Geum.ru

Архивы кремля политбюро и церковь 1922-1925 гг

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

План этот основывался и на предыдущих поисках ЧК и ЦК подходящего церковного лидера, которого можно было бы использовать на жестких условиях (напоминаем опять о споре Дзержинского с Луначарским конца 1921 г.). Учитывалось при этом и известное внутрицерковное явление — движение за обновление церковной жизни, существовавшее в канонических рамках РПЦ еще в период великих реформ 1860-х годов, возродившееся в 1905 г. и отраженное в ряде решений Поместного Собора 1917-1918 гг. В 1922 г. представилось удобным повернуть некоторые лозунги и отдельных лидеров этого движения в направлении, угодном Лубянке и Старой площади, для решения стратегической партийной задачи раскола РПЦ. Троцкий приглядывался уже и к возможным руководителям раскола, готовым резко радикализовать обновленческие лозунги (даже независимо от того, были ли они обновленцами раньше). На роль главного архиерея выдвигался безместный епископ Антонин (Грановский), хотя предстояло еще решить, что выгоднее партии — иметь во главе своей церкви епископа старого поставления или объявить в рамках этой церкви “принципиальную” войну епископату.

Не вдаваясь в подобные детали, Троцкий 12.03 предложил в записке в Политбюро допустить “советское” духовенство в Помгол, доведя “блок с этой частью попов” до определенного сотрудничества с ними. “Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей” (№ П-32). Политбюро 13.03 превратило это предложение в директиву высшего органа страны (№ 23-5).

Параллельно начиналась организационная работа в Москве, а в Ростове-на-Дону практически одновременно с этим в марте — апреле конституируется под покровительством ГПУ местное “бюро для оказания противодействия епископской власти” (см. с. 77).

Сразу же после первых известий о массовом сопротивлении изъятию (11.03 в Ростове-на-Дону, с 17.03 в Смоленске и особенно 15.03 в Шуе) Ленин и Троцкий дают уже развернутые теоретические обоснования всей кампании. Собственно говоря, именно события в Шуе вызвали немедленную реакцию в Политбюро.

Мы публикуем значительный комплекс документов как об этой реакции, так и о самих событиях, включая материалы следствия и суда. Известие о кровопролитии в Шуе поступило в ЦК РКП(б) 18.03 в 11 ч 30 мин в виде шифротелеграммы Иваново-Вознесенского губисполкома, где упоминалось о 5 убитых и 15 раненых в результате столкновения войск с толпой (№ 23-13);

среди убитых назывался и один красноармеец, но потом выяснилось, что он был лишь избит толпой [ 32 ]. В ответ на расстрел толпы из пулеметов и винтовок забастовали рабочие двух фабрик. Из материалов о событиях в Шуе (как и о других столкновениях весны 1922 г.) виден несомненный стихийный характер происходящего [ 33) ].

Получив сообщение из Шуи, ЦК партии рассылает 19.03 на места шифротелеграмму за подписью Молотова о приостановке изъятия вплоть до особого распоряжения (№ 23—15). Позднее местные органы не раз будут ссылаться на эту шифротелеграмму, оправдываясь перед центром в медлительности проведения кампании. Но Ленин уже в тот же день 19.03 в своем известном письме принципиально осудит любое отступление или задержку, заметив, однако, что шифротелеграмма может стать неплохой маскировкой истинной решительности партии.

Ленинское письмо (написанное еще до получения уточнения о том, что среди красноармейцев убитых не было), как это заметил сразу же при сенсационной публикации его в 1970 г. Н. Струве в “Вестнике РСХД”, поражает своим жестким и решительным тоном. Подлинность его ныне, после рассекречивания всего комплекса д. 23 АПРФ, после обнаружения автографа пометы Молотова и еще двух экземпляров документа, сомнений не вызывает (№ 23-16). Эти страницы ленинского наследия десятилетиями являлись важнейшей тайной режима.

В секретнейшем письме Ленин с присущей ему четкостью и с полной откровенностью намечает к ближайшему заседанию Политбюро (20.03 — № 23-17, 23-18) план предстоящего сражения с классовым врагом. Ужасы голода в этом тексте обрисованы кратко и впечатляюще — но лишь как обстоятельство, способствующее осуществлению боевого плана партии. Четко и открыто называются две главные цели — а) разгром противника с широким применением расстрелов для его устрашения (“с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”) и б) получение средств, необходимых для осуществления внешне- и внутриполитических планов партии и ранее всего — для укрепления позиций в Генуе [ 34 ]. То есть главной задачей была отнюдь не помощь голодающим, как официально объявлено.

Характерно, что и в разгар НЭПа Ленин привычно рисует всю политическую проблему в категориях военных (и она уже в реальной политике неизбежно становится армейской!): “решающее сражение”, “решительное и беспощадное сражение”, “разбить неприятеля наголову”, “стратегическая ошибка” и т. д.

Одновременно ситуация оценивается с жестких классовых позиций, в ход идет соответствующая терминология: сопротивляющиеся политике партии в отношении церкви — это “черносотенное духовенство и реакционное городское мещанство” , а крестьянство в условиях голода очень даже удобно либо привлечь на свою сторону, либо, на худой конец, изолировать.

И конечно же, противник хорошо организован, все заранее спланировал и “совершенно обдуманно проводит свой план в жизнь” (будто не большевики, а церковники были авторами самой идеи о насильственном изъятии). Для доказательства тезиса о едином плане действий “церковной контрреволюции” (тезиса, который вскоре станет директивным для трибуналов), Ленин опирается на чекистскую интерпретацию событий в Петербурге и на “нелегальное воззвание патриарха Тихона”. В воззвании патриарха Тихона от 28.02 1922 г. (№ 23-1) призыва к вооруженному сопротивлению власти отнюдь не было, а в Петербурге митрополит Вениамин призывал верующих не к борьбе с властью, а к соглашению с ней (№ П-21). Но генеральная линия партии была прочерчена, расстояние от истмата до Верхтриба было преодолено единым натиском — и это один из главных заветов Ильича.

Обоснование благодетельности для страны и народа массовых казней духовенства было сделано не без ученой демонстрации макиавеллистских познаний: “Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели, пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей массы не вынесут”. (Насчет длительности Сталин, конечно, творчески развил потом бессмертное учение Макиавелли — Ленина.)

Переходя к конкретному плану разгрома неприятеля, Ленин напомнил о строгой конспирации, замене всюду на публике Троцкого Калининым, потребовал вопреки посланной шифротелеграмме активизировать усилия по изъятию (мудро заметив, что именно благодаря секретности телеграммы о ней враз узнают все) и, главное, потребовал самых энергичных и быстрых действий в Шуе — посылки туда особой комиссии ВЦИК с неограниченными полномочиями для ареста и расстрела по быстрому приговору “суда” нескольких десятков “представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии”. Предусматривалось распространение этой практики на “Москву и несколько других духовных центров”. Так были предопределены расстрельные приговоры 1922 г. (и многих следующих лет).

Наконец, Ленин потребовал созвать на предстоящем вскоре XI съезде партии, следующем после провозглашения всяческих послаблений НЭПа, конспиративное совещание “всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала”, чтобы внятнее донести до мест директиву о разгроме храмов (“в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей”) и о массовых расстрелах “реакционного духовенства и реакционной буржуазии”. И, конечно, предполагалось создание особой секретной комиссии Калинина (а реально — Троцкого) “без всякой публикации”, которая руководила бы “всеми операциями”.

Мысли Ленина перекликались со многим, что уже сделал или сделает в ближайшие дни Троцкий. Наряду с уже упомянутыми документами это немедленно становящиеся партийными директивами письма и инструкции Троцкого от 22.03, 23.03, 24.03, 26.03 (№ 23-23, 23-25, 25-1, 23-28). Мы находим здесь все те же идеи об энергичном проведении изъятия, об арестах и расстрелах. Огромное внимание уделяется агитационному обеспечению экспроприации — Троцкий не раз будет подстегивать печать, требовать “взять бешеный тон”, грозить газетам карами Политбюро за недостаточную, по его мнению, активность. 23.03 он предложит срочно ассигновать 1 млн. руб. для закупки хлеба и “широко оповестить об этом”. Газеты должны будут всячески пропагандировать официальные цели ведущейся якобы по инициативе трудящихся кампании — а отнюдь не реальные. В этих документах Троцкий все яснее начинает формулировать необходимость стимулирования партией и государством раскола церкви. В пропагандистских материалах печать, по указаниям Троцкого и Политбюро, должна изображать его как раскол между верхами (епископатом) и низами церкви, в реальной политике следует искать фигуры, опираясь на которые, негласно их поддерживая, можно будет свалить и разгромить всю церковную иерархию (вскоре начнут писать: “контрреволюционная организация, именуемая православной иерархией”). В письме в Политбюро 23.03 Троцкий называет фигуру для него здесь ключевую — епископа Антонина (Ленин темы раскола церкви в своем письме не касался).

Троцкий в эти дни настойчиво следит за тем, чтобы партия направляла все дело на выполнение именно этой реальной цели — разгрома церковной организации. 22.03 Политбюро, принимая очередные предложения Троцкого, внесло в них поправку Молотова, предложившего исключить из изъятия бедные церкви, “не имеющие сколько-нибудь значительных ценностей” (№ 23-23). На этом заседании Троцкий не присутствовал. Но уже на следующий день 23.03 он добился нового постановления Политбюро: поправка Молотова, продиктованная разумной осторожностью и официально провозглашенными целями изъятия, была решительно исключена из постановления ПБ (№ 23-24).

В наиболее развернутом виде позиция боевого штаба партии по церковной политике предстает в большой записке Троцкого, подготовленной им 30.03 к состоявшемуся в тот же день секретному совещанию делегатов XI съезда, созванному по предложению Ленина (№ 23-16, 23-29). Этой стороны работы съезда историко-партийная наука не затрагивала.

Записка Троцкого охватывает весь широкий спектр ключевых вопросов проблемы, начиная с теории классов, кончая практикой организации слежки и расправ. Главные мысли и даже формулировки ленинского письма от 19.03 присутствуют в этом тексте, но Троцкий внес и немало своего. Он начинает со всемирной истории церкви и создает следующую истматовскую схему. Переход к буржуазному обществу вызвал в европейской церкви Реформацию, являвшуюся приспособлением церкви к нуждам этого общества (для европейской контрреформации в схеме места нет, а секты — лишь предшественницы Реформации). В России церковь не прошла через стадию реформации, оставшись до 1917 г. феодально-крепостнической, а не буржуазной. Лишь теперь, в эпоху победившей пролетарской революции, в РПЦ медленно начинает формироваться буржуазное “сменовеховское” крыло (на деле такого “буржуазного крыла” в РПЦ не было, было нечто иное — движение разных слоев церкви и общества за определенное обновление, включившее и введение патриаршества, и расширение роли приходов). Завтра крыло это может стать опаснейшим врагом пролетарского государства. Но сегодня оно реально противостоит монархически-черносотенному крылу, возглавляемому патриархом. Поэтому именно сегодня следует, “не ангажируясь политически”, всячески поддержать “сменовеховских попов” против “черносотенных”, дать печатные органы, которые снабдят партию “неоценимым агитационным материалом” против “контрреволюционных иерархов”. В ходе кампании по изъятию следует разгромить этих последних “вечекистскими методами” и с помощью “сменовеховцев”. Это поможет подготовить условия для завтрашнего разгрома самих “сменовеховцев”, “советского духовенства”. Следует разрешить этим последним организоваться, провести собор против “монархистов” и сразу после собора, “не давая сменовеховским вождям очухаться”, разгромить и их, “превратить в выкидыш” буржуазную реформацию русской церкви. Уже сейчас, готовя этот второй разгром, следует заказать М. Н. Покровскому “программно-теоретическую брошюру”, чтобы “вооружить партию историко-теоретическим пониманием судеб православной церкви и ее взаимоотношений с государством, классами и пролетарской революцией”.

За всей этой высокой марксистской теорией следовало 6 четких практических директив партийным и советским руководителям на местах: провести широкую агиткампанию, расколоть духовенство, изъять ценности без какого-либо попустительства, “расправиться с черносотенными попами”, неофициально поддержать “сменовеховских”, но заставить их определиться и взять на учет; начать подготовку ко “второй кампании” по разгрому и этих последних.

Наряду с Лениным и Троцким с собственными инициативами по церковному вопросу выступала и Лубянка, претендовавшая, как мы помним, быть единственной организацией, имеющей право своими специфическими методами вести работу в церковной среде с целью ее разложения. В марте 1922 г. ГПУ обращалось в Политбюро по этим проблемам дважды — 8 и 20 числа (№ 23-2 и 23-21). В первом случае речь шла о решениях особого совещания в ГПУ под председательством Уншлихта и при участии Базилевича, Галкина и Медведя; документ приобщен к делам заседания ПБ от 13.03, решавшего проблемы изъятия. Участники совещания сформулировали целый ряд конкретных предложений о развертывании антирелигиозной агитации и пропаганды. Все они целиком находились в русле указаний Троцкого тех дней.

20 марта Уншлихт и Самсонов направили в Политбюро выдержанную в самых решительных тонах докладную записку. Обобщая свои источники информации, два высокопоставленных чекиста конструировали картину контрреволюционного заговора, который якобы осуществляли “патриарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов”. Формулировки 4 главных пунктов этой “крд” будут легко узнаваться позднее в обвиниловках и приговорах трибуналов. Неграмотно, но решительно главные чекисты заявили в конце записки: “ГПУ находит: 1) что арест синода и патриарха сейчас своевременно” и что следует немедленно собрать “духовный собор” “на предмет избрания нового синода и патриарха”, а всех попов, выступающих против изъятия, немедленно же сослать в голодные районы “как врагов народа” (№ 23-21).

Политбюро, рассмотрев это обращение ГПУ на заседании 22.03, по предложению Троцкого решило, не отвергая столь энергичных мер, несколько отсрочить их: “Арест Синода и патриарха признать необходимым, но не сейчас, а примерно через 10-15 дней”. Дни эти использовать для “бешеной” антицерковной агитации, организации первых судебных процессов над духовенством, а уже “после этого арестовать Синод” (№ 23-23). Напомним, что за три дня до этого Ленин советовал самого патриарха “не трогать”, ограничившись пока слежкой и еженедельными докладами в Политбюро Дзержинского и Уншлихта о всех его связях. Поэтому об аресте патриарха, как и о созыве собора, в этом постановлении ПБ не упоминалось. До обновленческого собора пройдет еще почти полтора года, дело это для Лубянки оказалось крайне хлопотным и пока ей пришлось ограничиться лишь созывом сравнительно небольшого учредительного собрания “советского” духовенства, активной подготовкой дальнейшего оформления раскольнической “советской” церкви “сменовеховцев”.

Завершив выработку идейно-теоретических основ кампании и дав соответствующие практические указания, Политбюро продолжало следить за их исполнением. Основная конкретная работа осуществлялась перечисленными выше специальными и общегосударственными органами, где действовали, как мы видели, наиболее доверенные лица партии и Лубянки. Отдельные важные вопросы по представлению тех или иных комиссий или членов ПБ (в первую очередь Троцкого) решались непосредственно на заседаниях Политбюро. По документам фонда Политбюро АПРФ (ф. 3) конца марта — мая 1922 г. можно судить о подобных решениях с целью интенсификации агитационной кампании и самого процесса изъятия, усиления ответственности губкомов партии за все это дело, борьбы с утаиванием или хищениями изымаемых ценностей, организации скорейшей их реализации за рубежом (№ 25-1, П-57, П-67, 23-33, 23-35, 23-37).

По мере развертывания работ по изъятию закономерно возникла опасность того, что, несмотря на все разъяснения на съездовском совещании 30.03 1922 г., непосредственные исполнители могут стихийно пытаться повернуть всю кампанию от ее тайной цели (разгром церкви) к официально декларируемой (помощь голодающим). Иначе говоря — станут заключать компромиссы с духовенством с целью мирного изъятия вместо провоцирования конфликтов. На местах подчас опасались ответственности за острые “экцесы” при изъятии, за пролитую кровь, за забастовки рабочих; боялись, что, как обычно, будут искать козлов отпущения среди местных функционеров. Публикуемые протоколы заседаний местных властей Шуи сразу же после конфликта хорошо это демонстрируют (№ П-43 — П-45).

Троцкий и его сотрудники в Центральной КИЦЦ первыми заметили такую опасность, и по приказанию ЦК из Москвы по губерниям рассылаются 1-2 апреля шифротелеграммы с требованием не обманываться внешней “лояльностью” духовенства, а сурово проводить изъятие всех без исключения ценностей, не останавливать его из-за предложений равноценной замены церковных предметов другими драгметаллами (что разрешено ВЦИК), а там, где было изъято не все, провести повторную конфискацию (№ 23-31, 23-36). Вскоре выработали разъяснение, что “равноценная” замена означает выкуп церковного предмета не равным по весу количеством того же драгметалла, а в 2-3 раза большим, так как следует учитывать и художественно-историческую ценность выкупаемого предмета. Это, конечно, не мешало, как свидетельствуют публикуемые документы Главмузея, изъятые предметы разрушать и пускать в переплавку (№ П-79).

Нет ничего удивительного, что и после Ростова-на-Дону и Шуи желанные эксцессы продолжали множиться. Вполне закономерно заданные сверху параметры кампании по мере ее распространения на все новые города и веси приводили повсеместно к острым проявлениям недовольства верующих и в ответ — к применению вооруженной силы, арестам, процессам в ревтрибуналах и расстрелам. В Петрограде и Владимире добились было мирного изъятия, но тут же местные чекистские и советские власти получили за это отчаянный нагоняй.

Хода изъятия на местах мы коснемся ниже, в связи с его отражением в таком массовом источнике, как секретные донесения и их обобщение в информсводках ГПУ. Сразу же заметим, однако, что точная, с цифровыми характеристиками картина и сопротивления, и репрессий по находящимся сейчас в нашем распоряжении источникам дана быть не может, необходимо их гораздо более полное выявление и рассекречивание как в центральных, так и в местных архивах. Два тематических дела фонда Политбюро (№ 23 и 24), относящиеся к кампании по изъятию ценностей и к репрессиям за сопротивление этому изъятию, касаются лишь нескольких серьезных столкновений и судебных процессов. Документы этих дел с разной степенью подробности упоминают о столкновениях толп верующих с изымателями, имевших место в Москве, Петрограде, Ростове-на-Дону, Калуге, в Смоленске, в котором 28-29.03 войска стреляли близ собора в толпу (1 убитый, 100 арестованных, 4 приговоренных к расстрелу). Дело № 24, целиком посвященное судебным процессам в связи с сопротивлением изъятию, содержит важные директивы Политбюро трибуналам и ВЦИК по процессам в Иваново-Вознесенске (Шуя), Москве, Минске (над польскими ксендзами) и Петрограде. В обвинительном заключении по делу патриарха Тихона упоминаются дела Верховного трибунала, его выездных сессий и губтрибуналов о беспорядках в связи с изъятием в Новгороде (2 дела), Иваново-Вознесенске (2 дела), Ростове-на-Дону (2 дела), Москве (2 дела), Петрограде, Туле, Витебске, Череповце, Чувашии, Рыбинске, Костроме, Астрахани, Гомеле, Ярославле, Екатеринбурге. В документах, публикуемых в приложении к настоящему изданию, упоминаются кроме этого процессы в Новочеркасске, Вятке, Царицыне. В то же время в информсводках ГПУ сообщается об арестах духовенства и верующих практически во всех губерниях; нужно думать, что наряду с показательными процессами немалая часть этих арестованных была репрессирована без суда и реальные размеры этой массовой акции сейчас вряд ли удастся адекватно восстановить по документам. Делопроизводство особой комиссии ЦК РКП(б) по руководству этими процессами пока не выявлено, степень сохранности и доступности фондов местных карательных органов неизвестна.

Тем не менее д. 24 фонда Политбюро АПРФ, как и ряд документов других центральных фондов, позволяют сделать некоторые наблюдения. Политбюро, дав упоминавшиеся выше общие директивы о беспощадных расправах, обязательных расстрельных приговорах на показательных процессах, время от времени возвращалось к оперативному руководству репрессиями на своих заседаниях. Для трех наиболее важных процессов — в Иваново-Вознесенске, Москве и Петрограде Политбюро не только давало предварительные (!) директивы трибуналам о приговоре, но и утверждало уже после вынесения приговора окончательное число расстреливаемых. Характерно, что на заседаниях Политбюро разговор шел именно о числах, фамилии если и были, то в прилагаемых к делу документах. (Вспомним о более поздних количественных “лимитах” на расстрел, спускаемых из Политбюро на места.)

Расстрел по тогдашним понятиям был делом срочным; вне всякой очереди передавались телеграммы из губерний о вынесенных расстрельных приговорах с запрашиванием санкций ВЦИК на приведение приговора в исполнение (вот такие либеральные времена). ВЦИК, хотя и обладал формальным правом помилования, обращался в случае подобных ходатайств за решением вопроса в Политбюро. Сохранились протоколы поименных опросов членов и кандидатов в члены ПБ об окончательном количестве расстреливаемых в связи с изъятием церковных ценностей в Шуе и Москве. Это позволяет узнать индивидуальные позиции членов реального правительства страны, фиксируемые при голосованиях опросом, но отсутствующие в обычных протоколах заседаний ПБ.

25.04 1922 г. выездная сессия Верховного трибунала, следуя прямой директиве Ленина и ПБ, приговорила в Иваново-Вознесенске к расстрелу за участие в шуйских беспорядках священников Павла Михайловича Светозарова, Ивана Степановича Рождественского и мирянина Петра Ивановича Языкова (№ П-109). Материалы дела (ГАРФ, ф. Р-1005, оп. 1с, д. 377) свидетельствуют о крайней спешке следствия и суда, многих вопиющих юридических ошибках — когда, например, П. И. Языкова путали с его братом, когда не учли многочисленные свидетельства прихожан о. Иоанна Рождественского о том, что он призывал верующих в церкви не противиться изъятию (один из таких документов, ходатайство сельского схода с. Палех за о, Иоанна, нарочито был на пару месяцев задержан в канцелярии и приобщен к делу лишь после его расстрела), не учли даже экспертизу местных чекистов о том, что о. Иоанн не имел отношения к распространению в Шуе воззвания патриарха Тихона от 28.02.

После приговора ВЦИК получил ряд ходатайств о помиловании трех осужденных на смертную казнь (в том числе и еще один документ из Палеха о своем священнике). Калинин распорядился отложить смертную казнь и обратился в Политбюро с просьбой “отменить решение Ревтрибунала” о расстреле. В краткой, небрежной записке Сталина об этой просьбе говорится о “двух попах”, о которых ходатайствовал Калинин, но возможно, что Президиум ВЦИК имел в виду всех трех приговоренных к расстрелу (№ 24-1).

Эта записка от 02.05 1922 г. призывает членов ПБ высказаться о предложении Калинина. Характерно, что, как показывает черновик записки, Сталин начал писать “Президиум [ВЦИК] предлагает...”, но зачеркнул первое слово и вместо этого написал “тов. Калинин предлагает”. Сталин счел, что предложение об отмене расстрела лучше представить исходящим не от Президиума ВЦИК, обладающего правом помилования, а от одного человека, кандидата в члены ПБ. Как показывают документы подобных опросов, голоса членов и кандидатов в члены ПБ подсчитывались вместе, т. е. формально, во всяком случае, голоса эти были равны. В результате голосования опросом, проведенного в тот же день, Ленин, Троцкий, Сталин и Молотов высказались против отмены смертного приговора, а Рыков, Томский и Каменев — за такую отмену (№ 24-2). При этом бросается в глаза, что голос Калинина за собственное предложение учтен не был. Если бы его учли, большинства голосов за расстрел не было бы. Президиум ВЦИК постановлением от 05.05 1922 г. смирился с этой сомнительной расстрельной арифметикой (№ П—121), и 10.05 приговор над тремя осужденными был приведен в исполнение (№ П-126).

Другое голосование опросом в Политбюро связано с известным московским “процессом 54-х” (26.04-8.05). Начавшееся в конце марта 1922 г. изъятие ценностей из московских храмов и монастырей привело к многочисленным попыткам москвичей спасти свои святыни. Мы публикуем ряд документальных свидетельств об этих событиях; все они, за одним исключением (№ П-75, листовка “Куда идет церковное золото”), составлены разных рангов руководителями кампании по изъятию и поэтому заведомо отражают точку зрения лишь одной стороны конфликта (голос самих москвичей, правда, хорошо слышен и в сделанном в Краснопресненском райкоме партии перечне вопросов, задаваемых рабочими на собраниях об изъятии, № П-68). Документы показывают, что при всей остроте конфликтов, разыгрывавшихся на московских улицах вокруг церковных зданий, ни единого плана, ни организации совместных действий у противников изъятия, вопреки утверждению приговора, не существовало. В стычках с обеих сторон были раненые, убитых не было. Тем не менее громкий показательный процесс, проходивший в здании Политехнического музея, завершился вынесением 11 смертных приговоров. К расстрелу были приговорены священники Александр Николаевич Заозерский, Александр Федорович Добролюбов, Христофор Алексеевич Надеждин, Василий Павлович Вишняков, Анатолий Петрович Орлов, Сергей Иванович Фрязинов, Василий Иванович Соколов [ 35) ], иеромонах Макарий Николаевич Телегин, гражданка Варвара Ивановна Брусилова (безработная), Сергей Федорович Тихомиров (мясник), Михаил Николаевич Роханов (крестьянин Витебской губ.) — № 24-6.

На сей раз шеф Москвы Л. Б. Каменев предложил сократить число расстреливаемых до двух. Сталин 08.05 1922 г. поставил это предложение на голосование опросом. Результаты его зафиксированы кратким машинописным документом; автографов голосовавших (как и в предыдущем случае) в деле № 24 и в черновых протоколах заседания ПБ нет. Согласно этому документу (№ 24-8), в результате опроса Ленин, Троцкий, Сталин и Зиновьев проголосовали против предложения Каменева, а Томский и Рыков — за него; голос самого Каменева опять не учтен. Предложение Каменева было отвергнуто.

Однако в черновом протоколе заседания ПБ от 11 мая, на котором утверждались итоги этого голосования опросом, сохранился документ, рисующий все дело в ином свете. Это записка Зиновьева на бланке Председателя ИККИ, в которой он сообщает о своем голосовании за предложение Каменева по этому вопросу [ 36 ]. На записке две рукописные даты: “8.V.22 г.” в начале текста и “9/V1922” в конце его; сейчас нам трудно категорически утверждать, являются ли они обе автографическими, или же первая принадлежит канцеляристу, относящему таким образом документ к опросу от 08.05. Но в любом случае это раньше утверждения 11.05 на ПБ итогов опроса (№ 24-12) и неясно, как в машинописной записи итогов опроса (№ 24-8) появилось утверждение, что Зиновьев голосовал против предложения Каменева, а не за него. При нормальном подсчете голосов предложение Каменева проходило бы — за него, кроме самого Каменева, были Зиновьев, Томский и Рыков против Ленина, Троцкого и Сталина.

Однако это было отнюдь не концом обсуждения вопроса в Политбюро. На том же заседании ПБ 11.05 1922 г., на котором столь странным образом были утверждены результаты этого опроса (пунктом 18 протокола № 6), вопрос о московском приговоре стоял в повестке дня дважды. Согласно записи пункта 14 по вопросу “о московских попах” при обсуждении предложения Каменева было принято предложение Троцкого об отсрочке приведения приговора в исполнение, причем Троцкому было поручено “ориентироваться и внести письменное предложение в Политбюро”; Калинин и Смидович должны были переговорить с Троцким о “предложении Антонина” (№ 24-11). Это предложение епископа Антонина Грановского пока не выявлено, вероятно, оно содержало просьбу о помиловании осужденных.

Но как раз в эти дни по инициативе Троцкого и ГПУ завершались важные переговоры с епископом Антонином и группой клириков об организационном оформлении обновленческой (“сменовеховской”, по презрительной характеристике Троцкого) церкви. Решение ПБ по п. 14 протокола № 6 от 11.05 означало готовность штаба партии поступиться несколькими расстрельными приговорами для укрепления авторитета новой церкви.

Еще в апреле, реализуя одобренные ПБ предложения Троцкого о привлечении к расколу церкви и изъятию ценностей “советского” духовенства (№ П—32, записка Троцкого от 12.03 и другие документы), московский чекист Михаил Шмелев, уполномоченный VI отделения СО МГО ГПУ, “разрабатывал” в этом направлении группу духовенства. Он был “специалистом” органов по церковным делам: еще 26.11 1921 г. он предложил в ГПУ план ареста членов Синода РПЦ и Московского Епархиального Совета, присовокупив к нему список 25 подлежащих аресту лиц, однако тогда начальство приказало лишь подшить ценный документ к делу [ 37 ]. Накануне начала изъятия ценностей из московских церквей М. Шмелев изготовил для Ф. Д. Медведя еще один проскрипционный список — на арест московского духовенства для предотвращения волнений (№ П-52), но, видимо, тогда было решено, что выгоднее провести аресты после волнений. Однако Шмелев дождался своего дня — 09.04 1922 г. он составляет список 53 лиц, которые должны будут стать обвиняемыми на московском процессе и дела которых переданы в Ревтрибунал (№ П-94). Сразу же после этих расстрельных дел ему поручат организацию обновленческой церкви.

К этому времени здесь у ПБ и ГПУ были уже не только теоретические разработки, но и кое-какие практические дела. 14.03 1922 г. (на следующий же день после принятия ПБ упоминавшегося принципиального решения о сотрудничестве с “советским” духовенством — № 23—5) ГПУ разослало по ряду губернских городов шифротелеграммы о стягивании в Москву нужного духовенства. Для этого местные чекисты должны были “предложить” “осведомителям-церковникам, проваленным, непригодным для работы на местах выехать в Москву для временной агитационной работы”. Там они должны были не позднее 20.03 явиться к начальнику VI отделения СО ГПУ Рутковскому (№ П—38). Работа их оплачивалась. Вскоре глава СО ГПУ Т. П. Самсонов вызвал шифротелеграммами в Москву для тех же целей из Петрограда “священников Введенского и Заборовского”, а из Нижнего Новгорода “архиепископа Евдокима с разделяющими их взгляды духовенством” [ 38 ]. Было решено провести в Москве совещание “прогрессивного духовенства”, организация дела поручалась руководителю московских чекистов Ф. Д. Медведю; сохранились документы о финансировании всего этого мероприятия из сметы средств, выделяемых на изъятие ценностей, особым целевым назначением [ 39 ]. Уже 14.03 Московская КИЦЦ, заседавшая под председательством Сапронова, поручила Медведю “подыскать и оборудовать соответствующие помещения для прибывающего духовенства”; о характере оборудования документ молчит, мы так и не знаем, доставал ли Медведь для комнат обновленцев иконы, распятия или что-то иное (№ 23-7).

11.04 1922 г. в недрах ГПУ родилась некая инструкция о проведении организационного совещания “московской оппозиционной группы” духовенства и о принятии на этом совещании политической резолюции, направленной против руководства РПЦ и призывающей “к обновлению церковной иерархии при помощи даже поместного собора, который должен решить вопрос о судьбе патриаршества, о конституции Церкви и ее руководстве” (№ П-100).

20.04 1922 г. Михаил Шмелев составил доклад своему начальству о том, что накануне он провел такое совещание на квартире священника С. Калиновского. Главным стоял вопрос “об оппозиции Патриаршему Подворью и открытом выступлении против Патриарха” (№ П-105). Круг участников был довольно узким. Кроме трех священников — Калиновского, Борисова и Николостанского на сборище этом присутствовал один иерарх — епископ Антонин (Грановский). Незадолго до этого, 13.04, он был в Политбюро утвержден по предложению Троцкого членом ЦК Помгола как представитель “советского” духовенства (№ П-102). Известный в прошлом богослов и библеист, епископ Антонин прославился еще в дни революции 1905 г. более чем смелым рассуждением о сочетании законодательной, исполнительной и судебной власти как о земном подобии Божественной Троицы. За это он был уволен на покой, а после Поместного Собора за самочинные богослужебные новшества был запрещен в священнослужении [ 40 ]. Власти на совещании 19.04 1922 г. были представлены кроме Шмелева антирелигиозным деятелем Галкиным. Вдвоем они “разъяснили собравшимся необходимость момента относительной поддержки Советской власти революционным духовенством, в борьбе его с Патриаршим подворьем и засильем в синоде и в Высшем духовном управлении реакционных элементов”.

“Революционное духовенство” не возражало, просило лишь открыть епископскую кафедру для Антонина, “изолировать” своего противника епископа Серафима Чичагова. Договорились о составлении обращения к верующим, об открытии журнала “Живая церковь”, о посылке своих эмиссаров в Петроград.

Параллельно с этим ГПУ вело работу и с другими представителями “сменовеховского” духовенства, готовило майское совещание деятелей новой церкви. 4.04 начальник VI отделения СО ГПУ А. Ф. Рутковский отчитывался перед И. С. Уншлихтом о работе со “сменовеховцами-попами в Москве”, Петрограде и Нижнем Новгороде, о привлечении на свою сторону епископов Владимира Путяты и Евдокима (Мещерского), о проектах создания антитихоновского журнала (№ П-99).

В первой декаде мая, когда в Политехническом музее заседал Революционный Трибунал, а в Политбюро спорили об оптимальном количестве расстреливаемых, работа чекистов и Троцкого по оформлению обновленческой церкви дала первые важные плоды. Был согласован текст того политического заявления, о составлении которого договорились еще на шмелевском совещании 19.04. В фонде Политбюро АПРФ сохранился тот вариант этого документа, который был вынесен на одобрение высшего партийного органа (№ 12-1). Примечателен сам внешний вид того экземпляра, с которым знакомились члены ПБ: он был напечатан на машинке Реввоенсовета и заверен секретарем Троцкого М. С. Глазманом; на тексте документа размашистые записи-автографы об ознакомлении с ним 12.05 Сталина, Каменева, Томского, Рыкова, Молотова, Зиновьева. Понятно, что официально вопрос об одобрении Политбюро церковного документа стоять не мог, и эти автографы заменяли обычную процедуру оформления опросом.

Важен и оборот этого документа, наглядно связывающий проблему организационного оформления обновленческой церкви с обсуждением 11.05 в ПБ расстрельных итогов московского процесса. На той же машинке, с той же заверительной записью М. С. Глазмана здесь помещен текст ходатайства (от 10.05) обновленцев о помиловании всех приговоренных к расстрелу по этому процессу (№ 12-2). Большевики предложили современникам и потомкам веселую психологическую загадку: допустимо ли спасать сотоварищей ценой предательства.

Воззвание выполняло главные требования, продиктованные чекистами: восхваление “рабоче-крестьянского правительства”, резкое осуждение его “врагов”, включая церковных иерархов и патриарха Тихона, требование немедленного созыва церковного собора для суда над этими противниками властей и “решения вопроса об управлении церковью”. Воззвание подписали: протоиереи А. Введенский, С. Дедовский, священники В. Красницкий, Е. Белков, С. Калиновский, иеромонах С. Тарасов, псаломщик С. Стадник, одна подпись осталась неразобранной. Многие из подписавших вскоре станут видными деятелями обновленческого движения. На документе была запись о том, что епископ Антонин в принципе с обращением согласен, но требует придания ему более церковной формы. Это было сделано (возможно, самим Антонином) и 14.05 усовершенствованный текст воззвания был опубликован в советской печати за подписями епископа Антонина и тех же клириков (кроме С. Тарасова), с прибавлением подписей протоиерея Русанова и священников И. Борисова, В. Быкова.

Таковы те обстоятельства, которые учитывались в Политбюро, когда оно 11.05 поручило Троцкому “ориентироваться” в обстановке и к вечеру 12.05 внести письменные предложения в ПБ о ходатайстве Антонина и числе расстреливаемых. Троцкий выполнил задание предельно быстро. 12.05 он запиской в ПБ предложил основной принцип решения — “всемерно использовать настоящий критический момент для опубликования воззвания от имени прогрессивной части духовенства”, а тем временем особой доверенной группе решить, сколько голов нужно отдать под ходатайства “лойяльных священников”, а сколько все же расстрелять (№ 24-13). Троцкий обещал подготовить публикацию уже 13-14.05, отсюда и спешка с визированием 12.05 членами ПБ первого варианта воззвания. Окончательный вариант опубликовали в отведенный Троцким срок, 14.05. И с ходатайствами о помиловании управились быстро — рядом с этим обещанием Троцкого в деле № 24 фонда Политбюро находятся 6 индивидуальных ходатайств подписавших воззвание “прогрессивных” клириков от 12-13.05 о помиловании всех или почти всех осужденных на смерть (№ 24—14 — 24—19). Сортировкой на жизнь или смерть приговоренных православных занялась назначенная Троцким тройка — председатель Московского ревтрибунала М. Бек, зам. наркома юстиции П. А. Красиков и зам. председателя ГПУ И. С. Уншлихт. Определение этой тройки, вынесенное 14.05, сохранилось в двух вариантах — черновом в фондах ВЧК-ГПУ и в копии окончательного документа в фонде Политбюро. Между ними есть существенные различия. Правка происходила, видимо, не без участия Троцкого, утвердившего окончательный текст своей резолюцией: “Присоединяюсь. Троцкий”. В окончательный вариант введены идеолого-политические клише в определении вины осужденных. Но главное исправление сделано от руки прямо на черновике — один из осужденных на смерть, дровокол крестьянин Роханов, был в последнюю минуту заменен на священника А. Н. Заозерского [ 41) ]. Кроме него было решено казнить X. Надеждина, В. Соколова, М. Телегина и С. Тихомирова. Это последнее решение тройки и Троцкого и было утверждено постановлением ПБ от 18.05 1922 г. (протокол № 7, п. 13 — документ № 24-25).

Московский трибунал еще 05.05 1922 г. вынес определение о необходимости привлечения к суду в качестве обвиняемых патриарха Тихона и архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова). Последний абзац московского приговора был направлен против всей системы святоначалия в русской церкви: объявлялось, что трибунал “устанавливает незаконность существования организации, называемой православной иерархией” (№ 24-6). Так в итоге судебного разбирательства, непосредственно руководимого Политбюро ЦК РКП(б), 8 мая 1922 г. было вынесено юридическое определение, ставящее вне закона всю иерархию Русской Православной Церкви — иерархию, без коей Церкви нет. Этот приговор всей Церкви не был формально отменен последующими правовыми актами об условиях ее существования в коммунистическом государстве. Историки тоже о нем забыли.

Определения о привлечении к судебной ответственности патриарха Тихона выносились во время процессов 1922 г. во многих губернских центрах. Одновременно резко свирепеет “бешеная” (как того и требовали Троцкий, ПБ) кампания в газетах против патриарха Тихона, которого “Известия” еще 18.03 поместили под № 1 в списке “врагов народа”. 07.03 было опубликовано официальное сообщение о привлечении патриарха Тихона к судебной ответственности, и вскоре он был помещен под домашний арест в Донском монастыре. Начал разворачиваться механизм подготовки публичного судебного процесса над патриархом. Главная роль в этом, естественно, принадлежала ГПУ, хотя посильную лепту вносила и особая партийно-чекистская комиссия, а с осени 1922 г. — Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(6). Но время от времени директивные указания поступали с самого верха — из Политбюро. В этой связи в фонде ПБ АПРФ и сформировалось особое дело о процессе над патриархом (д. 25).

Интенсивные допросы патриарха начались еще до вынесения приговора Московским трибуналом. ГПУ, которое еще 20.03 поставило перед Политбюро вопрос о незамедлительном аресте патриарха (и получило 22.03 от ПБ санкцию на этот арест “через 10-15 дней”), решает теперь перейти к активным действиям. Секретным постановлением Президиума ГПУ от 03.05 1922 г. было определено начать готовить процесс патриарха, вызвать его для допроса в качестве свидетеля на московском процессе и одновременно — “в ГПУ для предъявления ему ультимативных требований по вопросу об отречении им от должности лишения сана и предания анафиме (так! — Н.П.) представителей заграничного монархического антисоветского и Интервенционного активного духовенства” (№ 25-2). Это документальное подтверждение того колоссального давления, под которым были сформулированы акты РПЦ 1922 г. об отношении к Русской Православной Церкви за рубежом [ 42 ].

Оба допроса патриарха — в трибунале и в ГПУ — состоялись в один день, 05.05 1922 г. Текст первого публиковался [ 43 ], текст второго находится в следственном деле патриарха Тихона, сформировавшемся в ГПУ и лишь постепенно, с ограничениями входящем в нормальный научный оборот. Один из публикуемых в настоящем издании документов из фонда ПБ АПРФ может в определенной мере оказаться полезным в данной источниковой ситуации. Это “Следственная сводка № 1 6-го отделения СО ГПУ по делу Патриарха Тихона” (09-10.05 1922 г. — № 25-5). Она составлена новым начальником этого отделения, одним из самых фанатичных гонителей церкви Е. А. Тучковым. В недавнем прошлом он был писарем с четырехклассным образованием, ныне — чекистским вершителем судеб Церкви и ее иерархов. В сводке, составленной им для Сталина, Троцкого и начальников ГПУ, он резюмирует первые два допроса патриарха — 05.05 и 09.05 1922 г. (в “Актах Святейшего Патриарха Тихона...” допрос 05.05 не учтен, а допрос 09.05 1922 г. считается первым в серии допросов патриарха в 1922-1923 гг.). Согласно этой сводке, 05.05 в ГПУ от патриарха прежде всего добивались осуждения политических решений Карловацкого собора зарубежного православного духовенства и пытались через патриарха распространить насильственное изъятие церковных ценностей по декрету 16(23) февраля на русские православные церкви за рубежом. Тихон подтвердил свое осуждение карловацких решений. Второе требование, конечно, было совершенно химеричным; трудно сказать, надеялся ли Тучков всерьез здесь на какой-то реальный материальный успех или же только на вполне понятные пропагандистские выгоды. Патриарх отвечал на это требование достаточно уклончиво. Еще менее удалась попытка Тучкова добиться от патриарха формального осуждения действий тех священников внутри страны, которые выступали против насильственного изъятия ценностей. На допросе 09.05 ГПУ также довольно безуспешно пыталось вынудить патриарха признать “черносотенной”, “контрреволюционной” деятельность при Деникине Высшего Церковного Управления Юга России, а его руководителя митрополита Антония Храповицкого — “врагом народа”. Допросы на этом прервались до августа 1922 г., но интенсивная подготовка процесса продолжалась.

Параллельно в мае 1922 г. была осуществлена под надзором ГПУ важная операция по перехвату обновленцами части управленческого механизма церкви из рук подследственного патриарха. Патриарх вынужден был “ввиду крайней затруднительности в Церковном Управлении”, возникшей от привлечения его к суду, временно передать 12.05 свои полномочия митрополиту Агафангелу Преображенскому, причем синодальные дела должны были передать от патриарха митрополиту представители обновленцев А. Введенский, В. Красницкий, Е. Белков и С. Калиновский (документ этот, известный ранее в различных вариантах копий, публикуется нами по автографу патриарха из заведенного на Лубянке следственного “дела патриарха Тихона” — № П-127). В бывших патриарших покоях в Троицком подворье уже 19.05 обосновалось обновленческое Высшее церковное управление, вскоре разославшее по епархиям 56 своих уполномоченных. ГПУ не дало возможности митрополиту Агафангелу принять переданную ему патриархом высшую церковную власть, а вскоре обновленцы, собрав в мае 1922 г. при помощи чекистов свое учредительное собрание, провозгласили создание “Живой Церкви” и избрали ее Центральный Комитет во главе с протоиереем В. Красницким.

Факты эти хорошо известны историкам, но публикуемые дела фонда Политбюро, не давая здесь новых деталей, позволяют четко соотнести их с рассмотренными выше общими директивами Ленина и Троцкого. В частности, хорошо видно, как умело осуществляло ГПУ требование Троцкого поддерживать раскол и в самом стане обновленцев. В настоящем издании публикуются отчеты Е. А. Тучкова, где он хвастается своими успехами в достижении именно этой цели, кроме того, процитируем документ, показывающий четкое понимание главной задачи органов при организационном оформлении обновленчества: “Углубить раскол церковных групп и создать среди них полную непримиримость в каноническом и догматическом отношениях, дабы новая церковь не представляла из себя сплоченную единую организацию” [ 44) ].

Одновременно с Москвой захват обновленцами церковной власти происходил и в Петрограде, где митрополиту Вениамину 05.04 с трудом удалось было добиться соглашения с властями о мирном изъятии церковных ценностей (№ П-88). Москве пришлось немедленно предпринять ряд шагов для срыва этого компромисса, серьезно поправить местных чекистов, командировать в Петроград проверенных товарищей вроде Приворотского, представителя “Особоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению” Троцкого. По обновленческой линии туда был послан ученик митрополита Вениамина протоиерей А. И. Введенский — чтобы перехватить у митрополита церковную власть. 25.05 он предъявил митрополиту “удостоверение” самозваного ВЦУ обновленцев о том, что он является его членом, командированным в Петроград для церковного управления. Митрополит не признал этого документа без подписи патриарха и 28.05 временно, до покаяния, отлучил А. Введенского и Е. Белкова от церковного общения за самовольное принятие на себя высшего церковного управления. 29.05 произошла знаменитая, многократно описанная сцена ареста митрополита в присутствии А. Введенского.

Несмотря на все старания властей вызвать кровавый конфликт, усилия митрополита Вениамина дали определенный результат и изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло сравнительно мирно; в официальной “обзорной сводке” Петро-совета, подводящей итоги кампании, особо подчеркивалось, что изъятие “повсеместно протекало нормально и без серьезных недоразумений” [ 45) ]. Несколько раз собирались большие толпы близ церквей, было несколько случаев избиения членов комиссии; тогда изъятие переносилось на другое время и проходило в основном успешно. Когда местные чекисты собирали для трибунала компромат на питерское духовенство, то удалось набрать сведения об 11 подобных случаях, причем убитых не было. Это более чем на 300 петроградских церквей, выдержавших в те дни более тысячи посещений комиссиями по изъятию. Защита справедливо сделала на процессе петербургского духовенства из этих фактов вывод, что митрополиту Вениамину удалось-таки предотвратить крупное кровопролитие (№ П-149).

Как вскоре оказалось — ценою собственной жизни. Судебный процесс над петербургским духовенством в губернском ревтрибунале начался 10.06 1922 г., приговор был оглашен 05.07. Мы публикуем первичный вариант стенограммы, содержавшей главную обвинительную речь, с которой выступил зам. наркома юстиции П. А. Красиков, а также текст приговора и кассационной жалобы, составленной 07.07 защитником митрополита адвокатом Я. Гуровичем (№ П-145, П-148, П-149; в комм. 25 и 26 к д. 24 указан ряд других документов процесса). Сравнение этих текстов между собой и с другими источниками ясно показывает, насколько беспочвенным (юридически и фактически) оказался главный тезис обвинения, столь нужный вдохновителям и организаторам всей кампании,— тезис о том, что имели место не стихийные выступления верующих в защиту своих храмов, а осуществление заранее продуманного контрреволюционного плана преступной организации “Правление приходов РПЦ”. Особенно удивительна здесь речь Красикова (переиздававшаяся на следующий год после смещения Хрущева в сильно исправленном виде как лучший образчик партийного юридического ораторства). Красиков фактически вообще не затруднил себя нормальным юридическим анализом, доказательством правильности вменения статей о контрреволюционной деятельности. Вместо этого он произнес долгую пламенную речь, целиком состоящую из нападок на РПЦ, ее позицию в гражданской войне и т. д. Четкий юридический и фактический анализ обвинения, сделанный защитой, не произвел ни малейшего впечатления на трибунал, и 10 обвиняемых во главе с митрополитом Вениамином были приговорены к расстрелу; Верховный трибунал оставил без последствий все кассационные жалобы и утвердил приговор [ 46 ].

Это вызвало большой поток ходатайств о помиловании, в том числе и от деятелей обновленческой церкви. Особенно красноречивым был в нескольких своих ходатайствах А. И. Введенский, отчаянно доказывавший, что расстрел митрополита опозорит новую церковь и ее руководителей. Об авторитете обновленцев тогдашние вожди России, конечно, заботились, но лишь до некоторого предела, не забывая о следующей задаче, о грядущем разгроме этих самых обновленцев. А для этого их полезно было и запачкать, связать кровью. Да и пора было доказать казнью кого-либо из высших церковных иерархов непреклонную твердость рабоче-крестьянской власти.

Два направленных Г. Е. Зиновьеву ходатайства о помиловании (от А. И. Введенского и от группы обновленцев, № 24-29, 24-30) тот пересылает 07.07 1922 г. в Политбюро с краткой сопроводительной запиской, где упоминает в этой связи о своем телефонном разговоре 06.07 с Л. Б. Каменевым; прямой поддержки ходатайств в этой записке нет, но не исключено, что именно она была темой телефонного разговора (№ 24-31). Политбюро действует так же, как и в случае с московским процессом. Создается специальная четверка, которая на деле и решит, кому идти на расстрел, а кому — нет. Не трибунал и не ВЦИК, а четверка Политбюро в составе П. Красикова, Т. Самсонова, М. Галкина и Н. Попова (будущего руководителя Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б)). 12.07 четверка определила на смерть митрополита Вениамина (Василия Павловича Казанского), архимандрита Сергия (Сергея Павловича Шеина), профессора Юрия Петровича Новицкого и присяжного поверенного Ивана Михайловича Ковшарова (№ 24-32). На следующий день это решение стало постановлением ПБ (протокол № 17, п. 16 — № 24-33).

Казалось бы, вопрос закрыт. Но 02.08 в Политбюро поступил странный и пренеприятный документ. На простом листке бумаги, а не на бланке секретарь ВЦИК А. С. Енукидзе “совершенно секретно” сообщал, что Президиум ВЦИК (“малый”), рассматривая вопрос о петроградском приговоре, “устно постановил” просить Политбюро “отменить свою директиву по этому делу” (№ 24-35). Эту секретную просьбу и машинистке не доверили — документ рукописный. Президиум ВЦИК, куда стекались ходатайства о помиловании, формально имел конституционное право это помилование предоставить и готов был так поступить. (Недаром предупреждало Политбюро о “недопустимой” мягкости ВЦИК — см. № 23-49.) Но директива Политбюро — выше постановления ВЦИК.

Руководство партии вынесло этот конфликт на заседание Пленума ЦК РКП(б) и, конечно, победило там, В протоколе заседания Пленума № 3, п. 5 от 02.08 1922 г. под глумливой формулировкой “о попах” окончательно зафиксировано решение “отклонить ходатайство президиума ВЦИК о пересмотре директивы ЦК по вопросу о попах” (№ 24-36). В ночь с 12 на 13 августа митрополит Вениамин и трое его подельников были казнены.

Уже в те дни апреля 1922 г., когда разворачивалось изъятие церковных ценностей в обеих столицах, Политбюро замечает беспокоящие вождей симптомы возможного финансового неуспеха всего предприятия и начинает бить тревогу, спуская на места все новые директивы. Инициатором их обычно является Троцкий, соответственно информируемый ГПУ и КИЦЦ. 30 марта — 2 апреля в губернии по требованию Троцкого уходят из ЦК РКП(б) за подписями Калинина и Молотова несколько таких телеграмм (№ 23-31, 23-32, 23-36). В них в жестких формулировках ЦК приказывает губернским властям поддерживать только то духовенство, которое на деле, а не на словах активно проводит изъятие, решительными репрессиями против духовенства бороться с попытками сокрытия церковных ценностей, а также с хищениями, проводить вторичное изъятие там, где “в целях “мирного” изъятия” было конфисковано не все. Несколько раз ПБ будет принимать постановления о недопустимости затягивания, промедления с изъятием, о наращивании агитационной антицерковной кампании, требовать списки отстающих губерний (№ 23-42, 23-43, 23-45, 23-46).

Понятно, что власти были крайне обеспокоены сокрытием ценностей, находящихся в храмах, от конфискации (что они расценивали как кражу) и реальными хищениями, как до, так и после изъятия. Политбюро в своих директивах провозгласило принцип ответственности духовенства за наличие ценностей в полном соответствии с дореволюционной документацией. Принцип очень удобный для расстрельных приговоров, но не могущий вернуть в храмы все, что уже было в них разграблено за предыдущие бурные годы. Троцкий 25.04 предложил за несоответствие наличных ценностей указанным в дореволюционных описях привлечь к суду не только местное духовенство, но и руководство РПЦ, которое якобы организовало их вывоз за рубеж (№ П-108). Бюро Центральной КИЦЦ, получая всё новые партийные директивы о строжайших наказаниях, 15.05 рассмотрело вопрос “о линии степени репрессий по отношению к виновным в расхищении и сокрытии ценностей и сопротивлении изъятию”. Было постановлено “обратиться к т. Сталину дать на места директиву” о “степени репрессий” (№ П-130). Сталин посоветовал обратиться за конкретными указаниями в НКЮ, а ГПУ по своей линии стало рассылать директивы — виновных немедленно предавать суду трибунала и выносить самые суровые приговоры (см. ниже). Мы публикуем документ об одном из таких приговоров: 15.05 1922 г. Донской облревтрибунал приговорил к расстрелу “за симуляцию краж и расхищение церковного имущества” священника Евдокима Гордеевича Фирсова, протоиерея Александра Семеновича Мануйлова, диакона Виссариона Васильевича Иванова, церковных старост Степана Клементьевича Копытина и Алексея Ивановича Головкова (№ П— 129).

В ходе всей этой титанической партийной работы Политбюро и лично Троцкому приходилось преодолевать попытки ВЦИК несколько ограничить масштабы разгрома российских храмов. Здесь у Калинина и Енукидзе было два пути — поддерживать ходатайства верующих о замене священных реликвий драгметаллами и ходатайства Главмузея об исключении из изъятия церковных предметов, имеющих несомненную историко-художественную ценность.

ВЦИК еще 13.03 1922 г. принял опубликованное вскоре в “Известиях” постановление “О замене в исключительных случаях изъятых из церквей ценностей равным по весу количеством золота или серебра” (№ П-35). На основании этого постановления ЦК Помгола стал рассылать на места телеграммы с разрешением такой замены. Из разных районов страны в Помгол стали поступать многочисленные просьбы о замене церковных предметов драгметаллами [ 47 ]. Комиссии, проводящие изъятие, стали жаловаться, что просьбы о замене затрудняют работу. И тогда Политбюро по инициативе Троцкого и Центральной КИЦЦ распорядилось направить на места секретную шифротелеграмму о том, что подобные ходатайства не должны останавливать изъятия тех предметов, о замене которых просят верующие! (№ 23-32). И эта шифровка ушла за подписями Калинина и Молотова, хотя и противоречила подписанному Калининым постановлению ВЦИК и позиции Молотова на смягчение линии партии в деле изъятия.

Документы показывают, что применялся и другой прием затруднения замены: вопреки постановлению ВЦИК верующим предлагалось заменить церковную реликвию большим по весу количеством драгметаллов — якобы для компенсации историко-художественной ценности идущей в переплавку вещи! Характерен случай с просьбой прихожан Сергиевской церкви г. Саратова. Они просили 30.05 разрешения заменить служебную чашу равным весом серебра, а губкомиссия требовала с них тройное количество серебра. Прихожане отправили телеграмму по сакральному адресу “Москва, Кремль, Ленину”, не ведая, конечно, что ответ будут составлять цареубийца Белобородов да подручный Троцкого Базилевич. Впрочем, служебные резолюции на документе свидетельствуют об относительности персональных характеристик историком государственных деятелей. Базилевич счел возможным ограничиться двойным количеством серебра “во избежание волокиты и загрузки телеграфа”. Белобородов вообще согласился на замену один к одному. Но именно Калинин начертал на телеграмме собственной рукой, что губкомиссии виднее и надо согласиться с ее условиями (т. е. 1:3) (№ П-139)!

Упомянем еще об одной из многих подобных телеграмм. Большой приход села Бараитского Красноярского уезда Енисейской губернии 07.07 1922 г. обратился с телеграммой к “вождю республики т. Ленину”, заранее оплатив и ленинский ответ размером в 15 слов. Крестьяне просили разрешения выкупить церковные ценности своего храма 150 пудами хлеба, 75 пудами мяса и 15 пудами масла. Крестьяне рассуждали просто — собирают ведь на помощь голодающим. Отвечал крестьянам важный московский чиновник: зам. зав. оргуправлением ЦК Помгола Моргунов. Он разъяснил сибирякам, что заменять дозволяется не продуктами, а только драгметаллами (№ П-150).

В архивах сохранилось немало документов, связанных с непримиримой борьбой изымателей, вдохновляемых лично Львом Давыдовичем, против линии Главмузея, возглавляемого его супругой Натальей Ивановной. Начальство и эксперты Главмузея старались доказать партии и правительству, что крайне нецелесообразно губить в ходе кампании по изъятию церковных ценностей предметы огромного художественного и исторического значения, ломать иконостасы, выковыривать драгоценные камни из окладов и переплетов, обрывать жемчуг с риз и т. д. Ныне историки иногда сурово оценивают позицию Н. И. Троцкой, так как она заботилась, по их мнению, лишь о более выгодной реализации церковных ценностей за рубежом [ 48 ]. Однако можно возразить, что подобные аргументы стали приводиться ею лишь во вторую очередь, после того, как не сработали аргументы о необходимости сохранения культурно-исторического достояния страны (№ П-147). Троцкая предложила вообще не трогать, исключить из кампании по изъятию 103 наиболее значительных и знаменитых церковно-монастырских комплекса страны, объявив их целиком под музейной охраной, т. е. создав из них музейно-церковные комплексы (№ П-71, П-72). Если бы прошел этот проект, сегодня наша страна была бы неизмеримо богаче исконными церковными реликвиями, безжалостно разграбленными большевиками в 1922 г.

Записки, направлявшиеся Н. И. Троцкой в разные инстанции, сегодня являются ценным историческим источником. Конкретными примерами актов вандализма при изъятии церковных ценностей он авторитетно корректирует победные сводки местных чекистских и партийных властей (№ П-119, П-146, П-147). Троцкая опиралась в своей борьбе на п. 6 инструкции ВЦИК по проведению изъятия, несколько раз подтверждавшийся Калининым в телеграммах на места — от 22.03, 19.04, 24.04 (№ П-14, П-55, П-119). Эти документы требовали присутствия представителей Главмузея при изъятии и передачи им всех обнаруженных вещей музейного значения для хранения в музеях (Троцкая считала — или в церквях-музеях).

Л. Д. Троцкий попытался разрастающийся конфликт между КИЦЦ и Главмузеем быстро и четко разрешить в самом зародыше. Уже 22.03 1922 г. он направил письмо руководителям Центральной КИЦЦ, ВЦИК и Главмузея, в котором изложил свой классовый взгляд на проблему и конкретные пути ее разрешения (№ П—54). Троцкий грозно констатировал, что “среди археологов, работающих в Главмузее, по самой их профессии, имеется не мало лиц, теснейшим образом связанных с церковными кругами, настроенных контрреволюционно и стремящихся сорвать работу по изъятию ценностей. Таким тенденциям нужно давать суровый отпор”. (Суровый отпор был дан: группа экспертов — сотрудников Главмузея за сопротивление изъятию церковных ценностей пошла под суд; материалы этого суда есть в деле патриарха Тихона.) В то же время Троцкий признавал, что вандализм, порча ценностей, “невнимание к историко-художественным ценностям” тоже приносят вред. По его словам, такая порча для кампании по изъятию — “то же самое, что замороженная Наркомпродом картошка — для продовольственной кампании” (!). Это парадоксальное на первый взгляд сравнение соседствует в письме с категорической директивой не передоверять главное дело, экспертизу музейного значения церковных предметов, Главмузею, а сделать высшим третейским судьей при спорах Гохран. Убеждение, что глава Гохрана Аркус с его классовым чутьем разберется в древнерусском искусстве лучше Грабаря, вполне характерно для позиции Троцкого. Спорные предметы для дальнейшего решения их судьбы должны поступать (вопреки первоначальной инструкции от 28.02 1922 г.) не в музеи, а в Гохран, а соответствующую инструкцию следует выработать Бюро Центральной КИЦЦ совместно “с партийным представителем Главмузея”. Инструкция вырабатывалась в острой борьбе и, конечно же, в конце концов отразила точку зрения Центральной КИЦЦ, а за подписью Калинина 27.04 ушло предписание передавать спорные вещи в Гохран (№ П-114). Таким образом, за подписью Калинина 24.04 и 27.04 были переданы на места два прямо противоположных распоряжения по этому вопросу; первое из них отражало позицию самого Калинина и Н. И. Троцкой, второе — позицию Центральной КИЦЦ и Л. Д. Троцкого. Калинин и здесь должен был уступить (см. также № П-118). Если вспомнить о распоряжении Ленина и Политбюро подписывать директивы Троцкого именем Калинина, можно понять всю сложность решения для таких документов традиционной источниковедческой проблемы определения авторства.

Уверенность Троцкого, что изъятие легко будет провести без невыгодного вандализма, конечно, не соответствовала действительности. Столь широкая кампания, выполняемая военно-чекистскими методами, неизбежно вела к массовой гибели знаменитых памятников национальной культуры русского народа и других народов страны. В публикуемых документах говорится, в частности, о превращении при изъятии в лом уникальных серебряных риз и раки XVII в. в Пафнутьевом Боровском монастыре, о массовой порче изымаемых (для переплавки!) шедевров церковного искусства Ярославля, Ростова Великого, Смоленска, Зарайска, Соловецкого монастыря, о конфискации Гохраном для “реализации” уникальных памятников старины из Москвы, Петрограда, Костромы, Нижнего Новгорода, Калуги, Рязани, Казани, Кирилло-Белозерского монастыря. Из всего поступившего в Гохран Главмузей смог спасти лишь 1/10 часть (по весу! — № П-147). Особенно острая борьба развернулась вокруг иконостаса петроградского Казанского собора. Несмотря на толпы протестующих около собора, несмотря на требования Российской Академии наук и Российской Академии художеств “приостановить разрушение памятника архитектуры мировой художественной ценности”, несмотря на распоряжение Калинина о том же, 17.05 руководитель Петропомгола известный чекист И. П. Бакаев рапортовал из Смольного о завершении демонтажа иконостаса (№ П-133 — П-136).

В деле № 23 Политбюро все эти конфликты отразились лишь однажды — при конфискации высокохудожественной серебряной раки, хранившей мощи преп. Варнавы Ветлужского (Костромская губ.). По запросу местных властей Политбюро распорядилось изъять не только саму раку “на общем основании”, но заодно конфисковать и мощи (№ 23-38 — 23-40).

Этот случай в деле единственный: выработав “общие основания” и организовав ряд громких показательных процессов, Политбюро доверило конкретную “работу на местах” ГПУ и соответствующим комиссиям, принимая время от времени понукающие директивы. Поэтому для суждения о том, как конкретно шли дела у “изымателей” в городах и селах страны, необходимо выйти за пределы фонда Политбюро АПРФ в поисках массового материала секретных донесений с мест и их первичного оперативного обобщения для вождей. Делом этим занималась Лубянка. Созданный ею механизм информации руководителей страны — важный сюжет исследования для историка XX в. Но до всестороннего анализа этой темы пока далеко, начинать нужно с выявления источников, определения их специфики. Сейчас мы можем сделать лишь несколько предварительных наблюдений.

Значительный фактический материал о том, как проходила в разных губерниях страны кампания по изъятию церковных ценностей, дают периодические информационные сводки ГПУ-ОГПУ. Они составлялись в Информационном отделе и в VI (антирелигиозном) отделении Секретного отдела этого ведомства. И те, и другие сводки часто назывались “ежедневными”: сводки Информотдела — до конца сентября 1922 г. и сводки VI отделения — в марте 1922 г., но независимо от названия они могли быть сводками как за один, так и за несколько дней.

В обоих типах сводок указываются источники сведений — это ежедневные госинформсводки с мест, информационные сообщения губотделов ГПУ, телеграммы этих же отделов, а также транспортных органов ГПУ. В колонтитулах сводок VI отделения в качестве источника глухо указаны и сообщения “центральной агентуры”. В сводках Информотдела изредка цитируются в сокращенном виде и сводки VI отделения. Нам были доступны 64 (из 115) сводки Информотдела, охватывающие (с лакунами!) период с 1 марта по 25 октября 1922 г. [ 49) ] и 11 сводок VI отделения за период (также с лакунами!) с 14 апреля по 19 августа 1922 г. [ 50) ]

Информационные сводки ГПУ, дающие за один или несколько дней погубернский обзор событий в связи с изъятием церковных ценностей, являются одновременно и крайне важным, и чрезвычайно тенденциозным историческим источником. В реляциях губернских чекистов находят свое четкое отражение идущие сверху партийные директивы — но уже не в виде приказаний центра, а как псевдореальная картина местных событий. Руководители страны видят поэтому именно такую “реальность”, какую хотели бы. Это характерная особенность секретных систем информации всех авторитарных режимов. В документах Ленина, Троцкого, Политбюро задан круг противников важного мероприятия — и в сводках ГПУ с мест начинает обозначаться тот же круг с использованием тех же терминов — “черносотенное духовенство”, “торговцы”, “кулаки”, вообще “буржуазия”, “интеллигенция”, “эсеры и меньшевики”, “черносотенцы”. Соответственно производится отбор при арестах, в приговорах трибуналов, конструируются “заговоры” — и все это возвращается в Москву в донесениях с мест. Материалы Шуйского, Московского, Петроградского процессов показывают, как шел такой первоначальный отбор будущих обвиняемых и осужденных, когда определяющими моментами являлись упомянутые социально-политические характеристики, а не реальное поведение во время конфликта.

Подобным образом после обсуждения в марте 1922 г. в Политбюро предложений ГПУ и Троцкого о применении репрессий к патриарху Тихону Информотдел ГПУ, обобщая 22 марта донесения с мест за первые три недели месяца, настойчиво подчеркивает, что с появлением воззвания патриарха от 28 февраля заканчивается мирный период изъятия и начинается период борьбы с повсеместными “контрреволюционными выступлениями”. Между тем из той же и следующих сводок видно, что в губерниях лишь кое-где и только в первой половине марта начиналась работа по созданию местных комиссий по изъятию, а само изъятие еще не проводилось, отсюда и “мирный период” [ 51 ].

Вместе с тем исследователь, учитывающий направление тенденциозности источника, особенности его терминологии, репрессивный стиль мышления его заказчиков и авторов (“политический заказ”), сможет извлечь из информационных отчетов ГПУ, как “ежедневных”, так и обзорных (см. № П-155, П-172) значительный массив реальных фактов, способных создать довольно достоверную картину происходившего, неплохо привязанную к координатам времени и места. Правда, эти координаты зачастую надо будет еще уточнять — многие события в сводке датируются лишь днем соответствующей телеграммы из губернии, а место указывается иногда только в пределах волости, уезда. Но тем не менее несколько тысяч сообщений с мест, аккумулированных в этих сводках, в целом позволят исследователю провести убедительный анализ. Не претендуя сейчас на решение этой особой и весьма трудоемкой задачи, ограничимся несколькими предварительными наблюдениями.

Последовательность и характер событий в своей совокупности существенно отличаются от заданных начальством информационных схем. Обстановка на местах обостряется с первыми известиями о подготовке местных властей к реализации декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. По указанию из центра вся операция должна предваряться пропагандистской кампанией, включающей принятие соответствующих решений на собраниях верующих, “беспартконференциях”, митингах. С началом этих мероприятий губернские сводки фиксируют растущую враждебность масс, принятие на собраниях резолюций, прямо противоположных заданным властями. Информсводки буквально пестрят сведениями о подобном результате первых собраний, хотя вскоре после начала применения вооруженной силы против недовольных значительно возрастает количество известий и о собраниях, проходящих по первоначально задуманному плану.

Приведем несколько сообщений сводок об обсуждении проблемы изъятия церковных ценностей на собраниях в марте — апреле 1922 г. Здесь и ниже мы выбираем из сводок примеры конфликтных ситуаций, оставляя в стороне как сводки с простой фиксацией количества изъятого, так и известия о бесконфликтном изъятии после “проделанной работы”, составной частью которой фактически во всех губерниях были аресты (в скобках указываются даты сообщений с мест):