Дроздов Н. И., Артемьев Е. В., Чеха В. П

Вид материала

Документы

Содержание Завьялов А.И., Миндиашвили Д.Г. Биопедагогика или спортивная тренировка. – Красноярск: МП «Полис», 1992. – 64 с. Научные идеи и художественное творчество Об алгоритме м. зингера факторизации в общих Результаты археологических исследований памятников материальной культуры р. подкаменной тунгуски и наскальных рисунков нижней ан Область научных интересов: этническая история, материальная и духовная культура народов Средней Сибири в эпоху железного века. Петроглифы «Писаный камень». Петроглифы Мурского порога. Языковая системность как историческая категория

Подобный материал:

• Рассказ натуралиста, 16.42kb.
• Тихоновский Гуманитарный Университет богословский факультет святитель Филарет (Дроздов), 789.02kb.
• Мужицкий Владимир Федорович, д т. н. Федосенко Юрий Кириллович, д т. н. Артемьев Борис, 424.99kb.
• Артемьев Николай Геннадьевич, 45.95kb.
• «музыкальная коллекция», 96.46kb.
• А. О. Артемьев подпись И. О. Фамилия Дата «15» мая 2007, 5864.34kb.
• А. О. Артемьев подпись И. О. Фамилия Дата "14" ноября 2006, 4714kb.
• А. О. Артемьев подпись И. О. Фамилия Дата «12» августа 2008, 4063.84kb.
• Список тем магистерских курсовых для студентов факультета менеджмента магистратуры, 16.44kb.
• Н. Д. Дроздов из истории создания системы противоракетной обороны (про)в СССР, 975.39kb.

Литература

1. Завьялов А.И., Миндиашвили Д.Г. Биопедагогика или спортивная тренировка. – Красноярск: МП «Полис», 1992. – 64 с.
   
2. Куршаков Н.А., Прессман Л.П. Кровообращение в норме и патологии. – М.: Медицина. – 336 с.
   
3. Барабанов С.В., Евлахов В.Н., Пуговкин А.П. и др. Физиология сердца: Учебное пособие/Под ред. акад. РАМН Б.И.Ткаченко. – СПб.: Специальная литература, 1998. – 128 с.
   
4. Вейсс Ч., Антони Г., Вицлеб Э. и др. Физиология человека: В 4 т. Т. 3. Пер. с англ. / Под ред. Р. Шмидта и Г. Тевса. – М.: Мир, 1986. – 288 с.
   
5. Folkow В., Neil Е. Кровообращение. Пер. с англ. – М.: Медицина, 1976.– 463с.
   
6. Граевская Н.Д., Чоговадзе А.В. Электрокардиографическое исследование спортсмена во время физических нагрузок // Спортивная медицина: Руководство для врачей / Под ред. А.В. Чоговадзе, Л.А. Бутченко. – М.: Медицина, 1984. – С.91-93.
   
7. Физиология человека / Под ред. Г.И. Косицкого. – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Медицина, 1985. – 544 с.
   
8. Завьялов А.И. Зубец U электрокардиограммы – «собственная» диастола желудочков // Физиология человека. – М.: АН СССР, 1983. Т. 9. № 6. – С. 935-938.
   
9. Надь Д., Каласи И. Хирургическая анатомия. Грудная клетка. – Будапешт: АН Венгрии, 1959. – 428 с.
   
10. Завьялов А.И. Классификация изменений электрокардиограммы при мышечной нагрузке у здорового человека // Физиология человека. – М.: АН СССР, 1985. № 2. С. 201-207.
    

НАУЧНЫЕ ИДЕИ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО

Медведев Л.Н.





Медведев Леонид Нестерович, 1945 г. рождения, профессор с 1991 г., д-р биол. наук с 1989 г., около 80 научных статей, 1 монография, 2 учебно-методических пособия.

Область научных интересов – физиология и биохимия бурой жировой ткани, физиология детей и подростков, науковедение.


Не удивительно, что новые научные открытия и гипотезы получают неплохое, да­же великолепное художественное воплощение, ведь среди творческой элиты во все вре­мена имелись личности с выпуклой рациональной гранью. Их наличие объяснимо тем простым обстоятельством, что Наука и Искусство – суть производные от универсальной, генетически врожденной потребности человека в познании. Поэтому, например, деятель­ность Леонардо да Винчи является давним отражением глубокой внутренней связи между научным и художественным началами, а его жизнь – это неустойчивое балансирование ме­жду красотой фантазии и красотой силы рационализма.

В этом смысле Жюль Верн и Беляев – прежде всего талантливые популяризаторы науки, люди, влюбленные в нее, обладавшие определенными знаниями в некоторых ее об­ластях. Почти изощренное использование Булгаковым научных идей в качестве яркого фона для художественного творчества проистекает из достаточно глубокого знания ме­дицины. Андрей Белый, как известно, имел представление о физике, очевидно, именно поэтому он едва ли не первым произнес это страшное словосочетание – «атомная бом­ба».

Но вот что поразительно. Начиная где-то с первой половины XX столетия едино­кровные Наука и Искусство перестали замечать друг друга, а в иные моменты стали про­сто стыдиться этой связи. Но все же голос крови, по-видимому, столь силен, что иногда научная идея отчетливо возникает у писателя, творческая и жизненная биографии которо­го, казалось бы, никак не связана с наукой.

Змитрок Бядуля – тонкий и поэтичный... Вряд ли его имя скажет что-нибудь сего­дняшнему россиянину средней начитанности. Тем не менее в свое время этого известно­го белорусского советского писателя критика ставила вровень с классиком белорусской литературы Якубом Коласом. Сказку «Серебряная табакерка», о которой пойдет речь, он написал в самый канун войны – в 1940 – 41 гг. При жизни автора были опубликованы толь­ко отдельные отрывки, поэтому в полном варианте сказки, изданном посмертно, легко заметны незавершенность и некоторая неровность стиля. Однако этот многоходовой де­тектив о том, «как Заяц спрятал Смерть в табакерку и все живые существа на земле пере­стали умирать», настолько увлекателен, что читается буквально на одном дыхании.

Итак, Смерть с ее отвратительной косой заключена в темницу, которой по воле слу­чая стала для нее табакерка. Человек и животные обрели бессмертие. Но вслед за этим возникло множество осложнений для людей, которые «ели много мяса», для зверей и птиц – бывших хищников. Одно из решений этой проблемы с помощью длительных экс­периментов находит аптекарь Савицкий. Приехавшему к нему гостю «...подавали очень вкусные мясные блюда. Ели жареную печенку, рубленые телячьи котлеты, свиные отбив­ные и всякие мясные кушанья...

– Откуда вы все это берете, уважаемый пан Савицкий? Не можете же вы резать жи­вые существа... Ваши закуски напоминают и мясо, и овощи... Из чего приготовлены эти блюда?

– Видите ли, пан профессор, – сказал аптекарь Савицкий, – все это приготовлено из специальных мясных бураков (по-русски – из свеклы. – Л.М.), которые растут в моем ого­роде».

После обеда аптекарь показывает гостю свой огород и рассказывает, что он сумел с помощью подбора условий роста и развития бураков соединить качества растения и жи­вотного. Для этого аптекарь изобрел по сути гидропонный, биотехнологический способ: каждое растение выращивалось в специальных сосудах, содержащих питательные раство­ры. При этом использовался водогрейный котел и подземная сеть труб для поддержания у растений постоянной «температуры живого тела». Неспроста пораженный увиденным гость с Запада восклицает, что при таком способе выращивания «мясные бураки могут породить на всей земле новую промышленность».

Что же представлял собой бурак Савицкого? По внешним, морфологическим при­знакам это было растение, хотя и гигантских размеров. Однако в нем происходили синте­зы всего набора животных жиров и белков, включая гемоглобин и другие, специфические для того или иного животного вещества, которые придают вкусу пищи индивидуаль­ность, свойственную мясу разных видов. Поэтому на аптекарских грядках росли «бураки-бараны, бураки-кабаны, бураки-утки, бураки-куры, бураки-гуси, и много-много бураков других сортов». Говоря современным языком, Савицкому удалось включить в клетки рас­тения гены животных, отвечающие за синтез ферментов и других белков. Таким образом, очевидно, что аптекарь решил генно-инженерную задачу, грандиозную и по сегодняшним меркам. Следует заметить, что в дальнейшем он планировал включить гены животных уже непосредственно в геном клеток бурака. Именно о таком направлении работы можно однозначно судить по тому, что он мечтал о размножении мясных корнеплодов с помо­щью семян, т.е. половым способом.

Более полувека отделяют нас от сказочного генно-инженерного проекта, рожденно­го фантазией Бядули. Родословная, стиль творчества, да, пожалуй, и вся жизнь писателя были далеки от науки и фантастики. Так откуда же в таком случае взялась эта генно-инженерная идея? Что это – яркий миг случайного озарения или сюжетная линия, найден­ная автором в современной ему науке?

По-видимому, и то и другое. Как писатель он, вероятно, легко нашел этот сюжет, вытекающий из заточения Смерти в табакерку. Как человек своего времени он скорее всего имел представление о некоторых достижениях науки. По крайней мере, о тех, ко­торые широко освещались в печати. Именно в конце 30-х годов стала мощно заявлять о себе «новая», лысенковская биология. Одним из ее главных практических результатов должна была бы стать генетическая по содержанию и революционная по характеру, т.е. быстрая, переделка живых объектов путем «воспитания» – изменения условий жизни.

Бядуля – лирик, а не технократ, как Жюль Верн или Беляев. Он сочинил просто сказку, а сказки ведь пишут для детей. Поэтому естественно, что он не мог и не должен был опи­сывать манипуляции, приводящие к появлению мясных бураков. Только вскользь апте­карь сообщает гостю, что идея такой генетической трансформации возникла на основе клеточного строения организмов.

Текст сказки не оставляет сомнений в том, что генети­ческая переделка организма произошла с помощью подбора питательной среды, темпера­туры, спектрального состава освещения, свойств почвы, всего того, что в биологии назы­вают условиями внешней среды. Здесь писатель поступил в соответствии с ошибочными идеями «новой» биологии. Но в том и сила одаренной личности, что она может соеди­нить художественность с бесстрастием истины, заглянуть за горизонт, расширить грани­цы мыслимого. Ведь даже «вейсманисты-морганисты» проф. М. Завадовский и академик А. Серебровский в своих научных мечтаниях в 30-е годы не шли дальше выведения пету­хов с хвостами павлинов, молочно-шерстных быков и лисиц с поведением собаки. Писа­тель же смело, но отнюдь не бездумно, соединил в одном организме два столь разных на­чала – растительное и животное.

Конечно, Бядуля выбрал для аптекаря Савицкого практически неприемлемый спо­соб генетического конструирования, однако не забудем, что и сегодня генная инженерия не имеет в полном объеме того, что умел делать провинциальный аптекарь более полуве­ка назад.


ОБ АЛГОРИТМЕ М. ЗИНГЕРА ФАКТОРИЗАЦИИ В ОБЩИХ

КОЛЬЦАХ МНОГОЧЛЕНОВ ОРЕ

Царев С.П.


Ц
арев Сергей Петрович, д-р физ.-мат. наук, зав. каф. геометрии КГПУ. Род. 26 декабря 1959 г. в Троицке Челябинской обл. Защитил кандидатскую диссертацию «Геометрия одномерных гамильтоновых систем гидродинамического типа» (1985 г.), докторская диссертация на тему «Дифференциально-геометрические методы интегрирования систем гидродинамического типа» (1993 г). Общее количество работ 30. Научные направления: интегрируемые нелинейные системы уравнений с частными производными, компьютерная алгебра. Основные работы: Геометрия гамильтоновых систем гидродинамического типа. Обобщенный метод годографа // Изд. АН СССР. Сер. Матем., 1990. Т. 54. № 5. С. 1048-1068; Гамильтоновость стационарных и обращенных уравнений механики сплошных сред и математической физики // Матем. заметки, 1989. Т. 46, № 1. С. 105-111; Factorization jf linear partial differential operators and Darboux intergrability of nonlinear PDEs. ISSAC'98 Poster, obtainable from cs@xxx.lanl.gov, «Computer Science» e-print cs/9811002/.






















































РЕЗУЛЬТАТЫ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ ПАМЯТНИКОВ МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ Р. ПОДКАМЕННОЙ ТУНГУСКИ И НАСКАЛЬНЫХ РИСУНКОВ НИЖНЕЙ АНГАРЫ.
(по итогам работ 1999 года)

Дроздов Н.И., Макулов В.И., Заика А.Л., Леонтьев В.П.




Макулов Владимир Иванович (р. 1961). В 1982 г. закончил исторический факультет Красноярского государственного педагогического института. В КГПУ работает с 1985 г. в должности младшего научного сотрудника, с 1986 г. – старший научный сотрудник хоз. договорной темы, а с 1998 г. – помощник ректора. Область научных интересов: этническая история, материальная и духовная культура неолитического населения средней Сибири. Имеет более 40 научных работ и публикаций, в том числе коллективной монографии. Участник международных археологических симпозиумов 1990 и 1992 годов в

г. Красноярске, республиканских, региональных и краевых конференций.


Заика Александр Леонидович (р. 1963). Научный сотрудник лаборатории археологии КГПУ. Занимается проблемами древнего наскального искусства Средней Сибири. Автор 45 научных публикаций, среди них: Заика А.Л., Басинис Л.Ю., Тарасов А.Ю. Археологические памятники Верхнего Чулыма // Памятники истории и культуры Красноярского края. Вып. I. – Красноярск, 1989. – С. 290-302; Заика А.Л. Культовые изображения в наскальном искусстве р. Мана // Этносы Сибири. История и современность. – Красноярск, 1994. – С. 79-81; Заика А.Л. Результаты исследования культовых памятников Нижней Ангары // Молодая археология и этнография Сибири и Дальнего Востока. Т. 2. – Чита, 1999. – С. 11-16.


Леоньтев Виктор Павлович (р. 1956). Научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН, канд. ист. наук.

Область научных интересов: этническая история, материальная и духовная культура народов Средней Сибири в эпоху железного века.

Автор и соавтор более 30 научных публикаций.


В июле-сентябре 1999 года отряды археологической экспедиции КГПУ провели масштабные полевые исследования в Красноярском крае и Эвенкии. Работы носили разведочный характер и предполагали выявление и обследование археологических памятников с целью их паспортизации. Паспортизация археологических памятников Красноярского края ведется археологами КГПУ на протяжении 15 лет на основе договора-заказа с Центром по охране и использованию памятников истории и культуры при Комитете по культуре и искусству администрации Красноярского края. За эти годы были открыты, обследованы, паспортизированы и рекомендованы к постановке на государственную охрану более 2000 поселений, стоянок, погребальных комплексов (включающих курганные и грунтовые могильники, отдельные курганы и захоронения), писаниц, культовых мест. Хронологически они охватывают исторический период от раннего палеолита до позднего средневековья и относятся к различным археологическим культурам.

Археологические работы в июне-июле 1999 года в Эвенкии, проведенные в долине р. Подкаменной Тунгуски, явились продолжением исследований, начатых экспедицией КГПИ в 1988 г. (Макулов, 1989, с.92-93; 1992, с.129-131), а еще раньше Г.И.Андреевым, В.И.Привалихиным, Р.В.Николаевым и др. (Андреев, 1964, с.94-98; 1965, с.100-105; 1966, с.106-109; 1969, с.109-112; Привалихин, 1983, с.227; 1984, с.180-182; Николаев, 1963, с.49-57). В 1988-91 г.г. были открыты и обследованы более 60 стоянок древнего человека и намечены перспективы дальнейших исследований. В 1999 г. проведена водная разведка на участке реки от п. Ванавара до ее устья, что составляет 1150 км. В результате, наряду с обследованием известных стоянок и поселений были открыты более 55 новых местонахождений. Их месторасположения как правило приурочены к устьям рек, порогам и шиверам, что является традиционным для памятников П.Тунгуски.

При осмотре стоянки Чамбинский порог и прилегающих территорий были обнаружены 7 ранее неизвестных местонахождений. Они расположены на правом берегу реки, на протяжении 4 км выше порога, а еще один пункт находится в 1 км ниже порога. Кроме этого, 13 местонахождений было обнаружено по обоим берегам П.Тунгуски ниже р. Собы, 5 пунктов выше и ниже р. Юдукон вблизи р. Оскобы, 8 пунктов выше и ниже р. Тайги, а также у руч. Федодов, против устья р. Сугшено, на левобережном устьевом участке р. Комо, у рр. Кода, Суломай, Столбовая, Чуня. Местонахождения обнаружены: на левом берегу П.Тунгуски в 10 км ниже п. Оскоба, в п. Мирюга, 3 пункта у фактории Таимба, 3 пункта выше горы Ермодины, на мысу Каменистом и в 2 км ниже его, 2 пункта на правом берегу П.Тунгуски в 22 км ниже п. Ошарово, местонахождение «Нефтяная скважина» в 20 км выше п. Куюмба, у скалы Барочка, что в 1 км выше п. П.Тунгуска.

Археологические материалы обследованных памятников – это многочисленные изделия из камня: нуклеусы различных типов и размеров; топоры (в том числе с «ушками»); тесла различных типов, среди которых имеются шлифованные полностью и частично, с «плечиками»; массивные рубила, выполненные на крупных сколах; крупные скрёбла и скребки, выполненные на пластинах, отщепах; скобели; наконечники стрел, вкладыши, пластины, сколы и отщепы (на многих из них имеются следы подработки). Некоторые орудия имеют следы поздней вторичной подработки и переоформления, что свидетельствует о вторичном их использовании. Инвентарь имеет прямые аналогии с неолитическим инвентарем памятников Северного Приангарья: Усть-Ковы, Чадобца, Пашино, Эдучанки, Тушамы, Бадармы, Парты и др. (Василевский, 1988), р. Нижней Тунгуски в пос. Тура (Андреев, 1968, с.50-53), ранее открытых памятников Подкаменной Тунгуски (Андреев, 1964, 1965, 1966, 1969; Привалихин, 1983, 1984), Енисея (Андреев, 1965) и других сопредельных регионов. Но авторы не склонны относить весь найденный каменный инвентарь обследованных памятников только к неолитическому времени. Безусловно, здесь присутствует материал и более позднего времени: бронзового и железного веков.

В коллекции имеется единичное изделие из бронзы, обнаруженное в пункте – V у Чамбинского порога. Это небольшой наконечник стрелы с черешковым насадом. Ранее фрагмент бронзового кельта был обнаружен Г.И.Андреевым на стоянке в 3 км ниже Чамбинского порога (Андреев, 1969, с.109). Также единичные находки железных предметов сделаны на стоянках Чамбинского порога (нож), Зимовье Чамбэ (наконечник копья), выше Панолинского порога (массивный нож). Костяной наконечник стрелы с черешковым насадом обнаружен на стоянке Усть-Комо.

Керамика представлена единичными фрагментами сосудов неолитического времени, которые орнаментированы параллельными рядами оттисков зубчатой лопатки, и железного века, орнаментированных узкими налепными валиками.

Весьма характерной для памятников П.Тунгуски является их большая концентрация в устьевых участках крупных притоков и у порогов, что было отмечено еще Г.И.Андреевым при проведении первой разведки в верхнем течении реки (Андреев, 1969, с.109). Как правило, находки на местонахождениях прослеживаются на протяжении нескольких десятков и даже сот метров. Расстояния между пунктами так же составляют от нескольких сот до нескольких десятков метров. Бывает, что артефакты встречаются и между пунктами концентрации материала.

Возможно, что в этих случаях мы имеем дело либо с очень крупными (протяженностью в несколько километров) поселениями, либо с многочисленными кратковременными локальными стоянками и сезонными лагерями древних охотников и рыболовов, которые периодически, на протяжении длительного времени, посещали эти места. Такое расположение стоянок позволило поставить вопрос о выделении ряда локальных археологических районов: Ванаварского, Чамбинского, Панолинского, Усть-Оскобинского, Оскобинского и Байкитского (Макулов, 1998, с.55-56, 97, 450, 458, 649, 676).

Необходимо отметить, что большая часть памятников Подкаменной Тунгуски интенсивно разрушается как в результате естественного размыва паводковыми водами, так и под воздействием антропогенного характера. Многие памятники находятся под угрозой полного уничтожения, и это диктует необходимость проведения их более детального исследования в самое ближайшее время.

В августе-сентябре 1999 года совместный отряд Красноярского государственного педагогического университета и Лаборатории археологии и палеогеографии Средней Сибири ИА и Э СО РАН провел археологические исследования в долине р. Ангары на участке от устья р.Чадобец до п. Богучаны протяженностью 110 км.

Работы выполнялись при финансовой поддержке РФФИ (проекты №99-06-88037, №98-06-80237) и являлись продолжением комплексных исследований памятников материальной и духовной культуры древнего населения Нижнего Приангарья. Основной акцент исследований был сделан на выявлении и изучении памятников древнего наскального искусства и сопряженных с ними других видов археологических объектов.

В результате работ были исследованы петроглифы на правом берегу

р. Ангары у д. Климино на скале «Писаный Камень» и в створе Мурского порога, открыто четыре археологических местонахождения с фиксированным культурным слоем (Макулов, 1999, с. 423-426).

Петроглифы «Писаный камень». Рисунки выявлены на правом берегу р. Ангары, на береговом утесе под названием «Писаный камень» у пос. Хребтовый, расположенного ниже по течению д. Климино Кежемского района.

Впервые рисунки на скале «Писаный камень» были обнаружены Д.Г.Мессершмидтом – руководителем первой Академической экспедиции, направленной в Сибирь в 1718 г. Петром I. В 1725 г. во время своего путешествия по р. Ангаре, исследователь отметил на скале два видимых изображения всадников. (Радлов, 1902. – С. 20).

Позже эти рисунки были осмотрены участником Второй Камчатской экспедиции (1733-1743 гг.) И.Г.Гмелиным, но исследователь, видимо, был разочарован, так как он не обнаружил по его словам, «ничего более, чем фигуры двух всадников на лошадях, грубо намалеванных красной краской» (Окладников, 1966. – С. 7).

В 1738 году другой участник Великой Северной экспедиции Г.Ф.Миллер во время своей экспедиции по р. Ангаре так же, как и Гмелин, не придал данным рисункам особого значения. После описания Томской и Ирбитской писаниц он в своей статье «О сибирских писаных камнях» отмечает, что «… далее подобная же скала находится на реке Тунгуске, которая в верхней своей части называется Ангарой … на правом берегу этой-то Тунгуски … расположена скала, в 13 верстах ниже устья р. Чадобца и в 17 верстах выше устья р. Муры …». Но так как, по его мнению, «… ни по числу, ни по разнообразию изображений она далеко не может быть приравнена к вышеописанным скалам …» исследователь, ограничился беглым обзорным осмотром скальных обнажений со стороны: «… проезжая мимо … мы заметили на ней (скале) только изображение всадника …» (Миллер, 1999. – С. 528-529). Г.Ф.Миллер считал, что подобные «грубые» рисунки не имеют никакого отношения к памятникам древности: «… не знаю, почему их приурочивать к столь отдаленному времени. В самих произведениях нет никакого признака древности … почему они должны быть приписаны первым обладателям этого края, а не нынешним обитателям его …» (Миллер, 1999. – С. 532). Очевидно, именно поэтому он «не счел нужным снять с нее (скалы) рисунок» (Миллер, 1999. – С. 529).

В 1884 г. иркутский исследователь древностей Н.И.Витковский во время своей археологической поездки вниз по р. Ангаре отметил и описал, по всей видимости, вышеуказанные рисунки у д. Климино: «Между деревнями Климовой и Гольтявино, на правом берегу Ангары, находится известковый утес, носящий название «Писаный», на котором на значительной высоте виднеются несколько слабо заметных изображений лошади и оленя, написанные красной краской» (Витковский, 1890, с.11). Далее он отмечает, что именно этот утес упоминается в дневнике И.Г.Гмелина.

В сер. ХХ века советский геолог В.С.Карпышев так описал скалу между Мурским порогом и устьем р. Ковы: «… скала «Писаный Камень» – скалистое обнажение нижнекембрийских известняков ленского яруса, поставленных на голову и выступающих в реку. Рисунки оранжево-красные или красные. Схематически нарисован один из них, изображающий лося. Длина его 30 см, высота 5-6 м над р. Ангарой» (Цит. по: Окладникову. 1966. – С.104).

Исходя из вышеприведенных свидетельств, по нашему мнению, можно заключить, что речь в них идет об одном местонахождении с рисованными изображениями на скале «Писаный Камень» ниже д. Климино Кежемского района. Несмотря на богатую историю исследований данного памятника, необходимо отметить, что они носили обзорный, поверхностный характер, результаты исследований давали далеко не объективную, порой противоречивую информацию. Возникла необходимость уточнения месторасположения, более детального, квалифицированного изучения петроглифов «Писаного Камня», определения современного состояния памятника.

Скала «Писаный Камень» находится на правом берегу р. Ангары в 1,5 км восточнее п. Хребтовый, расположенного в глубине берега. С северной стороны к скале примыкают нижний склад и сплавной участок леспромхоза, а с юга – грузовой причал и большой карьер.

Скала представляет собой береговой утес с отвесными стенами и несколько уплощенной залесованной вершиной, сложенный беловато-серыми известняками. Скальные породы интенсивно разрушаются в результате естественных эрозийных процессов и активного воздействия антропогенного характера. В настоящее время в многочисленных естественных скальных нишах сооружаются «печки» для выжигания извести, что приводит к появлению крупных трещин, осыпанию скальных пород (рис. 1).

Рисунки зафиксированы в центральной части скального массива, встречаются на протяжении 100 м вдоль русла р. Ангары, расположены на высоте 4-10 м от августовского уреза воды, выявлены на поверхности 5 вертикальных отвесных плоскостей, ориентированных на юго-запад. Выполнены рисунки красной охрой различных цветовых тонов. Описание плоскостей и их нумерация приводятся сверху вниз по течению реки.

Плоскость-1. Выявлена фигура копытного животного (лось, олень ?), выполнена красной охрой. Изображение плохой сохранности, перекрыто мощными известковыми натеками. Слабо прослеживаются контуры опущенной вниз головы животного, которую венчают мощные ветвистые рога.

Плоскость-2. В центре плоскости находится силуэтное изображение всадника, выполненное красной охрой «кирпичного» оттенка (рис. 4). У ездового животного (лошадь) туловище имеет посередине глубокий спинной прогиб, показаны 2 пары прямых конечностей, широкий угловатый хвост. Поднятая и вытянутая вперед прямая шея заканчивается реалистично показанной головой с развилкой длинных ушей.

Фигура всадника выражена в «объемной» манере. Туловище прямое, одна рука держит повод, другая отнесена назад и опущена вниз. Голова всадника непропорционально большая, имеет вид округлого пятна.

Плоскость-3. Под мощным слоем известковых натеков плохо просматривается широкая полоса красной охры. Детали изображения читаются слабо, точно идентифицировать рисунок невозможно. Предположительно изображено животное, стоящее на задних лапах.

Плоскость-4. На поверхности плоскости выявлена многофигурная и, по всей видимости, разновременная композиция. Рисунки выполнены красной охрой различных цветовых тонов: от ярко-красного до темно-бордового (рис. 2).

В центре плоскости расположена большая антропоморфная фигура с маской-личиной, выполненная в линейном стиле и показанная «вниз головой». Ноги расставлены в стороны, руки согнуты в локтях, находятся вдоль туловища. Маска-личина имеет вид ромбовидного контура с «косичками» по бокам и небольшими «рогами» на макушке. Первоначально изображение интерпретировалось как «…Человек изображен с согнутыми и вскинутыми к небу руками. Согнутые в коленях ноги образуют ромб, ступни развернуты наружу…» (Макулов, 1999. – С. 424). Но более детальное его изучение и сопоставление с другими писаницами Ангары позволяют дать иную интерпретацию (рис. 3).

Слева от антропоморфной фигуры выявлена личина с сердцевидным контуром. Глаза у нее обозначены округлыми пятнами, нос и рот – прямыми короткими линиями. На уровне «щек» видны горизонтальные линии «татуировки». Венчает контур личины прямая вертикальная линия – «антенна». Правее антропоморфной фигуры, на поверхности сравнительно свежего вылома скальных пород находится силуэтная фигура всадника. Ездовое животное (лошадь) показано в позе «внезапной остановки», ориентирована фигура в правую сторону. Пары передних и задних конечностей, обозначенные прямыми линиями, вынесены вперед. Спина животного выгнута, хвост показан длинной дугообразной линией. Голова – непропорционально длинная – показана условной прямой линией, находится на длинной прямой шее. Венчает голову развилка длинных прямых ушей. Прямое туловище всадника наклонено вперед. Голова имеет вид крупного округлого пятна. Показана одна вытянутая вперед рука, ноги всадника не обозначены.

Выше и правее всадника изображено животное в позе «внезапной остановки». Ориентирована силуэтная фигура животного в правую сторону. Животное имеет массивное туловище, короткие конечности и хвост. Морда приостренная, вытянута вперед (шея практически отсутствует). Вероятно, древний художник изобразил хищника (медведь?).

Ниже фигуры всадника за границей скального вылома расположено силуэтное изображение животного (лось?). У него непомерно большая, вытянутая вперед голова с развилкой ушей и непропорционально маленькое тело. Поверх фигуры животного и ниже ее нанесено семь тонких параллельных горизонтальных линий, выполненных, по всей видимости, сухим минеральным карандашом охры.

Под фигурой животного выявлено частично сохранившееся реалистичное контурное изображение лося, выполненное охрой темно-бордового цвета. Животное показано статично, ориентировано в правую сторону. Массивное туловище подчетырехугольной формы имеет характерный для животного горб, немного отвисший живот, отделено от шеи вертикальной линией. Шея вытянута вперед, заканчивается головой подовальной формы. Показана развилка прямых ушей, подшейная кисть. Передние ноги непропорционально малы по отношению к туловищу, вертикально опущены вниз. Задняя часть фигуры животного не прослеживается на поверхности плоскости. Несколько в стороне от основной композиции находится парциальное изображение головы лося с вертикально торчащими ушами и подшейной кистью.

Кроме вышеупомянутых изображений на плоскости выявлены в различных местах горизонтальные мазки охры.

Плоскость-5. Находится на самой высокой точке распространения рисунков «Писаного Камня». В силу своей труднодоступности ее невозможно было обследовать без применения специального скалолазного снаряжения. Результаты визуального осмотра плоскости дают возможность утверждать, что здесь изображена хорошо видимая фигура лося. Другие плохо видимые рисунки идентифицировать не удалось.

Петроглифы Мурского порога. Памятник выявлен на правом берегу р. Ангары в створе Мурского порога. Здесь река разрезает мощные толщи траппов, образуя по берегам ступенчатые скальные обрывы (рис. 5). В центре скального массива выявлены в двух местах на плоскостях, обращенных к воде, изображения, выполненные путем точечной выбивки, возможно, с последующей прошлифовкой.

Плоскость-1. Выявлена фрагментарно сохранившаяся голова лося. У животного детально проработана массивная верхняя губа, ноздря, небольшая нижняя губа. Рот животного слегка приоткрыт. Слабо различим контур лба, уха, подшейной кисти (рис. 7).

Плоскость-2. В правой верхней части выступающего каменного блока скальных пород выявлено фрагментарно сохранившееся изображение задней части копытного животного. Фигура животного выполнена контурно, «объемно», реалистично. Виден округлый круп животного, короткий, изящно выгнутый хвост. Ноги животного согнуты в коленях, поджаты под живот. По всей видимости, был изображен лось (рис. 6).

Состояние рисунков неудовлетворительное. Рельеф изображений снивелирован под действием воды и льда. Частично рисунки перекрывают современные надписи.

Накопленный к настоящему времени богатый объем информации по наскальному искусству Нижнего Приангарья (Дроздов, 1996. – С. 91-95) позволяет в определенной степени выделить культурно-хронологические пласты рисунков на выявленных писаницах.

К наиболее древним из выявленных петроглифов, по нашему мнению, следует отнести изображения животных на Мурском пороге. Крупные, реалистичные изображения лосей характерны для наскального искусства Ангары эпохи неолита. Стилистические и иконографические особенности образов находят широкие аналогии на известных датированных местонахождениях с рисунками. Подобное крупное реалистичное изображение «шагающего» лося, датируемое эпохой неолита, выявлено ниже по течению р. Ангары на писанице Манзя (Заика, 1996ю. – С. 28).

К более поздним периодам следует отнести рисунки на скале «Писаный Камень».

Так, более поздним изображением животного является контурный рисунок лося на плоскости-4. Реалистичность образа, вертикальное членение крупного туловища, статичная поза животного, характерная развилка ушей соответствуют изображению лосей в многофигурной композиции с вертикальным построением фигур на писанице Каменка (19,5 км ниже по течению р. Ангары). Подобная манера изображения копытных животных характерна для окуневской изобразительной традиции. В наскальном искусстве Нижней Ангары реалистичные, контурные, статичные образы лосей выделены сейчас в особый (третий) тип изображений животных и датируются эпохой энеолита (Ключников, Заика, 2000. – С. 137-139).

Для эпохи финального неолита – ранней бронзы в наскальном искусстве региона характерны изображения личин и антропоморфных фигур в масках-личинах (Заика, 1998. – С. 98-99). Примечательно, что в ряде случаев антропоморфные личины сопряжены в композициях с изображением лосей вышеуказанного третьего типа (писаницы Манзя, Каменка, Выдумский Бык).

Интерес представляет сердцевидная личина на плоскости-4. Антропоморфные личины с сердцевидным контуром известны на широкой территории Северной Азии от Урала до Тихого океана. Впервые на Ангаре сердцевидные личины были обнаружены А.П. Окладниковым на скалах Дубынинского-Долгого порога в 1975 году в зоне затопления Усть-Илимской ГЭС. Отметив их сходство с антропоморфными изображениями окуневской культуры и не отвергнув возможности межкультурных контактов в данный период, он, тем не менее, датировал изображения концом бронзового века, эпохой раннего железа (I тыс. до н.э.). В данном случае исследователь больше опирался на аналогии, известные по металлическим литым антропоморфным изображениям личин, найденным в Приангарье (Окладников, 1978. – С. 163,183).

В связи с этим необходимо привести точку зрения современных исследователей о том, что «…очень заманчивый и казалось весьма доказательный путь сопоставления наскальных рисунков с произведениями мелкой пластики, изображениями … из закрытых комплексов … работает далеко не всегда…», более того «… наиболее приемлемыми сравнениями петроглифов с реалиями из археологических комплексов могут быть рисунки антропоморфных и зооморфных изображений на керамике…» (Молодин, 1993. – С. 12). Это, по мнению исследователя, обосновано тем, что «…рисунки на керамике, также как и петроглифы, стилистически отличны от мелкой пластики…» (Молодин, 1993. – С. 12).

Поэтому правомочно было бы сопоставить рисунки сердцевидных личин с подобными антропоморфными изображениями на неолитической керамике из Вознесеновки на Дальнем Востоке и территориально более близкими рисунками на сосудах самусьской культуры эпохи ранней бронзы Западной Сибири. Убедительность таких сопоставлений доказала, например, Э.Б. Вадецкая, сравнившая самусьские и окуневские антропоморфные изображения (Вадецкая, 1969. – С. 36-44).

В настоящее время сердцевидные личины петроглифов Северной Азии, по мнению большинства исследователей, являются одним из элементов проявления окуневской изобразительной традиции. В круг ее распространения включены и вышеуказанные сердцевидные личины Дубынинского-Долгого порога (Дэвлет, 1997. – С. 240. – Табл. I. – Рис. 5-8).

Сейчас в Нижнем Приангарье выявлен большой комплекс изображений в виде сердцевидных личин. Антропоморфная личина «Писаного Камня» по своим стилистическим и иконографическим признакам близка изображению на писанице Каменка (Заика, 1999. – С. 14. – Табл. 3. – Рис. 1) и соответствует специфичному для данного региона «каменскому» типу личин, датированных эпохой позднего неолита – ранней бронзы (Заика, 2000. – С. 134-136).

Случаи взаимовстречаемости в одних композициях различного типа личин (сердцевидные, ромбовидные, полукруглые, круглые, неоконтуренные и др.) позволили отнести к данному периоду и другие виды антропоморфных изображений (Заика, 1998. – С. 98-99).

Таким образом, к вышеуказанному периоду относится антропоморфная фигура с ромбовидной маской-личиной.

Об отсутствии единой сюжетной связи данных изображений с находящейся рядом фигурой всадника могут свидетельствовать: различный уровень наложения рисунков на скальную плоскость и разная степень патенизации подстилающей скальной поверхности (изображение всадника нанесено на поверхность сравнительно свежего вылома скальных пород).

К эпохе раннего железного века – средневековья могут быть отнесены изображения всадников на лошадях и сопутствующие фигуры. Сам сюжет рисунков свидетельствует о развитых формах кочевого скотоводства. Ярко выраженная поза «внезапной остановки» (плоскость-4) характерна для скифо-сибирского «звериного стиля». Узнаваемость образа лошади, как ездового животного, свидетельствует о хорошем знании натуры автором рисунков. Некоторая условность, стилизация образов говорит о существовании определенных художественных канонов, устоявшихся изобразительных традиций в духовной культуре местного населения. Исходя из вышесказанного, мы не исключаем возможность прямого проникновения в таежные районы Ангары носителей скотоводческих культур Южной Сибири. «…Вероятно, образ всадника на коне проник в таежные районы из Минусинской котловины. Носителями его могли быть степные скотоводческие племена тагарцев и таштыкцев» (Макулов, 1999. – С. 425-426).

Случайность подобной инфильтрации номадов в северные районы исключают факты наличия серии идентичных изображений всадников на других писаницах Нижней Ангары; присутствие металлических изделий южного происхождения и ритуальные скопления краниальных остатков лошади на территории жертвенников, а также многие другие свидетельства (Заика, 1999. – С. 12).

Как мы видим, взаимовлияние различных культур не только внесло существенные коррективы в хозяйственный уклад жизни местного населения, но и повлекло существенные изменения в духовной культуре. Степной компонент в религиозных представлениях местного таежного населения, консервативно просуществовав на протяжении многих веков (несмотря на этнические процессы), в рудиментарном виде сохранился вплоть до начала ХХ в. и нашел свое отражение в виде так называемого «культа коня». По этнографическим свидетельствам, к приходу русских данный культ существовал у нижнеангарских эвенков. Он был заимствован ими у предшествующего населения («чуди»), т.е. кетоязычных ассанов и коттов (Туголуков, 1985. – С. 64). Примечательно, что ангарские крестьяне «тунгусского происхождения» в начале ХХ века хоронили в амбарах и сараях деревянные и железные изображения лошадей, более того, «в прошлом шаманили по коню» (Чеканинский, 1914. – С. 71).

По мнению А.П. Окладникова, именно «…этот своеобразный культурный синкретизм тайги и степи, сложившийся в I тыс. до н.э. и устойчиво существовавший, вероятно, много веков позже, определил во многом появление той своеобразной религии сибирских племен, которая известна, как шаманизм…» (Окладников, 1966. – С. 142).

Таким образом, наскальное искусство в большей степени отражает не столько материальную, сколько духовную стороны жизни древнего населения, свидетельствует о широких культурных связях с сопредельными регионами Сибири на протяжении многих веков.

Дальнейшее изучение петроглифов позволит не только выявить семантическую нагрузку многих изображений и определить их культурно-хронологическую принадлежность, но и поможет в определенной степени решить сложные проблемы расо- и этногенеза современных народов Сибири.

Работы выполнены при частичной финансовой поддержке РГНФ. Грант N98-01-12018 В.


Литература

1. Андреев Г.И., Фомин Ю.М. Археологические разведки по среднему течению р. Подкаменной Тунгуски // Краткие сообщения Института археологии,. Вып. 101, 1964. – С. 94-98.
   
2. Андреев Г.И. Исследования в Эвенкии//Археологические открытия 1966 года. – М., 1967. – С. 161-162.
   
3. Андреев Г.И., Фомин Ю.М., Пашкин П.П. Неолитические поселения Подкаменной Тунгуски // Советская археология. 1965. – №3. – С. 100-105.
   
4. Андреев Г.И., Фомин Ю.М. Новые археологические памятники на р. Подкаменная Тунгуска // Краткие сообщения Института археологии. Вып. 106, 1966. – С. 106-109.
   
5. Андреев Г.И., Пашкин П.П. Археологические находки в пос. Туре (Нижняя Тунгуска) // Краткие сообщения Института археологии. Вып.114, 1968. – С. 50-53.
   
6. Андреев Г.И. Разведки на Подкаменной Тунгуске в 1966 г.// Краткие сообщения Института археологии. Вып.117, 1969. – С. 109-113.
   
7. Василевский Р.С., Бурилов В.В., Дроздов Н.И. Археологические памятники Северного Приангарья. – Новосибирск, 1988.
   
8. Вадецкая Э.Б. О сходстве самусьских и окуневских антропоморфных изображений // Советская археология. 1969. – №1. – С. 36-44.
   
9. Витковский Н.И. Следы каменного века в долине р. Ангары // ИВСОРГО. Т. ХХ, 1890. –№ 2.
   
10. Дроздов Н.И., Леонтьев В.П., Макулов В.И., Заика А.Л. Наскальное искусство Северного Приангарья // Наскальное искусство Азии. Вып. 1. – Кемерово, 1995. – С. 46-47.
    
11. Дроздов Н.И., Заика А.Л., Макулов В.И. Древнее искусство Нижнего Приангарья (итоги пятилетних исследований) // Новейшие Археологические и этнографические открытия в Сибири. – Новосибирск, 1996. – С. 91-95.
    
12. Дэвлет М.А. Окуневские антропоморфные личины в ряду наскальных изображений Северной и Центральной Азии // Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. – Спб., 1997. – С. 240-250.
    
13. Заика А.Л., Емельянов И.Н. Писаницы Нижней Ангары //Археология, палеоэкология и этнология Сибири и Дальнего Востока. Ч.2. – Иркутск, 1996. – С. 25-29.
    
14. Заика А.Л., Каява А.В., Емельянов И.Н. Новые петроглифы Нижней Ангары // Дуловские чтения 1997 года: (секция археологии и этнографии). – Иркутск, 1997. – С. 122-126.
    
15. Заика А.Л., Емельянов И.Н. О личинах Нижней Ангары // Международная конференция по первобытному искусству. – Кемерово, 1998. – С. 98-99.
    
16. Заика А.Л. Результаты исследования культовых памятников Нижней Ангары // Молодая археология и этнография Сибири. Ч. II. – Чита, 1999. – С. 11-16.
    
17. Заика А.Л., Петрович Е.В. Антропоморфные личины Нижнего Приангарья / Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Т. 1. – Новосибирск, 2000. – С. 134-136.
    
18. Ключников Т.А., Заика А.Л. Образ лося в наскальном искусстве Нижней Ангары // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии. Т. 1. – Новосибирск, 2000. – С. 137-139.
    
19. Макулов В.И. Новые данные по археологии Подкаменной Тунгуски // Проблемы изучения Сибири в научно-исследовательской работе музеев (Тезисы докладов научно-практической конференции). – Красноярск, 1989. – С. 92-93.
    
20. Макулов В.И. Археологические исследования в Эвенкии, Богучанском и Большемуртинском районах Красноярского края // Проблемы археологии, этнографии, истории и краеведения Приенисейского края. – Красноярск, 1992. Т.1. – С. 129-131.
    
21. Макулов В.И. Байкитский археологический район, Ванаварский археологический район, Панолинский археологический район, Оскобенский археологический район, Усть-Оскобенский археологический район, Чамбинский археологический район // Енисейский энциклопедический словарь. – Красноярск, 1998. – С. 55-56, 97, 450, 458, 649, 676.
    
22. Макулов В.И., Леонтьев В.П., Дроздов Н.И., Заика А.Л. Новые петроглифы Нижнего Приангарья (по итогам работ 1999 года) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий (Материалы VII Годовой итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН. Декабрь 1999 г.). – Новосибирск, 1999. Т. V. – С. 423-426.
    
23. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. I. – М., 1999. – 630 с.
    
24. Молодин В.И. Еще раз о датировке Турочакских писаниц (некоторые проблемы хронологии и культурной принадлежности петроглифов Южной Сибири) // Культура древних народов Южной Сибири. – Барнаул, 1993. – С. 4-25.
    
25. Николаев Р.В. Материалы к археологической карте Красноярского Севера // Материалы и исследования по археологии, этнографии и истории Красноярского края. – Красноярск, 1963. – С. 49-57.
    
26. Окладников А.П. Петроглифы Ангары. – М.; Л.: Наука, 1966. – 321 с.
    
27. Окладников А.П. Новые наскальные рисунки на Дубынинском-Долгом пороге (Ангара) // Древние культуры Приангарья. – Новосибирск: Наука, 1978. – С. 160-192.
    
28. Привалихин В.И. Разведка по Подкаменной Тунгуске // Археологические открытия 1981 г. М., Наука, 1983. – С. 227.
    
29. Привалихин В.И., Леонтьев В.П. Археологические исследования неолитических памятников долины реки Подкаменной Тунгуски // Проблемы исследования каменного века Евразии (К 100-летию открытия палеолита на Енисее). – Красноярск, 1984. – С. 180-182.
    
30. Радлов Г.В. Сибирские древности. Т. I. Вып.1. – Спб., 1902.
    
31. Туголуков В.А. Тунгусы (эвенки и эвены) Средней и Западной Сибири. – М.: Наука, 1985. – 283 с.
    
32. Чеканинский И.А. Следы шаманского культа в русско-тунгусских поселениях по реке Чуне в Енисейской губернии // Этнографическое обозрение. 1914. № 3-4.
    

Р
ис. 1. Общий вид скалы "Писаный камень"


Рис. 2. Петроглифы "Писаный камень".

Общий вид рисунков на плоскости-4.

Р
ис. 3. Петроглифы "Писаный камень".

Прорисовка изображений на плоскости-4

Р
ис. 4. Петроглифы "Писаный Камень"

Изображение всадника на плоскости-2






Рис. 5. Общий вид скалы с петроглифами на Мурском пороге


Р
ис.6. Петроглифы Мурского порога. Поскость-2

Фрагмент изображения фигуры животного (прорисовка)

Р
ис. 7. Петроглифы Мурского порога. Плоскость-1

Фрагмент изображения головы лося (прорисовка)


ЯЗЫКОВАЯ СИСТЕМНОСТЬ КАК ИСТОРИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ


Борхвальдт О.В.




Борхвальдт Ольга Викторовна, канд. филол. наук, доцент, с.н.с. кафедры общего языкознания КГПУ, руководитель Регионального лингвистического центра Приенисейской Сибири. В 1987 г. защитила кандидатскую диссертацию на тему «Предметно-бытовая лексика "Сказания Авраамия Палицына». Специалист по исторической лексикологии, историческому терминоведению и терминографии. Член Российского терминологического общества. Автор более 80 работ, опубликованных в различных издательствах Российской Федерации, Украины и Кыргызстана. Автор книг и учебных пособий: Словарь золотого промысла Российской Империи. – М.: Русский путь, 1998. – 243 с.; Русская терминография в историческом аспекте. Красноярск: Платина, 1998. – 118 с.; Этнокультурологические тексты на уроках русского языка в средней школе: Учебное пособие для учителей 8-11 классов. – Красноярск: КГПУ, 1996. – 106 с.; Спецпрактикум по риторике: Учебное пособие для учителей и учащихся старших классов средних школ и студентов негуманитарных факультетов. – Красноярск, 1997. – 96 с. Хрестоматия по риторике. – Красноярск: КГПУ, 1997. – 104 с.; Историческое терминоведение русского языка. Красноярск: РИО КГПУ, 2000. 148 с. и др.


Многие полагают, что идею языковой системности впервые высказал В. фон Гумбольдт (См., например, об этом: Васильев Л.М., 1990: 12). Однако она была известна ещё грамматистам Древней Индии, которые опирались на представления о языке как о чем-то отдельно существующем и упорядочен­ном. (Общее яз.: Внутр. структ. языка, 1972: 31). Александрийские ученые (334-31 гг. до н. э.) также признавали в языке строгую законосообразность и видели в нем гармоническую систему. Причину системности языка алексан­дрийские грамматисты усматривали в аналогии, в стремлении к единообра­зию и закономерности. Идея системного характера языка лежит также в ос­нове грамматик Дионисия Фракийского (170 -90 гг. до н.э.), Апполония Дис-кола (II в. до н. э.) и др. (См. об этом подробнее: Кондрашов Н.А., 1979: 16). Позднее мысли о системном характере языка высказывали и развивали мно­гие выдающиеся лингвисты. Особенно значителен вклад в изучение этой проблемы Ф. де Соссюра и немецких исследователей XIX – XX вв. В. фон Гумбольдта, А. Шлейхера, Г. Пауля, И. Трира, В. Порцига, Л. Вейсгербера и мн. др. Велики заслуги в решении проблемы системного характера языка и российских языковедов.

В подробной программе лекций для студентов Казанского университета 1876 / 77 гг. И.А. Бодуэн де Куртэне выдвинул понятие системы языка как сово­купности, части которой связаны между собою отношениями значения, фор­мы, звучания и т.д. (Бодуэн де Куртэне И.А., 1881). Большое влияние на дальнейший ход историко-семасиологических исследований оказал тезис Бо-дуэна о системе языка как исторической категории. «В истории языка мы констатируем постоянно обновляющуюся группировку по противопоставле­ниям и различиям», – писал ученый (Бодуэн де Куртэне И.А., 1963, 2: 173). Ему же принадлежит мысль о том, что в процессе развития языка системные связи в нем усиливаются: «В самом языке уменьшается богатство форм обо­собленных, друг с другом не связанных, и его место занимает подведение под известные типы» (См. подробнее о диахронической концепции Бодуэна: Березин Ф.М., 1968: 120). Идею системного характера языка в диахронии разрабатывал также выдающийся русский лингвист М.М. Покровский. «Ис­тория значений известного слова, – писал он, – будет для нас только тогда по­нятной, когда мы будем изучать это слово в связи с другими словами, сино­нимичными с ним и, главное, принадлежащими к одному и тому же кругу представлений». (Покровский М.М., 1959: 75). Развивая идеи своих великих предшественников, В.М. Жирмунский подчеркивал, что система языка нахо­дится в постоянном движении и развитии, как в целом, так и во всех своих частях. «Взаимоотношение между частями системы определяется не статиче­скими противопоставлениями на горизонтальной плоскости, а динамически – законами движения системы и её элементов». (Жирмунский В.М., 1958: 47).

…В современной русистике утвердилось мнение о том, что система языка –«это внутренне организованная совокупность элементов (единиц) языка, свя­занных устойчивыми отношениями» (Ахманова О.С., 1966: 412). Аналогич­ные определения системе языка даны в работах А.А. Уфимцевой (1968: 248); А.А. Реформатского (1967: 31); Г.С. Щура (1964: 16); В.М. Солнцева (1977: 14) и многих других известных ученых.

Системность языка предполагает жесткую структурную организацию его уровней и множества взаимосвязанных знаков. Функционирование системы становится возможным благодаря упорядоченности её элементов, наличию определенных отношений и связей, которые придают языку целостный ха­рактер. В составе незамкнутой системы языка, – писал Н.Д. Андреев, – суще­ствует неограниченное число подсистем, каждая из которых конечна» (Анд­реев Н.Д., 1967: 14). Выявление и исследование этих подсистем, а также ус­тановление факта и характера их взаимоотношений – важная задача языко­знания.

Ещё одним важным свойством языковой системы, как уже отмечалось, яв­ляется её подвижный, динамический характер. О динамике как сущностной характеристике языковой системы писали многие языковеды. Приведем мне­ния лишь некоторых из них: «Внутри системы языка всегда происходит процесс появления новых элементов и отмирания старых, процесс замены одних элементов другими, процесс перегруппировки имеющихся элементов и их переосмысление в соответствии с наиболее общим для данного состоя­ния системы принципами её организации» (Кубрякова Е.С., Мельников Г.П., 1972: 52); «Каждая синхронная система является следствием предшествую­щей системы, вполне законченной, хотя и непохожей. ... Есть диахрония как история систем или, если хотите, диахрония синхроний, в силу того что мы никогда не имеем дело с системой, а только начавшейся перестройкой уже готовой системы. Однако в большинстве случаев перестройка начинается так незаметно, что система может быть зафиксирована и описана в мгновенном состоянии, как если бы она была устойчивой» (Гийом Г., 1992: 63). Послед­нее замечание выдающегося французского лингвиста XX в. имеет для нас большое методологическое значение. По-видимому, исследование «диахро­нии синхронных состояний» – единственно эффективный способ изучения истории терминологий. Лучшие представители диахронического терминоведения уже не раз демонстрировали, что анализ формирования русских тер­минологий целесообразнее всего проводить по хронологическим срезам. Это обеспечивает детализацию исследования, дает материал для сопоставления, для выявления тенденций развития специальной лексики. «Изучение соот­ношений, существующих среди слов данной группы на каждом отдельном этапе её развития, показывает не только, как употреблялось то или иное слово в определенный период развития языка, но в то же время позволяет глубже выявить те изменения, которые впоследствии послужили причиной измене­ний в словарном составе уже группы. Без привлечения других слов, так или иначе связанных с данным по значению, нередко трудно определить причины выхода слова из употребления, изменения его значения, замещения одного слова другим» (Герд А.С., 1969: 87).

Для языковой системы языка характерны также открытость, неодинаковая степень системности различных её участков, многочисленные случаи асимметрии формы и содержания, борьба консервативной тенденции (устойчиво­сти) с факторами языковой эволюции, к проведению аналогий и достижению регулярности (БЭС, 1998: 452). Особенно заметно противоборство систем­ных и асистемных тенденций в лексике.

А.А. Реформатский писал: «Лексику как систему образуют те связи и от­талкивания, которые составляют «сетку значимостей» (Реформатский А.А., 1996: 332). Исследователи не раз отмечали уникальность лексической систе­мы языка. Ю.С. Сорокин, например, утверждал, что система в лексике более обширная, сложная, гибкая и подвижная, чем система фонематическая и грамматическая (Сорокин Ю.С., 1965: 13). Словарный состав, как и язык в целом, представляет собою своеобразную «систему систем».

Следует различать лексическую систему и лексико-семантическую систе­му языка. Под первой обычно понимается лишь совокупность, инвентарь слов, а также способы его морфемной организации (Аналогично: Уфимцева А.А., 1968: 250). Вторая понимается по-разному, в зависимости от методоло­гии и философской базы, которой придерживается исследователь. Чаще всего встречаются три определения: лексико-семантическую систему понимают то как совокупность отношений слов в поле и полей друг с другом; то как сеть связей значений внутри слова и между словами, то как систему дистрибутив­ных отношений (См. об этом: Караулов Ю.Н., 1976: 8). Начало разработки теории лексико-семантической системы языка в русском языкознании связы­вают с именами М.М. Покровского, Л.В. Щербы, В.В. Виноградова, Р.А. Будагова, Ф.П. Филина, П.Я. Черных, О.С. Ахмановой. К середине XX столетия в русистике окончательно утвердилось мнение о том, что лексико-семантическая система – это образование сугубо языковое, сложное и дина­мичное. Она представляет собой результат взаимодействия слов в их от­дельных значениях по двум сферам языка: по номинативно-классификационной (парадигматической) и по линии лексической сочетае­мости (синтагматической). Проблема лексико-семантической системы языка получила широкое освещение в работах А.А. Уфимцевой конца 60-х – 70-х годов. По её мнению, лексико-семантическая система языка – это «вся об­ласть смысловых отношений лексических единиц, своеобразия типов взаи­модействия их друг с другом (лексическая парадигматика) и с элементами других аспектов языка, условия и формы языкового выражения результатов семантического варьирования словесных знаков (лексическая синтагмати­ка)». А.А. Уфимцева подчеркивала двустороннюю природу лексико-семантической системы, которая «с одной стороны, отграничивается в пре­делах семантического уровня языка – лексическая семантика от грамматиче­ской, с другой стороны, при помощи этой системы происходит дальнейшее членение семантики слова как элемента словаря на самые мелкие единицы содержания – лексико-семантические варианты слова» (Уфимцева А.А., 1968: 251; 1972: 417). Примерно в это же время были установлены ещё две сущностные характеристики лексико-семантической системы языка – её «ступенчатость» и «инклюзивность», которые обнаруживаются при исследо­вании синонимических, предметно-тематических, лексико-семантических и других группировок слов». (Караулов Ю.Н., 1976: 14). Широкое распростра­нение в русистике 60 – 80-х годов XX в. получили исследования парадиг­матических и синтагматических связей, характерных для элементов лексико-семантической системы языка. В последние годы в поле зрения ученых попал ещё один тип системных связей внутри словарного состава языка – эпидигматический. «Наряду с парадигматической (вертикальной) и синтагматиче­ской (горизонтальной), эпидигматическая (глубинная) ось выступает одним из способов структурной организации лексико-семантической системы язы­ка», – пишет Л.А. Кудрявцева (1993:26). Эпидигматическими параметрами являются деривационно-ассоциативная связь между лексико-семантическими вариантами слов-полисемантов и мотивированность. Эти параметры тесно связаны, т.к. известно, что значение производного слова часто обусловлено значением производного слова. Исследовать эпидигму словарного состава той или иной формы языка – значит выявить структурно-семантические мо­дели, тенденции, правила, которые определяют деривационно-ассоциативные, словообразовательные и мотивационные связи между лекси­ко-семантическими вариантами и дериватами. Абсолютно права Л.А. Куд­рявцева, которая считает, что «эпидигма – динамическая модель, обобщенное и формализованное представление о процессах, ведущих к образованию тех или иных языковых единиц» (Кудрявцева Л.А., 1993: 28).

Методика системного анализа лексики глубоко разработана в лингвисти­ке (Апресян Ю.Д., 1995; Гак В.Г., 1966; Кузнецова А.И., 1963; Медникова Э.М., 1974; Серебренников Б.А., 1968; Солнцев Б.А., 1977; Степанов Ю.С., 1975; Супрун А.Е., 1971 и мн. др.). Процедура системного анализа обычно сводится к выделению в словарном составе языка групп слов, однородных в семантическом отношении (классов слов, семантических полей, терминоло­гических полей, парадигматических полей, ЛСГ и т.д.) с последующим их лингвистическим анализом. Этот анализ предусматривает выявление состава и семантических особенностей слов, входящих в состав того или иного поля или группы слов. При системном анализе лексики большое значение оуделяется исследованию полисемии, установлению соотношения между основ­ным и производным значением, прямым и переносным. Системный подход предполагает и изучение динамики смысловой структуры отдельных слов или рядов слов в пределах семантических и понятийных полей, а также ха­рактеристику процессов пополнения или, наоборот, выпадения из них лек­сических единиц. Системный анализ открывает большие перспективы в об­ласти исторического терминоведения, поскольку стремление к системности является сущностным онтологическим признаком, который внутренне харак­теризует процесс формирования всякой терминологии.