Geum.ru

М. Шрейн, «Эрика», редактору

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   34

Санька


Как-то раз зимой начальник лагеря, Шамыгин Семен Егорович, с помощниками обходил район заготовки леса. Он заметил совсем юного заключенного. «Сажают пацанов», — с досадой подумал начальник и, сам не зная почему, посмотрел на часы. Часы остановились. Сокрушаясь, он сказал, оглядываясь на сослуживцев:

— Красный командир Буденный за храбрость часы подарил, а теперь они стоят. И хоть бы какой мастер был.

В пяти шагах он него стоял тот самый юноша. Он сказал: «Начальник, я исправлю ваши часы». Это был Александр. Он не боялся тяжелой работы, боялся однообразной. Раньше в штабе армии он успешно устранял мелкие поломки в часах офицеров, особенно после боя. Он хотел снова попробовать.

— Ну, пойдем ко мне в кабинет. Там лампа яркая, может, что у тебя и получится. Настенные часы тоже стоят, — сказал начальник лагеря.

Часы Александр исправил довольно быстро. Но выяснилось, что у лагерного начальства дома есть много чего такого, что надо чинить. Александра освободили от лесозаготовок. Его привезли в дом начальника связанным. Теперь работа была у него приятная, в тепле, да и подкармливали князя. Начальник сказал ему:

— Вот ты — молодой князь, а сидишь у меня на кухне и чинишь швейную машинку, как когда-то тебе мастеровые чинили.

— Так мне приятно дело сделать, — ответил Александр. — Петр Первый все умел. А вы, теперешние начальники, и сено небось забыли, как косить. Все готовились к революции, листовки расклеивали, страну развалили.

— Ну, разговорился. Петр Первый все мог. Это уж ты врешь. Он в море утонул молодым в какой-то Голландии или Пруссии. Мы тоже учились немного. Знаем. И ты не можешь быть ему родственником.

— Ну, я вам не говорил, что он мне родственник. Но он мой идеал, я равняюсь на него.

Подбежал сынишка начальника Володька:

— Дядя, а вы можете мне деревянную саблю сделать ?

— Вот уже я и дядя, — удивился Александр, но сказал: — Конечно. Тебе большую или маленькую?

— Не большую и не маленькую, а чтобы как раз. Но чтобы лучше, чем у Сеньки.

— Будет лучше, — пообещал Александр.

Он сделал саблю и выгравировал на ней свой родовой герб. Получилось замечательно. Мальчишка был в восторге. Неожиданно на кухню зашла дочь начальника, румяная девица лет шестнадцати. Посмотрела на Александра и смущенно опустила глаза.

— Ну, чего пришла? Видишь, заключенный сидит. Иди отсюда! — прикрикнул отец на дочь.

— Какой такой заключенный? Мальчишку поймали и посадили. А за чо? И чо сразу кричишь? Я хотела только спросить тебя, чо конвой под окном и за дверью стоит? А ты сразу кричишь, — обиделась девушка.

— Ладно, не обижайся, иди уж. Позову потом, когда увезем его.— И, когда девушка вышла, сказал юному князю:

— Ну, видал красавицу? Таких среди вашего брата искать не отыскать. Одни наряды и бледные какие-то. А моя дочь — кровь с молоком, на природе выросла. За красного командира замуж отдадим. Счастливая будет. Она уж и жениха приглядела. Жизнь у нее теперь будет замечательная. Не то, что у меня была, не зря революцию делали.

У Александра мелькнула мысль: «Почему бы мне ее не приручить, усыпить бдительность хозяев. Она, может быть, и убежать поможет». А вслух он сказал:

— Девчонка красивая, не спорю, но обувь у нее плохая. Я могу ей к свадьбе туфельки пошить, царские.

— А не врешь?! — настороженно спросил начальник.

— Ну зачем же? Мне нужно только мерку с ее ноги снять. Затем сделать деревянные колодки, и материал нужен, кожа всякая. Лучше телятина.

Сколько обуви сшил их семейный сапожник! Иногда после примерки маленький Саша смотрел, как он вытачивает колодки, как обтягивает их пахучей кожей, как колдует с карандашом и линейкой, потом вырезает кожу. И сейчас, вызвав в памяти весь процесс, Александр подумал: «Я хочу это сделать и сделаю. Я сфокусирую мысли только на этом, как говорил учитель. В геометрии я разбираюсь лучше, чем наш сапожник. А все остальное — навык.

— Ладно, — обрадовался начальник, — тебя будут привозить сюда днем, а вечером увозить. Шей черевички. А там и мне сапоги пошьешь.

— Надо мерку снять с ноги вашей дочери.

— Евдокия, подь сюда! — позвал начальник жену.

Та пришла. Под глазом у нее был синяк. Она молча стала у двери.

— Где Санька? Вот заключенный умеет шить черевички. Саньке к свадьбе сошьет. Зови ее.

Жена вышла. Пришла дочь. Отец сказал ей: «Поставь ногу, он измерит ее, и к свадьбе будешь обута».

Александр мерил ниткой грязную ножку девушки. Она все время поправляла юбку. Он вдруг впервые почувствовал влечение. Измерил подъем и сказал: «Красивая ножка». Девушка тут же убежала, раскрасневшись донельзя. Сердце ее билось, как сумасшедшее. Заключенного увезли вечером, а она пролежала всю ночь с открытыми глазами, вспоминая каждый его взгляд и движение. Ей казалось, что его пальцы и сейчас еще касаются ее ноги. О своем женихе она не вспомнила ни в один из последующих дней.


* * *

Санька влюбилась. Она ходила красивая и счастливая. И частенько забегала в комнату, где работал юный князь.

— Попейте вот молочка, козье. Мамка надоила. Вам полезно. А то в лагере у вас плохо кормят.

В другой раз садилась и наблюдала, как он работает, и болтала без умолку. Она бросала работу по дому, лишь бы лишний раз посидеть рядом с ним.

— Санька! Хватит бегать к заключенному! Скажу отцу, он тебе ремня даст, — пригрозила ей мать. — Смотри, Борис узнает, раздумает замуж взять.

Санька ей дерзко ответила:

— А как мне этот князь нравится? Красивый он и обходительный. И вон все время чисто моется у колодца. А Борис и не нужен мне вовсе. Вонючий он. Козлом от него несет.

Мать, покачав головой, сказала:

— А раньше он тебе нравился. И ты нарочно меня злишь. Лучше перестань. А то скажу отцу, чтобы он заключенного парнишку не приводил сюда.

— Ага, скажи. А кто будет нам стулья ремонтировать? Как новые привезли из барского дома — хорошо. А как поломались, так ремонтировать некому. У всех руки из задницы растут. А он хоть и князь, а все может. Вот попрошу его мне еще и сапожки пошить. А чо мамка, если я за него замуж пойду, за князя? А чо? Он в моих руках. Я вокруг него хожу, а он прямо млеет. Молодой. Кровь-то играет. Только на год меня старше. Самое время. По сердцу он мне.

Мать в сердцах бросила:

— Санька, Богом молю, перестань заигрывать с заключенным. Чай, тоже живой. Он и мне по сердцу. А толку-то не будет. Только доиграешься, забрюхатеешь, а отец меня прибьет. И так с ним сладу нет. Плюнь, не для тебя он. Долго ему еще срок отбывать. Не выпустят его, из богатых он.

— Вот и хорошо. Мой будет, ничей. Никто не отобьет, потому как под конвоем ходит. А из бедняцких кровей мне ни к чему. Я этого не люблю.

Так шла ежедневная перепалка между матерью и дочерью, пока глава семьи находился на службе. Мать пошла на вечернюю дойку коровы. А Санька отогнала от двери охранника.

— Ну, чего стоишь?! Иди на кухню, поешь. Не убегет он. Видишь, занят, работает. Черевички мне шьет. Эх ты, казенная душа. Стоишь, как вкопанный.

Александр весело наблюдал за девушкой.

— Так не велено же мне ни отходить, ни разговаривать, — сказал солдат, но с удовольствием пошел на кухню.

Санька нагнулась к Александру, щекоча волосами ему щеку. Тогда он положил шило на стол и привлек ее к себе. Так сладко Саню еще никто не целовал. Она убежала в смятении, а по ночам все думала, какую бы работу придумать, чтобы отцу нужно было заключенного на ночь здесь оставлять. Она прекратила с матерью всякие разговоры о князе, а при отце нарочно плохо отзывалась о богачах и намекала, что им будет выгодней, если князя не возить взад-вперед. Пусть ночует в комнате, где работает. Так, мол, больше сделает. Как-то, обняв отца, сказала: «Папка, а что если он мне в приданое мебель сделает? Из красного дерева, царскую. Вот как будет у меня такая мебель, так и замуж пойду».

— Так долго же. И может ли он? — усомнился отец.

— Пусть долго. А что я, старая, что ли? А я так хочу мебель. Надо ему в сарае станок поставить. Он и обувь никогда не шил. А смог же. Ему стоит только захотеть. Да и не убежит он. Ты сам сказал, что это из царской ссылки можно было убежать, а отсюда — нет. Смирный он. Уже ничего не хочет. Только работать любит, больше всякого другого. И не скажешь, что князь. А говорили, они только в постели валяются. Да и противно смотреть, как связывают его веревками каждый раз, когда увозят, как будто он от троих охранников убежать может.

— Ну, пока нужно, пусть спит тут. А охрану менять буду, — согласился отец.

Дочку начальник любил и во всем потакал ей.

В одну из таких ночей Санька пришла к Александру и, жарко объяснясь в любви, бросилась ему на грудь.

— Не бойся, я часового у двери напоила. Люблю я тебя. Знаю, погубишь меня, но ничего поделать не могу. Люблю тебя одного.

— Так я же заключенный, — слабо сопротивлялся Александр ее ласкам. Но потом все забылось в сладостных объятиях, разрушающих все преграды, когда слова уже ничего не значат.

Мать Саньки стала что-то подозревать и следить за дочерью. Часовым велела не спать на посту и дочку к заключенному не пускать. Но Санька все равно бегала. Так прошло три месяца.

Сладкой была Санькина, но новизна прошла, и Александр снова стал думать о побеге. В жарких объятиях Саньки эти мысли уходили. «Успею еще, да и работа интересная. Красное дерево — прекрасный материал... А убегу все равно».

Санька стала заметно поправляться. Мать повела ее в лесную сторожку к бабке делать аборт. Санька плакала. Она очень хотела родить, заранее представляя, какой красивый будет у нее сын.

— Мамка, грех ведь это — детей убивать, — умоляла она.

— Грех то, что ты сделала. Спасибо, отец не знает. А то твоего разлюбезного в расход пустит, — запугала она дочь, и та согласилась избавиться от ребенка. Лишь бы все в тайне осталось.

Санька перестала приходить по ночам, а днем она намеренно громко разговаривала под его окном, пока мать ее не прогоняла.

Однажды ночью она все-таки влезла в окно. Бросилась на шею любимому, жарко зашептала:

— Я не могла прийти. А часового под окном я подкупила. Я ему махорку приношу.

Она легла рядом, притихшая.

— Мамка все узнала. Я беременная была.

— Что? — приподнялся с кровати Александр.— И ты мне не сказала?

— Ну, я еще думала, чо у меня, а она уже все знала. Они, матери, все наперед знают. К бабке она меня водила. Не будет у нас сына.

— Глупая! Зачем ты это сделала? — с горечью спросил Александр. — А я хотел тебя взять с собой в Париж. А ты!

— Так тебе срок еще восемь лет отбывать.

Александр не стал ее посвящать в свои планы, только горестно сказал:

— Сын мог бы расти в Париже...

— Да, а я его убила. Нет мне прощения, — и Санька заплакала, прижимаясь к нему. — Ты хоть бы пожалел меня. Лежишь, как каменный.

Александр прижал ее к себе.

— Ладно, хватит. Может, это и к лучшему. Вылезай в окно, а то мать хватится.

Он высчитал, когда у начальника дежурство в ночь. Саньке посоветовал лечь с матерью в постель и приласкаться к ней. Ему нужно было достать из погреба продуктов: колбасы, солонины. Около двух ночи он сказал часовому, что хочет выйти по нужде, живот прихватило. Часовой повел его во двор.

— Эй, стой! Кто там? — крикнул другой часовой во дворе.

— Да свои. На двор вот веду, — откликнулся сопровождающий.

Еще поговорили, когда пошли назад. У двери часовой пропустил Александра вперед. Александр резко повернулся и ударил часового по шее. «Снова пригодилось учение старого монаха», — подумал Александр, затаскивая часового в комнату.

Теперь быстро в погреб. Несколько секунд — и он открыл большой замок. Прыгнул, кидая в заранее заготовленный мешок все, что под руку попадалось. Выглянул, вынес мешок и зашел к себе в комнату. Затем снял с часового еще почти новую, но уже засаленную одежду и брезгливо надел на себя.

Одежда двух других часовых ему была не нужна. Им повезло меньше. Он просто метнул в обоих заранее заготовленные ножи. Еще несколько ножей сунул в ножны на широком кожаном поясе.

Ночь была темной. Прихватив оружие и продукты, Александр ушел в лес. Карту местности он стащил еще раньше со стола в комнате начальника.

Днем он решил отсыпаться, а уходить ночами. Но в первую очередь Александр нашел чистую речушку и постирал песком и водой засаленную солдатскую одежду.

— Ничего, дойду до какого-нибудь жилья, а там обменяю на приличную гражданскую одежду, — решил он, двигаясь светлыми ночами к финской границе.

Александр шел целый день, обходя болота. Но только заснул на рассвете, как услышал звуки пилы и топоров. Он вскочил. Утро было еще серым, а какие-то люди уже работали. Он влез на дерево и оглядел местность. Впереди виднелись стены и колючая проволока. На вышке мелькали солдаты. Пулеметы направлены в сторону леса. Охрана бродит с одной и с другой стороны.

— Лагерь! — поразился Александр. — На карте его не было. Значит, только недавно достроили. Что же делать? — лихорадочно соображал он. И увидел, что участок леса оцеплен.

«Надо уходить налегке», — застегнув пояс с ножами, решил он. Достал из мешка махорку, слез с дерева и хладнокровно пошел к ближайшему красноармейцу.

— Эй, у меня махорки много, а спичек нет, не одолжишь? — спросил он, не давая солдату опомниться.

Александр доставал уже махорку, и красноармеец, словно загипнотизированный, смотрел на нее. Тогда Александр, подавая ему махорку правой рукой, левой ударил в солнечное сплетение, затем по шее.

— Иван! Кто там у вас? Махорка есть? Курить хочется, — подходил еще один. Увидел, что товарищ его медленно приседает, решил, что они хотят покурить сидя.

Александр не стал ждать, когда он подойдет ближе, выхватил нож и метнул в солдата. Но не увидел того, кто приближался к нему с боку. «Ах ты гад!», — закричал тот и поднял ружье. Резкий поворот — и Александр ногой выбил ружье у него из рук, но уже раздался выстрел и к ним бежали со всех сторон. Александр успел еще одного ударить ногой в голову, а в другого метнуть нож, но тут с вышки застрочил пулемет.

«Все, влип. Окружат», — понял он и, бросив пояс с ножами, побежал налегке, петляя между деревьями, чтобы его не настигла пуля.

Сзади раздавались беспорядочные выстрелы. Кто-то закричал: «Не стрелять! Своих поубиваете. Живьем взять!» Кольцо вокруг было плотным. Но чем больше была опасность, тем хладнокровней становился Александр. Сначала он решил отбиваться, но потом вышел из-за деревьев и просто пошел навстречу окружавшим его. «Чего же делать, если попался», — решил он, сдаваясь. Уже совсем рассвело.

— В зону его. Там допросят и отвезут куда надо, — крикнул кто-то.


* * *

Александр стоял на своем и разыгрывал туповатого красноармейца.

— Заблудился я, когда до ветру шел. А наши уже ушли. Я кричал, кричал, никто не отвечал. Я и потерялся в лесу. Новенький я. Сюда нечаянно попал. А тут стали все кричать. Я ружье бросил — и бежать.

— А кто солдат наших убил? — строго спросил старший.

— Не знаю, не видел. Ваши стреляли. Чо, я один мог всех убить? — спросил он.

— Ножами их зарезали. А других не понятно как убили — крови нет.

Александр похвалил себя, что вовремя выбросил пояс с ножами.

— Может, какие урки тут гуляют? Я их сам боялся. Мне показалось, я кого-то видел, да думал, медведь,— вдохновенно врал Александр и при этом невинными глазами смотрел на старшего. Тот приказал:

— Ладно, пусть посидит до опознания. Накормите его. А там, если что, отправим в его часть.

— Парень молодой, стриженый, — заступился кто-то за Александра. — Откуда ему знать свою часть. Я на его руки посмотрел. Работает он этими руками. Я всегда на руки смотрю. Свой он.

— Ну, так надо этих искать, что наших зарезали, — с досадой сказал старший.

Александра завели в зону и принесли котелок каши с деревянной ложкой. После харчей начальника лагеря гарнизонная каша, конечно, была ему совсем не по вкусу. Но он сделал вид, что проголодался, и съел все. Один из красноармейцев с любопытством разглядывал его.

— Ты из каких мест-то будешь? — спросил он.

— Я-то? Я смоленский. А чо?

— Да ешь ты не по-нашему. Вроде как не умеешь. Аккуратно так. Смотрю на твои руки — вроде рабочие, а ешь как барин. Я служил в белой армии, призвали они меня насильно. Потом убежал от них. Помню, сидим, едим после боя. Офицер один молоденький, как ты, проголодался, а надо кашу из котелка есть, тоже деревянной ложкой. Вот так, как ты, ел, не зная, как ее в рот положить.

— А у меня тятька железные ложки делал, из алюминия выливал, узкие такие, которые в рот помещаются, — отговорился Александр.

— А чегой-то ты левой кушаешь, правая ранена?

— Не, я еще не воевал. Я сызмальства левша, — продолжал Александр играть роль простого паренька. — Все удивляются. Так я стрелять и не научился. Не способный я. Командиры ругают меня. А чо делать? Я только работать умею. Сапоги шью. Тупой я.

— На, кури, — протянул ему кисет наблюдательный красноармеец.

Александр не курил, поэтому спросил: «Небось крутая махорка? У нас дома слабая». И потянулся правой рукой за кисетом.

— А чего-то у тебя на ладони нарисовано? Чудно, — взяв за руку Александра, стал разглядывать наколку.

— Кузнец наш делал такие наколки. Коней он любил, — равнодушно сказал Александр.

Обшарили весь лес вокруг, но никого не нашли. Один из красноармейцев крикнул: «Смотрите! На дереве мешок с провизией. Да тут все! Сало, хлеб, колбаса! Вот это жратва!»

Другой нашел пояс с ножами: «Здорово! Все бросил и сбежал».

— Может, где на другом дереве сидит? Нет его нигде? — уже без всякого интереса к поиску спросил худой красноармеец, не сводя глаз с сумки с едой.

— Конечно. Его и след простыл, — поддержал его товарищ. — Но здесь целое богатство. Как делить будем? Может, все сами съедим? А, ребята? Понесем начальству — ничего не достанется. А тут хоть раз наедимся. Надоело пшенную кашу жрать.

— Обязаны сдать, — с сожалением ответил старший. — Все равно кто-нибудь из вас проболтается, да и запах от нас за версту будет. Лучше подумайте, ребята побитые лежат, а никого, кроме этого, там не было.

— Ну так их раньше побили и убегли. А этот еще юнец. Он набрел на нас случайно, как раз в заваруху.

— А как же он прошел, а Федька?

— Я этого щенка сам убью! — сказал Федька в ярости.

— Да брось, ты! Ты злишься, что никого не нашел, — сказал пожилой.

— А как же? Друг мой погиб. С гражданской вместе. Так нас каждого можно ножами, мы и пикнуть не успеем, — ответил Федька.

Сдали начальству продукты и злые пришли к ужину. Увидели Александра среди других. Федька зло взглянул на него, но промолчал.

Сели ужинать. Предложили Александру еще каши, а он только чаю попросил. Федька со злостью сказал: «Вот наблюдаю за ним, как он чай пьет. У меня барин так прихлебывал — аккуратненько и медленно. Сдается мне, что он вовсе не солдат, а переодетый белый офицер».

Солдат, что ранее предлагал кашу Александру, поддакнул: «Вот и я смотрел, как он кашу аккуратненько ест деревянной ложкой. Вроде как не умеет. А он говорит, ложки тятька делал железные, узкие».

— Так мне только восемнадцать. Я в гражданскую еще не служил, — сказал Александр. — Батраком я был. Лес рубил.

Пришел старший, прикрикнул на охранников:

— Чего пристали, дуралеи. Не видите — первогодок он. — И Александру:

— Послужи пока у нас. А там найдем, куда тебя отправить, если не отыщется твоя часть. Посмотрим, откуда ты потерялся. А мог бы и погибнуть сегодня...

— Не! Я не согласен, — возразил Федька,— нутром чую, не наш он. Вон какой чистенький.

— Так я у речки вчера постирался, а то уже завшивел, потому и потерялся, — жалобно оправдывался Александр.

— Он ночью ножами нас перережет и уйдет, — не успокаивался Федька.

— Да брось! Урка он, что ли? Где ему с ножами? Хороший, работящий парень. Читать умеешь? — спросил старший Александра. И сам себе ответил: — Ничего, советская власть всех обучит. А те, кто зарезал ребят, они уже далеко. Будьте спокойны. Не дураки. Думаю, их было несколько.

На всякий случай Александра запирали спать в маленькую каморку при охранном отделении.


* * *

В доме начальника лагеря был полный переполох. Прошло уже три дня, но никто не мог прийти в себя. Дочь во всем призналась отцу, обвиняя мать, что та повела ее к бабке, а Александр убежал от расстройства. Она в истерике грозилась, что утопится. Отец был в растерянности. Он подал рапорт, что солдаты сбежали вместе с заключенным, когда того повели на работы. Здесь вроде бы все наладилось. Но дочь, как ножом по сердцу, выла целыми днями, вся опухшая от слез, умоляла отца: «Найди его. Умрет он с голоду в тайге!»

Мать потихоньку ворчала: «Как же умрет. Все припасы унес». Отец посмотрел личное дело. Никаких особых примет, кроме клички — Князь, ну и держится как барин. Да еще знает хитрые приемы, которыми убивает без оружия.

— Так приметы какие у него есть? — крикнул он однажды с досады дочери. — Как искать-то? Ни родинок, ни кривой, ни косой.

— Конечно, не кривой, не косой. Красивый он! — кричала дочь отцу.

— Да надо какие-нибудь родинки или шрамы.

— Нет шрамов у него. Ах, — вспомнила Санька, — у него на правой ладони две лошади на дыбах стоят и щит с перекрещенными мечами. Да и левша он. Глаза карие, красивые. Рот у него такой… мужской, большой.

— Чего ж ты сразу не сказала, дура! Глаза я и сам видел, — выругался отец.

— Так ты не спрашивал о приметах. Ищи, папка. А как найдешь, сюда приведи.

— Да, конечно. Я прошляпил самого адъютанта генерала Дончака. И теперь снова сюда привести. Не выйдет. Теперь он в зоне у меня сапоги шить будет, до конца своих дней!

— Пусть. Я к нему приходить буду. Только найди, папочка, его. И чтобы его нечаянно не убили, — умоляла дочь.

— И я к нему ходить буду, — сказал сын начальника семилетний Володька.

Ночью начальник лагеря устроил разборку со своей женой:

— Что, сучка такая, не смогла за дочерью уследить?!

— Да как уследить? И сын и дочь вроде вместе бегали к нему. Обоим полюбился. Да и ты хорошо относился к нему. Выпить даже однажды предложил...

— Ну, предложил, так он непьющий. Потому как удрать задумал.

— Но не тронул же нас...

— Не тронул. Как раз и тронул, разбойник!

— Ну, это дело молодое. Кабы ты был на его месте, я бы тоже к тебе бегала. А парень хороший, хоть и князь. Руки золотые.

— Ага. Особенно ловок ножами орудовать, одной левой рукой кого угодно прикончит, — проворчал муж. — Ладно. Уже ищут его, привезут в лагерь невредимым, только срок добавят теперь.

— Ну уж как будет. Лишь бы Санька успокоилась. А там, глядишь, ей кто другой полюбится — и замуж выдадим. А этот, смотри какой разбойник, троих убил.

— Не девка Санька теперь, — напомнил отец.

— Да вон она какая красавица. Кто полюбит, так и не девку возьмет. Может, даже Борис. Он же не знает про ее шашни с князьком. И он насчет баб не очень-то умный. И не поймет ничего.

— Спи уж, утро вечера мудрее, — ворчал муж.


* * *

Неделю Александр отсыпался, а днем рассказывал солдатам байки, что слышал от других солдат у костра, пока воевал у генерала. Он так искусно подражал, что солдаты падали со смеху. В один из таких дней в дежурную часть зашел его новый начальник, а следом прежний, Санькин отец. Александр замолчал, поднялся во весь рост и сразу стал надменным и хладнокровным.

— Ну-ка, покажи ладонь, парень, — сказал начальник охраны.

— Фамильный герб. Разрешите представиться: князь Гедеминов. Расстреливайте, — спокойно, с достоинством сказал Александр и подумал: «Не вышел побег у меня, значит не судьба». — И он направился к двери.

Наступило молчание.

— Говорил же я, что здесь нечисто, — сказал торжествующе Федька. — Князь оказался. Так это он наших ребят порешил, белая сволочь. Писать он не умеет, буковки, бедняга, не знает. Уй! — бросился Федька на Александра.— Убью гада!

Александр незаметно выбросил левую руку, и Федька откинулся на стенку. Все застыли в изумлении.

— Во дает князь! Как это он его? Вот бы мне научиться,— услышал Александр, выходя из двери.

— Федька, Федька, ты жив? — нагнулся к Федьке товарищ. Но тот не отвечал.

В зону Александра привезли связанным. Завели в кабинет начальника лагеря. Там уже сидела Санька. Солдаты остались снаружи. Санька бросилась развязывать его. Начальник вышел за дверь. Санька кинулась на шею Александру:

— Миленький мой! Отец все знает, и про ребеночка тоже. Теперь тебя из лагеря не выпустят и срок добавят за побег. Я знаю, ты из-за ребеночка убежал. Ты не переживай. У нас еще, даст Бог, будут. Да если хочешь, я тоже с тобой буду в зоне день и ночь. Отца попрошу, он меня любит!

— Все, хватит! — вошел отец. — Иди домой Санька. Потом поговорим.

Санька ушла. Начальник лагеря сел сам и велел сесть Александру. Начал, не глядя ему в глаза:

— Срок тебе, князь, конечно, добавят и без суда. Мы тут тоже виноваты. Я своей дочери не враг. Мне все рассказали. И мне приятно, что ты хотел, чтобы она родила сына. Но не вышло. А раз ты ее так любишь, тебе здесь неплохо будет. Но за стены лагеря не выйдешь. Проходишь ты по всем сводкам с генералом Дончаком. Он — враг Советской власти. Да еще он, говорят, золото спрятал. Ты, хоть и мальчонкой был, но так получилось. А теперь и я через тебя и дочь влип. Вот уж не думал, что стану тестем князя... Позор.

Он еще долго говорил, а Александр с тоской думал: «О воле надо забыть и надолго. Придется приспособиться к жизни здесь. Прощай, Париж. Увижу ли маменьку живой? Судьбу не обманешь, не перехитришь. Хорошо, Господь одарил способностями да послал в утешенье Саньку — любит она меня. А я ее люблю? Разве она такая — любовь?»

Александр снова начал заниматься по методике, которой обучил его тибетский монах, радуясь тому, что ничего не забыл, мысленно считывая все движения с рисунков, которые у него конфисковали при аресте.

Пришла Санька и некоторое время молча наблюдала за тем, что он делает, и удивлялась. Она принесла гитару и ноты старинных романсов.

— Вот, как ты просил. Отец достал, — сказала она и неуверенно спросила: — Неужели научишься играть?

— И тебя научу,— пообещал Александр и, открыв ноты, стал объяснять.

Но Санька вздохнула:

— Я этого никогда не пойму. Я тупая.

Александр возразил:

— Ты не тупая, а просто темная, как комната ночью без лампы. А познания, как тебе объяснить... Чем больше знать будешь, тем светлей у тебя будет на душе. Знаешь, Санька, что проку горевать, что я в неволе. Я это время потрачу на учебу. Мне учиться хочется. Знаешь, как мир интересен? И все это в книгах. Вот список учебников и разных книг. Пусть твой отец ищет этих авторов на рынках и в книжных магазинах. Что достанет — вычеркнет. И дальше ищет, когда появится возможность, в отпусках или командировках.

Санька медленно читала:

— По астрономии, астрологии. математике... А дальше все нерусские фамилии. Сашенька, может, эти книги шпионские? Тогда отец не согласится их искать.

— Здесь все написано. — Александр взял у нее из рук листок. — Это древние философы, поэты. Они жили тысячи лет назад и были очень умными. Например, в древней Индии говорили: «Два средства есть от телесных и душевных недугов: или примени противодействие, или не думай о них». Я бы не хотел думать, что отбываю срок в неволе. Когда думаешь о несчастье, оно не проходит, а возрастает. Вот здесь в списке Конфуций, мыслитель. Его настоящее имя — Кун-цзы. Он родился в древнем Китае в 551 году до нашей эры. Мне как-то китайский монах, мой учитель, рассказывал: «Однажды Конфуций проезжал на колеснице недалеко от деревни, и какая-то женщина рыдала над могилой. Конфуций послал ученика узнать, что случилось. Ученик вернулся и сказал: “От когтей тигра сначала погиб свекор этой женщины, потом ее муж, а сейчас — сын. Я спросил: “Почему же вы не покинете этих мест?” На что женщина ответила мне: “Здесь нет жестоких властей”. Конфуций сказал: “Запомни это, ученик. Жестокая власть свирепее тигра”».

— Как интересно! — воскликнула Санька.

— А вот древнегреческие ученые и философы: Аристотель, Аристофан...

— А что сказал этот Аристархан?

— Многое. Например: «Не насладится муж, когда жене не любо наслаждение».

— Ой! Какой он был развратный! — воскликнула Санька и прижалась к Александру. — Читай дальше.

— А вот древнеримские: Вергилий, Овидий, Сенека, Цицерон. Цицерон сказал: «Нет ничего радостнее победы».

Санька ухмыльнулась:

— Это все и без него знают.

— Знать-то знают. Но он сказал это раньше всех. А вот далее Иоанн Златоуст, епископ Константинополя. Византийский церковный деятель. Он сказал: «Как душа без плоти не зовется человеком, так и плоть без души...».

— А почему все говорят, что Бога нет? — спросила Санька. — Мамка верующая, а папка нет. Мне прямо страшно делается.

— Бог только в человеке, а в животных его нет, — пояснил Александр. — Кто от Бога отказывается, тот почти не человек. Но ты молчи, а то тебя тоже арестуют... Далее Руссо, Дидро, Толстой. Для тебя и Володьки в списке сказки Пушкина. Для меня — его стихи и поэмы. Бальзак, Гете, Байрон. Список авторов большой, но это только крупица культуры человечества. Мне долго еще быть в лагере. Вот еще книги по искусству... Чего ты молчишь, Саня?

— Ты будешь все время работать и читать все эти книги, а меня забудешь?

— А ночью электричества нет, — обнял ее Александр. — Ночью я буду тебя учить любить меня. Скоро зима и ночи длинные.

Санька под ласками Александра уже растаяла и, вяло сопротивляясь, говорила:

— Ты и так сильно умный. Зачем тебе еще учиться?

— Человек никогда не бывает слишком умным. От великого множества знаний хотя бы кусочек урвать. А знать хочется много... Как и любить, много и долго — шептал он ей на ушко.

— Хоть бы тебя никогда не освободили, — сказала Санька ему в ответ. — Навечно мой будешь тогда... — Она, отодвинув гитару, примостилась к Александру на колени.

— Дверь-то закрыла? — спросил он.

— Конечно, закрыла. Обеденный перерыв. Отец видел, что я к тебе пошла. Никто не придет, не беспокойся.

— Какое сильное мускулистое тело у тебя. Это от твоей зарядки? — говорила Санька, расстегивая пуговицы на его лагерной полосатой рубашке и гладя его грудь.

— От тренировок с тобой, сладкая моя — сказал он, расстегивая ее кофточку.

— Если нас разлучат, я умру. Рай — это быть с тобой, — жарко шептала Санька. И кровь у него закипала.

Александр напросился на разговор к начальнику. Сказал, что может дать важные сведения. А когда его привели, он впервые назвал его не «гражданином начальником», а по имени и отчеству:

— Егор Семенович, я пришел по делу, — начал он.

— Ну, какое у тебя дело? — недовольно спросил тот.

— Мне же долго теперь сидеть, так?

— Так. Сам виноват.

— Ну, а чего зря сидеть? Я люблю делом заниматься.

— Дела будет сколько угодно.

— Я не о том. Лошади нужны. У вас сынишка растет. А я могу его научить ездить верхом, борьбе, боксу научу.

— Боксу? Это что еще такое?

— Драться на кулаках. И другому — ножи кидать. Сделаю из него хорошего воина. Нужно, чтобы заключенные построили помещение повыше. Там должны быть крюки, веревки, чучела с опилками.

— Зачем чучела?

— Бить их вместо врага. Стрелять же вы мне не дадите. Я и Володьку, и Саньку обучу. Учиться поступит.

— Да уже обучил. Из-за тебя меня могли к стенке поставить. Еле выкрутился. Но сейчас дело говоришь. Можно деревянный дом пристроить к твоей мастерской. Занимайся, но не надейся убежать. Диктуй, что тебе надо, я запишу, а то забуду.

— Да, Егор Семенович, мне бы кузнечному делу еще обучиться.

— Это еще зачем?

— Подковы для лошадей ковать.

— Для этого у нас есть кузнец.

— Но я хочу сабли, шашки ковать, потом обтачивать их.

— Зачем? Уже огнестрельного оружия достаточно.

— Так я не простое оружие ковать буду, а подарочное, какое у моего отца было.

— И ты будешь вооружен? — ехидно сказал начальник.

— Да я и без оружия вооружен хорошо. И ножи мне по работе положены. Напрасно не доверяете, может я вам хочу подарок сделать, — сказал Александр.

— Мне? — удивился начальник и снова проворчал: — Уже был один подарок, больше не надо. А вообще — делай что хочешь. У меня от тебя голова болит. Кабы не дочь, я отправил бы тебя в другой лагерь.

Писал начальник плохо и долго, наконец, дописав, крикнул караульным:

— Уведите заключенного.

Очень скоро начали строить под руководством Александра нужное помещение. А он скучал по лошадям. И мечтал о том дне, когда начальник, наконец, исполнит свое обещание, и он начнет ездить верхом. Жизнь его в неволе постепенно налаживалась. А летом Александр приобщился к кузнечному делу и выковал свой первый меч.