Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции и посольства Франции в России

Вид материала

Документы

Содержание Фигуры: Работы по поэтике Система вещей Система вещей Система вещей Les stratégies fatales

Подобный материал:

• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин " при поддержке Министерства иностранных, 5684.59kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин"при поддержке Министерства иностранных, 3051.01kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства Иностранных, 8073.96kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства Иностранных, 6871.78kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных, 2927.63kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных, 15143.15kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных, 2565.41kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных, 8810.89kb.
• Забота о себе, 3553.12kb.
• Забота о себе, 3523.48kb.

11

Мода всегда пользуется стилем «ретро», но всегда ценой от­мены прошлого как такового: формы умирают и воскресают в виде призраков. Это и есть ее специфическая актуальность — не референтная отсылка к настоящему моменту, а тотальная и момен­тальная реутилизация прошлого. Мода — это, парадоксальным образом, несвоевременное. В ней всегда предполагается замира­ние форм, которые как бы абстрагируются и становятся вневремен­ными эффективными знаками, а уже те, в силу какой-то искрив­ленности времени, могут вновь появиться в настоящем времени, за­ражая его своей несвоевременностью, чарами призрачного возврата [revenir], противостоящего структурному становлению [devenir] (наст. изд., с. 168).

Сама экзистенциальная ситуация современного человека тоже искажена, вовлечена в парадоксальную симулятивную темпораль­ность; так, практика искусственного продления жизни и предупрежде­ния смерти всевозможными мерами безопасности фактически ведет к тому, что сама жизнь становится призрачной (о чем смутно догадыва­ются рабочие и автомобильные «лихачи», упрямо саботирующие при­менение техники безопасности):

Предупреждение смерти ценой непрерывного самоомертвле­иия — такова парадоксальная логика безопасности (наст. изд., с 311).

Борьба со смертью ведет к переносу смерти непосредственно в жизнь, к превращению жизни в «послежитие», «пережиточность», «до­живание» (survie) — это, собственно, и есть модус призрачного су­ществования, когда место реальности занимает симулякр, оставивший реальность в далеком, забытом прошлом⁶. Это отчасти сходно со ста­тусом «реального» в психоаналитической теории Лакана (реальное как принципиально недоступный, навеки утраченный объект), но у Бодрийяра особенно важную роль играет именно темпоральность. С известной точки зрения, его симулякр — не что иное, как особый эф­фект времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять нам вместо реальностей их при­зрачные, уже отработанные копии.

Темпоральная сущность симуляции осознавалась уже у Плато­на, который, как показывает Делёз в своей упомянутой книге, выстра­ивал свою теорию идей и «верных» копий для борьбы с «безумным становлением» в духе Гераклита:

⁶ Так и с изжившими себя политическими орудиями классовой борьбы: «Профсоюзы и партии мертвы, им остается только умереть» (наст. изд. с 79).

12

Чистое, неограниченное становление представляет собой ма­териал для симулякров, поскольку оно уклоняется от действия Идеи, оспаривает одновременно и модель, и копию⁷.

В более близкую нам эпоху попытку преодолеть время как фактор становления, нарушающий устойчивость качеств и атрибутов, предпринял структурализм: его лозунгом была спациальность, пере­вод временных категорий в пространственные — будь то простран­ственность исследовательских конструктов (структур, таблиц и т.д.) или же лишенное временной необратимости, фактически простран­ственное толкование процессов повествования, понимания, литера­турной эволюции⁸. Именно к структурализму отсылает понятие «кода», которым регулируется, по Бодрийяру, новейшая форма симу­ляции (предыдущие фазы развития симулякров не имели такого обобщающего и вместе с тем специфического для них закона: в са­мом деле, «природный» и «рыночный» законы ценности, которыми они управлялись, вообще говоря, равно касались и симулякров, и ре­альных объектов). Код — главная категория структурной лингвис­тики и семиотики, позволяющая упорядочить и редуцировать, свести к квазипространственным формам «безумное становление». Первые работы Бодрийяра, особенно «Система вещей», создавались в момент высшего подъема французского структурализма и своим системным подходом отчасти вписывались в его методологию; выше уже сказа­но о перекличке «Системы вещей» с вышедшей годом раньше образ­цово-методологической монографией Барта о моде. Однако уже в той ранней книге Бодрийяра содержался любопытный эпизод, кото­рый можно рассматривать как имплицитную полемику со структу­ральным методом.

Как известно, в качестве одной из важнейших потребительских стратегий по отношению к вещам Бодрийяр рассматривает коллекционирование. Деятельность коллекционера — это не просто собирательство, но систематическая манипуляция вещами, их подчи­нение определенному комбинаторному коду; и вот в подобном пси­хическом проекте автор книги раскрывает бессознательную попыт­ку упразднить время:

Действительно, глубинная сила предметов коллекции возни­кает не от историчности каждого из них по отдельности, и время

⁷ Gilles Deleuze, op. cit.. p. 10.

⁸ См.: С.Зенкин, «Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судь­ба структурализма», в кн.: Жерар Женетт, Фигуры: Работы по поэтике, т. 1, М., изд-во имени Сабашниковых, 1998, с. 22-41.

13

коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции — переключить реальное время в план некоей систематики [...]. Она попросту от­меняет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фикси­рованных, допускающих возвратное движение элементов, коллек­ция являет собой вечное возобновление одного и того же управляе­мого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть⁹.

Ни здесь, ни вообще в тексте «Системы вещей» Бодрийяр ни словом не упоминает о структуралистской методологии; скорее всего, он и не думал о пей, когда анализировал психологию коллекционера. Однако ныне, ретроспективно рассматривая этот фрагмент в контек­сте методологических дискуссий 60-70-х годов, в нем можно увидеть своеобразную «пародию» на структурализм — на его попытку отме­нить, «заклясть» время, подменить его чисто пространственной (обра­тимой, «допускающей возвратное движение») комбинаторикой, кото­рая лишь опосредованно обозначает опасно-необратимое биографи­ческое время человека, подобно тому как «старинные» предметы в коллекции, будучи взяты сами по себе, обозначают или симулируют время историческое. В научном предприятии структурализма вскры­вается регрессивное стремление человека современной цивилизации забыть о собственной смертности — как бы приручить, нейтрализо­вать ее, «поиграть в свое рождение и смерть». Эта методология ока­зывается сама вписана в порядок современного общества, из абстрак­тно-аналитического метаязыка превращается в прямое порождение объекта, который она сама же пытается описывать. Принимая сторо­ну «кода», структурализм невольно вступает в сообщничество с симулякрами, создаваемыми этим кодом.

Но, расходясь со структуралистской методологией, Бодрийяр продолжает опираться на фундаментальные интуиции, из которых ис­ходил структурализм. Его идея «послежития», призрачного суще­ствования как основы симуляции, по-видимому, восходит к «Мифоло­гиям» Ролана Барта, к последней главе этой книги, где теоретически характеризуется феномен коннотации как производства «мифичес­ких» значений¹⁰. В каждом знаке имеется две инстанции — означаю-

⁹ Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 81.

¹⁰ Сюда же относятся и мысли Бодрийяра о семиотизации человеческого тела — от погребальных церемоний, помещающих тело умершего в плотную оболочку знаков, до семиотики стриптиза, прямо перекликающейся с соответствующей главой бартовских «Мифологий». Впрочем, и здесь Бодрийяр идет по пути «радикализации гипотез»: если Барт анализировал стриптиз как знаковое «заговаривание», социальную интеграцию опасной стихии либидо, то, по Бодрийяру, сама эротическая привлекательность тела возникает именно как результат его социализации и семиотизации, нанесения на тело некоторой «метки».

14

щее и означаемое, но означаемое первичного, денотативного знака на­ходится в двойственном положении: с одной стороны, оно представ­ляет собой «смысл» этого первичного знака, а с другой стороны, обра­зует «форму», означающее вторично-коннотативного знака («мифа»). И вот как Барт анализирует эту двойственность:

[...] форма не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанци­рует, держит в своей власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть от­срочена: обесцениваясь, смысл сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа. Для формы смысл — это как бы под­ручный запас истории, он богат и покорен, его можно то прибли­жать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма посто­янно нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напи­таться его природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии" .

«Отсроченная смерть» первичного смысла уподобляется вампирическому паразитированию «мифа» на теле первичного языка:

[...] миф — язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыслами, он благодаря им незаметно продлевает свою ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их смерть и сам удобно вселяет­ся в эту отсрочку; он превращает их в говорящие трупы¹².

Эта отсроченность позволяет вторичному знаку — и господ­ствующему классу, который такие знаки производит, — порабощать первичный знак, а вместе с ним и общество, наивно пользующееся его «прямым» значением: словно в гегелевской диалектике Господина и Раба, первичный знак сохраняет продленную жизнь, но зато утрачива­ет собственную сущность, начинает значить не то, что является его собственным смыслом, а то, чего требует от него Господин. И Бодрийяр, прямо упоминающий этот знаменитый фрагмент из «Феноме­нологии духа» в своем «Символическом обмене...» (см. наст. изд., с. 102), в другом месте отчетливо связывает темпоральность «отсроч­ки» с возникновением и существованием любой власти — духовной и светской, господствующей и «оппозиционной»:

¹¹ Ролан Барт, Мифологии, М., изд-во имени Сабашниковых, 1996, с. 243.

¹² Там же, с. 259. Комментарий к этим формулировкам см. в нашей всту­пительной статье к указанному изданию «Мифологий» Барта, с. 11-12, 27.

15

Все инстанции подавления и контроля утверждаются в про­странстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусст­венной темпоральности [...] (наст. изд., с. 273).

Церковь живет отсроченной вечностью (так же как госу­дарство — отсроченным общественным состоянием, а революцион­ные партии — отсроченной революцией: все они живут смертью) [...] (наст. изд., с. 259).

Все эти абстрактно-онтологические суждения подкрепляются конкретным анализом общественного быта. Так, «отсроченность» как темпоральность симуляции¹³ уже являлась предметом анализа в «Си­стеме вещей» в нескольких своих непосредственно социальных про­явлениях. Во-первых, это уже упомянутое выше коллекционирова­ние: коллекция всегда должна оставаться незавершенной, в ней обяза­тельно должно недоставать какого-то предмета, и этот завершающий предмет (знаменующий собой смерть коллекции и, в некотором смыс­ле, самого коллекционера), все время является отсроченным¹⁴. Во-вторых, это известный феномен запаздывания серийных вещей по сравнению с модным образцом:

[...] чистая серия [...] располагается совсем не в актуальной современности (которая, наряду с будущим, составляет достояние авангарда и моделей), но и не в давнем прошлом, составляющем исключительную принадлежность богатства и образованности, — , ее временем является «ближайшее» прошлое, то неопределенное прошлое, которое, по сути, определяется лишь своим временным от­ставанием от настоящего; это та межеумочная темпоральность, куда попадают модели вчерашнего дня [...] таким образом, большинство людей [...] живут не в своем времени, но во времени обобщенно-не­значимом; это время еще не современности и уже не старины, и ему, вероятно, никогда и не стать стариной [...] серия по отношению к модели [...] представляет собой утрату времени в его реальном измерении; она принадлежит некоему пустому сектору повседневно-

¹³ Понятие «отсрочки» разрабатывалось и у других послевоенных фран­цузских мыслителей: в художественной форме — у Жан-Поля Сартра («От­срочка», 1945) и Мориса Бланшо («При смерти», 1948), в спекулятивной фор­ме — у Жака Деррида, чей термин différence, то есть «отсрочка-отличие», прямо упомянут в «Символическом обмене...» Бодрийяра. Представляется, однако, что именно интуиция, выраженная в «Мифологиях» Барта, имела определяющее зна­чение для бодрийяровского понятия симуляции.

¹⁴ «[...] появление конечного члена серии означало бы, по сути, смерть субъекта, отсутствие же его позволяет субъекту лишь играть в свою смерть, изображая ее как вещь, а тем самым заклиная». — Жан Бодрийяр, Система ве­щей, с. 78.

16

сти, к негативной темпоральности, которая механически питается от­бросами моделей¹⁵.

Двусмысленное «послежитие» серийных вещей, уже оторвав­шихся от «подлинности», сущностной полноты старинных вещей и лишь безнадежно догоняющих остроактуальное существование мод­ных образцов, сопоставимо с тем отсроченно-посмертным псевдобы­тием, которым в «Символическом обмене...» характеризуются симулякры производства, общественного мнения, Революции, человеческой жизни и смерти как таковой или, скажем (в сфере художественного творчества), автоматического письма сюрреалистов, которое внешне решительно отменяет смысл, а на самом деле «только и живет нос­тальгией по означаемому» (наст. изд., с. 343). Серийная вещь застря­ла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориен­тацией на опережающую ее модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У «невещественного» же симулякра по определению нет материального тела, и для него позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материаль­ных симулякров свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченных бесплодным «коловращением репрезентации» (наст. изд., с. 149), головокружительной сменой сущности/видимос­ти¹⁶, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе. Ситуация безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за собственной тенью-моделью, фактически же — за «настоящей», символической смертью, которой «доживающего» лишает паразитиру­ющая на нем социальная инстанция. В результате получается пара­доксальная ситуация, которую Бодрийяр в одной из следующих ра­бот обозначил как «прецессию симулякров» — предшествование по­добий собственным образцам:

Территория больше не предшествует карте и не переживает се. Отныне сама карта предшествует территории — прецессия си­мулякров, — именно она порождает территорию [...]¹⁷.

¹⁵ Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 126-127.

¹⁶ Ср. бартовскую «вертушку» коннотативного знака, где «означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то мета­языком, то чисто знаковым, то образным сознанием» (Ролан Барт, Мифологии, с. 248).

¹⁷ Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, p. 10. В этой формуле суще­ственно употребление столь важного для бодрийяровской темпоральности глаго­ла survivre: «Территория [...] не переживает [...]». При «нормальной» (платоновской) репрезентации модель «переживает» свое подобие, она в принципе дол­говечнее его; при тотальной симуляции реальность «переживает» лишь сама себя, переходит в состояние «послежития», которым и питается подобие.

17

В самом деле, если на «подделочной» и «производственной» стадии вещественные симулякры получались путем копирования не­которых реально существующих образцов, то на стадии «симуляции» образцов фактически нет — они отброшены в абсолютное прошлое «утерянных и никогда не бывших объектов», как характеризуется «реальное» в топике бессознательного у Лакана, или, что то же самое, маячат где-то в недосягаемом будущем «воображаемого»¹⁸. Прецес­сия симулякров равнозначна прецессии следствий, когда следствия возникают прежде причин; в современной экономике примером тому является коммерческий кредит, позволяющий приобретать и потреб­лять вещи, еще не заработав их, так что «их потребление как бы опе­режает их производство»¹⁹. И такое опережающее потребление, раз­рушающее причинность, связано, разумеется, со специфическим ис­кривлением времени, как и в логике «послежития»:

Невыкупленная вещь убегает от вас во времени, она никогда и не была вашей. И такое убегание вещи соответствует, на другом уровне, вечному убеганию серийной вещи, стремящейся настичь мо­дель [...] Мы вечно отстаем от своих вещей²⁰.

Во французском языке есть специальное выражение для голо­вокружительно-безответственного наступления, безоглядного повы­шения ставок, симулирующего прогресс, — la fuite en avant, «убега­ние вперед». Наиболее очевидная в поведении азартных игроков, по­литиков, предпринимателей («не сумел построить трансформаторную будку — начинай строить вокруг нее завод-гигант»), подобная «фа­тальная стратегия», как назвал это Бодрийяр в одноименной книге 1983 года, фактически работает и в масштабе всего современного об­щества, от материально-вещественных до абстрактно-институциональ­ных его аспектов.

Однако «убегание вперед» может мыслиться не только в своей «слабой», асимптотической форме — в образе Ахиллеса, пытающе­гося нагнать черепаху; наряду с этим бесконечно медленным у него есть и бесконечно быстрый, «сильный» вариант — катастрофичес-

¹⁸ «Политическая экономия для нас — это теперь реальное, то же самое, что референт для знака: горизонт уже мертвого порядка явлений, симуляция которого позволяет, однако, поддержать «диалектическое» равновесие системы. Реальное — следовательно, воображаемое» (наст. изд., с. 86).

¹⁹ Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 132.

²⁰ Там же, с. 131.

18

кое время экспоненциального роста или ступенчатой потенциализации. Бодрийяр еще в книге «Общество потребления» (1970) подверг критике оптимистическую идеологию «валового экономического рос­та»; а в «Символическом обмене...» он отмечает, что неконтролируе­мый и иррациональный рост происходит не только в собственно хо­зяйственной области:

Такую модель продуктивности — быстрый и неуклонный рост экономики, галопирующая демография, ничем не ограниченная дискурсивность — следует анализировать одновременно во всех ее планах (наст. изд., с. 334).

Параллелизмы в описании экономических, социальных и куль­турных процессов — вообще типичный исследовательский прием Бодрийяра, который еще начиная с книги «К критике политической экономии знака» (1972) стремился свести структуру и эволюцию со­временного общества к единой порождающей схеме. Например, безреференциальным знакам кибернетических систем соответствуют не обеспеченные устойчивым золотым стандартом, «плавающие» денеж­ные знаки современных валют; лингвистический субъект — такая же небескорыстная историческая фикция, как и субъект экономический; лозунги освобождения производства от капитала и «раскрепощения» бессознательного — также однородные симулякры «революции». Не­редко подобные аналогии подкрепляются лексической структурой французского языка: так, во французской традиции психоанализа от­мечавшееся еще Фрейдом сходство материальной и «либидинальной экономики» (механизмов бессознательного) давно уже зафиксирова­но в полисемии слова investissement, обозначающего «вложение» как денег в предприятие, так и психической энергии в некоторый реаль­ный или воображаемый объект²¹.

Поскольку разнородные по «материалу» симулякры обнаружи­вают глубокие структурно-стадиальные сходства, их развитие проис­ходит не как постепенный и неравномерный взаимопереход, а как об­щая структурная революция — разные сферы общества меняются все вдруг, используя прежнюю форму как материал для симуляции:

²¹ По-русски второе значение термина еще с 20-х годов принято переда­вать словом «нагрузка», или «загрузка». В данной книге для сохранения семан­тической структуры понятия мы рискнули воспользоваться и в этом значении словом «инвестиция», тем более что Бодрийяр еще и обыгрывает этимологичес­кую внутреннюю форму французского глагола: «[...] капитал облекает [investit] трудящегося зарплатой как некоторой должностью или ответственностью. Или же он действует как захватчик, который осаждает [investit] город; — глубоко охватывает его и контролирует все входы и выходы» (наст. изд., с. 70).

19

Каждая конфигурация ценности переосмысливается следую­щей за ней и попадает в более высокий разряд симулякров. В строй каждой такой новой стадии ценности оказывается интегриро­ван строй предыдущей фазы — как призрачная, марионеточная, симулятивная референция (наст. изд., с. 43).

Каждый новый порядок симулякров подчиняет себе преды­дущий (наст. изд., с. 122).

Это и есть феномен, лишь бегло намеченный в «Символическом обмене...» и несколько глубже объясненный в книге «Фатальные стратегии»:

Единственное возможное сегодня революционное изменение вещей — это не диалектическое снятие (Aufhebung), a их потенциализация, возведение во вторую, в энную степень [...]. В ходу сегод­ня уже не диалектика, а экстаз²².

Это очень важное разграничение, позволяющее понять не только логику симулятивной системы, но и двойственную позицию самого Бодрийяра по отношению к ней. Потенциализация принципи­ально отличается от диалектики: процесс развития современного об­щества при всей его конфликтности идет «уже не диалектически, а катастрофически» (наст. изд., с. 71), и «в итоге этого процесса не приходится ждать никакой диалектической революции, это просто разгонка по спирали» (наст. изд., с. 262). «Катастрофический» ход событий — чисто временное, а не логическое их развитие: в нем пет логической непрерывности, не происходит диалектического «снятия», так как отсутствует идентичность того, что развивается. Симулякр именно в силу своего нереального, «ненастоящего» статуса не обла­дает собственным содержательным ядром, которое могло бы конф­ликтно превозмогать само себя в ходе диалектических револю­ций, — он представляет собой пустую форму, которая безразлично «натягивается» на любые новые конфигурации, так что «интегра­ция» предыдущей фазы симулякров, о которой упоминает Бодрийяр, ни в коем случае не должна пониматься по аналогии с гегелевским Aufhebung. «Снятие» возможно при развитии и взаимодействии са­мостоятельных сущностей — но какая же может быть диалектика в отношениях между цифрами или знаками дорожного движения, то есть между объектами сугубо условными, обретающими свое бытие только в соотнесении с кодом?

В этом смысле и следует понимать постоянные у Бодрийяра нападки на диалектику. В своей ранней «Системе вещей» он (как и

²² Jean Baudrillard, Les stratégies fatales, Grasset, 1986 [1983], p. 46.