Geum.ru

Архивы кремля политбюро и церковь 1922-1925 гг

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14
[ 4 ]

В коротком этом тексте примечательно многое. Здесь и категорическая невозможность поступиться важнейшим партийным принципом о непримиримости, враждебности коммунизма и любой формы религии (сегодняшних шествий своих наследников-партийцев с иконами и свечами железный Феликс в самом страшном сне представить не мог). Здесь и четкая формулировка цели любых контактов “с попами” — развал и разложение церкви. Так в канун полных драматическими поворотами событий 1922-1924 гг. первый чекист страны четко формулирует генеральную цель политики партии в отношении церкви, остающуюся неизменной при всех спорах и колебаниях, связанных с выработкой конкретных методов. Очень показательно, наконец, что Дзержинский без тени сомнения распространяет партийную позицию и на советские органы власти как вещь само собой разумеющуюся, отвергая возможное прикрытие советскими структурами действительной партийной линии. Эта позиция Дзержинского вскоре будет поправлена Троцким.

Но пока идут эти примечательные споры, церковь, получив разрешение на участие в помощи голодающим под руководством советского органа (Помгола), усиливает необходимую легальную практическую работу. 14 февраля 1922 г. публикуется новое воззвание патриарха Тихона. Оно составлено 6 февраля, как только патриарх получил утвержденное Помголом “Положение о возможном участии духовенства и церковных общин в деле оказания помощи голодающим”. Но еще несколько дорогих дней было потеряно, пока ЦК Помгола рассматривал непростую проблему — может ли советская власть ради помощи голодающим допустить легальное появление в печати документа, написанного главой церкви. ВЦИК, куда патриарх обратился за соответствующим разрешением, не осмелился самостоятельно принять таковое. Текст заявления патриарха Тихона с сопроводительными документами был отправлен (в подлиннике) из ВЦИК в Политбюро. Последнее на своем заседании 9 февраля рассмотрело этот текст, одобрило его и разрешило публикацию (№ П-8). Лишь после этого 11 февраля соответствующее решение было проведено и через ЦК Помгола. После этой двойной проверки воззвание публикуется в 10-й типографии МСНХ в виде листовки. На сохранившемся экземпляре этой листовки типографски воспроизведены как решение ЦК Помгола, так и делопроизводственная помета о том, что вопрос этот был решен на самом высоком уровне, в Политбюро. (Подобные обстоятельства партия предпочитала скрывать. Напомним также, что вскоре, в марте — мае 1922 г., в судебно-следственных материалах по делам духовенства и верующих текст этого воззвания станет рассматриваться как инкриминирующий материал из-за расхождения позиции патриарха и авторов декрета от 23 февраля 1922 г.)

Патриарх писал в своем воззвании от 6 февраля:

“Мы вторично обращаемся ко всем, кому близки и дороги заветы Христа, с горячею мольбою об облегчении ужасного состояния голодающих. Вы, православные христиане, откликнулись своими пожертвованиями на голодающих на первый наш призыв. Бедствие голода разрослось до крайней степени. Протяните же руки свои на помощь голодающим братьям и сестрам и не жалейте для них ничего, деля с ними и кусок хлеба и одежду по заветам Христа” (№ П—5).

Глава церкви не только призывал прихожан к благотворительным пожертвованиям, но и разрешал духовенству и приходским советам передачу в пользу голодающих церковной утвари и имущества, “не имеющих богослужебного употребления (подвески, в виде колец, цепей, браслет, ожерелье и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом)”. Хотя по советскому закону все это с января 1918 г. церкви уже и не принадлежало, на деле слово патриарха имело тут решающее значение.

Казалось, долгожданная основа совместной борьбы властей и церкви со страшным бедствием наконец создана. Однако пройдет совсем немного дней — и власти поспешат разрушить эту основу. Этот новый (относительно только новый, конечно) поворот в партийной политике будет оформлен документом за подписью того человека, который в тогдашнем руководстве менее всего его желал. Но председатель ВЦИК, кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) М. И. Калинин послушно подчинился партийной дисциплине, крайне затруднив тем самым положение тех, кто сегодня хотел бы преувеличить реальное значение индивидуальных мнений в монолите партийного единства.

Речь идет, понятно, о чреватом столькими расстрельными приговорами декрете ВЦИК от 23 февраля 1922 г. — главном партийном инструменте широкой кампании тех лет по разгрому религии вообще, Русской Православной Церкви в особенности [ 5 ]. (Мы указали традиционную датировку этого документа по дате, указанной при его публикации в “Известиях”; иногда в делах того времени встречается и его наименование по дате принятия ВЦИК — 16 февраля.)

Этим декретом центр тяжести решительно переносился с церковного участия на насильственное изъятие властью церковных ценностей. На деле главным неизбежно становилось не спасение жизней голодающих, а ускоренная ликвидация церкви как таковой.

Декрет ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. был отнюдь не первым в ряду советских мер по экспроприации, наоборот — он базировался на уже накопленном новой властью солидном опыте. С самого начала своей деятельности большевистское правительство проявляло немалую энергию в деле изъятия собственности и сокровищ “старого мира”, хотя это рвение вовсе не означало сколько-нибудь разумного использования захваченного в интересах достижения провозглашенных целей. Оптимизацией этого дела не раз занималось Политбюро [ 6 ], входя подчас в мельчайшие детали, иной раз вполне криминального свойства.

Очень характерна в этом отношении одна из записок в Политбюро наркома внешней торговли Л. Б. Красина. Почтенный Леонид Борисович, выполняя волю партии и правительства, должен был тогда организовывать весьма деликатного свойства операции по нелегальной реализации за рубежом экспроприированных драгоценностей. Он лучше многих членов Политбюро видел, пребывая в Западной Европе, многочисленные нелепости в диктуемых Политбюро принципах постановки этого дела, критиковал явно завышенные представления Троцкого о размерах возможной прибыли от тайной продажи экспроприированного. Если внутри страны большевики, захватив власть, смогли, наконец, беспрепятственно насытить свою давнюю страсть к “эксам”, то за пределами России приходилось считаться с законодательной ответственностью за сбыт похищенного, за подпольный ввоз драгоценностей, с судебными исками бывших владельцев. К тому же, как видно из сдержанной критики Красина (получавшего время от времени выволочки от Политбюро) [ 7 ], реализация товара часто поручалась отбывающим за рубеж посланцам Коминтерна. Между строк читается — выручка тратилась на “мировую революцию”. Красин же предлагал сосредоточить все дело продажи в Наркомате внешней торговли, т. е. в советском правительстве.

В записке с грифом “Совершенно секретно (подлежит уничтожению)”, озаглавленной “Организация продажи драгоценностей заграницей”, Красин писал:

“Сейчас это дело стоит ниже всякой критики. Обыкновенно этот товар попадает в руки товарищей из Коминтерна, что абсолютная бессмыслица, так как людям являющимся в данную страну по большей части нелегально и для работы с такого рода торговлей ничего общего не имеющей, поручается продажа товара, на котором при современных условиях свободно могут проваливаться даже легальные профессиональные торговцы.

В лучшем случае продажа ведется по диллетантски через случайных знакомых и по ценам значительно ниже тех, которые могли бы быть выручены при более деловой постановке сбыта.

Для продажи более крупных партий, подбираемых сейчас Гохраном эти архаические методы уже совершенно недопустимы и опасны” [ 8 ].

Красин предлагал, чтобы вывозом и продажей драгоценностей занимался только Внешторг, удовлетворявший бы из выручки за проданное “валютные требования Коминтерна”. Призывая покончить с опасной и малодоходной “продажей из под полы”, Красин не предлагал и не мог предложить полностью легальной схемы действий. Это относилось как к перевозу, так и к реализации ценностей:

“Драгоценности (по его проекту.— Я.Л.) перевозятся заграницу Внешторгом через надежных курьеров Коминдела или ответственных работников не подвергающихся пограничным осмотрам и хранятся при соответствующих миссиях”.

“Продажа ведется отдельными сравнительно некрупными партиями через своих ювелиров и продавцов находящихся заграницей под нашим контролем и за ответственностью Внешторга.

Эти продавцы и ювелиры не состоят в какой либо оффициальной связи с нашими миссиями, а работают как частные скупщики. Связь устанавливается негласная [...] Имена лиц сообщаются Председателю Особого Отдела В. Ч. К. и дальнейшему сообщению кому либо не подлежат” [ 9 ].

14 февраля 1921 г., когда Политбюро рассматривало предложения Красина “о способах реализации бриллиантов”, непростой этот вопрос было постановлено “передать на разрешение Оргбюро”. 16 февраля 1921 г. Политбюро вернулось к данному делу и приняло предложение Красина о сосредоточении всей продажи драгоценностей за границей исключительно во Внешторге, поручив Красину конкретную “постановку дела” [ 10 ]. Политбюро и в дальнейшем будет неоднократно возвращаться к трудноразрешимой задаче создания полулегальной сети для нелегальной торговли драгоценностями; по предложениям Ленина и Троцкого Политбюро будет всячески торопить Красина с реализацией ценностей, дважды “ставить ему на вид”, настоятельно требовать от него “большей энергии в проведении этого неотложного дела”. Троцкий и Красин будут разрабатывать (уже в мае 1922 г.) планы создания “французско-бельгийско-армянского синдиката” для этой торговли [ 11 ]. Однако, как известно, обеспечение высоких цен при распродаже старой России окажется непосильным для большевиков и много позднее, в годы первой пятилетки.

История организации этой распродажи крайне запутана и еще ждет своего исследователя, хотя первые шаги здесь уже сделаны [ 12 ]. Теперь необходимо будет детально сопоставить материалы фонда Политбюро АПРФ, свидетельствующие о неустанной заботе боевого штаба партии о скорейшем сбыте экспроприированного, с секретными документами многих других фондов и архивов. Правда, в столь деликатном деле далеко не все документировалось для вечного хранения.

В 1922 г. Политбюро одну за другой создавало различные комиссии и тройки по сбору и реализации ценностей. Компетенция таких комиссий зачастую перекрещивалась, они дублировали друг друга, меняли состав, а иногда и названия. Мы не ставим сейчас задачу в сколько-нибудь полной мере отразить историю их деятельности, тем более что последняя имела лишь частичное отношение к кампании 1922 г. по изъятию ценностей у церкви. От Политбюро работу всех этих комиссий как правило курировал Троцкий, независимо от того, входил ли он формально в их состав.

В деле 12 фонда Политбюро АПРФ отражено руководство высшего партийного органа работой двух таких комиссий. В те дни, когда неспешно решался вопрос о возможности допуска духовенства к сбору средств для голодающих, Политбюро приняло постановление от 12 января 1922 г. (протокол № 89, п. 28) [ 13 ] о создании в Москве и Петрограде особых фондов предметов роскоши для продажи за рубежом. Для руководства этим делом создавалась особая комиссия из членов Политбюро Зиновьева, Каменева, Троцкого (с правом замены соответственно Беном, Арутюнянцом, Лежавой).

Хотя в этом постановлении говорилось кратко о “выделении” фонда (т. е., следовало понимать, из уже собранного), когда Политбюро опять вернулось к этому вопросу на заседаниях 20 и 26 января, оказалось, что речь идет о новом “сборе предметов роскоши”, причем находящихся “вне соответственных государственных хранилищ (музеи, дворцы, монастыри и проч.)”. К причинам причисления монастырей к “учреждениям Гохран” вернемся несколько ниже, а сейчас подчеркнем, что эти предложения Троцкого (принятые с небольшими поправками 26 января) предусматривали, что в создаваемые фонды для экспорта не войдут золото, серебро и бриллианты (после изъятия их следовало сдавать в Гохран), а также обнаруженные предметы музейного хранения, кои должны были передаваться в государственные музеи. Но одновременно давалось “поручение” Президиуму ВЦИК (!) особо “обсудить вопрос о возможности продажи предметов роскоши, богатой одежды и проч., имеющихся в музеях и других государственных хранилищах, специально для помощи голодающим” [ 14 ]. Напомним, что в число “других” попадали и монастыри.

В первоначальном проекте постановления Политбюро, составленном от имени только что созданной комиссии Л. Д. Троцким, предлагалось особо определить позднее, на что именно пойдут (кроме помощи голодающим) “вырученные суммы от продажи предметов роскоши” из создаваемых в Москве и Петрограде фондов. Но из окончательного текста постановления этот пункт о целях очередного изъятия было решено вообще исключить и цели эти никак не определять [ 15 ].

Однако наряду с этим в документах упоминается “комиссия по изъятию ценностей” (или “по учету, изъятию и сосредоточению ценностей” — уникальный вклад в русскую стилистику); комиссия эта во главе с Троцким осуществляла руководство экспроприацией ценностей у самых разных социальных групп населения, отнюдь не ограничиваясь столицами и не обделяя своим вниманием драгоценные металлы и камни. Эта комиссия Троцкого интенсивно работала еще до начала кампании по изъятию церковных ценностей, видимо — со средины ноября, но в дальнейшем деятельность обеих комиссий тесно переплетается. Среди главных задач второй комиссии было стягивание в Гохран реквизированных ценностей независимо от места их временного (после реквизиции) хранения. Троцкий получал новый титул “Особоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению ценностей”. В этом своем качестве он телеграммой от 12 января 1922 г. за № 389/д распорядился о создании в губерниях особых троек, руководящих всем делом “сосредоточения” ценностей. Согласно утвержденной 23 января 1922 г. инструкции, эти местные органы должны были обследовать все хранилища — склады ЧК, музеи, губфинотделы, закрытые ранее монастыри и церкви. Главным помощником Троцкого в этой комиссии (как и позднее в изъятии церковных ценностей) был его выдвиженец по Реввоенсовету Георгий Дмитриевич Базилевич, боевой командир, руководивший одно время снабжением Красной Армии. В документах первой половины 1922 г. он подписывался “Замособоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению ценностей”.

30 января 1922 г. Троцкий, посылая Ленину доклад Базилевича о ходе всего “сосредоточения” ценностей, подчеркивал, что эта деятельность “не затрагивает действующих церквей и вообще всех действующих религиозных учреждений и заведений. Изъятие ценностей из этих учреждений является особой задачей, которая ныне подготовляется политически с разных сторон” (на решение этой “особой задачи” и был направлен декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей от 16(23) февраля 1922 г.) [ 16 ].

На заседании 26 мая 1922 г. Политбюро приняло к сведению заявление Троцкого о завершении работы комиссии “по сосредоточению и учету ценностей”, которой он руководил “по поручению Политбюро и Совнаркома”; ликвидацию комиссии было решено “провести в советском порядке” [ 17 ]. Троцкий подчеркивал, что преемственность в этой работе будет соблюдена и впредь благодаря тому, что его “главный сотрудник и заместитель по сосредоточению ценностей” Базилевич по просьбе Наркомфина переходит в ведение этого учреждения [ 18 ].

Одновременно действует и особая комиссия по реализации изъятых ценностей. В деле № 12 имеется “протокол № 9 заседания комиссии по реализации ценностей” от 22 марта 1922 г. [ 19 ] На этом заседании присутствовали Троцкий, Красин, Фрумкин, Литвинов, Шейман, Туманов — люди, связанные с внешней политикой страны, и обсуждали они проблемы создания “синдиката по реализации ценностей” за рубежом .

Пленум ЦК РКП(б), обсудив доклад Троцкого “о кампании по извлечению ценностей”, был обеспокоен тем, как обеспечить “максимальное ускорение реализации ценностей”. Метод был избран традиционный: накачка Красину и создание новой “комиссии по реализации ценностей” в составе Троцкого, Сокольникова и Красина (“с заменой тов. Фрумкиным”) [ 20 ]. Уже через два дня Политбюро специальным постановлением от 18 мая 1922 г. требовало от комиссии и персонально от Фрумкина “максимально ускорить опыт реализации” (протокол № 7, п. 4) [ 21 ].

На том же заседании пленума ЦК РКП(б), на котором была создана эта комиссия Фрумкина, была утверждена еще одна комиссия — в составе Сокольникова, Рыкова и Цюрупы. Этой комиссии поручалась наиважнейшая, заключительная операция всей технологической цепочки: изъятие — продажа — потребление. Комиссия должна была обеспечить передачу “Военному Ведомству” (Реввоенсовету) Троцкого 5% всех собранных ценностей. Детализируя эту директиву, Политбюро постановило 18 мая (приложение к п. 4 протокола № 7), что, не дожидаясь оценки всех “сосредоточенных” сокровищ, Реввоенсовет немедленно получит из их числа драгоценностей (какие-то вещи натурой) на 25 миллионов рублей (каких рублей, не указано, но из сопутствующих документов ясно, что речь идет о золотых). Позднее будет произведен окончательный перерасчет. Сумма эта “предназначена [...] на мобилизационные запасы, не облагается налогами и при определении военной сметы не учитывается” [ 22 ].

Все перечисленные комиссии занимались не специально церковными ценностями, а вообще всем “изъятым” и нуждающимся поэтому в “сосредоточении” и “учете”. Еще предстоит на всем массиве документов (включая материалы местных архивов) изучить, как после декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. соотносилась деятельность этих экспроприационных органов с работой комиссий, созданных специально для изъятия церковных ценностей в соответствии с декретом.

В связи с постоянными заботами Политбюро о реализации экспроприированного и о скорейшем выделении 5% драгоценностей для Реввоенсовета, среди документов Политбюро отложилось несколько свидетельств острого спора, возникшего в мае 1922 г. по вопросу о предварительной оценке всех изъятых ценностей между Троцким и Базилевичем с одной стороны и Красиным и Сокольниковым с другой. Если первые настаивали на цифре порядка 1 млрд золотых рублей, то вторые считали реалистичной сумму в десять раз меньшую [ 23 ]. Речь шла прежде всего об огромных ценностях русских государей, включая знаменитые коронационные регалии. Документы упоминают в этой связи “романовские ценности”, “романовское золото”. Учитывались ли при этом церковные ценности, изъятие которых было еще в самом разгаре,— неясно, скорее всего, нет. Но вряд ли такие детали тогда особенно волновали спорящих, ибо полученная к концу года сумма церковных ценностей не составляла и 1% от цифры, называвшейся Базилевичем и Троцким в мае. Из приведенных выше данных о предварительном исчислении 5% для Реввоенсовета видно, что Политбюро остановилось 18 мая в первом приближении на компромиссной общей оценке всего изъятого в 500 млн. золотых рублей.

В связи с этим спором появился и один из наиболее любопытных документов далекого от обыденности дела № 93 фонда Политбюро. Эксперты Гохрана “т.т. Фаберже [А. К.], Масеев, Бос, Франц” в письме от 19 мая 1922 г. на имя Базилевича сообщили о принципах произведенной ими “оценки драгоценностей бвш. Императорского Двора”. Они подчеркивали, что их оценка ни в коем случае не является завышенной, ибо в первую очередь бралась во внимание “действительная ценность камней”, их подбор, художественность выполнения и лишь затем — “их историческое значение”. Эксперты оценили в 375 млн. золотых рублей одни только коронационные регалии (большая и малая короны, скипетр, держава, цепь Андрея Первозванного, орден). Они подчеркивали, что даже при недопустимой оценке “как товар или лом” “этот сказочный подбор бриллиантов во главе с историческим камнем “Орлов” (описанный в целом ряде научных изысканий) и крупным шпинелем (каковый по своей величине первый в мире)” пойдет за огромные миллионы. Из документа следует, что А. И. Рыков уже интересовался “возможностью реализации коронационных ценностей на заграничном рынке” у Фаберже и акад. Ферсмана. Он получил ответ, что это “безусловно возможно при особо осторожном подходе к этой операции, не торопясь” [ 24 ].

Нельзя не отметить, завершая этот краткий обзор документов Политбюро об общем руководстве всеми изъятиями, что публикуемые материалы содержат интересное свидетельство об идейном обосновании Троцким необходимости крайней спешки при реализации за границей добычи партии и правительства. 23 марта 1922 г. Троцкий пишет Ленину, Красину и Молотову: “...для нас важнее получить в течение 22-23 г. за известную массу ценностей 50 миллионов, чем надеяться в 23-24 гг. получить 75 мил[лионов]”. Причину этой спешки Троцкий видит даже не в ужасах голода, а в близости победоносной мировой революции: “Наступление пролетарской революции в Европе, хотя бы в одной из больших стран, совершенно застопорит рынок ценностей: буржуазия начнет вывозить и продавать, рабочие станут конфисковывать и пр. и пр.” (№ П-57). Это одно из самых поразительных свидетельств готовности большевистских лидеров идти в разрушении своей страны до конца ради верности призраку перманентной мировой революции.