Архивы кремля политбюро и церковь 1922-1925 гг

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Дела и дни Кремля, 3160.5kb.
• Приложение V кафедральные научные доклады, 31.54kb.
• Белорусский научно-исследовательский центр электронной документации, 59.76kb.
• Ансамбль Кремля, 33.85kb.
• Доклад генерального директора гуп «Благоустройство Кремля», 54.97kb.
• Внешняя политика советского государства по отношению к турции (август 1922 декабрь, 377.77kb.
• Башни Кремля, 181.5kb.
• Хрущев Никита Сергеевич, 62.84kb.
• Реформы 50-60-х годов нашего столетия, 308.53kb.
• Предисловие книга, 4958.18kb.

Первые информационные сводки за март — апрель 1922 г. наряду с сообщениями о враждебном отношении населения к изъятию буквально пестрят упоминаниями о такой же позиции местного духовенства, о его “контрреволюционной агитации” против изъятия, о произведенных в этой связи арестах. Несомненно, что и в приведенных выше сообщениях об арестах “зачинщиков” имелись в виду не только миряне, но и клирики, даже если это в тексте особо не оговаривалось. Характерно, что в сводках VI отделения СО ГПУ в случаях, когда донесения с мест о сопротивлении изъятию не сопровождались перечислением принятых репрессивных мер, справа против таких донесений приводился текст распоряжения, отправленного в эту губернию руководством ГПУ и содержавшего категорическое приказание о немедленном аресте “зачинщиков” и предании их суду Ревтрибунала. В этом суде обязательно должен был участвовать начальник губотдела ГПУ, “требуя суровых репрессий за сопротивление власти”, приговор следовало немедленно с нарочным доставлять на Лубянку (ГАРФ, ф. А-353, оп. 6, д. 7, л. 4, 85, 90, 95, 97, 99, 110; ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 11, л. 64, 67-69, 74, 82-84). Как правило, эти распоряжения в качестве первоочередного объекта репрессий прямо называют духовенство.

Позиция правящих архиереев епархий, понятно, интересовала ГПУ прежде всего. Сводки за 29.03 Информотдела и VI отделения одним из первых отмечают по докладу Владимирского губотдела ГПУ от 24.03 конфликт с епископом Переяславльским Дамианом (Дмитрием Григорьевичем Воскресенским), незадолго до этого освобожденным из Владимирской тюрьмы. Он отказался “выдать священные предметы из храмов”, ссылаясь на “циркуляр патриарха Тихона” (видимо, владимирские чекисты именовали так воззвание патриарха от 28.02). Местные власти согласились было отложить вопрос “до решения ВЦИК и Губкома”. ГПУ немедленно объявило строгий выговор с занесением в личное дело начальнику губотдела за “незадержание попа Дамиана Воскресенского, соглашение с ним” и за “допущение столкновения толпы с милицией”, о чем в сводке не упоминалось. Дамиан был арестован и в 1922-1925 гг. находился в ссылке в г. Теджен; умер он в конце 1940-х гг. в концлагере (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 11, л. 67).

После кровавых столкновений в Старой Руссе Петроградский отдел ГПУ сообщил 18.04 на Лубянку о противодействии изъятию трех иерархов: митрополита Новгородского Арсения (Авксентия Георгиевича Стадницкого), епископа Старорусского и Демянского Димитрия (Сперовского?) и епископа Валдайского Иосифа (Невского). В ответ пришло требование скорейшей “разработки” их дел для предания суду Ревтрибунала (об агитации митрополита Арсения против изъятия говорилось и в сообщении Новгородского губотдела ГПУ от 28.03). Однако митрополит Арсений упоминается в последующих сводках как активно действующий на свободе. После сообщений об арестах духовенства в Новгородской губернии 25.04 констатируется:

“Состоялось совещание КИЦЦ совместно с митрополитом Арсением, на котором достигнуто соглашение”. А 29.04 в сводке VI отделения удовлетворенность выражается в следующей примечательной формулировке: “ГПО произвело изъятие лиц, замеченных в агитации против изъятия [...] Митрополит Арсений под влиянием мер[,] принятых ГПО[,] обнародовал в газете воззвание к верующим с призывом не противодействовать изъятию. ГПО принимает все меры расслоению духовенства” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 14, 94; д. 499, л. 2; ГАРФ, ф. А-353, оп. 6, д. 7, л. 110). Позднее митрополит Арсений был арестован по делу патриарха Тихона и сослан в Среднюю Азию.

Особой остроты в первые же дни кампании по изъятию достиг конфликт с архиерейской властью в г. Ростове-на-Дону. О массовых беспорядках в этом городе 11 марта 1922 г., повлекших за собой расстрельный приговор, в доступных нам сводках не сообщается. Но в телеграммах от 25 и 26.03, попавших в сводку Информотдела № 7 от 30.03, говорится о “контрреволюционной агитации” архиепископа Ростовского Арсения (Александра Смоленца) и о том, что еще “5/1П он предал анафеме всех посягающих на достояние церкви”. СО ГПУ в ответ на это известие предложило “не затягивать разработками дела подстрекателей и инициаторов выступлений”, арестовать “виновных церковников”, требуя для них в Ревтрибунале “самых суровых репрессий”. Губотдел ГПУ 24.04 сообщит: “Произведен арест священников-сподвижников архиепископа Арсения”. По другим источникам известно и об аресте самого владыки. Сводки конца апреля уже будут отмечать здесь “пассивное отношение” духовенства к изъятию ценностей при сохраняющемся “враждебном отношении” крестьян епархии (ЦА ФСБ, ф. 1, он. 6, д. 497, л. 14, 97; д. 499, л. 8, 35).

Информсводки за апрель приводят несколько других сообщений с мест о противодействии изъятию со стороны православного епископата. 12.04 полномочный представитель ГПУ сообщал из Царицына, что во 2-м Донокруге “ведет контрреволюционную агитацию” епископ Николай (Орлов, в 1921-1922 гг. правящий архиерей Нижне-Чирской епархии). А через две недели в Москву уже шел доклад о его аресте вместе с несколькими священниками и другими лицами (там же, л. 68; д. 499, л. 61-62). По приговору суда, начавшегося в Царицыне 09.06 1922 г., епископ Николай Орлов за сопротивление изъятию церковных ценностей будет расстрелян.

Из Челябинска 21-23.04 сообщалось, что “контрреволюционную агитацию” местного духовенства возглавил епископ Дионисий (Прозоровский), который “объехал несколько волостей Челябинского уезда и призывал крестьян защищать церковь от посягательства богоотступников” (там же, д. 497, л. 88). Сходные известия приходили 15.04 и из Сибири — протестовали против изъятия ценностей омский архиерей Димитрий (Димитрий Никанорович Беликов, профессор Томского университета, историк) и епископ Томский Виктор (Островидов). Последний “покинул церковь, не подписал протокола” о подготовке изъятия. Власти в ответ провели 10.04 в Томске “вооруженную демонстрацию гарнизона, профорганов и детей”, изъятие пошло (там же, л. 69).

Наиболее многочисленны сообщения сводок об аресте духовных лиц за агитацию против изъятия ценностей и за попытки утаить часть церковного имущества от изъятия (что неизменно квалифицировалось ГПУ как кража). За март — май 1922 г. такие известия приходят практически из всех губерний. Но это является отражением не только спонтанного развития событий на местах, но и показателем претворения в жизнь настойчивых указаний ГПУ о применении суровых репрессий по отношению к духовенству. Это особенно хорошо видно в сводках VI отделения СО ГПУ, где такие указания цитируются в колонке “Директивы о мероприятиях СО ГПУ”.

Однако ценность информсводок для изучения историком репрессий в отношении духовенства значительно снижается не только их изначальной тенденциозностью в оценке стремления клириков противостоять государственному разграблению храмов, но и крайне неточным, приблизительным характером самих сообщений с мест. Информационная система ГПУ редко приводит имена репрессированных, меру наказания; даже число арестованных, их духовный сан указываются далеко не всегда или же — весьма приблизительно, равно как и конкретные обстоятельства дела.

В качестве исключения приведем пример из сводки по Московской губернии (01.04): “Священник села Бисерово Вохринской волости Сокольский 29/III на собрании верующих высказался с призывом не отдавать ценности из церкви, и если соввласть захочет изъять ценности силой, умереть за святую церковь и не допустить ее позора. Собрание верующих к речи священника отнеслось сочувственно” (там же, л. 28).

В целом сводки дают чрезвычайно пеструю картину настроений и поведения духовенства в связи с изъятием церковных ценностей. В этой пестроте проступает некоторая общая закономерность хода событий: сначала острое неприятие верующими изъятия, народные толпы, собирающиеся на защиту храмов, избиение членов комиссий по изъятию. Власти в ответ применяют силовые приемы — иногда сразу же, зачастую — после некоторой отсрочки изъятия (при этом подчас ссылаются на директиву Политбюро об отсрочке, принятую сразу после шуйских событий — см. № 23-10). Угроза кровопролития заставляет и часть духовенства выступить с призывом к верующим подчиниться насилию властей. По мере развертывания кампании по изъятию донесения с мест все больше превращаются в перечисления изъятых пудов и фунтов драгметаллов с краткими ремарками о спокойствии населения или о новых арестах.

Постепенно в сводки входит новая тема, являющаяся естественным продолжением предыдущих. Это тема стимулирования чекистскими органами раскола церкви. Уже само проведение изъятия церковных ценностей, связанное с насилием и оскорблением чувств верующих, неизбежно приводило к изрядным различиям в реакции на него как архиереев, так и духовенства вообще. Выше мы приводили примеры сопротивления изъятию. Но подчас брало верх стремление церковников любой ценой избежать крайнего обострения обстановки, не дать властям повода для силовых действий по отношению к верующим и церкви. Напомним, что в труднейшей ситуации подобная примирительная линия удалась было петроградскому митрополиту Вениамину (см. № П—88). О его дальновидности свидетельствует тот факт, что Москва затем в резкой форме дезавуировала действия местных советских и чекистских властей, согласившихся на компромисс с митрополитом ради мирного проведения изъятия. Спровоцированный таким образом конфликт, закончившийся громким судебным процессом и расстрелом видного церковного деятеля, больше соответствовал представлениям Троцкого и Ленина о действительных целях всей кампании по изъятию.

Имеющиеся сейчас в нашем распоряжении информсводки ГПУ не отражают этих действий митрополита Вениамина, но упоминают о других подобных примирительных воззваниях, выпущенных новгородским митрополитом Арсением, псковским епископом Геннадием (Туберозовым), суздальским епископом Василием (Зуммером), витебским архиепископом Иннокентием (Ястребовым), задонским епископом Иоанном, духовенством Марийской области (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 25, 27, 94, 95; ГАРФ, ф. A-353, оп. 6, д. 7, л. 91). После расстрела толпы в Шуе власти способствовали распространению в Иваново-Возне-сенской и соседних губерниях воззвания владимирского митрополита Сергия (Страгородского), где он доказывал “бесполезность выступлений защиты храмов верующими, приводя примеры евангелья слов Христа” (ГАРФ, ф. A-353, оп. 6, д. 7, л. 90).

Углубляя расхождения в церковной среде по вопросу об отношении к действиям богоборческих властей, местные чекистские органы проводят работу по сталкиванию между собой разных групп духовенства и отчитываются перед Лубянкой в своих здесь успехах. Одно из самых первых свидетельств такого рода содержится в телеграмме из Ростова-на-Дону от 24.04. После сообщения об аресте ГПУ группы священников, “сподвижников архиепископа Арсения” (Смоленца), телеграмма сообщает о начавшемся организационном оформлении церковного раскола:

“В Ростове лояльное духовенство организовало бюро для оказания противодействия епископской власти. В первую очередь Бюро намерено: 1-ое разоблачить епископа Арсения и епископскую власть вообще. 2-ое в замен епископства как форму правления организовать Комитет, 3-е содействовать изъятию ценностей” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 97). Эти действия на Дону идут параллельно с оформлением по решению Политбюро московским чекистом М. Шмелевым центральных органов обновленческого движения (см. № П-100, П-105).

В дальнейшем информационные сводки ОГПУ будут уделять все большее внимание организации раскола Русской Православной Церкви и поддержке властями обновленческих групп. Будут приводиться и сведения об успехах и неудачах обновленческого движения, об арестах его противников. К началу осени 1923 г. тема раскола Церкви станет главной темой информсводок ОГПУ. Более общий аналитический обзор итогов этой деятельности ОГПУ по губерниям будет содержаться не в “ежедневных” (периодических), а в пространных обобщающих отчетах VI отделения ОГПУ, охватывающих время от нескольких месяцев до года. К публикации этих отчетов в настоящем издании (см. № П-155, П-172) мы и отсылаем читателя.

Как уже говорилось, упоминавшиеся выше документы Политбюро и Лубянки пока не дают возможности определить цифровые характеристики ни числа столкновений между верующими и властями, ни количества убитых и раненых в этих столкновениях, ни числа репрессированных. Из одной работы по истории РПЦ в другую переходит свидетельство активного участника событий “живоцерковного” протопресвитера В. Красницкого о том, что в ходе изъятия в 1922 г. в стране произошло 1 414 кровавых инцидента. Часто (хотя не всегда точно) приводятся сведения бежавшего из России священника Михаила Польского о том, что в 1922 г. общее число жертв, погибших при столкновениях и расстрелянных по суду, было 2 691 человек белого духовенства, 1 962 монашествующих, 3 447 монахинь и послушниц; всего 8 100 жертв. В литературе встречаются и упоминания о том, что в связи с изъятием церковных ценностей в 1922 г. в стране прошло 231 судебное дело, на коих были вынесены приговоры 732 человекам ^{[ 52 ]}. Для документальной проверки всех этих цифр, увы, время еще не пришло: необходимо погубернское выявление и сопоставление всех свидетельств, сохранившихся в центральных и местных архивах.

Зато дело 23 фонда Политбюро АПРФ однозначно подводит, наконец, цифровой итог другим достижениям партии в ходе кампании по изъятию. Речь идет об общей денежной оценке всего, изъятого у церкви в 1922 г. Подводя итог отчетам губернских КИЦЦ и другим донесениям с мест, ЦК Последгола (бывшего Помгола) рапортовал 04.11 1922 г. в Секретариат ЦК о выполнении задачи по изъятию, представив “Ведомость количества собранных церковных ценностей по 1-е ноября 1922 г.” (№ 23-50). Судя по информационным сводкам ГПУ, вся кампания по изъятию к этому времени в основном закончилась, хотя отдельные изъятия продолжались и в следующие годы (№ 23-51— 23-54). Документ заверен подписью-автографом заместителя Калинина по Помголу-Последголу А. Н. Винокурова, и подлинность его бесспорна.

Согласно этому документу, всего было изъято: золота — 33 пуда 32 фунта, серебра — 23 997 пудов 23 фунта, бриллиантов — 35 670 штук и т. д. В конце ведомости общая оценка всего изъятого (не включившая, правда, стоимость 964 “антикварных вещей”): 4 650 810 р. 67 к. В золотых рублях.

Напомним, что Ленин в письме от 19.03 1922 г. (№ 23-16) надеялся на получение многих сотен миллионов или даже нескольких миллиардов золотых рублей. Троцкий также считал возможным добыть церковных сокровищ на несколько миллиардов золотых рублей. Получили тысячную долю ожидаемого.

Отметим, что приведенный в итоговой ведомости Последгола общий порядок цифр согласуется и с предшествовавшими промежуточными или частичными итогами; погубернские итоги информсводок ГПУ пока еще настолько неполны, что их трудно суммировать, но они согласуются с итоговой ведомостью А. Винокурова. По итогам операции в г. Москве, там было изъято более 2 пудов золота, 3 тысячи пудов серебра, 3 658 бриллиантов и алмазов, в Петрограде было изъято более 4 пудов золота, 1 024 пуда серебра, 3 690 бриллиантов ^{[ 53) ]}. Опубликованная газетами в мае сводка сообщений местных финотделов о количестве изъятых церковных ценностей на 15.05 1922 г. дает общую сумму по 45 губерниям: золота — 17 пудов 63 золотника, серебра — 9 436 пудов 18 фунтов 35 золотников, бриллиантов — 7 997 штук и т. д.; в июне эти цифры, сообщенные А. Н. Винокуровым корреспонденту РОСТА, немного увеличились: более 17 пудов золота, 11 415 пудов серебра, 13581 штука бриллиантов и алмазов ^{[ 54 ]}. Ноябрьский итог, видимо, оказался меньше того, чего ждали, судя по майским результатам — но порядок цифр тот же, не дающий возможности говорить о преуменьшении ноябрьских итогов А. Винокуровым в 10-100-1000 раз. Да и зачем ему было это делать? Не забудем и о традиционном расхождении между победными предварительными реляциями с мест и цифрами реальной наличности.

Троцкий сравнительно рано понял крах своих надежд на конфискацию миллиардов рублей церковного золота. В своем письме Уншлихту, Белобородову и Красикову 25.04 1922 г. он констатирует, что “главные церковные ценности” изъять по декрету от 23.02 1922 г. не удалось. Троцкий считает, что они “уплыли за годы революции”. Допустив огромный просчет в предсказании финансовых итогов всей кровавой кампании по изъятию, Троцкий в этом письме торопится свалить ответственность на “верхушку церковной иерархии”. Она, по его словам, смогла планомерно организовать в годы гражданской войны вывоз почти всего церковного золота за границу, оставив в стране лишь “громоздкое серебро”. Доказать наличие и исполнение такого плана, ранее не обнаруженного ВЧК, было, конечно, невозможно, но это несущественно, главное — ответ был найден. Практические предложения Троцкого в создавшейся ситуации были вполне традиционны — не прекратить бесполезную кампанию, а, наоборот, резко усилить репрессии против церкви и духовенства, особенно высшей иерархии, выколотить из них сведения о том, куда они дели настоящие ценности и церковные капиталы (№ П-108). Напомним, что вскоре от патриарха Тихона будут крайне настойчиво, но безуспешно требовать принятия действенных мер для возвращения в страну (т. е. в ГПУ и Гохран) всех находящихся за рубежом русских церковных ценностей и капиталов.

Вместе с тем была доля истины в словах Троцкого о том, что ценности из русских церквей в основном “уплыли за годы революции”. Только в главной массе своей — отнюдь не за рубеж. С начала 1918 г. РПЦ подвергалась многочисленнейшим и хаотичным революционным экспроприациям. Значительная часть территории страны была опустошена фронтами гражданской войны и подавлением крестьянских восстаний 1921 г. Частыми были случаи вполне уголовных грабежей, от которых подчас не очень уж сильно отличались реквизиции самых различных центральных и местных властей. Напомним о масштабах лишь одной из них: уже в январе 1918 г. у Синода РПЦ было изъято ценных бумаг и других активов на сумму 46 млн. рублей ^{[ 55 ]}. Немало ценностей “уплыло” (по терминологии Троцкого) во время кампании 1918-1919 гг. по вскрытию мощей русских святых. Так, в октябре 1918 г. в Александро-Свирском монастыре при вскрытии вооруженным отрядом ВЧК раки святого было конфисковано в монастырских тайниках около 40 пудов серебра “в церковных изделиях”. Они были поделены между местным комбедом, музеем и ГубЧК ^{[ 56 ]}.

Оценивая сообщенную 04.11 1922 г. А. Н. Винокуровым итоговую цифру изъятых по декрету 16(23).02 1922 г. церковных ценностей в 4,6 млн. р., не следует забывать, что она относилась лишь к ценностям действовавших тогда церквей, монастырей, костелов, синагог, мечетей. Сбор ценностей из закрытых монастырей и церквей должен был осуществляться (по крайней мере, по закону) совершенно отдельно, не через Помгол и КИЦП, а через комиссию Троцкого “по учету и сосредоточению ценностей”. Последняя в мае 1922 г. объявила о завершении своей работы и передаче всех подобных дел в дальнейшем в ведение Гохрана (Аркуса и Базилевича). Характерно, что эта комиссия занималась поисками сокровищ не только в закрытых монастырях (а их, по сведениям П. А. Красикова от 1920 г., уже тогда было 673), церквах, дворцах, особняках, но и в местных органах ГПУ и в музеях. И по этой линии Троцкий в январе 1922 г. ожидал очень многого, но в мае никаких итогов не объявил (во всяком случае, подобные данные пока не обнаружены). А уже 09.08 1922 г. была создана новая комиссия по изъятию ценностей из музеев во главе с Базилевичем.

Историков давно интересовал вопрос, на что пошли с таким отчаянным трудом добытые в 1922 г. церковные ценности. На хлеб для голодающих, на денежную реформу Г. Я. Сокольникова, на индустриализацию? Итоговая ведомость А. Н. Винокурова позволяет теперь ответить на этот вопрос.

Из 4,6 млн. собранных рублей еще до развертывания массовой кампании по изъятию было решено, по предложению Троцкого, истратить 1 млн. золотых рублей на закупку хлеба для голодающих и развернуть вокруг этого широкую агиткампанию (№ 23-30). Для оценки остающейся суммы изъятого стоит вспомнить сметы на расходы по проведению самой кампании: никакой документации по расходованию только на голодающих особого фонда, составленного из изъятого имущества (как предписывалось декретом 16(23).02 1922 г.), не обнаружено. Механизм контроля за этим расходованием (включая контроль духовенства и верующих), несмотря на все требования снизу, создан не был. Между тем составленная на один лишь апрель 1922 г. смета технических расходов Московской, Петроградской и губернских КИЦЦ была утверждена Малым СНК в сумме 1 559 592 золотых рубля (запрашивали 2 000 006), но потом разрешали и сверхсметные расходы. Это только расходы на упаковочные материалы, грузчиков, транспорт, с прибавлением части расходов на агиткампанию и на московское совещание обновленческого духовенства ^{[ 57) ]}. Главные расходы на агитацию шли по другим сметам. Сюда не включены также основные расходы на кампанию, связанные с массовым применением по всей стране революционного насилия по отношению к верующим и духовенству (см., например, московскую смету на прокормление 3 500 человек, задействованных для изъятия — № П-76).

Учитывая все это, вряд ли будет преувеличением сказать, что собранные (и не разграбленные тогда же!) церковные ценности пошли в первую очередь на саму кампанию по изъятию или, точнее говоря, на кампанию по расколу и разгрому Русской Православной Церкви.

Если, таким образом, финансовая сторона февральско-мартовского (1922 г.) плана Ленина-Троцкого явно потерпела крах, то с осуществлением политических задач этой кампании дело обстояло неизмеримо лучше. Добившись в мае ареста патриарха, начала следствия над ним и создания обновленческой церковной организации, Политбюро и ГПУ успешно продолжали дело раскола и разгрома РПЦ. Лубянка, в значительной мере парализовав репрессиями канонически законное руководство церкви, торопилась с дальнейшим оформлением и укреплением организации ее противников. Эта организация с самого начала оказалась, в свою очередь, расколотой на враждебные группировки, что также соответствовало замыслам штаба партии и ОГПУ, которые легко могли, судя по обстоятельствам, то мирить их ради выполнения партийного задания по борьбе с РПЦ, то ссорить, дабы не усиливать “сменовеховцев”.

Всю эту нехитрую механику с предельной откровенностью и даже цинизмом раскрывает в своих исполненных хвастовства секретных отчетах начальник VI отделения СО ГПУ Е. А. Тучков (№ П-159, П-170, П-173, 12-6, 12-7). Далеко не всему в этих отчетах можно верить, успехи своего ведомства Евгений Александрович восхвалял подчас с немалыми “приписками”. Но цели, да и некоторые методы и “достижения” он обрисовывает весьма выпукло, хотя и не раз принимая желаемое за действительное. Историку небезынтересна следующая общая характеристика Тучковым религиозной политики Лубянки: “Поставленная перед Отделением в конце 1922 г. задача сдвинуть с мертвой и антисоветской позиции православную церковь и лишить ее той мощи, которой она обладала до этого времени, Отделением задача эта выполнена полностью: Православная церковь, как единый аппарат к настоящему времени не существует, она разбита на несколько отдельных групп[,] имеющих свои отдельные иерархии, находящихся между собой в постоянной вражде и совершенно непримиримо друг к другу настроенные” (№ П-170).

Важным мероприятием Лубянки на пути решения этой задачи был Всероссийский съезд “Живой церкви”, состоявшийся в Москве б-17 августа 1922 г. Председательствовал на съезде В. Д. Красницкий. Съезд вынес резолюцию с требованием суда над патриархом Тихоном и снятия с него сана на предстоящем Поместном Соборе. Был принят ряд острых резолюций, направленных против монашества и епископата, разрешен белый епископат, второй брак священников, брак для бывших монахов. На этой почве произошел раскол с группой епископа Антонина Грановского. Тучков, регулярно сообщавший в Политбюро о ходе работы съезда, так вошел в роль его закулисного руководителя, что счел необходимым рассказывать вождям партии, как им было поставлено на вид Красницкому пьянство нескольких руководителей съезда (№ 12-6).

Осенью 1922 г., когда центр тяжести церковной политики партии все более перемещался с изъятия ценностей, прямого вооруженного насилия в сторону дирижирования сложными процессами раскола, ЦК партии постепенно приходит к выводу, что полезную для РКП(б) деятельность Лубянки в этой сфере следует более жестко подчинить прямому партийному контролю.

Конечно же, при самом благожелательном отношении к инициативам руководителей ГПУ, но под руководством ЦК. Так возникла идея создать при ЦК единую комиссию по всем церковным и антирелигиозным делам, которая должна была заменить или вобрать в себя несколько небольших комиссий, создававшихся ранее без единого плана при центральных партийных и советских органах (см. об этих комиссиях в комментарии к д. 12, особенно комм. 4).

Вопрос этот рассмотрело Оргбюро ЦК РКП(6) на своих заседаниях 06 и 13.09 1922 г. Судя по протоколу последнего заседания (№ 12-9), вопрос докладывал глава Отдела агитации и пропаганды (Агитпропа) ЦК РКП(б) А. С. Бубнов. Было принято предложение за основу нового важного органа взять уже существовавшую при Агитпропе ЦК комиссию по антирелигиозной пропаганде, расширив ее за счет заместителя Ф. Э. Дзержинского по ГПУ В. Р. Менжинского и председателя комиссии при Политбюро по сектантским делам П. Г. Смидовича. Дальнейшее оформление новой комиссии проходило уже в октябре. По предложению Троцкого в состав комиссии ввели Н. Н. Попова, который стал ее председателем. Весьма примечательно, что не было принято предложение Л. Б. Каменева о включении в комиссию М. И. Калинина (№ 12-13).

Политбюро окончательно утвердило состав комиссии 19.10 1922 г., но уже 17.10 состоялось ее организационное заседание (№ 12-14, 12—15). Наиболее значительным в составе комиссии было представительство ГПУ — кроме Менжинского в нее входили Т. Д. Дерибас (который позднее сменит Самсонова на посту руководителя СО ГПУ) и Е. А. Тучков — будущий бессменный секретарь комиссии. Главными агитпроповскими специалистами-антирелигиозниками в комиссии будут Скворцов-Степанов и Флеровский, НКЮ будет представлен Красиковым, ВЦИК — Смидовичем. Члены комиссии будут номенклатурой высокого ранга: все изменения в составе комиссии после предварительного обсуждения на Оргбюро утверждало Политбюро. Эти постановления ПБ занимают значительную часть издаваемого дела № 12. Наиболее важным из них было постановление ПБ от 25.01 1923 г. (протокол № 45, п. 9) о введении в состав комиссии и назначении ее председателем Емельяна Ярославского (№ 12-27). В состав комиссии постепенно включали также представителей МК, Наркомпроса, РЛКСМ и ВЦСПС.

Уже на первом своем организационном заседании комиссия “присвоила себе название: Комиссия по проведению отделения Церкви от Государства (КОМОТЦЕРГОР)”. В своей документации сама комиссия чаще всего придерживалась именно этого наименования. Но в документах ОБ и ПБ ее именуют “Антирелигиозной комиссией при ЦК РКП(6)” (АРК); встречается и ее наименование комиссией ЦК, а не “при ЦК”.

В последние годы деятельности АРК было посвящено несколько публикаций, основанных на протоколах заседаний комиссии, к которым мы и отсылаем читателя ^{[ 58 ]}. Кроме того, в комм. 10 к д. 12 мы впервые приводим полный перечень с указанием архивных шифров каждого из сохранившихся и выявленных экземпляров протоколов № 1-65 АРК вплоть до весны 1925 г. Хорошее представление об основных направлениях деятельности АРК дают также ее отчетные доклады в Политбюро, публикуемые нами в составе д. 12 (№ 12-20, 12-21, 12—23 — 12-25,12-28,12-33).

Эта деятельность постепенно охватила все основные направления партийно-государственной политики по отношению к религии и церковным организациям всех конфессий страны. Комиссия курировала персональный состав руководства этих организаций, выносила авторитетные суждения о судьбе архиереев и ксендзов, о репрессиях и повышениях по службе, об антирелигиозных брошюрах и христианских догматах, о комсомольском рождестве, пасхе и влиянии сектантов на Красную Армию, о мощах святых и о высылке С. Булгакова, о повестке дня обновленческого собора 1923 г. и об условиях освобождения патриарха Тихона, о передаче минской хоральной синагоги под клуб и об автокефалии православной церкви на Украине — и о многом, многом другом.

Среди наиболее важных забот АРК осенью 1922 — летом 1923 гг. было повседневное руководство подготовкой процесса над патриархом Тихоном. В комм. 13 к д. 25 мы публикуем все без исключения постановления АРК, связанные с осуществлением такого руководства (постановления АРК согласовывались Ярославским с особой тройкой, а затем вскоре пятеркой, созданной ПБ 08.02 1923 г. для непосредственного оперативного руководства процессом — № 25-8, 25-14).

Хотя вожди партии долго не оставляли своей идеи увенчать дело разгрома РПЦ в ходе кампании по изъятию расстрелом патриарха, подготовка процесса “гражданина Василия Белавина” шла неравномерно, имела свои приливы и отливы. Продолжая собирать обвинительные материалы на патриарха, Лубянка после майских допросов 1922 г. вплоть до 31 августа не оформляла протоколов допросов на святейшего, отстраненного от управления церковью и находящегося под строгим домашним арестом.

Новый этап активной подготовки этого процесса начался 15.12 1922 г. Лубянка с опозданием принялась за реализацию директивы АРК, принятой еще 14.11 1922 г.: “Поручить ГПУ закончить дело ТИХОНА в месячный срок”, чтобы процесс можно было наглядно завершить до подготавливаемого обновленческого собора (см. комм. 13 к д. 25). Все прочие постановления АРК по делу патриарха Тихона публикуются нами в том же комментарии, где читатель может детально ознакомиться с тем, как осуществлялось руководство АРК. Ход самого следствия отражен в следственном деле патриарха Тихона из Особого архива ЦА ФСБ, д. 21794/1780, тома 2-29 (том 29 на деле является томом 1, далее ссылки на это дело даются в тексте в круглых скобках). Дело это в последние годы многократно упоминалось, но еще ждет своего нормального источниковедческого изучения, которое, будем надеяться, не за горами. Пока же приведем из него несколько документальных свидетельств, фиксирующих основные вехи следствия.

Итак, 15.12 1922 г. “особоуполномоченный ГПУ” Яков Соломонович Агранов (в 1921 г. главный конструктор “дела Петроградской боевой организации”, по которому был расстрелян Н. С. Гумилев и еще человек 60-80 ^{[ 59 ]}, а в 1937 г. и сам репрессированный) подписывает постановление: “...приступить к производству дознания по обвинению гр. Беллавина и Феноменова, запросить из судебных учреждений Республики на предмет осмотра — заслушанные дела по обвинению церковников, согласно директивному посланию гр. Беллавина от 28 февраля 1922 г. оказывавших противодействие Соввласти на местах по изъятию церковных ценностей”. В качестве основания назван приговор Московского трибунала от 05.05 1922 г., причем оба подследственных уже именуются “зачинщиками и организаторами кампании по противодействию мероприятиям Соввласти” (т. 1, л. 12).

26.12 1922 г. Агранов проводит допрос патриарха, и затем следуют допросы: 29.12 1922г., 02.01 1923г., 11.01 1923г., 18.01 1923г., 25.01 1923г., 30.01 1923г., 16.02 1923г., 05.03 1923 г., 13.03 1923 г. (протоколы двух допросов) (т. 1, л. 100-258 об.). Одновременно допрашиваются подельники и свидетели. Отметим среди последних показания деятеля Коминтерна Рене-Маршана, служившего в годы гражданской войны во французском посольстве и сообщившего о контактах патриарха с этим посольством (т. 1, л. 262-264).

Тем временем АРК торопит Лубянку и готовит агитационное обеспечение будущего процесса. 30.01 1923 г. в присутствии Агранова и Крыленко комиссия, ознакомившись с положением дел, продиктовала главное направление следствия, сформулировав основные обвинения: борьба с декретом об отделении церкви от государства, со вскрытием мощей, противодействие изъятию церковных ценностей и, наконец, самое всеобъемлющее: “систематическая контр-революц[ионная] деятельность”. (Эту последнюю формулировку в дальнейшем распространят на миллионы людей.) Комиссия назначила новый срок окончания процесса над патриархом — “до 25 марта”. Политбюро 08.02 1923 г. согласилось с предложением АРК провести процесс патриарха в марте (№ 25-8).

27.02 1923 г., заслушав доклад Агранова о ходе следствия, комиссия распорядилась о ряде агитационных мер и напомнила, что до процесса патриарха Тихона должен состояться суд над католическим архиепископом Цепляком ^{[ 60 ]}.

После допроса патриарха 05.03 1923 г. предварительное следствие на Лубянке сочли в основном законченным, а дело — готовым для передачи в Верховный Суд. Коллегия ОГПУ приняла постановление об этом 06.03 1923 г.; докладчиком о деле патриарха и его подельников Николая Григорьевича Феноменова, Петра Викторовича Гурьева, Дмитрия Александровича Александрова был помощник начальника VI отделения СО ГПУ В. И. Ребров, который подготовил свое соответствующее заключение еще 23.02 (т. 1, л. 2; т. 2, л. 61).

В тот же день 6 марта Агранов и Крыленко отчитались на заседании АРК о готовности дела для суда. Комиссия постановила провести процесс с 25 по 30 марта, опять распорядилась об усилении агитации — с использованием материалов следственных дел патриарха Тихона и Цепляка. Но интересно, что АРК по важнейшим этим процессам не рискнула взять на себя главную ответственность: постановили “просить Политбюро ЦК РКП дать точные директивы суду о мере наказания, приняв во внимание международную обстановку”. Но вместе с тем АРК хотела сохранить за собой влияние на ход дела. Еще 08.02 Политбюро, согласившись провести процесс патриарха в марте, создало специальную комиссию ПБ по оперативному руководству этим процессом (№ 25-8). В нее вошли заместитель Ленина по СНК член ПБ Рыков, предполагаемый главный обвинитель на процессе Крыленко и Калинин. (Это последнее назначение, видимо, свидетельствует не столько о старом правиле маскировать Троцкого Калининым, сколько о меняющемся раскладе сил в стане вождей, сопровождаемом сменой тактики антирелигиозной борьбы.) АРК постаралась добиться для себя в этой важной комиссии целых трех мест, но в конце концов ПБ согласилось включить туда дополнительно лишь Ярославского и Красикова, превратив “тройку” в “пятерку” (№ 25-11, 24-37).

Между тем на Лубянке, несмотря на все заверения, дело все же не ладилось; видимо, собранный материал, утвержденный самим Уншлихтом, не вполне нравился на более высоких этажах чекистского руководства. Во всяком случае, и после решения 06.03 о передаче дела в суд следствие на Лубянке продолжалось, шли новые допросы. Лишь 13.03 обвинение было предъявлено патриарху (т. 1, л. 255-258, это, по-видимому, еще не развернутое обвинительное заключение), одновременно Агранов постановил избрать для патриарха меру пресечения — “домашний арест с назначением стражи” (т. 1, л. 259). Но еще позднее, 18.03, происходил допрос свидетеля Рене-Маршана. А 06.04 П. Кузнецов, производивший (с 06.03) вместе с Аграновым дознание и предварительное следствие под наблюдением помощника прокурора Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР Яковлева, неожиданно объявил патриарху о вменении ему дополнительно ст. 62 УК РСФСР. Той самой, по которой был расстрелян митрополит Вениамин. Патриарх не признал себя виновным по этой статье, так же, как из ранее предъявленных он отвергал обвинения по ст. 59, а по ст. 69, 119 и 120 сделал весьма существенные оговорки (в окончательном варианте обвиниловки останутся лишь ст. 62 и 119) (т. 1, л. 296-304 об.) ^{[ 61 ]}.

Дело быстро движется к слушанию в Верховном Суде. АРК занято приятными хлопотами о распределении билетов на процесс, о проведении через ЦК партии особой сметы расходов на него. Но в те же дни, 03.04, АРК вдруг выдвигает новую инициативу. Вопреки собственному решению от 30.01 “ограничить до минимума число обвиняемых и свидетелей”, комиссия решает попытаться пристегнуть к делу патриарха еще двух высших иерархов РПЦ: митрополитов Сергия Страгородского и Михаила Ермакова; Агранову поручалось в этой связи допросить их. Но дело не выгорело, возможно — в связи со спешкой.

06.04 1923 г. на распорядительном заседании Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда было постановлено “назначить дело к слушанию на 12-е апреля с. г. в 12ч. дня” и была удовлетворена просьба патриарха назначить ему защитником известного петроградского адвоката Бобришева-Пушкина (т. 3, л. 8, 12).

07.04 на другом распорядительном заседании той же коллегии было постановлено ознакомить стороны с материалами следственного дела, предъявить подследственным обвинение по ст. 62 и 119 УК РСФСР и разрешить им свидания. Обвинителями на процессе назначены Крыленко и Красиков, с возможной заменой последнего, в случае болезни, Скворцовым-Степановым. Но затем на этом заседании принимаются решения, отменяющие постановленное только вчера: приказывается отложить вручение обвинительного заключения до 13.04, а сам процесс — до 17.04 1923 г. (т. 3, л. 14-17). Разгадка этого внезапного изменения проста: ранее в тот же день 07.04 такое решение было принято комиссией Политбюро по делу патриарха и Верховный Суд лишь проштамповал его (№ 25-11). Отсрочка эта была, по всей видимости, вызвана отчаянными усилиями по приданию юридически более пристойного вида обширному обвинительному заключению по делу патриарха (см. об этом документе комм. 32 к д. 25). В этом активную помощь Крыленко оказывал председатель АРК Ярославский — сохранилось его письмо Крыленко с замечаниями на проект обвинительного заключения (т. 27, л. 4).

В тот же день 07.04 комиссия Политбюро приняла еще одно важное постановление — об изменении с 12.04 меры пресечения патриарху, т. е. о переводе его из-под домашнего ареста во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Однако выполнение этого решения задержали — уже 11.04 та же комиссия сочла, что столь значительный шаг, как перевод патриарха на Лубянку, должен получить санкцию самого Политбюро (№ 25-14). Одновременно пришлось принимать решение об очередной отсрочке процесса — обвинительное заключение все еще не было окончательно “дотянуто”, к тому же вспомнили, что как раз 17.04 должен был открываться XII съезд РКП(б) ^{[ 62 ]}, постановили начать процесс сразу же после съезда, 24.04 1923 г. Накануне, 10.04 точно такое же постановление было принято АРК.

Так вопрос об аресте патриарха и суде над ним вернулся в Политбюро. Здесь запрос комиссии Политбюро по суду над патриархом столкнулся с важным документом по тому же вопросу, но совершенно иной окраски. 10.04 1923 г. наркоминдел Г. В. Чичерин направил И. В. Сталину для обсуждения на Политбюро служебную записку (№ 25-13). В ней он старается довести до сведения вождей, что огромная волна протестов во всем мире, связанная с расстрелом Будкевича и делом патриарха Тихона, самым серьезным образом вредит интересам страны, задерживает ее международное дипломатическое признание, ликвидирует все усилия друзей России. Нарком приводит подобные известия из США, Англии, Франции, Польши. Он призывает Политбюро заранее принять политическое решение не выносить смертный приговор патриарху, чтобы потом не отменять его под внешним давлением, как это произошло с Цепляком.

Та волна протестов во всем мире против преследования патриарха, о которой писал Чичерин, нашла свое отражение и в деле патриарха Тихона из фонда Политбюро (д. 25), но отражение довольно слабое. В деле имеются два сообщения из Ватикана (на дипломатическую поддержку которого Россия особенно рассчитывала в Генуе и Лозанне). В первом из них, еще от 16.05 1922 г. излагалась просьба папы освободить патриарха, причем Ватикан готов был даже купить у русского правительства все изъятые церковные ценности, оставив их в стране, и немедленно вручить деньги (№ 25-6). Второе ходатайство папы об освобождении патриарха было сделано 17.03 1923 г. (№ 25-9). В деле имеются также документы, отражающие крайнее беспокойство за судьбу патриарха со стороны правительств и общественности Финляндии, Чехии, Великобритании; из Праги М. М. Литвинову сообщали о возможном совместном выступлении в защиту патриарха ряда европейских правительств (№ 25-12, 25-23, 25-26). Одним из самых значительных выступлений этого рода было вежливое, но жесткое послание Фритьофа Нансена Троцкому от 24.04 1923 г. (№ 25-25). Мнение Нансена, возглавившего организацию зарубежной помощи жертвам голода в России, было особенно весомым, и не считаться с ним было трудно.

Список этот можно было бы многократно расширить за счет известий, не отраженных в д. 25. В документальной книге Льва Регельсона дается подборка таких протестов, включая правительственные заявления Великобритании, Ватикана, Франции, заявления многих религиозных организаций разных конфессий. Кульминацией их был знаменитый меморандум британского правительства от 08.05 1923 г. (“ультиматум Керзона”), где говорится о “взрыве оскорбленного морального чувства человечества” в связи с религиозными преследованиями в России и особенно — с расстрелом Будкевича и делом патриарха ^{[ 63 ]}.

Ходатайство Чичерина не расстреливать патриарха и запрос комиссии ПБ о его тюремном заключении рассматривались на заседании Политбюро 12.04 1923 г. (№ 25-15). Наркому, явно не входившему в число главных вождей, дали суровый отпор. Обсудив письмо, “постановили: 3.а/1. Предложение тов. Чичерина отклонить”. Но мало того. Без занесения в протокол был принят особый сверхсекретный пункт постановления ПБ по этому вопросу: “Поручить Секретариату ЦК дать диррективу Верховному Трибуналу вести дело Тихона со всею строгостью, соответствующей объему колоссальной вины, совершенной Тихоном” (№ 25-16). Единственный экземпляр документа, написанный А. М. Назаретяном “только для т. Сталина”, находится не в протоколе этого заседания ПБ, а в тематическом деле патриарха Тихона фонда Политбюро.

Когда в ответ на просьбу не расстреливать носитель высшей законодательной, исполнительной и судебной власти страны принимает решение в такой формулировке, это на деле означает только одно: санкцию Политбюро на казнь патриарха. Факт, ранее историкам не известный.

Понятно, что Политбюро, приняв такое решение, одновременно постановило не делать для патриарха исключения в выборе меры пресечения, т.е. разрешило подвергнуть его предварительному тюремному заключению.

Верховный Суд оформил это указание партии на распорядительном заседании Судебной коллегии по уголовным делам 17.04 1923 г. Обвинительное заключение сочли, наконец, доработанным и утвердили (протокол № 34, п. 1). Открытие суда над патриархом назначили на 12 ч дня 24.04 1923 г. (п. 2). Постановили также “меру пресечения одновременно с вручением обвинительного заключения изменить, заключив гр. Беллавина Василия Ивановича под стражу” (п. 4) (т. 3, л. 21, 22, 24).

Наступила кульминация подготовки процесса. Обвинительное заключение было напечатано отдельной брошюрой и широко рассылалось по стране и за рубеж, целиком или в выдержках (№ 25-17, 25—20). VI отделение СО ГПУ составляло сделанные с классовых позиций сводки сообщений осведомителей в связи с предстоящим процессом (№ 25-18, 25-19). Газеты поместили объявление о начале процесса 24.04 и истово выполняли предписание ПБ (№ 25-15) о новой волне ожесточенной агитации против патриарха. Комиссия Политбюро напечатала и распространила по тщательно выверенным спискам новые билеты на процесс, а заодно выпросила еще 1 тыс. золотых рублей на дополнительные расходы из-за предыдущих переносов начала слушания дела.

И тут за три дня до начала суда произошел перелом. 21.04 1923 г. Ф. Э. Дзержинский обратился в Политбюро с краткой запиской: “Полагаю, что необходимо отложить процесс Тихона в связи с разгаром агитации за границей (дело Буткевича) и необходимостью более тщательно подготовить процесс” (№ 25-21). В эти дни заседал XII съезд, Политбюро не собиралось и предложение Дзержинского поставили на голосование опросом.

Конечно же, в Политбюро, а не на съезде. Результаты опроса (большей частью в автографах голосовавших) помещены на той же записке Дзержинского. Мнение было удивительно единодушным: Каменев, Зиновьев, Троцкий, Сталин, Томский и Калинин согласились с этим предложением и только председатель комиссии ПБ по суду над патриархом А. И. Рыков был против него.

Аргументы Дзержинского были те же, что и в резко отклоненной перед этим записке Чичерина. Нам неизвестно пока, что явилось главной причиной этого перелома во взглядах, какие пути убеждения смог найти руководитель самого осведомленного ведомства страны. Знал ли он о предпринимаемых или готовящихся акциях протеста за рубежом или о реальных настроениях в стране (сводки Тучкова уж очень учитывали то, что хотели бы слышать вожди). Видел ли он все реальные юридические прорехи политизированной обвиниловки? (Напомним, что 22.07 1992 г. Генеральная прокуратура РФ официально признает отсутствие состава преступления в действиях патриарха — см. т. 27, л. 23.) Или начинали сказываться результаты подвижек в соотношении сил в Политбюро и новый тактический курс Каменева и Сталина по отношению к церкви?

Эта отсрочка накануне начала процесса была принципиально иной, чем все предыдущие, когда просто торопились залатать прорехи в следственном деле и обвинительном заключении. Реально она стала первым, самым трудным шагом к отмене всего процесса. В Политбюро это хорошо понимали, не реагируя на две отчаянные попытки Ем. Ярославского (24.04 и 10.05) добиться назначения новой даты начала процесса — где-то в середине или второй половине мая (№ 25-24, 25-28). Без ответа останется и обращение 15.05 председателя Судебной коллегии Верховного Суда Н. Немцова к Троцкому с просьбой сообщить, будет ли суд в ближайшие два месяца, т. к. “началис[ь] отпуски и люди волнуются” (№ 25-30). Обескураженные Ем. Ярославский и Е. Тучков не сразу внутренне согласятся с решением ПБ; лишь когда окажется, что им предстоит еще немало “работать” с патриархом, они опять примутся восхвалять мудрость партии.

А работа им, действительно, предстояла большая и важная. В тот самый день 21.04, когда члены Политбюро приняли свое решение по предложению Дзержинского, глава РПЦ был помещен во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Новые материалы, публикуемые нами, почти не дают сведений о ходе многонедельных бесед Е. А. Тучкова со своим знаменитым узником, причисленным Церковью в 1989 г. к лику святых. Отдельные фразы Тучкова в его отчетах (№ П-170, П-173 и др.) имеют целью самовосхваление и крайне ненадежны как исторический источник. Важнее сведения о значительной роли АРК в подготовке конкретных параметров компромисса между РПЦ и советской властью. Патриарху приходилось в тюремных условиях, не зная ничего о замыслах и планах вождей партии, решать трудную задачу определения той меры уступок, той цены, которая может быть заплачена за обеспечение хотя и шаткого, но все же легального существования Церкви в богоборческом государстве, за минимальную возможность легально противостоять планам замены РПЦ обновленцами.

Со стороны советской власти выработкой условий этого компромисса занималась АРК во главе с Ярославским. Отказавшись, наконец, от своих планов суда над патриархом, АРК принялась за выработку жестких условий компромисса с ним. Уже 11.06 Ярославский обращается к Сталину с просьбой “срочно провести” через Политбюро предлагаемые АРК основные решения “по делу Тихона”. (Правда, АРК в составе Ярославского, Менжинского, Попова и Тучкова официально одобрит эти формулировки Ярославского лишь на следующий день, 12.06.) Ярославский предложил Политбюро невиданный в юриспруденции принцип — “следствие по делу Тихона вести без ограничения срока”, но не предавать патриарха суду, а на известных условиях освободить его (№ 25-31). Условия эти в основном были приняты патриархом, хотя и в менее жесткой форме, чем у Ярославского (ср. № 25-31, № 25-34): патриарх должен был обещать свое “лояльное отношение к Советской власти” (это формулировка Ярославского; в заявлении патриарха — “я отныне Советской Власти не враг”), признать справедливость обвинительного заключения и привлечения к суду, отмежеваться “открыто и в резкой форме от всех контрреволюционных организаций”, выразить “согласие с некоторыми реформами в церковной области (например, новый стиль)”. Политбюро утвердило 14.06 1923 г. эти условия компромисса (№ 25-33). А 16.06 последовало известное заявление патриарха Тихона в Верховный Суд (№ 25-34). О церковных реформах в нем ничего не говорится, осуждение “зарубежной [...] и внутренней монархической белогвардейской контр-революций” сделано гораздо менее конкретно, чем того хотел Ярославский, без упоминания имен и организаций.

19 июня АРК на своем заседании выдвигает ряд новых требований к патриарху — ужесточить формулировки своей вины, перечисления своих “преступлений”, осудить Антония Храповицкого, патриарха Мелетия, правительство Польши, ввести в церкви новую орфографию и новый стиль и т. д. Комиссия все это приказывает “провести Тучкову в пятидневный срок и доложить на следующем заседании комиссии”. В тот же день 19.06 Ярославский просит рассмотреть на ближайшем заседании ПБ все дело, включая принятие директивы ПБ об освобождении патриарха (№ 12-39, 12-40). Политбюро на своем заседании 21.06 одобрило предложенную АРК директиву Верховному Суду об освобождении патриарха на основе его заявления от 16.06; все остальные вопросы решено было отложить, подготовив новые предложения АРК. Но одно ПБ констатировало твердо: “Процесса пока не ставить” (№ 24-38).

На своем заседании 26.06 1923 г. АРК наметила освобождение патриарха на следующий день и предусмотрела меры ослабления репрессий по отношению к “раскаявшимся” церковникам.

Патриарх Тихон оказался на свободе 27 июня 1923 г. Обосновавшись в своей резиденции в Донском монастыре, он буквально на следующий же день начал нелегкую борьбу за преодоление навязанного Троцким и ГПУ раскола РПЦ. В его обращении к верующим и духовенству от 28.06 и воззвании от 01.07 1923 г. еще можно найти отражение требований АРК от 19.06 (допущение нового стиля и орфографии, упоминание в осуди-тельном смысле политических действий Антония Храповицкого и патриарха Мелетия), есть ссылка Тихона на свои действия еще марта 1922 г. с осуждением карловацких решений. Но основной смысл этих важнейших для дальнейшей судьбы российского православия документов — в осуждении постановлений обновленческих организаций и в авторитетном призыве патриарха к преодолению раскола, к объединению на канонической основе вокруг законно утвержденной Собором 1917-1918 гг. иерархии. Хорошо известно, что менее чем за два года патриарху удалось сорвать мартовский 1922 г. план ПБ и ГПУ по навязыванию обновленчества Церкви и в дальнейшем — ее разгрома. Одни за другими приходы и епархии РПЦ стали возвращаться под омофор ее соборно избранного главы.

Патриарху сразу после освобождения предстояла крайне тяжелая борьба за само существование РПЦ на основе достигнутого с властями компромисса. Ни АРК, ни ОГПУ, ни ПБ не собирались, конечно, отказываться от своих планов раскола Церкви, от активной поддержки всей мощью государства обновленческих организаций. Ярославский и Тучков серьезно мечтают использовать этот компромисс в первую очередь против самой “тихоновской” церкви. Оба они в своих отчетах (в том числе — публикуемых в настоящем издании) многословно перечисляют ожидаемые для партии выгоды от достигнутого компромисса (см. особенно № 12—58, П-173). Они уверены, что этот компромисс включает в себя и введение в РПЦ “новой орфографии и нового стиля”. На заседаниях АРК звучат уже прямо-таки партийные директивы: “провести через Тихона” (!) новый стиль и включение в высшее руководство РПЦ одного из лидеров обновленцев В. Красницкого. И патриарх вроде бы не возражает, появляются даже какие-то документы об этом, вызывающие массу толков в стране и за рубежом. Но удивительное дело — вскоре оказывается, что ни одна, ни другая директива АРК патриарху так и не осуществляются на деле.

АРК и VI отделение СО ГПУ главным своим делом на осень 1922 г. — весну 1923 г. считали организацию и проведение большого собора обновленческих организаций, торжественно объявленного “вторым поместным”.

АРК занимается проблемами этого церковного собора постоянно, начиная со второго своего заседания 31.10 1922 г. (№ 12-19, комм. 56 к д. 12). На заседании 05.12 1922 г. (протокол № 7) комиссия проявляет четкое понимание приоритетов при решении трудной партийной задачи в сфере церковного строительства: нужны в первую очередь финансовые средства и государственное насилие. Председателю АРК Н. Н. Попову дается партийное поручение — “изыскать средства для проведения ВЦУ предсоборной работы”. Стремясь при подготовке собора возможно полнее подчинить приходы РПЦ обновленческому Высшему Церковному Управлению (ВЦУ), комиссия сочла необходимым срочно дать на места директиву “по линии ЦК РКП с разъяснением о том, что органами, проводящими практически церковную политику на местах являются Губотделы ГПУ”. (Это интересная перекличка с требованиями Ф. Э. Дзержинского 1921 г., о которых мы упоминали в начале настоящего предисловия (стр. 9—10) — но общий контроль осуществляет теперь комиссия ЦК!)

Третьим направлением подготовки собора явилась “антитихоновская” агитация и пропаганда; понятно, что вышедшая из недр Агитпропа комиссия не забывала об этой важной стороне дела.

Все без исключения постановления АРК, связанные с подготовкой и проведением обновленческого собора, приведены нами в комм. 56 к д. 12 (см. также комм. 10 к д. 12, а также отчеты АРК, особенно № 12-23 — 12-25, 12-28, 12-33, 12-58). Здесь мы даем поэтому лишь самую общую их характеристику.

Постановление АРК о государственном финансировании мероприятий по подготовке и проведению собора сформулировано достаточно обтекаемо и требует дополнительных исследований для определения конкретных источников получения средств. Известно, в частности, что составлялось несколько смет по финансированию “антитихоновской” агиткампании.

Зато вырабатывая директивы ОГПУ о силовом обеспечении подготовки собора, комиссия входила в детали. На заседании 19.12 1922 г. Тучкову поручается срочно собрать по всей стране сведения об “активных реакционных мирянах”, состоящих членами церковно-приходских советов, для срочного “применения к ним мер” чекистами в целях такой реорганизации этих советов, которая обеспечила бы выборы нужных лиц на собор. Вскоре комиссия, обеспокоенная ситуацией в Петрограде, санкционирует арест и высылку в отдаленные районы пятерых церковников во главе с известным епископом Николаем (Ярушевичем). В Москве АРК приказывает отбирать церкви у общин, которые могут “принести вред нашей церковной политике”, ускорить высылку пятерых клириков, “обвиняемых в антисоветской деятельности”. На заседании 27.02 1923 г. вновь принимается решение о чекистских “решительных мерах” “по отношению попов и мирян, состоящих в приходских советах” ^{[ 64 ]}.

На заседаниях АРК заранее намечалось, что на соборе будет обсуждаться, а что — нет. Комиссия официально утверждала тезисы трех докладов (двух от ГПУ и одного от Агитпропа) на совещании местных совпартработников по подготовке собора; совещание это было проведено в декабре 1922 г. в дни работы Х Всероссийского Съезда Советов, принимавшего решение о создании СССР. Но АРК детальнейше обсуждала и обновленческие предсоборные тезисы, представить которые еще 19.12 1922 г. было поручено Е. А. Тучкову! 30.01 1923 г. комиссия тщательно редактировала и Положение обновленческого ВЦУ о созыве собора, причем в интересном направлении: были смягчены слишком “революционные” политические лозунги и протестантского типа догматические пассажи первоначального текста. Это делалось, чтобы заранее не отпугнуть верующих. На заседании 06.03 1923 г. комиссия ЦК РКП(б) продолжила активную работу по определению будущих решений церковного собора. АРК постановила не допустить окончательного решения на соборе основных вопросов, связанных с церковной реформой. Историки давно уже с удивлением отметили эту особенность соборных решений. Разгадка находится в протоколе № 15 заседания АРК, где откровенно раскрывается причина такой реформаторской сдержанности собора: комиссия рассчитывала сразу после собора принять меры для углубления раскола между разными обновленческими группами вокруг вопроса об этих реформах.

На том же заседании АРК 06.03 решался принципиальный вопрос, определявший структуру создаваемой партией обновленческой церкви. Предстояло решить, быть ли этой церкви простой суммой приходов, зачастую разной ориентации, или же иметь центральный руководящий орган. Троцкий в марте 1922 г. надеялся, что обновленческий собор уничтожит “тихоновскую” церковь, после чего сразу же, “на следующий день” можно приниматься за уничтожение обновленцев. По этой логике сохранять обновленческое ВЦУ было ни к чему. Но те партийные прагматики, которые считали, что весной 1923 г. ни о полном уничтожении “тихоновской” РПЦ, ни об окончательном “изживании религиозности” в стране говорить еще не приходилось, признавали весьма полезным существование обновленческого ВЦУ, полностью подконтрольного ГПУ. При обсуждении этого важного вопроса в АРК постановили “признать необходимым сохранение ВЦУ”, но одновременно — и враждующих между собой обновленческих групп, не допустить их полного объединения на соборе (Тучков осторожно приводил аргументы и за, и против упразднения ВЦУ— № 12-31).

Однако дело было настолько серьезным, что решили запросить мнение Политбюро. На заседании этого коллективного “высшего судии” 08.03 1923 г. было постановлено “признать необходимым дальнейшее существование ВЦУ”, причем церковный собор должен был сделать так, чтобы “в достаточно эластичной форме были сохранены права В.Ц.У.” (№ 12-32).

Возможность провести на соборе любое решение партии была, об этом позднее откровенно писал в своих отчетах Е. А. Тучков, хвастаясь, что половина участников собора были его осведомителями (№ П-173).

Для членов АРК было ясно, что при таком раскладе следует конструировать коалиционное ВЦУ, в котором были бы представлены все три враждовавшие между собой группы обновленцев: “Живая церковь” В. Красницкого, “Союз общин древле-апостольской церкви” А. Введенского и “Союз церковного возрождения” Антонина Грановского. АРК приняла постановление об этом 27.03 1923 г. и заодно назначила председателем собора Красницкого (позднее комиссия изменила это решение: учитывая “упадок авторитета” Красницкого, его заменили “сибирским митрополитом” П. Блиновым). Персональный состав будущего высшего органа новой церкви АРК дорабатывала уже во время собора 04.05 1923 г.; было решено, что окончательно этот список должен быть утвержден Е. А. Тучковым и Н. Н. Поповым.

“Всероссийский поместный собор обновленцев” проходил в Москве 29.04 — 09.05 1923 г. Тучкову удалось обеспечить единство почти полутысячи делегатов в принятии самых острых мер против патриарха Тихона и разброд во всем остальном. Собор объявил о лишении патриарха сана, священства и даже монашества с возвращением “в первобытное мирское положение”; само восстановление института патриаршества Собором 1917-1918 гг. было провозглашено обновленцами “актом контрреволюционным”. АРК и ОГПУ организовали посещение арестованного патриарха делегацией собора для вручения этих постановлений. Патриарх начертал на них свою резолюцию об их неканоничности хотя бы уже потому, что 74-е Апостольское правило требует его обязательного присутствия на соборе для возможности оправдания.

Собор принял некоторые реформы, вроде второбрачия духовенства, белого епископата, перехода на новый стиль, но обсуждение предложения Красницкого о более глубоких реформах было отложено. Сформированный Тучковым и Поповым и провозглашенный на соборе Высший Церковный Совет включал в себя 10 человек от “Живой церкви”, 6 человек от “СОДАЦ” и 2 человека от “Союза церковного возрождения”; председательствовал Антонин Грановский; новые жестокие споры были не за горами.

Как мы уже упоминали, с весны 1923 г. документы начинают свидетельствовать об относительном тактическом повороте в антирелигиозной политике партии. В отчетах и протоколах АРК подступ к этому повороту сначала почти незаметен. Вполне объяснимо, что эта агитпроповская по происхождению комиссия традиционно уделяет значительное внимание агитационно-пропагандистскому обеспечению партийной линии; этого же, как мы помним, требовал и Троцкий с самого начала кампании по изъятию. Посвященный этой работе раздел обычно открывает отчеты АРК. В отчете от 01.01 1923 г. здесь, например, говорится о начале выхода газеты “Безбожник”, о выпуске к “комсомольскому рождеству” брошюры Ярославского (№ 12—24).

Но уже следующий отчет АРК от 17.01 1923 г. открывается разделом не только о “достижениях”, но и о явных “перегибах” кампании по проведению “комсомольского рождества”. Комиссия осуждает “шумные демонстрации антирелигиозных чувств”, “нетактичность”, “перебарщивание” (например, украинский циркуляр об обязательном праздновании “комсомольского рождества”), напоминает о необходимости “особо умелого и тактичного подхода” в такой работе (№ 12—25). Напомним, что в этих же отчетах комиссия с гордостью сообщает в Политбюро о своих директивах репрессировать “тихоновское” духовенство, так что “тактичный подход” отнюдь не отменял репрессий. И все же старые партийные сентенции об “умелом” подходе к верующим и религии вспомнили не случайно.

В отчете АРК от 16.02 1923 г. в том же разделе появляются первые следы весьма острой в будущем критики журнала МК “Безбожник” (не путать с газетой АРК того же названия) — за слишком сатирический, издевательско-оскорбительный тон антирелигиозных материалов. Здесь же предлагается распространить в связи с приближающейся “комсомольской пасхой” особое циркулярное письмо ЦК РКП(б) с предостережением “не устраивать карнавала”, а заняться серьезной пропагандой. АРК называет “политические мотивы” такой сдержанности: от подготовки съезда обновленцев до “глухого раздражения в крестьянских массах” (№ 12-28). Предлагаемое циркулярное письмо будет отправлено ЦК 22.02 1923 г.; в свою очередь, Оргбюро ЦК запретит антирелигиозные уличные карнавалы на Пасху (№ 12-33). Неслучайно, что в отчете АРК от 22.03 1923 г., где развиваются эти же мысли об “углубленной пропаганде”, против “головотяпских методов агитации”, комиссия осторожно заявляет, что с точки зрения проводящейся ею правильной церковной политики целесообразно, быть может, не приводить в исполнение смертный приговор патриарху Тихону (№ 12-33). Необходимость такого приговора по-прежнему сомнений комиссии не вызывает.

Проходивший в Москве 17-25.04 1923 г. XII съезд РКП(б) принял специальную резолюцию “О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды”. В ней отражены упомянутые выше установки на “углубленную систематическую пропаганду”, осуждаются “нарочито грубые приемы”, оскорбление чувств верующих ^{[ 65 ]}.

АРК 15.05 1923 г. сделала следующий шаг в этом направлении; было осуждено массовое закрытие церквей под административным нажимом. Н. Н. Попову предлагалось “провести через Ц. К. указание и разъяснение по поводу осторожности в деле закрытия церквей”. ГПУ должно было даже проверить законность осуществленных ранее закрытий церквей с привлечением к ответственности виновных. На следующем заседании АРК 22.05 1923 г. эта тема продолжала развиваться в нескольких постановлениях — было решено обратиться прямо в ПБ за особым циркуляром о “приостановке закрытия церквей”, вернуть по просьбам верующих неиспользуемые закрытые церкви и т. д. Е. А. Тучков командировался во Владимир и Муром, откуда поступили жалобы на неправильное массовое закрытие церквей. Впрочем, вскоре АРК разъяснила, что итогов “добровольной сдачи церковных ценностей” все это никак не отменяет (см. комм. 22 к Д. 12).

Политбюро вняло предложениям комиссии. 04.07 1923 г. при утверждении резолюций июньского пленума ЦК 1923 г. Политбюро приняло важное постановление: “Считая, что в некоторых организациях антирелигиозная пропаганда приняла нежелательный характер (массовое закрытие церквей и т.п., агитация за празднование понедельника и т. д.) — поручить Политбюро срочно разослать организациям соответствующий циркуляр” (№ 12-44). Важная деталь: постановление это принималось по докладу Л. Б. Каменева.

Границы маневра были, таким образом, в основном очерчены. Осуждались “перегибы на местах”, якобы вызванные “недопониманием” линии партии. То, что к грубому насилию военно-чекистскими методами призывала сама партия и та же АРК, и упоминать было нельзя. Было признано, что в огромной религиозной стране трудно сразу переделать массовое сознание такими методами, и предлагались методы более гибкие, долговременные. Отступление предполагалось при этом минимальное: разрешить открыть те церкви, верующие коих осмелятся просить об этом после года террора, но итогов изъятия церковных ценностей отнюдь не пересматривать. Продолжались и репрессии против “контрреволюционного” тихоновского духовенства. Переход от тактики Троцкого уничтожения церкви одним махом к более затяжной борьбе с несколько меньшим применением насилия был связан и с изменением внутрипартийной обстановки: “штурм” 1922 года возглавляли Троцкий, Ленин и Сталин, а маневр 1923-го — Каменев и Сталин.

Политбюро поручило первый набросок циркуляра об этой корректировке курса составить Антирелигиозной комиссии, и та выполнила это задание в том же июле 1923 г. (№ 12-48, 12-53). В составлении текста этого проекта циркуляра принимал активное участие член АРК сотрудник М. И. Калинина П. Г. Смидович. Здесь приводится весьма интересная для историка сводка незаконных методов, применявшихся властями для закрытия церквей — политические обвинения, неисполнение общиной административных распоряжений, просрочка арендных платежей, а также изобретенных местными властями вопреки инструкциям дополнительных поборов. Документ строго запрещает применять подобные приемы и излагает законные поводы для закрытия церквей и других молитвенных помещений. Нельзя не заметить, что все перечисленные в документе методы, как законные, так и не вполне, впоследствии, на других этапах церковной политики партии, будут применяться властями с немалым размахом.

Переданный П. Г. Смидовичем И. В. Сталину проект циркуляра ЦК перед его одобрением на заседании Политбюро прошел существенную правку (скорее всего — с непосредственным участием генсека). Он был значительно сокращен и стал более жестким. Вместо перечисления незаконных методов местных властей при закрытии церквей появились четкие формулировки постановляющей части документа: “...воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений и синагог”,— с указанием этих методов. В констатирующей части наряду с приведенными АРК примерами административного насилия по отношению к общинам РПЦ и сектантов появится раздел о столь же неправильном закрытии синагог. Дело № 12 фонда Политбюро позволяет проследить источник этого текста. Им явилась большая жалоба старост и прихожан синагог Москвы, Минска и Харькова на закрытие синагог в ряде городов страны и на оскорбительное поведение еврейских комсомольцев и “Евсекций” по отношению. к верующим евреям (№ 12—49). Это письмо, направленное в СНК СССР, попало к Л. Б. Каменеву, было им тщательно проработано и затем учтено И. В. Сталиным при окончательной доработке циркулярного письма ЦК РКП(б) № 30 от 16.08 1923 г. “Об отношении к религиозным организациям” (№ 12-56).

Этот циркуляр, одобренный ПБ (№ 12—55) и подписанный Сталиным, в конце констатирующей части содержал следующее четкое осуждение “местных перегибщиков”: “Эти организации и органы власти, видимо, не понимают, что своими грубыми, безтактными действиями против верующих, представляющих громадное большинство населения, они наносят неисчислимый вред советской власти, грозят сорвать достижения партии в области разложения церкви и рискуют сыграть на руку контрреволюции”. Сегодня стоит вспомнить, что и партия, и ее генсек уже через несколько лет забудут об этой чеканной дефиниции — забудут вплоть до испытаний Великой Отечественной войны.

И вовсе не случайно Сталин закончил циркуляр № 30 предупреждением прямо противоположного по сравнению с процитированным характера: ЦК предостерегает, что все вышесказанное не должно “ни в какой мере ослабить бдительность наших организаций в смысле тщательного наблюдения за тем, чтобы церковь и религиозные общества не обратили религию в орудие контр-революции”.

В связи с этим циркуляром в деле № 12 находятся еще несколько документов 1923-1924 гг. о “местных перегибах” по отношению к верующим (№ 12-58, 12-67, 12-68, 12-69 12-74).

Никоим образом не следует преувеличивать значение этого недолгого тактического маневра для судеб церкви и религии. Продолжались, хотя и в несколько смягченной форме, репрессии — недаром патриарх вынужден будет несколько раз просить избавить от репрессий неповинных иерархов и клириков (№ П-177, П-178). Отчеты и другие материалы СО ГПУ и Информотдела ГПУ свидетельствуют, что карательные органы продолжали использовать насилие, поддерживая обновленцев против “тихоновцев” (№ П-170, П-182, П-183, П-185). Не остановило циркулярное письмо № 30 и закрытия церквей, других “перегибов”. О неисполнении этого письма на местах, приводящем к “ежедневным обращениям во ВЦИК” верующих, писал М. И. Калинин И. В. Сталину уже в июле 1924 г. (№ 12-69).

Вся эта история с маневрами 1923 г. в провозглашаемой партией антирелигиозной политике в чем-то сходна с известным сталинским ходом в политике коллективизации, отраженном в статье “Головокружение от успехов”. В обоих случаях — дезавуирование предыдущей линии партии как “перегибов” местного руководства. В обоих случаях — фактическое возвращение в несколько иных формах к якобы осужденной политике, продолжение движения к ранее намеченной главной цели.

Издаваемый комплекс четырех дел фонда Политбюро АПРФ содержит сведения и о некоторых других сторонах антирелигиозной политики, вырабатывавшейся высшим штабом партии при участии ОГПУ, АРК и иных “приводных ремней”. Мы кратко упомянем здесь лишь о надзоре ПБ за выработкой юридических оснований для существования религиозных организаций в стране, и в частности — православных и католических общин.

Законодательство лета и осени 1922 г. жестко вводило принцип обязательной регистрации любых “обществ, союзов и объединений” (включая религиозные общины) в Народном Комиссариате Внутренних Дел и его местных органах, которым теперь принадлежало безусловное право разрешать или запрещать существование таких общин (декрет ВЦИК от 12.07 1922 г. — СУ. 1922 г. № 40. Ст. 477; постановление ВЦИК и СНК от 03.08 1922 г. — СУ. 1922 г. № 49. Ст. 622; инструкция ВЦИК от 10.08 1922 г. — СУ. 1922 г. № 49. Ст. 623). При регистрации было обязательно представление полных сведений (включая партийную принадлежность) о каждом из членов общины, устава общества и целого ряда других документов. Предусматривался отказ от регистрации, “если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоречат Конституции РСФСР и ее законам”. Эта понятная статья на деле оставляла большой простор для произвола властей. “Разрешительный” принцип станет основой всего последующего советского законодательства в этой сфере.

В 1923-1924 гг. продолжалось создание юридической базы существования религиозных объединений. Это, конечно, свидетельствовало о некоторой стабилизации, частичном отходе от курса на скорейший разгром церкви. В инструкциях о православных и католических религиозных организациях, обсуждавшихся в НКЮ и АРК и принятых Политбюро, было даже некоторое смягчение правил 1922 г. — например, отменено требование предъявлять при регистрации устав религиозной организации (№ 12-65). При этом, конечно, сохранялся контроль карательных органов за чисто религиозным характером деятельности регистрируемых. Инструкция о регистрации православных религиозных обществ, подготовленная АРК, одобренная Красиковым и Курским и дополнительно рассмотренная Каменевым, была в окончательном виде утверждена Политбюро 26.02 1924 г. (№ 12-66).

Несколько сложнее обстояло дело с католическими общинами страны. Центр католической церкви находился вне границ России и СССР, вне пределов досягаемости ГПУ. К тому же в l922 г. и позднее советское правительство возлагало определенные надежды на помощь Ватикана в международных делах. А тут приходилось отвечать на острые протесты Ватикана в связи с изъятием ценностей из костелов, столкновениями с верующими 1 католиками в Могилеве, Витебске, Гомеле и других местах, с 1 делом Цепляка и Будкевича. Документы НКЮ и НКИД в связи с подготовкой одного из таких ответов в начале июля 1923 г. публикуются в деле № 12 (№ 12-45, 12-46). Сам ответ вполне обычен для всех советских документов такого рода: твердить в годы религиозных репрессий, что никаких таких репрессий нет и в помине. В споре вокруг соответствующих статей УК РСФСР при этом НКЮ старается скрыть как раз расстрельные их части (см. комм. 27 к д.12).

Но все же стремление советских властей в 1923-1924 гг. найти некий компромисс, дающий базу для легального существования католических общин в стране, увенчалось определенным успехом. Пришлось решить две трудные проблемы. Обряд католической конфирмации требовал обучения подростков основам веры. Это стало бы невозможным в случае победы тенденции к полному запрету группового преподавания любого вероучения. При пересмотре в 1923 г. ряда статей УК РСФСР такую статью чуть было не внесли в кодекс. Но направленный 02.07

1923 г. наркому юстиции Курскому резкий протест Каменева и Сталина предотвратил принятие этих поправок (№ 12-41). Разрешение такого изучения не могло быть привилегией одной веры, пришлось вскоре разрешать и мусульманские школы (№ 12-61). Вопрос о православных школах Политбюро, понятно, не ставило, и общее законодательное разрешение сочеталось здесь с реальной политикой поддержки обновленцев и преследований РПЦ.

Другим затруднением при легализации католических общин была проблема контроля властей страны над действиями ватиканского церковного центра. Речь шла о назначении Ватиканом иерархов и клириков в католические приходы страны, рассылке папских булл, энциклик, распоряжений и т. д. Антирелигиозная комиссия вместе с руководителями НКИД долго вырабатывала компромисс по этим проблемам (№ 12-51). И лишь 11.12

1924 г. Политбюро утвердит два основных юридических документа — Статут католического вероучения в СССР и Основные положения о католическом вероучении в СССР (№ 12—79, 12-80). Ватикан сохранял право назначения служителей культа, но каждый раз лишь с разрешения НКИД по каждой кандидатуре. Советское правительство сохраняло право отвода, в том числе и по политическим соображениям. Любые папские послания, буллы и т. д. распространяются на территории страны лишь с разрешения советской власти; все сношения высших католических иерархов страны с Ватиканом идут лишь через НКИД.

Этими документами завершаются материалы дела 12 фонда Политбюро. В публикуемых четырех делах фонда ПБ не нашла никакого отражения та трудная борьба, которую после своего освобождения вел патриарх Тихон за сплочение приходов и епархий РПЦ, за легализацию высшего церковного управления, за ослабление репрессий, против планов раскола и уничтожения Церкви. Значительная часть этих материалов опубликована ныне в “Актах Святейшего Патриарха Тихона...”, некоторые новые документы публикуются нами в приложении. Так, 20.11 1923 г. патриарх Тихон обратился “в отдел культов Н.К.Ю.” к П. А. Красикову с ходатайством об освобождении архиепископа Иллариона Троицкого, своего “ближайшего помощника по управлению Московской православной епархией”, арестованного в ночь на 16.11 1923 г., и об отмене высылки другого своего помощника (и преемника!) архиепископа Петра Полянского (№ П—167).

А 23.11 1923 г. со своими предложениями о легализации органов церковного управления при патриархе Тихоне обращается во ВЦИК к П. Г. Смидовичу председатель Московского епархиального управления протоиерей Василий Виноградов (№ П-169).

21.03 1924 г. Президиум ВЦИК вынес постановление “О прекращении дела по обвинению гр. Белавина В. И.” и его подельников (№ П-174). Изобретенное АРК состояние “бесконечного следствия” закончилось, с этим отпадали и без того шаткие резоны властей не регистрировать органы центрального управления РПЦ. И уже 12.04 1924 г. патриарх обратился с развернутым заявлением к М. И. Калинину (после личного свидания с ним 09.04), а вскоре и к А. И. Рыкову. В этих заявлениях (№ П-177) патриарх подробно, со ссылками на советское законодательство, на Конституцию доказывает полную законность и необходимость своего требования о легализации высших и епархиальных органов управления РПЦ, отводя при этом возражения НКЮ. Одновременно патриарх требует прекращения практики внесудебных репрессий по отношению к назначенным им епархиальным архиереям, их высылки и ссылки. Патриарх прилагает к заявлению список 25 таких архиереев, ходатайствуя об их возвращении (№ П-178). Патриарх протестует также против незаконных дополнительных налогов с храмов (№ П-179).

Усилия патриарха по легализации органов центрального управления дали результат. 21.05 1924 г. нарком юстиции Д. И. Курский, ознакомившись с заявлением главы Церкви, в ответ на запрос А. И. Рыкова в принципе согласился с требованием патриарха (№ П-180, П-181). В тот же самый день патриарх, заседая с Синодом в Донском монастыре, постановил оформить образование Священного Синода и Высшего Церковного Совета в соответствии с “положением, установленным Поместным Собором 1917-1918 гг.” и перечислил персональный состав обоих органов ^{[ 66 ]}. Постановление это было опубликовано в “Известиях”. Так завершилась на этом этапе долгая борьба патриарха за легализацию Русской Православной Церкви, ее органов управления, ее иерархии, объявленной вне закона московским трибуналом в приговоре от 05.05 1922 г.

Святейший сознавал, что впереди могут быть новые попытки властей так или иначе покончить с патриаршей Церковью и что самые удобные возможности этого создаст обстановка вступления на патриарший престол следующего предстоятеля Церкви. Поэтому в соответствии с правом и обязанностью, коими его наделил Поместный Собор 1917-1918 гг., он в 1923-1925 гг. сделал два тайных распоряжения о преемственности патриарших прав и обязанностей. По первому из этих распоряжений от 23.11 1923 г. патриарх Тихон назначал в случае его “ареста, осуждения гражданскаго, насильственнаго удаления от дел управления или кончины” своим преемником до канонически и свободно созванного Собора — митрополита Агафангела Преображенского, а в случае его отказа или устранения — митрополита Кирилла Смирнова (№ П-168). По второму распоряжению от 07.01 1925 г. предполагался следующий порядок преемственности: митрополит Кирилл Смирнов, митрополит Агафангел Преображенский, митрополит Петр Полянский (№ П-184). Как известно, именно этому последнему было суждено с апреля по декабрь 1925 г. управлять Русской Православной Церковью и заплатить за это двенадцатью последующими годами неволи и расстрелом 10 октября 1937 г.

Ощущение непрочности своей судьбы и ожидание новых потрясений для церкви не обманули патриарха. Мы впервые публикуем документы о том, что 21.03 1925 г., совсем незадолго до кончины патриарха-великомученика, ОГПУ начало заводить на него новое дело. Поводом на сей раз послужила передача из окружения патриарха за рубеж списков репрессированных иерархов Русской Православной Церкви. В тот день следователь СО ГПУ, помощник Е. А. Тучкова М. Д. Соловьев допрашивал патриарха об этих списках (появившихся в зарубежной прессе), об управлении православными приходами в Америке, об отношении к готовившемуся “восьмому вселенскому” Собору (№ П-186). В тот же день Соловьев начал оформлять постановление о привлечении патриарха к ответственности по ст. 73 УК РСФСР за составление этих списков с “целью дискредитировать Сов[в]ласть”. Документ не был оформлен до конца — не заполнены графы об избранной мере пресечения и о сообщении этого постановления обвиняемому и прокурору. Но подпись следователя на документе уже стоит (№ П-187). Известные ныне материалы ПБ и АРК не содержат сведений о предварительном согласовании этой акции, Тучкову предстояло еще ее “пробивать”. Но смерть избавила патриарха от новых инициатив чекистов.

Посвященное патриарху Тихону дело фонда Политбюро (д. 25) завершается документами, связанными с его кончиной 7 апреля 1925 г. Принципиально новых сведений они не содержат. Следует отметить разве что сам факт принятия Политбюро особого секретного решения в связи со смертью патриарха Тихона. В деле помещено известное послание патриарха об отношении к существующей государственной власти, подписанное им в день смерти. Экземпляр этот примечателен тем, что текст документа дан здесь в странной “антицерковной” редакции РОСТА; так, в строке “Господа и Спаса нашего Иисуса Христа” слова написаны сплошь со строчных букв, но зато “Советская Власть” — с заглавных (№ 25-41). Члены Политбюро узнали о смерти патриарха из записки начальника Секретного отдела ОГПУ Т. Д. Дерибаса помощнику И. В. Сталина Л. 3. Мехлису. Ранее не известных фактов эта записка не содержала. Дерибас выражал пожелание, чтобы газеты ограничились самым кратким сообщением об этом событии, указав лишь, кто лечил патриарха, от какой болезни и в чьем присутствии он умер (№ 25-42). Мехлис составил в соответствии с этим пожеланием текст постановления ПБ с инструкцией газетам. 08.04 1925 г. Политбюро опросом своих членов приняло это постановление (№ 25—43), и граждане России и мира смогли на следующий день вполне законно узнать о кончине главы Русской Православной Церкви.

А канцеляристы Политбюро могли теперь отправить дело № 25 на полку секретного архива в логичном, законченном виде ^{[ 67 ]}.