Когда известный русский поэт Н. А. Некрасов побывал у Тургенева в имении Спасское-Лутовиново? Что вы знаете об этом визите?

Вид материала

Документы

Содержание Тургенев извещал поэта о своих литературных занятиях, последовавших после этого визита Некрасова 2. Как И.С.Тургенев относился к франко-прусской войне 1870-1871г.г.? Каковы обстоятельства встречи Тургенева с начальником прусс Желание видеть гибель ненавистного наполеоновского режима приводило Тургенева к некоторой идеализации как общей позиции Германии Людвигу Фридлендеру По мнению исследователей, особый замысел Тургенева под заглавием «Иван Иванович», зафиксированный в Программе

Подобный материал:

• Иван Сергеевич Тургенев, 94.37kb.
• Н. А. Некрасов Поэт в России больше чем поэт, 44.62kb.
• Тургенев И. С. (биография), 43.77kb.
• Туристическое агентство «Континент-Тур», 19.05kb.
• -, 2583.46kb.
• Иванов Иван Михайлович Учитель русского языка и литературы моу «Шоркистринская сош», 72.77kb.
• Программа тура: 1 день 9: 00 Сбор группы, посадка в автобус. Путевая информация, 18.05kb.
• Детство род имение Спасское-Лутовиново, 444.51kb.
• Н. А. Некрасов реферат «Жизнь и творчество Н. А. Некрасова» Поэма «Русские женщины», 14.22kb.
• Некрасов Николай Алексеевич, 120.64kb.

1.Когда известный русский поэт Н.А. Некрасов побывал у Тургенева в имении Спасское-Лутовиново? Что вы знаете об этом визите?


Взаимоотношения Тургенева и Некрасова – одна из самых сложных, драматических страниц как в биографии этих писателей, так и в истории общественно-литературной борьбы в России. Их многолетняя дружба закончилась в 1860 г. мучительным разрывом, который, несмотря на обилие творческих интересов, по-видимому, был неизбежен между столь разными по психологическому складу и культуре людьми. С момента ухода Тургенева из «Современника» прерывается не только его сотрудничество с журналом, но и личные контакты и переписка с Некрасовым. А ведь было время, когда известных литераторов связывали не только дела журнальные, но интерес к творчеству друг друга , глубокая взаимная симпатия.

Период наиболее тесного личного и эпистолярного общения писателей приходится на 1850-е годы, когда Тургенев становится для Некрасова не только одним из близких людей, но и непререкаемым литературным авторитетом. Они часто видятся в Петербурге. А осенью 1854 года Некрасов даже гостит у Тургенева в Спасском. 18(30) сентября Тургенев выезжает из Петербурга в деревню, а 22 сентября (4 октября) Иван Сергеевич приезжает с Некрасовым в свое имение.¹ 28 сентября (10 октября) он писал в письме к П.В. Анненкову: «Мы с Некрасовым здесь уже с неделю, каждый день ходим на охоту (вальдшнепов, однако, не очень много), я чуть было не выколол себе глаз об ветку - и два дня сидел дома – впрочем, все обстоит благополучно. Теперь 7-й час утра, и я Вам пишу это, собираясь на охоту…».²

Оба страстные охотники, они каждодневно вместе, запасшись провизией и порохом, отправлялись в осенние леса - Некрасов с Каштаном, осторожным и плутоватым, как лисенок, а Иван Сергеевич со своей любимицей Бубулькой. Впечатлениями от этих походов И.С,Тургенев делился с Анненковым в письме от 1 (13) октября: «Представьте, какое странное наше положение, любезный Анненков – погода удивительная – и именно потому, что она удивительная и дождей нету – и вальдшнепов у нас нету – и стрелять решительно не по чем. Впрочем, мы здоровы – и Некрасов даже работает. Он еще не знает наверное, когда вернется в Петербург – может быть, скоро» (П., II,226-227). Таким образом, друзья не только охотились, они вынашивали новые замыслы, запасались впечатлениями, творили. Над чем работал Некрасов? Возможно, над новой поэмой, которую он завершит следующим летом. Об этом мы узнаём из письма Некрасова Тургеневу от 30 июня 1855г.: «Помнишь, на охоте как-то прошептал я тебе начало рассказа в стихах – и оно тебе понравилось; весной нынче в Ярославле я этот рассказ написал, и так как это сделано единственно по твоему желанию, то и посвятить его желаю тебе».³ Прошептал – потому, что не было голоса, из-за болезни; рассказ в стихах – первые главы «Саши».

В это же время и Тургенев, по-видимому, задумал новое произведение - о культурном дворянине, о той роли, которую он призван сыграть в жизни России⁴. Позже в литературоведении возникнет проблема: является ли поэма «Саша» подражанием «Рудину» или самостоятельным произведением⁵. Тем более что сам Тургенев, правда, уже после разрыва с Некрасовым, говорил: «Когда я написал «Рудина», я еще господина Некрасова не узнал, и мы еще были с ним приятелями. Он говорит мне: «Послушай, ты не будешь в претензии? Мне хочется твоего Рудина заковать в стихи, чтобы он более врезывался в память!» Я говорю: «Ты знаешь, что я до твоих стихов не охотник, - но в претензии не буду, пиши, что хочешь». Он написал «Сашу» и, по своему обыкновению, обмелил тип».⁶ А в предисловии к романам» (1880) писатель приводит признание якобы самого Некрасова: «ты… удивишься, я в ней до некоторой степени подражаю «Рудину»» (XII, 304).

Но как бы то ни было, и роман «Рудин», и поэма «Саша» рождались в тесном и заинтересованном общении писателей друг с другом. Отсюда – и переклички в сюжетах, и дружеское посвящение И.С.Тургеневу («И- -у Т - - ву»), которым Некрасов сопроводил свое произведение, опубликованное в том же номере «Современника», что и первая глава «Рудина» (Современник, 1856, №1).⁷


Свободное от охоты время друзья нередко посвящали беседам, обсуждению издательских дел. По-прежнему часто наезжал в Спасское Каратеев («Самый близкий человек» – так называл своего соседа молодого дворянина Василия Каратеева Тургенев. Каратеев – автор незавершенной и неопубликованной повести «Московское семейство», которая впоследствии послужила основой для сюжета романа Тургенева «Накануне»). Видимо, здесь, в Спасском, состоялось знакомство Некрасова с тургеневским соседом.⁸Об этом свидетельствует письмо к поэту от 29 октября (10 ноября) 1854 года, в котором Тургенев писал: «Я привезу с собою небольшую, но очень недурную повесть Каратеева (которого ты у меня видел)» (П., II, 238).

По словам Н.Богословского, Каратеев, Некрасов и хозяин дома, сходясь в гостиной, оживленно беседовали по поводу событий Крымской войны, на которую вскоре пришлось отправиться и автору «Московского семейства».⁹

Обсуждая в Спасском дела «Современника», Некрасов и Тургенев часто вспоминали о новом сотруднике, дебютировавшем в журнале повестью «Детство». Это был Лев Толстой, приславший ее из армии и укрывшийся под инициалами «Л.Н.». Говорили о новой, опубликованной в «Современнике», повести Толстого «Отрочество». Уезжая из Спасского, поэт обещал Тургеневу тотчас же выслать из Петербурга экземпляр «Современника», в котором помещено это произведение.¹⁰

4 (16) октября Некрасов уезжает из Спасского¹¹. И уже по дороге из тургеневского имения в Москву, сидя в тарантасе Тургенева, Некрасов сочинил четверостишие. Об этом мы узнаем из письма Некрасова Тургеневу от 6 октября 1854г. В письме говорится: «Добрый годик вышел мне нынче, как бы чорт его скорее взял! Боюсь, что он меня дорежет, а впрочем, все вздор.

Ничего! Гони во все лопатки,

Труден путь, да легок конь,

Дожигай последние остатки

Жизни, брошенной в огонь!

Это я сочинил дорогой – в утешение себе».¹²

По-видимому, и для Тургенева, и для Некрасова несколько недель, проведенных вместе в Спасском были благодатны в творческом плане (ведь возможно, что история возникновения созданных позднее произведений [упоминавшихся выше «Рудина», «Саши»] или их отдельных страниц связана именно с осенью 1854г.). Больному Некрасову эта поездка помогла также несколько отвлечься от тяжких раздумий о болезни и смерти, которые вновь дали о себе знать в стихотворении «Ничего! Гони во все лопатки…»). 16 октября 1854 г. он писал Тургеневу из Петербурга о пользе своей поездки в Спасское: «Нимало не раскаиваюсь, что съездил к тебе, хотя и плохо поохотился, - и это, кажется, укрепило меня. Жаль только, что мало пробыл – даже не успел порядком войти в эту жизнь, для которой я, кажется, сотворен».¹³ Этот визит способствовал и укреплению дружеских связей между известными литераторами. В одном из своих писем к Тургеневу Некрасов уже сам приглашает друга к себе, в Ярославскую губернию, поохотиться: «Я тебе обещаю превосходную охоту. Ты знаешь, что Ярославская губерния этим не бедна. А жизнь, как дома. Только вези Степана»¹⁴.

Тургенев извещал поэта о своих литературных занятиях, последовавших после этого визита Некрасова. «С самого твоего отъезда морозы прекратились, но вальдшнепы так-таки и не появились, перепела улетели, а куропатки не даются в руки. Я ружье свое повесил на крючок и понемногу принимаюсь за перо» (П.,II,230-231). Но в отличие от практичного и деловитого Некрасова, который по возвращении в Петербург «немедленно по уши въехал в хлопоты», Тургенев «заленился». А в

20-х числах ноября Тургенев уезжает в Петербург, предварительно объяснив Некрасову свой отъезд следующим образом: «Что-то не работается здесь, да и погода скверная, ну да еще подошла причина – оттого и еду – а думал было остаться до первого зимнего пути. До свидания, будь здоров. Твой Ив. Тургенев.»(П.,II,243).

2. Как И.С.Тургенев относился к франко-прусской войне 1870-1871г.г.? Каковы обстоятельства встречи Тургенева с начальником прусского генштаба генералом Мольтке?


Международные дела всегда интересовали И.С.Тургенева. Франко-прусская война, начало которой застало Тургенева в Германии, в приграничном Баден-Бадене, вблизи театра военных действий, не могла не привлечь его внимание. О глубоком интересе к происходившим в Европе событиям свидетельствует не только личная переписка, но и пять его писем, напечатанных в петербургской газете.

Корреспонденции Тургенева в «С.-Петербургских ведомостях» охватывают события первых двух месяцев войны. Затем посылка писем в газету прекратилась по не установленным точно причинам. Возможно, это было связано со сдержанными отзывами на повесть «Степной король Лир» в русской прессе, и в том числе в «С.-Петербургских ведомостях». А может быть, Тургенев просто разошелся с газетой в оценке войны.¹

Свои корреспонденции в газету Тургенев прервал в конце сентября 1870г., когда уже был ясен исход войны, которую он ненавидел и называл в письме к брату от 15 (27) июля 1870г. «безобразной», «отвратительной»: «Безобразная, отвратительная эта война сначала привела все в ужасное смятение; теперь все приходит понемногу в порядок, хотя мы ежедневно ожидаем вторжения французов из-за Рейна. Немцы все одушевлены патриотизмом – и первым результатом наполеоновской выходки было объединение Германии. Все чувствуют, что не время теперь ссориться между собою – а дружно встать против общего врага» (П., VIII, .255).

Но «на протяжении этих двух месяцев его взгляды не оставались неизменными. Исходная позиция Тургенева по отношению к войне определялась в первую очередь его резкой враждебностью к бонапартистскому режиму Франции, который он … считал наиболее реакционным в Европе и надеялся на его падение в результате военного поражения» (Рабинович, с. 101).

В своей первой корреспонденции в «С.-Петербургские ведомости» Тургенев писал: «... в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреж­дений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары»(XV,15).Далее в том же письме Тургенев снова говорил о необходимости «положить конец той нравственной системе», которая «почти двадцать лет царит во Франции».Такие же мысли высказывает Тургенев и в письмах того периода. «Не мудрствуя лукаво, радуюсь поражению Франции, — писал, например, он И. П. Борисову 12 (24) августа 1870г. августа, - ибо вместе с нею поражается насмерть наполеоновская империя, существование которой несовместимо с развитием свободы в Европе» (П,VIII, 270).

Тургенев в начале войны имел преувеличнное представление о могуществе империи Наполеона III. Это было не только следствие гипнотического влияния победоносного прошлого Франции, но и уверенность в ее полной готовности, поскольку именно Франция объявила войну. Такое мнение было распространенным, и Тургенев был убежден, что в начале войны действия Второй империи будут активными и удачными. «... на первых порах - в успехах французского оружия сомневаться невозможно», — писал он 20 июля (1 августа) 1870 г. М. А. Милютиной (П.,VIII, с.259).Тургенев рассчитывал на конечное поражение Франции, но полная уверенность в этом пришла позднее.

Через месяц после начала войны и нескольких поражений французской армии, которые, как и многих, удивили Тургенева, не представлявшего, какой степени достигло разложение импе­рии, он стал более определенно предполагать предстоящее кру­шение бонапартизма во Франции. «Весьма вероятно, — писал он М. А. Милютиной 8 (20) августа 1870 г., — что в Париже вспыхнет — если уже не вспыхнула — революция <.. .> Наполеон едва ли удержится»(П.,VIII, 268-269).

Тургенев характери­зует войну на ее первом этапе как оборонительную для Герма­нии, видя агрессора в Наполеоне III. О грязных манипуляциях Бисмарка с так называемой Эмской депешей, об его усилиях спровоцировать Францию на нападение, на войну, о которой как о выходе из внутреннего кризиса давно думало бонапартист­ское правительство, тогда не было известно.


Желание видеть гибель ненавистного наполеоновского режима приводило Тургенева к некоторой идеализации как общей позиции Германии, так и отдельных прусских деятелей, например Хельмута фон Мольтке, которого он встретил в Берлине, будучи там проездом, в самый день объявления войны (3(15) июля). Вот как описывает сам Тургенев обстоятельства этой встречи и впечатление, произведенное на него генералом: «Я очень рад, что во время проезда моего через Берлин, в самый день объявления Францией войны (15 июля) я имел случай обедать за table d` hote`ом прямо напротив генерала Мольтке. Лицо его врезалось в память. Он сидел молча и не спеша поглядывал кругом. С своим белокурым париком, с гладко выбритой бородой (он усов не носит) он казался профессором; но что за спокойствие, и сила, и ум в каждой черте, какой проницательный взгляд голубых и светлых глаз! Да, ум и знание, с присоединением твердой воли – цари на сей земле! «Звезда» Наполеона ему изменяет: против него не бездарный идиот, Гиулай, как в Италии в 1859 году»(XV,19).

Немецкому адресату Людвигу Фридлендеру Тур­генев писал о своих прогерманских симпатиях (возможно, из невольного желания быть любезным): «... я всей душой на сто­роне немцев. Это поистине война цивилизации с варварством <. . .> С бонапартизмом должно быть покончено, чего бы это ни стоило, если общественная нравственность, свобода и са­мостоятельность Европы вообще намерены иметь будущее. Какой отвратительной, лживой, насквозь гнилой и ничтожной оказалась, однако, «великая нация»! У нее тоже должна быть своя Иена, свой Севастополь, свой Кениггрец – и если она не сумеет извлечь пользу из урока – ее существование кончено!»(П.,VIII,.272, 383). Подобные мысли он высказывал и в «Письмах о франко-прусской войне»: «Я с самого начала…был за них [немцев] всей душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары» (XV,15) Разгром под Седаном, «мышеловке», в которую угодил Наполеон, - все это приводит Тургенева к убеждению, что «неспособность генералов французских и их администрации еще на сто процентов превосходит нашу неспособность во время Крымской компании» (П.,VIII, 268).Тургенев испытывает «истинное счастье, что привелось быть свидетелем тому, как низвергнулся в клоаку этот жалкий негодяй со своей кликой. Почему с этим молодцом обращаются так почтительно? Все, чего он заслужил, - это отправиться на съедение вшам в Кайенну», - пишет Тургенев в письме к Людвигу Пичу 9.09.1870г. и здесь же отмечает, что «все это – заслуженная Францией кара» (П.,VIII, 384) Но самое беспощадное осуждение Наполеоновской Франции вовсе не влекло за собой бездумное восхваление Германии. Обращаясь к своим соотечественникам, Тургенев достаточно трезво оценивал Пруссию. Еще 17 (29) июля иронически писал А. М. Жемчужникову: «Пруссия тоже не бог знает какое либеральное государство»; однако тут же добавлял свое катоновское: «Но с победой Франции — аминь вся­кой свободе в Европе»(П.,VIII, 256).


В дальнейшем Тургенев чутко уловил изменения в характере войны, произошедшие по мере ее развития. После бессмысленно жестокой бомбардировки Страсбурга, после Седана, свержения Наполеона III и провозглашения республики, а также после открыто высказанных экспансионист­ских претензий Германии Тургенев меняет свое отношение к войне. В очередной корреспонденции в газету он писал: «Мои симпатии к немцам не мешают мне желать их неудачи под Па­рижем»(XV,30). Почти одновременно он еще отчетливее высказался 15 сентября 1870 г. в письме к Анненкову: «Падение гнусной империи не изменило моих симпатий, но несколько переставило их. Теперь немцы являются завоевателями, а к завоевателям у меня сердце особенно не лежит» (П.,VIII,278) Спустя три дня (6 (18) сен­тября 1870 г.) с такой же тревогой писал он Я. П. Полонскому: «Падение гнусной империи Наполеона доставило мне великую радость: нравственное чувство во мне удовлетворилось — после такого долгого ожидания! Но я не скрываю от самого себя, что не всё впереди розового цвета — и завоевательная алчность, овладевшая всей Германией, не представляет особенно утеши­тельного зрелища. Но ведь каковы же и были провокации!»(П., VIII,280).

Чрезвычайно отрицательно отнесся Тургенев к захватниче­ским планам Германии, когда они открыто стали провозглашаться. Это отразилось в его статьях и письмах.
«Я полагаю, что немцы поступают необдуманно и что расчет их неверен» (XV, 29), - писал Тургенев, имея в виду возможную аннексию Эльзаса Германией.

В своих корреспонденциях Тургенев обнаружил глубокое по­нимание международной обстановки и дал точную оценку ряду событий. Он, например, отметил недальновидность политики На­полеона III, рассчитывавшего на нейтралитет южных германских государств. «Одним лишь совершенным незнанием противника, — писал Тургенев в своем первом письме в «Санкт-Петербургские ведомости», — можно объяснить уверенность французов, что Юж­ная Германия останется нейтральной» (XV, 16)

Тур­генев прекрасно понимал, что война была завершением национального объединения Германии, которая «исполняет те­перь сознательно то, что у других народов совершилось гораздо ранее» (XV, 29) И в то же время, анализируя обстановку, сложившуюся после Седана и провозглашения республики, Тургенев в своей корреспонденции в газету (от 6 (18) сентября 1870 г.) с боль­шой тревогой говорил о будущих действиях правительства Гер­мании, охваченной шовинистическим угаром, о враждебности к французской республике, появление которой «даже смутило» прусские руководящие круги.

Тургенев понимал, что будет невозможно остановить устре­мившиеся к Парижу победоносные германские армии, хотя Франция н «напрягает все силы свои для смертельной борьбы», а Париж полон «напряженной решимости защищаться до конца». В новой обстановке, изменившей характер войны, сочувствие Тургенева было на стороне французов, сбросивших бонапартов-ское иго. Отсюда и его желание немцам «неудачи под Парижем». Он писал: «Для них же самих лучше, если они Париж не возь­мут. Не взяв Парижа, они не подвергнутся соблазну сделать ту попытку реставрации императорского режима, о которой уже толкуют некоторые ультраусердные и патриотические газеты; они не испортят лучшего дела своих рук, они не нанесут Франции самой кровавой обиды, которую когда-либо претерпевал побеж­денный народ» (XV, 30) Вместе с тем Тургенев сознавал, что его на­дежды вряд ли осуществятся, и уж совсем не верил в то, что германские армии сами прекратят свое движение на Париж «Надеяться остановить эти растущие, набегающие волны, — пи­сал он, — ожидать, что победитель остановится или даже вернется назад, — есть, говоря без обиняков, ребячество: один Виктор Гюго мог возыметь эту мысль — да и то, я полагаю, он только ухва­тился за предлог произвести обычное словоизвержение».


Таким образом, отношение Тургенева к франко-прусской войне не было однозначным, оно изменялось на протяжении всего хода развития военных действий. Cлучайно оказавшись вблизи театра военных действий и как бы сделавшись их очевидцем, он однако не стал военным корреспондентом, информирующим читателей газеты о происходящих событиях. Страстный и темпераментный тон высказываний писателя свидетельствуют о том, что Тургенев не только был захвачен событиями, но и стремился объяснить смысл этих событий соотечественникам, видя в этом свой гражданский долг. Корреспонденции о франко-прусской войне представляют еще одну сторону многогранного дарования И.С.Тургенева.


3. Известно, что у Тургенева имелся замысел очерка «Иван Иванович», впоследствии использованный в знаменитом рассказе «Бежин луг». Кто из родственников писателя послужил прототипом Ивана Ивановича?

«Лутовиновская старина»- это неизменная подпочва, историческая, нравственная и даже языковая, всего тургеневского космоса. К преданиям, связанным с историей Лутовиновского рода, Тургенев не раз обращался в своих произведениях. Воспоминания, предания о предках были для него источником новых творческих замыслов, в том числе и такого, как неосуществленный очерк «Иван Иванович».

По мнению исследователей, особый замысел Тургенева под заглавием «Иван Иванович», зафиксированный в Программе V (1847г.) и нашедший частичную реализацию в рассказе “Бежин луг”, был связан с личностью И.И. Лутовинова (1753-1813) (IV, 555) – двоюродного деда И.С. Тургенева по материнской линии.¹ Он-то и послужил прототипом как центрального образа ненаписанного очерка, так и «старого барина» «Иван Иваныча» из легенды, рассказываемой ночью у костра на Бежином лугу в одноименном рассказе.

Яркая неоднозначная личность этого человека не могла не привлечь внимания Тургенева-художника. Иван Иванович Лутовинов получил прекрасное для своего времени образование: он учился в пажеском корпусе вместе с А.Н.Радищевым. Выпускников этого привилегированного учебного заведения ожидала блестящая карьера. Но что-то не заладилось у Ивана Ивановича на государственной службе. Он рано вышел в отставку и занялся хозяйством в своем селе Ивановском².

Началось строительство новой усадьбы. В стороне от Ивановского, на вершине пологого холма, выросла каменная церковь Спаса Преображения. На склоне холма Иван Иванович разбил новый спасский сад: На фоне лип, дубов и т.п. красовались в нем стройные ели, сосны и пихты. Иван Иванович пересадил их из старого Ивановского парка: выкорчеванные деревья весом до двух тонн перевозились в вертикальном положении на специально устроенных повозках, в которые впрягались несколько лошадей. «Много, много было хлопот и трудов!» - рассказывали старожилы Ивану Сергеевичу и с гордостью добавляли: - А нашему барину все по силам!»³.

Всю жизнь он подчинил накопительству и обогащению. Используя высокое положение в кругах мелкого провинциального дворянства, Иван Иванович всеми правдами и неправдами расширял границы своих владений, а под старость лет вообще превратился в Скупого рыцаря. Особое пристрастие питал к жемчугу, который складывал в специально сшитые мешочки. Случалось, что он брал вещь втридорога, заметив в ней жемчужные зерна, и, вынув дорогие жемчужины, возвращал ее владельцу. А по ночам, обходя дозором свои сокровища, он якобы, как пушкинский скупой рыцарь, постукивал, ловя сладостный звук, клюкой по мешочкам⁴.

Но скопидомство и жестокость уживались в этом человеке с довольно широкой образованностью и начитанностью. Он знал французский и латинский языки. Собрал великолепную библиотеку из сочинений русских и французских классиков 18 века, вряд ли предполагая, кому послужат верой и правдой эти подлинные его сокровища. По выражению одного из основательнейших исследователей «лутовиновской старины» Н.Чернова, Иван Иванович «буквально гипнотизировал соседей степняков своей светкостью и притворностью, удивлял их библиотекой и слугой французом»⁵. Но в то же время «он презирал соседей настолько, что мог позволить себе любую выходку: отобрать имущество, унизить, увезти чужую жену прямо со свадебного пира»⁶.

А потому, «хоть и восхищалась старая крестьянская Русь энергией и силой, размашистой предприимчивостью своего барина, недобрую славу оставил он о себе в народе. Все легенды об основателе спасской усадьбы неизменно окрашивались в какие-то жутковатые тона. Погребен был Иван Иванович в фамильном склепе под часовней, им самим сооруженной при въезде в усадьбу, в углу старого кладбища. С этой часовней и расположенным невдалеке от нее Варнавицким оврагом связывали крестьяне страшное поверье. Два эти места считались в народе нечистыми: неспокойно лежалось усопшему барину в каменном склепе, мучила совесть. Давила могила. Говорили, что по ночам выходит он из часовни и бродит по зарослям глухого Варнавицкого оврага и по плотине пруда в поисках разрыв – травы»⁷. Впечатления Тургенева от ходивших о деспотичном и крутом И.И.Лутовинове легенд, подобных этой, отразились в Илюшином рассказе о «старом барине» «Иване Иваныче». По словам Н.Чернова, «старый барин», упоминаемый в «Бежином луге», не кто иной, как И.И.Лутовинов».⁸