Чак Паланик. Незримые Твари
| Вид материала | Документы |
- Чак Паланик Удушье, 3362.17kb.
- -, 1955.2kb.
- -, 1962.58kb.
- Вопросы и ответы: член исполкома fifa чак Блейзер ("The New York Times", сша), 934.63kb.
- Окнигах и знаниях, переданных Учителями, 2000.77kb.
- Сценарий вечера «Незримые следы прекрасных дам», 280.93kb.
- Чак Норрис. До сих пор нас разделял экран кино или телевизора. Ивот гораздо более теплое, 1853.72kb.
- Карл кениг братзвер ь ч еловек и ж ивотние в мифах и эволюции, 2771kb.
- Сказка о любви и дороге, 24.7kb.
- Гемини Энтертейнмент " Убираемся отсюда иначе эти твари нас прикончат", 1950.79kb.
Перенесемся на канадскую границу.
Переключимся на нас троих, сидящих во взятой напрокат машине "Линкольн Таун Кар" в ожидании проезда на юг от Ванкувера, Британская Колумбия, в Соединенные Штаты: в ожидании с синьором Альфа Ромео за рулем, в ожидании с Брэнди на переднем сиденье рядом с ним, и в ожидании со мной, сидящей позади.
-- У полиции есть микрофоны, -- сообщает нам Брэнди.
Фишка в том, что если мы переберемся через границу, то поедем в Сиэтл, где кругом дискотеки и ночные клубы, где мальчики и девочки из тусовки выстроятся в очередь, чтобы начисто раскупить содержимое кармашков моей сумочки. Нам нужно вести себя тихо, потому что у полиции по обе стороны границы есть микрофоны: как в Канаде, так и в Соединенных Штатах. Чтобы прослушивать людей, готовящихся пересечь границу. Мы ведь можем пытаться провезти кубинские сигары. Сырые фрукты. Бриллианты. Болезни. Наркотики, как рассказывает Брэнди. Она же приказывает нам заткнуться еще за милю до границы, и вот мы тихонько ждем в очереди.
Брэнди разматывает многие ярды парчовой ленты, обвивающей ее голову. Брэнди встряхивает волосы, чтобы они легли на спину, и поверх плеч повязывает шарф, чтобы скрыть торпедовидный вырез платья. Брэнди меняет сережки на обычные золотые. Снимает жемчуга и надевает тонкую цепочку с золотым крестиком. Все это за миг до пограничника.
-- Ваша национальная принадлежность? -- спрашивает парень-пограничник, сидящий в окошке за компьютерным терминалом, с блокнотом, в синей форме, в укрытии за зеркальными стеклами солнцезащитных очков и по ту сторону золоченого значка.
-- Сэр, -- произносит Брэнди новым голосом, мягким и тягучим, как овсянка без масла и соли. Она продолжает:
-- Сэр, мы граждане Соединенных Штатов Америки -- того самого государства, которое звали величайшей страной на Земле, до появления гомосексуалистов и детской порногра...
-- Ваши фамилии? -- прерывает ее пограничник.
Брэнди наклоняется поперек Альфы, чтобы взглянуть на пограничника.
-- Мой муж, -- говорит она. -- Порядочный человек.
-- Вашу фамилию, пожалуйста, -- отвечает тот, несомненно разглядывая наши номера, выясняя, что машина взята напрокат в Биллингсе, штат Монтана, три недели назад, может, даже выясняя правду -- кто мы на самом деле такие. Может быть, обнаруживая сводку за сводкой со всей западной части Канады, про трех психов, которые воруют наркотики в особняках, выставленных на продажу. Может, все это прокручивается сейчас перед ним на экране компьютера, может, ничего такого. Кто знает.
-- Я замужем, -- Брэнди почти орет, чтобы привлечь его внимание. -- Я жена Преподобного Беженца Элекзендера, -- продолжает она, все еще полулежа в объятиях Альфы.
-- А это, -- говорит она, прочерчивая невидимую линию от улыбки в направлении Альфы. -- Это мой зять, Сэт Томас, -- ее большая рука взмывает в направлении меня на заднем сиденье.
-- Это, -- говорит она. -- Моя дочь, Бубба-Джоан.
Случается, я терпеть не могу манеру, в которой Брэнди без предупреждения меняет наши жизни. Иногда два раза на день приходится начинать жизнь в новом образе. С новым именем. С новыми отношениями. Недостатками. Я уже едва помню, кем была, отправляясь в дорогу.
Несомненно, похожий стресс должен испытывать постоянно мутирующий вирус СПИДа.
-- Сэр? -- обращается парень с границы к Сэту, ранее -- Альфа Ромео, ранее -- Чейз Манхэттен, ранее -- Нэш Рэмблер, ранее -- Уэллс Фарго, ранее -- Эберхард Фэйбер. Охранник говорит:
-- Сэр, везете ли вы назад, в Соединенные Штаты, какие-либо покупки?
Острый носок моей туфли дотягивается под переднее сиденье и клюет моего нового мужа. Нас окружают всевозможные детали обстановки. По левую сторону земля повсюду набегает ровным приливом, маленькие волночки катятся друг за дружкой. Цветочные клумбы по другую сторону высажены так, чтобы сложиться в слова, но прочитать их можно только издалека. Вблизи это просто куча красных и желтых восковых бегоний.
-- Только не рассказывайте мне, что никогда не смотрели наш Христианский Целительный Канал, -- говорит Брэнди. Ее пальцы играют с маленьким золотым крестиком у глотки. -- Посмотри вы хоть одну передачу, знали бы, что Господь в своей мудрости сделал моего зятя немым, и он не может говорить.
Парень с границы делает несколько коротких щелчков по клавиатуре. Может быть, он набрал "ПРЕСТУПЛЕНИЕ". Или "НАРКОТИКИ". Или РАССТРЕЛ. Может, это КОНТРАБАНДИСТЫ. Или АРЕСТ.
-- Ни слова, -- шепчет Брэнди в ухо Сэта. -- Заговори мне, и в Сиэтле я сделаю тебя Харви Стенотрахером.
Парень с границы говорит:
-- Прежде, чем пустить вас на территорию Соединенных Штатов, я прошу предъявить паспорта.
Брэнди облизывает губы до влажного блеска, ее глаза ясно и влажно сияют. Парчовый шарф сползает вниз, открывая вырез, когда она смотрит на охранника и просит:
-- Извините нас на минутку.
Брэнди возвращается на свое сиденье, окно Сэта с гудением поднимается.
Большие торпеды Брэнди вздымаются со вдохом и опадают в выдохе.
-- Всем сохранять спокойствие, -- говорит она, открывая тюбик помады. Шлет поцелуй зеркалу заднего обзора и проводит помадой по краю большого рта в стиле "Незабудка", при этом дрожит так, что ей приходится поддерживать помаду в неподвижности другой большой рукой.
-- Я смогу вернуть нас в Соединенные Штаты, -- говорит она. -- Но мне понадобится презерватив и мята для рта.
Окружая тюбик помады, ее губы произносят:
-- Бубба-Джоан, будь умницей, подай мне один "Эстрадерм", ага?
Сэт дает ей мяту и презерватив.
Она продолжает:
-- Посмотрим, надолго ли его хватит, прежде чем ему в зад стечет недельная норма женского сока.
Она защелкивает тюбик помады и говорит:
-- Промокните с меня пот, пожалуйста.
Передаю ей платок и эстрогеновый пластырь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Перенесемся назад, в один день, к "Магазину Брамбаха", когда люди остановились посмотреть, как чья-то собака задрала ногу на рождественскую сценку, -- мы с Эви в том числе. Потом собака усаживается, откатывается на спину и лижет собственную сморщенную псиную дыру, а Эви толкает меня локтем. Люди хлопают в ладоши и швыряют мелочь.
Потом мы внутри "Брамбаха" пробуем помаду на тыльной стороне ладони, а я спрашиваю:
-- Почему собаки лижут у себя?
-- Просто потому что могут... -- отвечает Эви. -- У них же не как у людей.
Это было прямо после того, как мы убили восьмичасовой день в модельной школе, разглядывая собственную кожу в зеркала, поэтому я говорю:
-- Эви, себя-то хоть не обманывай.
Курсы в модельной школе я посещала лишь потому, что Эви начала катиться по наклонной. Она носила такие оттенки помады, которые нетрудно представить себе у основания пениса. Носила столько теней для глаз, что ее можно было принять за животное по испытанию продукции. От одного ее лака для волос, наверное, над Модельной академией Тейлора образовалась огромная озоновая дыра.
Это было задолго до происшествия, когда жизнь еще казалась мне такой прекрасной.
В "Магазине Брамбаха", где мы убивали время после занятий, весь девятый этаж отведен под мебель. По краям демонстрационные комнаты: спальни, столовые, гостиные, кабинеты, библиотеки, детские, общие семейные, китайские кухоньки, домашние офисы, -- все это открыто внутрь магазина для просмотра. Невидимая четвертая стена. Все в совершенстве чистое, все покрыто коврами, со вкусом заполнено мебелью и нагрето подсветкой и избытком ламп. Из скрытых динамиков бормочет белый шум. Вдоль комнат по затемненным линолеумным проходам шествуют покупатели; проходы бегут между демонстрационными комнатами и подсвеченными островками, заполняющими центральную часть этажа: беседками и кольцевыми группами диванов, направленными лампами в полу и искусственными пальмами. Тихие островки из света и цвета во тьме, кишащей незнакомцами.
-- Совсем как на съемочной площадке, -- говорила Эви. -- Наборчики декораций, каждый из них подготовлен к съемкам очередного эпизода. Из темноты наблюдает студийная публика.
Клиенты прогуливались мимо, а мы с Эви валялись на кровати с розовым балдахином, заказывая гороскопы по ее мобильнику. Вытягивались на твидовом диванном уголке, грызли попкорн и смотрели нашу рекламу по консольному цветному телевизору. Потом Эви задерет футболку и покажет мне очередной новый пупочный пирсинг. Поддернет рукав блузки и продемонстрирует шрамы от имплантов.
-- В настоящем доме у меня слишком одиноко, -- жаловалась Эви. -- А я терпеть не могу то чувство недостатка действительности, которое бывает, когда никто на тебя не смотрит.
Говорит:
-- Я и не ищу в "Брамбахе" никакого уединения.
Дома, в квартире, меня ждет Манус и его журналы. Порножурналы разряда "парень-на-парне", которые, как он утверждал, ему приходилось покупать по долгу службы. Каждое утро за завтраком показывал мне глянцевые картинки с самососущими ребятами. Свившийся калачом, обхвативший локтями колени и выгибающий шею, чтобы отсосать у себя же, -- каждый из таких ребят терялся в собственной маленькой замкнутой петле. Можно поспорить, что почти каждый парень в мире пробовал сделать такое. Потом Манус заявлял:
-- Это все, что парню нужно.
Дайте мне романтичность.
Вспышка!
Дайте мне возможность отрицать.
Каждая маленькая замкнутая петля из парня, достаточно гибкого или с достаточно длинным членом, -- такому не нужен больше никто в мире, говорил мне Манус, тыкая гренкой в эти картинки.
-- Таким ребятам не надо заниматься карьерой или личной жизнью, -- прожевывал слова Манус, листая журналы. Поддевая вилкой белок омлета, он продолжал:
-- Так можно жить и умереть.
Потом я ехала в центр города, в Модельную академию Тейлора, чтобы привести себя к совершенству. Собаки лижут себе дыры. Эви с ее самоуродованием. Занимающаяся созерцаниями пупка. Дома у Эви не было никого, кроме кучи фамильных денег. Когда мы впервые добирались городским автобусом к "Брамбаху", она дала водителю кредитную карточку и попросила место у окна. Опасалась, что везет слишком крупный багаж.
Мне с Манусом, или же ей в одиночку -- трудно сказать, кому дома было хуже.
Но в "Брамбахе" мы с Эви дремали в любой из дюжины отличных спален. Набивали вату между пальцев ног и красили ногти, сидя в креслах с ситцевой обивкой. Потом штудировали модельный учебник Тейлора Роббертса за длинным полированным обеденным столом.
-- Вот пример поддельного уголка окружающей среды из тех, которые делают в зоопарках, -- говорила Эви. -- Ну, знаешь, всякие бетонные сугробы, или влажные джунгли с деревьями из сварных труб и леек.
Каждый вечер мы с Эви блистали в персональной неестественной окружающей среде. Клерки прятались, чтобы подсмотреть секс в туалете. Мы обе вбирали человеческое внимание, погруженные в личный маленький жизненный спектакль.
Вот все, что я запомнила из книжки Тейлора Роббертса: при ходьбе вести должен таз. Плечи нужно удерживать отведенными назад. При демонстрации продукции разных размеров, как тебя учат, нужно прочертить невидимую линию от себя к предмету. Для тостеров -- проводишь линию от улыбки к тостеру. Для плиты -- проводишь линию от груди к плите. Для машины новой марки -- проводишь невидимую линию от влагалища. Все сводится к тому, что профессиональное моделирование означает оплату сверхчувствительности в отношении хлама вроде рисовых пирожных или новой обуви.
Мы потягивали диетическую колу, лежа на большой розовой кровати в "Брамбахе". Или сидели у гримерки, меняя форму лиц контурной пудрой, а смутные очертания людей смотрели на нас из темноты за несколько футов. Подсветка, бывало, бликом отражалась на чьих-нибудь очках. Когда внимание привлекает и самое легкое движение, и каждый жест, и каждое слово -- очень даже легко сорваться и понестись.
-- Здесь так мирно и уютно, -- говорила Эви, разглаживая розовое сатиновое покрывало и взбивая подушки. -- Тут с тобой не может произойти почти ничего плохого. Не то что в школе. Или дома.
Абсолютно чужие люди в пиджаках стояли неподалеку, наблюдая за нами. Так же, как в ток-шоу на телеэкране, при достаточно большой аудитории легко быть честной. Когда много людей слушает -- скажешь что угодно.
-- Эви, дорогуша, -- говорила я. -- В нашем классе многие модели выглядят и хуже. Просто надо убрать границу по контуру твоих румян, -- мы смотрелись в зеркало на гримерке, а тройной ряд из никого наблюдал за нами сзади.
-- Вот, прелесть, -- говорила я, протягивая ей небольшой тампончик. -- Смешай тон.
А Эви начинала рыдать. На большой публике любая эмоция просто зашкаливает. Всегда смех или слезы, без промежуточных состояний. Тигры по зоопаркам, наверное, тоже постоянно живут в сплошной мыльной опере.
-- Дело даже не в том, что я хочу прославиться как фотомодель, -- говорила Эви. -- Дело в том, что я взрослею, и когда думаю об этом -- мне становится так грустно, -- Эви давилась слезами. Она выжимала маленький тампончик и продолжала:
-- В моем детстве родителям хотелось, чтобы я была мальчиком, -- говорила она. -- Ни за что не хочу больше, чтобы мне было так паршиво.
Иногда, в другие разы, мы были на высоких каблуках и притворялись, что отпускаем друг другу сильные пощечины из-за какого-то парня, которого обе хотели. Иногда теми вечерами мы признавались друг другу, что мы -- вампиры.
-- Ага, -- отвечала я. -- Мои родители тоже бывало меня унижали.
Приходилось работать на публику.
Эви запускала пальцы в волосы.
-- Буду прокалывать себе "гвише", -- обьявляла она. -- Это такая маленькая складка кожи, которая отделяет низ влагалища от задницы.
Я шла и валилась на кровать по центру сцены, обнимая подушку и глядя вверх, словно на переплетение труб и каналов с лейками, которые положено воображать потолком спальни.
-- Не скажу, что они заставляли меня пить сатанинскую кровь, и все такое, -- продолжала я. -- Просто они любили моего брата больше меня, потому что он был изуродован.
А Эви пересекала сцену по направлению к центру, мимо тумбочки в раннеамериканском стиле, чтобы стать в глубине, около меня.
-- У тебя был изуродованный брат? -- спрашивала она.
Кто-то из людей, разглядывающих нас, бывало, кашлял. Подсветка, бывало, бликом отражалась на чьих-нибудь часах.
-- Ага, очень даже изуродованный, но не в плане сексуальности. Так или иначе, все хорошо кончилось, -- говорила я. -- Он уже мертв.
Потом Эви очень нетерпеливо начинала расспросы:
-- Как изуродованный? Это был твой единственный брат? Старше тебя или младше?
А я откидывалась на кровати и встряхивала прической:
-- Ой нет, мне это слишком больно.
-- Нет, правда, -- возражала Эви. -- Я серьезно.
-- Он пробыл мне старшим братом пару лет. Все лицо у него обгорело при происшествии с баллоном лака для волос, и родители словно забыли, что у них был и второй ребенок, -- я притворно промокала глаза подушкой и обращалась к публике:
-- Так что мне приходилось трудиться и трудиться, чтобы заслужить их любовь.
Эви произносила, глядя в никуда:
-- Ни хрена себе! Ни хрена себе! -- и ее игра, ее подача, казалась правдой на 80 баллов и просто хоронила мою под собой.
-- Ага, -- продолжала я. -- А ему вообще не надо было ничего добиваться. Он пожирал все их внимание уже потому, что весь был обожжен и иссечен шрамами.
Эви произносила, надвигаясь на меня:
-- А где он теперь, твой брат, ты хоть знаешь?
-- Мертв, -- отвечала я, отвернувшись и обращаясь к аудитории. -- Умер от СПИДа.
А Эви спрашивала:
-- Ты точно уверена?
И я отвечала:
-- Эви!
-- Нет, правда, -- говорила она. -- Я спросила не просто так.
-- Не надо шутить со СПИДом, -- отвечала я.
А Эви говорила:
-- Очень даже может быть...
Вот так легко сюжет срывается с колеи. Ведь эти покупатели ждут настоящей драмы, поэтому, естественно, думаю, Эви создает обстановочку.
-- Твой брат, -- продолжает Эви. -- Ты правда видела, как он умер? На самом деле? Или, может, видела его мертвым? Ну, там -- в гробу, с оркестром? Или его свидетельство о смерти?
Все люди смотрели.
-- Да, -- говорю. -- Еще и как видела, -- можно подумать, мне охота попасться на лжи.
Эви нависает надо мной всем телом:
-- Так ты видела его мертвым, или нет?
Все люди смотрят.
-- Еще и каким мертвым.
Эви спрашивает:
-- Где?
-- Мне очень больно это вспоминать, -- говорю я, пересекая сцену направо, в сторону гостиной.
Эви преследует меня, спрашивая:
-- Где?
Все люди смотрят.
-- В клинике для безнадежных, -- говорю.
-- В какой клинике для безнадежных?
Иду по сцене дальше направо, в следующую гостиную, следующую столовую, следующую спальню, кабинет, домашний офис, а Эви хвостиком бежит за мной, и всю дорогу над нами нависает публика.
-- Ты же знаешь, как бывает, -- говорю. -- Если не видишь педика настолько долго, это считай гарантия.
А Эви отзывается:
-- Так на самом деле ты не знаешь, мертв он или нет?
Мы трусцой пробегаем следующую спальню, гостиную, столовую, детскую, и я говорю:
-- Это СПИД, Эви: вперед и с песней.
Тогда Эви вдруг встает на месте и спрашивает:
-- Почему?
А публика отправляется прочь от меня в сотнях направлений.
Потому что мне правда, правда, правда хочется, чтобы мой братец был мертв. Потому что родители хотят видеть его мертвым. Потому что -- да просто жить легче, если он мертв. Потому что тогда я единственный ребенок. Потому что теперь мой черед, черт побери. Мой черед.
А толпа покупателей рассосалась, оставив лишь нас и камеры безопасности, которые заменяют Бога, наблюдая за нами в ожидании, когда мы облажаемся.
-- Почему это все тебе так важно? -- спрашиваю.
А Эви уже странствует вдаль, оставляя меня одну со словами:
-- Просто спросила.
Потерявшаяся в собственной маленькой замкнутой петле.
Вылизывая собственную дыру в заднице, Эви отвечает:
-- Ничего такого, -- говорит. -- Забудь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На Планете Брэнди Элекзендер вселенной правит надежная проверенная система богов и богинь. Некоторые -- злые. Некоторые -- само добро. Мэрилин Монро, например. Потом идут Нэнси Рейган и Уоллис Уорфилд Симпсон. Некоторые из богов и богинь живы поныне. Некоторые уже мертвы. Многие из них -- пластические хирурги.
Система не статична. Боги и богини приходят, уходят, скачут друг через дружку, меняя свой статус.
Авраам Линкольн обитает на личных небесах лишь затем, чтобы сделать наш автомобиль парящим пузырьком воздуха с запахом новой машины; чтобы автомобиль ехал гладко, как взятый из рекламного ролика. В эти дни, говорит Брэнди, за погоду отвечает Марлен Дитрих. Сейчас -- осень нашего томления. Мы несемся по Шоссе N5 под серыми небесами, в синем гробовом интерьере салона "Линкольн Таун Кар", взятой напрокат машины. Ведет Сэт. Мы всегда так сидим: Брэнди на переднем сиденье, я на заднем. Едем сквозь три часа сценической красоты между Ванкувером, Британская Колумбия, и Сиэтлом. Асфальт и внутреннее сгорание несут нас вместе с "Линкольн Таун Кар" на юг.
Так путешествовать -- все равно, что наблюдать мир по телевизору. Стекла с электроприводом постоянно подняты, поэтому атмосфера планеты Брэнди Элекзендер всегда окрашена в теплый, неподвижный и тихий синий цвет. Здесь под 25 градусов, и весь внешний мир с деревьями и облачным слоем прокручивается мимо в миниатюре за выпуклым стеклом. Прямая спутниковая трансляция. А мы -- маленький мирок Брэнди Элекзендер, ракетой несущийся сквозь это все.
Продолжая и продолжая вести машину, Сэт спрашивает:
-- Вы никогда не задумывались о жизни, как о метафоре для телевидения?
Наше правило: когда Сэт за рулем -- никакого радио. Иначе, если случится песня Дайонны Уорвик, Сэт начнет рыдать диким ревом, плача большими слезами в стиле "Эстинил", вздрагивая глубокими всхлипами "Провера". Если попадается Дайона Уорвик с песней Барта Бакара, нам тут же приходится сдавать к обочине, иначе машина точно будет разбита.
Эти слезы, и то, как его пухлое личико утратило резные тени, которые, бывало, скапливались у него под бровями и скулами; то, как рука Сэта проскользнет к соску под рубашкой и начнет теребить его, как откроется рот и закатятся глаза, -- все это гормоны. Эстрогеновые добавки, премарин, эстрадиол, этинил эстрадиола, -- все они отправляются в диетическую колу Сэта. Конечно, есть риск повредить ему печень такими ежедневными передозировками. Может, его печень уже поражена, или у него рак, или сгустки в крови, -- тромбоз, если вы врач, -- но я готова испытать удачу. Конечно, все это просто смеха ради. Посмотреть, как у него разовьется грудь. Увидеть, как его мужественная, по-детски притягательная развязность обрастет жиром, и он возьмет привычку дремать после обеда. Все это замечательно, но вот если бы он умер -- я смогла бы продвинуться до исследования других интересных вещей.
Продолжая и продолжая вести машину, Сэт спрашивает:
-- Не задумывались, что телевидение в какой-то мере делает нас Богом?
Это уже новый плод его самоанализа. Щетина у него стала расти слабее. Наверное, из-за антиандрогенов, которые сжирают вырабатывающийся тестостерон. Задержки воды в тканях -- пускай не замечает, сколько влезет. Смены настроения. В зеркале заднего обзора из его глаза скатывается по лицу одинокая слеза.
-- Я что здесь -- один, кому нужны эти выводы? -- ноет он. -- Я что -- единственный в машине, кто ощущает хоть что-то по-настоящему?
Брэнди читает книгу в мягкой обложке. В основном чтиво Брэнди составляют всевозможные глянцевые рекламные брошюры пластических хирургов о влагалищах, дополненные цветными рисунками, на которых в идеально-схематичном виде показано, как должен располагаться мочеточник, чтобы обеспечить направление потока мочи вниз. На других рисунках изображено, как должен быть подвешен клитор высшего качества. Все это -- серии из пяти картинок, влагалища по десять-двадцать тысяч долларов за штуку, лучше всамделишных, и Брэнди днями сидит, листая рисунки туда-сюда.
* * *
Перенесемся на три недели назад, когда мы были в особняке в Спокэйне, штат Вашингтон. Мы находились в гранитном шато по Саут-Хилл, и за окнами ванной повсюду широко разливался Спокэйн. Я вытряхивала перкодан из коричневого пузырька в кармашек сумочки, отведенный под перкодан. А Брэнди Элекзендер рылась рядом под раковиной, в поисках чистой пилочки для ногтей, когда нашла эту книгу в мягкой обложке. И теперь всех богов и богинь затмило своим восходом какое-то новое божество.
Переключимся назад на Сэта, разглядывающего мой бюст в зеркало заднего обзора.
-- Телевидение и правда делает нас Богом, -- повторяет он.
Дайте мне терпимость.
Вспышка!
Дайте мне понимание.
Вспышка!
Даже после долгих недель, проведенных со мной в дороге, прекрасные ранимые голубые глаза Сэта никогда не встречаются с моими. Что же -- свою новую манеру томного самоанализа пускай не замечает, сколько влезет. И то, как пищевые добавки уже успели побочно повлиять на его глаза, повысив выпуклость роговой оболочки настолько, что его контактные линзы начали постоянно вываливаться при ношении. Скорее всего, благодаря добавке эстрогенов в его апельсиновом соке по утрам. Пускай не замечает все это, сколько влезет.
Скорее всего, из-за андрокура в его чае со льдом на ланч, но ему ни за что этого не выяснить. Ему никогда не поймать меня.
Брэнди Элекзендер; возложив ноги в нейлоновых чулках на приборную доску, первая королева как всегда читает свое чтиво в мягкой обложке.
-- Когда смотришь ежедневные сериалы, -- рассказывает мне Сэт. -- Можно следить за кем угодно. На каждом канале разная жизнь, и практически каждый час жизни меняются. Так же, как видео в прямой трансляции на веб-сайтах. Можно наблюдать за целым миром без его ведома.
Брэнди читает эту книгу уже три недели.
-- Телевидение позволяет подсмотреть даже сексуальную часть чьих угодно жизней, -- продолжает Сэт. -- Теперь ясно?
Может и ясно, но только тому, кто каждый день ходит под 500 миллиграммами измельченного прогестерона.
Две минуты декораций проплывают мимо за стеклом. Какие-то там возвышающиеся горы, старые мертвые вулканы, в основном обычный хлам, попадающийся на открытой местности. Эдакие безвременные природные уголки дикой природы. Сырье во всей своей сырости. Неочищенное. Необработанные реки. Запущенные горы. Грязь. В грязи растут растения. Погода.
-- И если верить, что у нас и в самом деле есть свобода воли, тогда ясно, что Бог реально не может нас контролировать, -- рассказывает Сэт. Руки Сэта бросают руль и порхают в воздухе, поясняя. -- А поскольку Бог не может нас контролировать, -- продолжает он. -- То все, что Бог делает -- это смотрит нас, и переключает каналы, когда Ему становится скучно.
Где-то в небесах ты в прямой видеотрансляции на веб-сайте, который посещает Господь Бог.
"Брэнди-Кэм".
Брэнди с пустыми туфлями-капканами из золотых пластинок на полу; Брэнди слюнявит указательный палец и переворачивает страницу.
Древние туземные наскальные изображения и прочий хлам свистят мимо.
-- Я хочу сказать, -- продолжает Сэт. -- Что телевидение, возможно, делает нас самих Богом, -- говорит Сэт. -- И, может быть, мы все -- просто телевидение для Бога.
Какой-то лось, или кто бы там ни был, устало перебирает мимо нас по гравию обочины всеми четырьмя.
-- Или для Санта-Клауса, -- замечает Брэнди, не отрываясь от книги. -- Санта-Клаус видит все.
-- Санта-Клаус -- сказки, -- возражает Сэт. -- Он всего лишь ленточка, за которой открывается Бог. Санта-Клауса нет.
Перенесемся в охоту за наркотиками на три недели назад, в Спокэйн, штат Вашингтон, когда Брэнди шлепнулась на кровать в центральной ванной комнате и погрузилась в чтение. Я взяла тридцать два "нембутала". Тридцать два "нембутала" пополнили содержимое кармашка. Никогда не ем товар. Брэнди все еще читала. Я перепробовала всю помаду на тыльной стороне руки, а Брэнди по-прежнему лежала, развалившись на несметном количестве кружевных подушечек по центру громадной водяной кровати. Все еще читала.
Я положила в сумочку немного эстрадиола с истекшим сроком годности и полтюбика помады "Незабудка". Риэлтер крикнул нам снизу лестницы -- все ли в порядке?
* * *
Переключимся на нас на Шоссе N5, когда мимо проплывает рекламный щит:
"ЗДОРОВАЯ ПИЩА И СЕМЕЙНЫЕ ЦЕНЫ ПРЯМО ПО КУРСУ В КАФЕ
"ОСТАНОВКА У КЭРВЕР СТЭЙДЖ".
Переключимся на то, что в Спокэйне не оказалось ни "Горячей Брусники", ни "Дикой Розы", ни "Темносиних Грез".
Он не хочет торопить нас, кричал агент снизу лестницы, но, может быть, мы хотим что-то узнать? Может, у нас есть вопросы по чем-нибудь?
Просовываю голову в дверной проем центральной ванной, -- а белое одеяло водяной кровати держит на себе погруженную в чтение Брэнди Элекзендер, которая не подает никаких признаков жизни, кроме дыхания.
О, подрубленный фиолетовый сатин каймы мелкого жемчуга.
О, уложенный слоями янтарный кашемир, скрепленный граненым марабу из топаза.
О, ниспадающий норковый жилет-болеро с проволочной подтяжкой.
Нам пора идти.
Брэнди прижимает развернутую книгу к торпедовидной буферной конструкции, торчащей кверху. Лицо в стиле "Дикая Роза" окружено золотисто-каштановыми волосами и декорировано кружевными подушечками; темно-синие глаза -- с расширенными зрачками, как при передозировке торазина.
Первое, что мне захотелось узнать - какой такой наркотик она приняла.
На мягкой обложке изображена милая белокурая девочка. Стройная, как палочка спагетти. С прелестной, тонкой улыбочкой. Прическа крошки -- как спутниковый снимок тайфуна "Белокурый Ураган" со стороны Западного берега ее лица. Лицо греческой богини с густыми ресницами, с большими подведенными глазами, как у Бетти, Вероники и других девок Арчи из школы Байвердэйл. Белые жемчуга оборачивают руки и шею. Повсюду блистает что-то напоминающее бриллианты. Мягкая обложка гласит: "Мисс Рона".
Брэнди Элекзендер; ее туфли-капканы испачкали все белое одеяло водяной кровати, и она заявила:
-- Я выяснила, кто настоящий Бог.
Риэлтер был от нас в десяти секундах.
Переключимся на все чудеса природы, мутно мелькающие мимо нас: кролики, белки, крутые водопады. Это еще в худшем случае. Крысы, роющие подземные ходы под землей. Птицы, гнездящиеся в гнездах.
-- Бог -- это принцесса Б. Э. -- говорит Сэт, обращаясь ко мне в зеркале заднего обзора.
Перенесемся в тот момент в Спокэйне, когда риэлтер звал нас с парадной лестницы. Владельцы гранитного шато приближались по въездной дороге.
Брэнди Элекзендер, с расширенными зрачками, еле дыша, лежа на водяной кровати в Спокэйне, сказала:
-- Рона Бэррет. Рона Бэррет -- мое новое Высшее Существо.
* * *
Переключимся на то, как в машине "Линкольн Таун Кар" Брэнди обьявляет:
-- Бог -- это Рона Бэррет.
Повсюду вокруг окружающий мир потихоньку прожевывают насекомые и эрозия, не говоря уже о людях и загрязнении. Все биологически деградирует, с твоей подачи или без нее. Проверяю, найдется ли в кармашке достаточно спиронолактона для Сэтова полдника. Мимо проплывает еще один рекламный щит:
"ВОЛШЕБНЫЙ СУХОЙ ЗАВТРАК ВКУСНОГО ВЕКА --
ПОЛОЖИТЕ СЕБЕ В РОТ КОЕ-ЧТО ХОРОШЕЕ".
-- В своей автобиографии, -- свидетельствует Брэнди Элекзендер. -- В книге "Мисс Рона", изданной "Бэнтем Букс" по заказу "Нэш Паблишинг Корпорэйшн" по адресу Бульвар Сансет, Лос-Анджелес, Калифорния..., -- Брэнди глубоко вдыхает пахнущий новым салоном воздух:
-- ...авторские права 1974-го года, мисс Рона рассказывает нам, как начинала жизненный путь толстой маленькой девочкой-еврейкой из Квинса, с большим носом и непонятной мышечной болезнью.
Брэнди продолжает:
-- Эта невысокая толстая брюнетка создает себя заново как суперзвезду мировой величины, блондинку, которую потом первейший секс-символ умоляет погрузить в нее свой член хотя бы на дюйм.
Ни одного родного языка не осталось между нами.
Еще один рекламный щит:
"СЛЕДУЮЩИМ ВОСКРЕСЕНЬЕМ ИЩИТЕ МОЛОКОРОЖЕНОЕ ТУТЕРА".
-- А через что прошла эта женщина, -- продолжает Брэнди. -- Вот здесь, на странице сто двадцать пять, она практически тонет в собственной крови! Рона только что прошла реконструкцию носа... Она получает всего по пятьдесят баксов за рассказ, но эта женщина собирает достаточно денег для тысячедолларовой реконструкции носа! Вот первое из ее чудес. Так вот, Рона в больнице, на постоперационном курсе, голова у нее перебинтована как у мумии, и тут входит ее друг и говорит, мол, Голливуд заявил, что она лесбиянка. Мисс Рона -- и лесбиянка! Конечно, это не так. Эта женщина -- просто богиня, поэтому она кричит, кричит и кричит, пока артерия у нее на шее прямо взрывается.
-- Аллилуйя, -- говорит Сэт, снова весь в слезах.
-- А здесь, -- Брэнди слюнявит подушечку большого указательного пальца и пролистывает вперед несколько страниц. -- На странице двести двадцать два, Рону в очередной раз отвергает гнусный бойфренд, с которым она встречалась с одиннадцати лет. Она неделями кашляет, потом берет пригоршню таблеток, и ее находят умирающей в полукоматозном состоянии. Даже водитель...
-- Господу помолимся, -- вставляет Сэт.
Разные туземные растения растут повсюду, где им только вздумается.
-- Сэт, солнышко, -- говорит Брэнди. -- Не надо меня перебивать, -- губы "Незабудка" продолжают. -- Даже водитель "скорой" решил, что у мисс Роны констатируют СПП, "смерть по прибытии".
Облака, состоящие из водяного пара, висят в, -- ну ясно, -- в небесах.
Брэнди командует:
-- Давай, Сэт.
А Сэт отзывается:
-- Аллилуйя!
Дикие маргаритки и индейские венчики, которые свистят мимо, есть ни что иное, как половые органы другой формы жизни.
А Сэт спрашивает:
-- Так о чем ты там?..
-- В книге "Мисс Рона", авторские права 1974-го года, -- продолжает Брэнди. -- Рона Бэррет, у которой в девять лет были груди ненормальных размеров -- она хотела отрезать их ножницами -- говорит нам в прологе своей книги, что видит себя вроде вскрытого животного, с видимыми дрожащими и блестящими жизненными органами, ну, понятно: вроде печени или толстой кишки. Вроде таких демонстрационных образцов, где все течет и пульсирует. Так вот, она могла бы ждать, что кто-то ее зашьет, но ей известно, что никто не станет этого делать. Поэтому ей приходится взять иголку с ниткой и наглухо зашивать себя самой.
-- Гадость какая, -- говорит Сэт.
-- Мисс Рона не видит здесь никакой гадости, -- возражает Брэнди. -- Мисс Рона говорит, что единственный способ отыскать истинное счастье -- риск быть полностью вскрытой.
Стаями самопоглощенных местных птичек, похоже, владеет навязчивое желание разыскивать пищу и подбирать ее клювами.
Брэнди поворачивает зеркало заднего обзора, пока не ловит в нем мое отражение, и зовет:
-- Бубба-Джоан, солнышко?
Судя по всему, местным птичкам приходится строить самодельные гнезда из одних только подручных средств. Маленькие веточки и листья они будто просто сваливают в кучу.
-- Бубба-Джоан, -- повторяет Брэнди Элекзендер. -- Почему бы тебе не открыть нам свою историю?
Сэт говорит:
-- Помнишь тот случай в Миссуле, когда принцесса была так близка к вскрытию; когда она съела свечи "Небалино" в золотистой фольге, потому что думала, что это "Альмонд Рока"? Расскажи о собственных полукоматозных СПП.
Сосновые деревья производят сосновые шишки. Белки и остальные млекопитающие всех полов проводят день за днем, пытаясь трахнуться. Или давая рождение новой жизни. Или пожирая молодняк.
Брэнди зовет:
-- Сэт, солнышко?
-- Да, мама?
Ничто так не напоминает понос, как то, чем гордые орлы кормят птенцов.
Брэнди спрашивает:
-- Вот почему тебе обязательно нужно совратить все живое, на что ты натыкаешься?
Еще один рекламный щит:
"НУББИ" -- ЭТО ЗНАК: ВЫНУЖДЕНАЯ ОСТАНОВКА, ЧТОБЫ ПОПРОБОВАТЬ ВКУСНЫЕ-ПРЕВКУСНЫЕ КУРИНЫЕ КРЫЛЫШКИ".
Еще один рекламный щит:
"МОЛОЧНЫЙ УКУС" -- ЖЕВАТЕЛЬНАЯ РЕЗИНКА
СО ВКУСОМ ВСЕЙ НИЗКОКАЛОРИЙНОЙ РОСКОШИ НАСТОЯЩЕГО СЫРА".
Сэт хихикает. Сэт краснеет и накручивает на палец прядь своих волос. Говорит:
-- С твоих слов я получаюсь таким сексуально озабоченным.
Боже упаси. В его окружении я чувствую такую кабанью тупость.
-- Эх, малыш, -- вздыхает Брэнди. -- Ведь ты не помнишь и половины всех, с кем был, -- она продолжает. -- Да я и сама хотела бы забыть такие вещи.
Сэт говорит, обращаясь к моей груди в зеркале заднего обзора:
-- Единственная причина, по которой мы спрашиваем других людей, как они провели выходные -- это чтобы рассказать им, как выходные провели мы сами.
Думаю, еще пара-другая деньков на повышенной дозе измельченного прогестерона, -- и у Сэта выскочит милая пара собственных грудей. Мне хочется также наблюдать побочные эффекты, включая тошноту, рвоту, подъем желчи, мигрень, спазмы желудка и головокружение. Можно было бы попытаться припомнить точные уровни токсичности, но кому оно надо.
Мимо проплывает знак, гласящий: "Сиэтл, 130 миль".
-- Итак, давайте же увидим все эти блестящие и дрожащие внутренности, Бубба-Джоан, -- командует Брэнди Элекзендер, Бог и мать всех нас. -- Расскажите нам гадостную личную историю.
Говорит:
-- Вскрой себя полностью. Зашей себя наглухо, -- и передает мне на заднее сиденье дощечку для записей с карандашом для ресниц "Темносиние Грезы".