиком над хвостом пристяжной. Тогда Ситников вскочил в коляску

и, загремев на двух проходивших мужиков: "Наденьте шапки, дураки!" -

потащился в город, куда прибыл очень поздно и где на следующий день, у

Кукшиной, сильно досталось двум "противным гордецам и невежам".

Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку и долго

ничего не говорил. Казалось, Базаров понял и оценил и это пожатие, и это

молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил, и почти ничего не

ел уже несколько дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль

из-под нахлобученной фуражки.

- Что, брат, - проговорил он наконец, - дай-ка сигарку... Да посмотри,

чай, желтый у меня язык?

- Желтый, - отвечал Аркадий.

- Ну да... вот и сигарка не вкусна. Расклеилась машина.

- Ты действительно изменился в это последнее время, - заметил Аркадий.

- Ничего! поправимся. Одно скучно - мать у меня такая сердобольная:

коли брюха не отрастил да не ешь десять раз на день, она и убивается. Ну,

отец ничего, тот сам был везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, -

прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.

- До твоего имения двадцать пять верст? - спросил Аркадий.

- Двадцать пять. Да вот спроси у этого мудреца.

Он указал на сидевшего на козлах мужика, Федотова работника.

Но мудрец отвечал, что "хтошь е знает - версты тутотка не меряные", и

продолжал вполголоса бранить коренную за то, что она "головизной лягает", то

есть дергает головой.

- Да, да, - заговорил Базаров, - урок вам, юный друг мой, поучительный

некий пример. Черт знает, что за вздор! Каждый человек на ниточке висит,

бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе

всякие неприятности, портит свою жизнь.

- Ты на что намекаешь? - спросил Аркадий.

- Я ни на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба с тобою очень

глупо себя вели. Что тут толковать! Но я уже в клинике заметил: кто злится

на свою боль - тот непременно ее победит.

- Я тебя не совсем понимаю, - промолвил Аркадий, - кажется, тебе не на

что было пожаловаться.

- А коли ты не совсем меня понимаешь, так я тебе доложу следующее:

по-моему - лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть

хотя бы кончиком пальца. Это все... - Базаров чуть было не произнес своего

любимого слова "романтизм", да удержался и сказал: - вздор. Ты мне теперь не

поверишь, но я тебе говорю: мы вот с тобой попали в женское общество, и нам

было приятно; но бросить подобное общество - все равно, что в жаркий день

холодною водой окатиться. Мужчине некогда заниматься такими пустяками;

мужчина должен быть свиреп, гласит отличная испанская поговорка. Ведь вот

ты, - прибавил он, обращаясь к сидевшему на козлах мужику, - ты, умница,

есть у тебя жена?

Мужик показал обоим приятелям свое плоское и подслеповатое лицо.

- Жена-то? Есть. Как не быть жене?

- Ты ее бьешь?

- Жену-то? Всяко случается. Без причины не бьем.

- И прекрасно. Ну, а она тебя бьет?

Мужик задергал вожжами.

- Эко слово ты сказал, барин. Тебе бы все шутить... - Он, видимо,

обиделся.

- Слышишь, Аркадий Николаевич! А нас с вами прибили... вот оно что

значит быть образованными людьми.

Аркадий принужденно засмеялся, а Базаров отвернулся и во всю дорогу уже

не разевал рта.

Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на

скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили

родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся

дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в

шапках и бранились. "Большая ты свинья, - говорил один другому, - а хуже

малого поросенка". - "А твоя жена - колдунья", - возражал другой.

- По непринужденности обращения, - заметил Аркадию Базаров, - и по

игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком

притеснены. Да вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал,

знать, колокольчик. Он, он - узнаю его фигуру. Эге, ге! как он, однако,

поседел, бедняга!