Понятие гимнографического нарратива в свете идей А. В. Попова

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Урок физики в 8 классе Учитель Попова Т. П. Тема урока : Источники света. Распространение, 58.55kb.
• Зарубежная литература XX века, 33.02kb.
• А. С. Попова (143081, Московская область, Одинцовский р-н, с. Юдино, ул. В. Попова,, 209.74kb.
• Реформа церковной музыки в свете идей цецилианского движения в позднем творчестве, 38.66kb.
• Пленарные доклады коломинский, 136.95kb.
• А. С. Попова 24 ноября 2007г, 37.93kb.
• Е. А. Попова // Русский язык в школе. 2007. №3., 154.31kb.
• Лекция 2 Электронные документы и возможности электронного документооборота, 302.36kb.
• 30 сентября в одном из старейших научно-технических музеев мира центральном музее связи, 29.57kb.
• Попова Членами Асоціації можуть бути фізичні особи, які отримали диплом, 10.87kb.

Л. И. Маршева (Москва)


Понятие гимнографического нарратива в свете идей А. В. Попова


Во введении к своей книге «Православные русские акафисты» А. в. Попов пишет: «Православный акафист как особая форма церковных песнопений, по материалу и строю своего содержания, принадлежит к области христианской церковной поэзии»¹ (с. 1). Ниже он для краткости называет ее псалмодика, куда, помимо акафиста, включает богослужебный канон, тропарь, кондак, стихиру и т. д. и, сравнивая эти гимнографические произведения с так называемой гуманитарной поэзией, высказывает целый ряд суждений. Они, без сомнения, не утратили своей актуальности и в настоящее время.

Итак, прежде всего А. В. Попов говорит о том, что «поэтическое воспроизведение субъективного внутреннего мира представляет два направления, имеющие существенное различие между собой, обусловленное тем, что в них лежит глубоко различный строй мыслей и чувств, глубоко различные настроения» (с. 15).

Очевидно, что гимнография проникнута высоким миропониманием и возвышенным духовным самочувствием, она изображает «то настроение и те субъективные чувства, которые неразрывно связываются с мыслию о Боге, Творце и Промыслителе мира, праведном Судии» (с. 16). При этом «псалмодика изображает волнения не исключительно обычные человеческие; в ней передается в то же время чувство постоянного воздействия Божия на душу христианина, т.е. воспроизводятся такие чувства, когда голос Божий в душе человека не замолкает, когда человек пребывает действительным образом и подобием Божиим» (с. 16).

Однако, в отличие от светской лирики, гимнография выражает чувства, при бесстрастии, которое, конечно, нельзя отождествлять с бесчувственностью. Напротив, это очень глубокие, горячие чувства, проникнутые чистотой, возвышенностью, святостью. И если гуманитарная лирика передает чувства грусти, уныния и даже озлобления от постигающих его героев неудач и, наоборот, как правило, упивается страстью, христианская гимнография это зло, а страдания считает испытанием Божиим, призывом к доброму и условием нравственной пользы: «В паслмодике чувство страдания может соединяться с радостию, и такое соединение не будет противоествественным» (с. 17).

Отсюда становится очевидным, что песнотворец смотрит на земную жизнь как на переходный момент, как на приготовление к вечной жизни, а человек мыслится способным к бесконечному духовному совершенствованию. Именно поэтому в качестве определяющего признака псалмодики А. В. Попов выделяет свойство субъективной бесконечности (в противовес субъективной ограниченности гуманитарной лирики).

Высказывается ученый и по поводу эстетического начала в гимнографии. Он призывает четко осознать: «Красота в творчестве требует законченности: где красота, там есть границы и есть цельность» (с. 18). Разумеется, этот вполне приложимо к гуманитарной поэзии. Можно ли говорить о красоте в псалмодике? Можно, только эта красота всегда возвышенная, величественная, а главное – беспредельная, как и само христианство: «Здесь все, начинаясь в сфере ограниченного временем, пространством и силой, уходит за пределы, которые могут быть охвачены разумом, воображением и чувствами человека» (с. 18).

Этим объясняется и чрезвычайно специфическая трактовка гимнографического образа. Пребывая в светской поэзии, образ всегда ограничен. А значит, взятый сам по себе, в одиночку, не может воплотить безграничное и в псалмодике. «необъятный духовный образ может быть воссоздан, прояснен и осмыслен лишь комплексом многих земных образов» (с. 19). Но даже и такого конгломерата будет недостаточно.

К тому же в псалмодике форма и содержание не могут обрести единство, без которого немыслимо художественное произведение. Гимнографические «образы внешне отрешены от внутреннего содержания и имеют лишь служебное значение символов, намеков и указаний на воспеваемые предметы» (с. 19). нынешние песнотворцы должны основательно задуматься над приведенным тезисом.

Образы в произведении светской литературы составляют систему. В соответствии с ее законами герои имеют различия. Но все же у них есть интегрирующие свойства – по крайней мере внешние (в широком смысле слова, например, соотношения). Для псалмодики это совершенно необязательно: «Здесь нужно только, чтобы была соблюдена согласованность их на основе изображаемого душевного состояния, нужно, чтобы вереница образов, потрясая душу, производила начаток того строя душевного, который поднимает и уносит мысль и чувство человека в сферу бесконечно-высокого» (с. 19–20).

Постоянно отталкиваясь от классического родового деления литературы на эпос, лирику, драму, А. в. Попов приходит в конце концов к выводу, который диссонирует с традиционным взглядом на гимнографию как на поэзию. Исследователь подчеркивает, что в псалмодике соединены два предмета: во-первых, изображение какого-то факта или события, а во-вторых, выражение взволнованных чувств, вызванных этим фактом или событием. Следовательно, гимнографическое произведение «принимает вид лиро-эпического» (с. 20).

Являясь по существу поэзией, оно характеризуется такой эпической чертой, как повествование. Но оно, в противоположность светским рассказам, повестям, романам и проч., абсолютно чуждо вымыслу. Объектом гимнографии выступает действительный мир, в ней не может быть придуманного события – она имеет дело с исторически достоверными фактами, событиями и личностями. Псалмодическое повествование – это «правдивое воспроизведение значительных моментов… действительной жизни» (с. 21).

весьма плодотворные мысли А. В. Попова о христианской поэзии, ее принципах и признаках, сформулированные им в начале xx века, побуждают ввести в научно-литургический обиход комплексное понятие гимнографического нарратива – гимнографического повествования, реальное существование которого слишком очевидно.

Главными характеристиками названного явления следует считать динамизм, непрерывность и поступательность, которые без труда можно найти в трех основных его разновидностях.

Итак, в первую очередь абсолютно самообъективна повествовательная доминанта гимнографии. В ней одно событие активно, калейдоскопически сменяется другим, для них характерны временные и географические переключения. приведенная трактовка может показаться слишком обобщающей, противоречащей самой сути гимнографии и церковнославянского языка, на котором она написана, как языка неспешного – описательного, сосредоточенного на духовных «деталях», метафорах и символах, и абстрактно-рассудочного, уводящего в умозрительные и душеполезные области. Но достаточно услышать, например, «Свете тихий», Херувимскую песнь, чтобы обнаружить там пульсирующий динамизм и напряженное действие.

Второй тип гимнографического нарратива закономерно связан с определенной периодичностью и континуальностью церковного года, богослужения которого делятся на соответствующие круги (суточный, седмичный, годовой). Этот вид повествования, помимо огромного количества текстов, вбирает в свою цельную орбиту пение, обряды, священнодействия. Все они – по отдельности и вкупе – имеют глубокий богословский смысл.

Гимнографические тексты, проверенные многими веками, позволяют верующим, среди прочего, одномоментно побывать в разных временах и осознать неслучайность их переклички. Здесь чрезвычайно показательны каноны, а точнее, их ирмосы и тропари, которые органично совмещают события ветхозаветной и новозаветной истории. А. В. Попов пишет: «В каждой песни канона воспеваемый предмет раскрывается с особой, новой стороны, и каждая песнь имеет свой оттенок, соответствуя по содержанию и духу тому или иному ветхозаветному образцу. Богослужебный канон дает возможность христианам пережить в священно-поэтических настроениях все важнейшие моменты ветхозаветного домостроительства Божия, воспринять сердцем чаяния будущего спасения и радость исполнения этих чаяний» (с. 7).

свойством подвижности характеризуется, наконец, и восприятие гимнографических текстов. На его интенсивность, градус, переменчивость оказывают влияние различные факторы: степень знакомства с молитвословием, внутренняя настроенность человека – сиюминутная или укорененная и др.

Сообразуясь с собственными взглядами на гимнографические произведения, А. в. Попов в целом разделяет те требования, которое предъявляли к ним в его время цензурные комитеты: важность, истинность чистых и назидательных мыслей и чувствований, сопряженных с учением Церкви, чистота слога, ясность и правильность изложения. Принципиально важно, чтобы фактологическая основа (в применении к акафистам – прежде всего жизнеописания) была изъята из достоверных источников и изложена «в том чистом духе, которым святый постоянно руководствовался в жизни своей, или восставал от падения, укреплялся среди соблазнов и соблюдал живую веру до конца своей жизни» (с. 90). Иначе говоря: «Псалмодическое лицо, это – духовно-портретный образ определенной исторической личности» (с. 21). Между тем А. В. Попов настаивает: «Духовный портрет… лица не есть… фотографический, изображающий все известные о нем подробности и детали (что есть область биографии, жизнеописания, жития), а художественный, в котором схвачены лишь существенно-характеристические черты духовно-нравственного облика чествуемой святой личности» (с. 21).

Кроме того, псалмодические тексты должны быть написаны «славянским наречием».

Однако нужно признать, что эти условия соблюдались и соблюдаются далеко не всегда. Так, в своей статье «Акафист Божией Матери, Русь и Патриарх Фотий», которая посвящена образцовому произведению акафистографии и опубликована в том же 1903 году, что и книга А. В. Попова, А. И. Пападопуло-Керамевс сетовал: «Самый важный недостаток, способствующий трудности определить время составления Акафиста Божией Матери, заключается в непростительном игнорировании специальных сказаний об Акафисте, попадающихся в форме четьи-минейных повествований, и в отсутствии надлежащего их сличения и разбора»². Существующие же издания имеют, по мнению авторитетного византиниста, двоякий характер – популярности и полуучености³. К несчастью, эти недостатки характеризуют и публикации начала Xxi века.

Теперь нужно обратиться к вопросу о языке акафистов, которым может быть только церковнославянский язык. Ему А. В. Попов посвящает отдельный раздел. Он уверен: «Употребление славянских слов с соблюдением конструкции церковнославянской речи сообщает акафисту, как и другим церковнославянским песнопениям, характер, возвышенности, духовности и священного достоинства» (с. 618–619). среди прочих ученым высказывается такая мысль: «При легкой конструкции современной литературной речи, читатель обычно быстро схватывает содержание сказанного и бегло переносится мыслию дальше и дальше, не задерживая надолго внимания на словах и детальном выражении мысли… Мысль, выраженная славянским складом речи, как бы подчеркивается для внимающих. Слово знакомое, но поставленное в ходе речи несколько необычно, делает предмет, им выражаемый, или явление, как бы заметнее» (с. 619–620). Кажется, на это суждение стоит обратить самое пристальное внимание – и молящимся, и гимнографам.

Так становится очевидным, что понятие внешней нарративности сопрягается с размышлениями о том, что слово о Боге мистично. Данное утверждение никто не собирается оспаривать. Но подлинная, живая мистика не должна превращаться в магию – искусственную и мертвую. Чтобы этого не происходило, надо совсем немного: любое церковнославянское молитвословие как отправной и конечный пункт богообщения должно быть не только прочувствовано, пережито, но и понято. Нет никакой пользы от вызубренного текста, слова которого, собственно говоря, и воспринимаются-то не как слова, поскольку порой человек даже не может их отграничить друг от друга, а являют собой набор звуков.

Подобный фетишизм, безусловно, сводит на нет всю церковнославянскую сакральность и свидетельствует о кощунственном отношении к богоприличным словам.

В связи с вышеизложенным возникает очевидная мысль практического характера. тексты для богослужебного и келейного использования не должны составляться только по принципу: «чтобы был и соответствовал уставу». Нужно думать о том, что в них прикровенно присутствует богомыслие: глубокое, чистое и самое главное – кристально понятное, ведь «предмет христианской псалмодики – духовные чувства и настроения, возникающие как плод христианского Богомыслия, – сердечное усвоение и поэтическое истолкование истин христианской веры и жизни» (с. 16).

Известно: чем выше слово, тем оно двусмысленнее, а то и многосмысленнее. Но данное обстоятельство не означает, что перед этими загадочными пластами надо пасовать и, маскируя – более или менее умело – элементарное невежество, постараться сделать их еще волшебнее. Напротив, слово должно быть как можно четче определено (прежде всего с грамматической и семантической позиций). А затем его надо грамотно вмонтировать в целесообразный контекст, который выражает ясную, продуманную мысль, а не создает впечатление дремучего нагромождения или дурной гротескности. Чтобы этого не произошло, А. В. Попов предлагает компромиссное решение. с одной стороны, он полностью согласен с предписаниями духовной цензуры того времени, которая «в общем настойчиво ставит требование, чтобы во вновь составляемых акафистах употреблялся язык славянский – правильный, чистый, сильный, изящный, благозвучный, живой, свободный и высокий» (с. 624). С другой стороны, он не исключает появления в гимнографических произведениях русских слов и выражений, если они не ослабляют силы и выразительности текста, соответствуют важности предмета и сообщают речи ясность и определенность, а также русифицированных конструкций, «если только употребляется образ выражения благопристойный, имеющий характер церковного изящества и высокости» (с. 624).

Два этих качества являются приложением к необходимому свойству псалмодического гимна: «Он возникает на почве христианской веры (здесь и далее выделено А. В. Поповым. – Л. М.) и соответствующем ей строе христианской духовности и бесстрастия, чистоты чувствований и помыслов. Основанный на взаимоотношении человека-христианина к Богу, он является выразителем чувств души облагодатствованной, просвещенной христианским учением, возрожденной и освященной христианскими Таинствами. Псалмодический гимн, это – духовная песнь христианина во славу Божию и в честь святых угодников – пред лицеем всеведущего, вездесущего и всемогущего Вседержителя Бога» (с. 22).

Современные составители гимнографических текстов и специалисты, их исследующие, не должны забывать об этом.