Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 35

владею, сказала я, изъявив готовность точно следовать его указаниям. Больше

мы об этом в тот вечер не говорили.

На следующий день он прислал мне большой кованый сундук, он был так

велик, что шесть дюжих молодцов еле втащили его в дом. В этот-то сундук я и

сложила все свои богатства; ради моего спокойствия он поселил у меня

честного старика с женой, дабы те составили моей Эми компанию, и еще он

приставил к ней двух слуг - девушку и мальчика; таким образом в доме

поселилось целое семейство, отданное под начало Эми, которая воцарилась над

ним полноправной хозяйкой.

Итак, устроив все дела, мы выступили в путь инкогнито, как ему было

угодно выразиться; впрочем, мы составляли целый караван: две кареты, в

каждую из которых было запряжено по три лошади, две коляски и человек восемь

слуг, ехавших верхами и вооруженных до зубов.

Трудно представить себе женщину, занимавшую положение, подобное моему,

а именно - наложницы, которая бы пользовалась таким почетом. Мне

прислуживали две женщины под началом некой мадам ***, пожилой, бывалой дамы,

которая превосходно исполняла все обязанности дворецкого: сама же я не знала

никаких забот. Прислуга занимала одну из карет, мы с принцем, вдвоем, -

другую; и только временами, когда он считал это необходимым, я переходила в

первую карету, а мое место рядом с принцем занимал кто-либо из его свиты.

Не стану распространяться о нашем путешествии, скажу только, что, когда

мы достигли этих поистине ужасающих альпийских гор, ехать в карете стало

невозможно, и мой принц заказал для меня носилки, в которые вместо лошадей

впрягли мулов, а сам поехал на лошади верхом. Кареты были отправлены другим

путем обратно в Лион. В Сузе нас ожидали кареты, высланные нам навстречу из

Турина {49}, а оттуда на перекладных мы добрались до Рима, где дела моего

принца (какие, о том мне ведать не следовало) заставили нас задержаться на

некоторое время. Когда он окончил там все свои дела, мы двинулись в Венецию.

Он в точности исполнил свое обещание и на протяжении почти всего пути я

наслаждалась его обществом, словом, была его единственной собеседницей. Ему

нравилось показывать мне все, что достойно внимания путешественников, и еще

больше - рассказывать мне что-либо из истории всего, что проходило перед

моими глазами.

Сколько бесценных усилий было им затрачено напрасно на ту, которую ему

рано или поздно суждено было покинуть с раскаянием в душе! Человек его

благородного происхождения и неисчислимых личных достоинств - можно ли было

так себя уронить? Я потому только и останавливаюсь на этой части моего

повествования, которая иначе бы того не стоила, чтобы показать всю тщету

подобной неправедной страсти. Будь на моем месте его жена или дочь, можно

было бы сказать, что он как и должно, заботится об развитии их умственных

сил, расширении их кругозора, и это было бы достойно одной лишь похвалы. Но

все это - ради обыкновенной шлюхи, ради той, которую он возил с собою,

побуждаемый причиной, которую никак нельзя было считать достойной уважения,

ибо заключалась она в желании потакать самой низменной из человеческих

слабостей - вот что было удивительно! Сколь, однако, всесильна порочная

страсть! Короче говоря, блуд являлся излюбленнейшим его пороком,

единственным его отступлением от стези добродетели, ибо во всех прочих

отношениях это был один из самых превосходных людей, каких только знает

свет. Других недостойных страстей у него не было ни одной, ни вспышек

безудержной ярости, ни показной гордости - в этом его не мог бы попрекнуть

никто. Нет, это был смиреннейший, любезнейший и добродушнейший из смертных.

Он никогда не божился, ни одно непристойное слово не вылетало из его уст, и

все его обращение, все его поступки (за исключением названного мною выше)

были совершенно безукоризненны. Впоследствии, оглядываясь на эту пору, я не

раз предавалась мрачным размышлениям, вспоминая, что лукавый избрал меня для

того, чтобы расставить свои силки на пути такого человека, как мой принц:

что это под моим воздействием он был вовлечен в столь тяжкий грех, что это я

явилась орудием дьявола и причинила ему столько вреда.

Наше "кругосветное путешествие", как можно бы его назвать, длилось без

малого два года; большую часть этого времени я провела в Риме и Венеции,

лишь дважды отлучившись во Флоренцию и однажды - в Неаполь. Во всех

названных городах я имела случай сделать множество забавных и полезных

наблюдений, особливо в части, касавшейся нравов, распространенных среди

обитательниц сих мест. Ибо благодаря старой ведьме, что сопровождала нас в

пути, я довольно много среди них обращалась. Она и прежде бывала в Неаполе и

Венеции, а в первом из названных городов прожила несколько лет, где, как я

узнала, вела достаточно разгульный образ жизни, свойственный, впрочем, почти

всем неаполитанкам; словом, я увидела, что в этом мире интриг, каковым по

всей справедливости можно назвать Неаполь, она чувствует себя как рыба в

воде.

Здесь же, в Неаполе, господин мой купил мне в подарок рабыню - турецкую

девочку, схваченную мальтийским фрегатом {50} и завезенную сюда; от нее я

выучилась турецкому языку, переняла турецкую манеру одеваться и плясать,

научилась петь кое-какие турецкие или, вернее, мавританские песенки; этой

наукой несколько лет спустя я имела случаи воспользоваться, как о том будет

поведано в соответственном месте.

О том, что я выучилась итальянскому, и говорить нечего, ибо на этом

языке, - не прожив в стране и году, я уже довольно бегло болтала, а как

времени у меня было довольно и язык мне сильно полюбился, я прочла все

итальянские книги, какие только могла себе раздобыть.

Постепенно я так влюбилась в Италию, в особенности в Неаполь и Венецию,

что с удовольствием вызвала бы к себе Эми и поселилась здесь на всю жизнь.

Что до Рима, То он мне не понравился совсем. Скопище попов всех мастей,

с одной стороны, и кишащая на улицах гнусная чернь - с другой, делают Рим

самым неприятным местом на всем свете. Число лакеев, камердинеров и прочих

слуг здесь столь велико, что некогда говорили, будто среди простолюдинов в

Риме не сыщешь никого, кто бы не служил прежде в лакеях, носильщиках или

конюхах у какого-нибудь кардинала или посланника. Словом, там царит дух

плутовства, мошенничества, свары к брани, и мне однажды довелось быть

свидетельницей того, как лакеи двух знатных римских семейств сцепились между

собой, повздорив о том. чья карета (а в каждой сидели дамы,

представительницы двух знатных родов) должна уступить дорогу другой; спор

этот привел к тому, что участники его насчитали тридцать человек раненых,

человек пять или шесть, не имеющих отношения ни к той, ни к другой, были

убиты, а обе дамы едва не умерли от страха.

Впрочем, я не имею намерения - во всяком случае здесь - описывать мои

дорожные приключения в этой части света; их было слишком много.

Не могу, однако, не заметить, что принц все время нашего путешествия не

переставал быть по отношению ко мне самым внимательным и заботливым

спутником, какого видывал свет; к тому же постоянство его было столь

необычно, что даже в стране, славящейся вольностью нравов, он - я имею все

основания это утверждать - не только ни разу этой вольностью не

воспользовался, но даже и не испытывал к этому ни малейшего желания.

Часто впоследствии задумывалась я над таким поведением моего

благородного господина. Соблюдай он хоть вполовину такую верность, такое

постоянство, такую неизменность чувств к самой благородной даме на свете - я

имею в виду ее высочество - какие он явил мне, он мог бы почитаться венцом

добродетели и никогда не испытал бы тех справедливых укоров совести, что

начали его терзать, - увы, слишком поздно!

Мы часто и с удовольствием беседовали с ним о его постоянстве, а

однажды он сказал голосом таким проникновенным, какого я от него еще не

слышала, что чрезвычайно благодарен мне за то, что я отважилась на это

рискованное и трудное путешествие и таким образом удержала его на стезе

добродетели. При этих словах я вся так и вспыхнула и взглянула ему в лицо.

- Ну, конечно же, - повторил он. - Отчего это вас удивляет? Я

утверждаю, что благодаря вам мне удается вести добродетельную жизнь.

- Не мне бы толковать смысл слов, кои вам угодно произнести, мой

господин, - сказала я. - Но я хотела бы думать, что вы придаете им тот же

смысл, что и я. Я надеюсь, - говорю, - что и вы и я, мы оба ведем себя

настолько добродетельно, насколько это возможно в наших обстоятельствах.

- Что верно, то верно, - подхватил он. - И уж во всяком случае, кабы

вас со мной не было, я вряд ли удержался бы в столь добродетельном

состоянии. Не стану утверждать, что, не будь вас со мной, я не окунулся бы в

веселую жизнь Неаполя, да и Венеции тоже, ибо здесь иначе смотрят на то, что

в других широтах почитается за грех. И однако, - продолжал он, - я уверяю

вас, что не был близок ни с одной женщиной в Италии, кроме вас, и, более

того, ни разу не испытал желания такой близости. Поэтому я и утверждаю, что

вы удержали меня на стезе добродетели.

Я молчала, радуясь тому, что он своими поцелуями меня перебивал или,

вернее, не давал мне ничего сказать, ибо я и в самом деле не знала, как ему

возразить. Я хотела было указать ему на то, что если бы при нем была его

супруга, она несомненно оказала бы на него не менее благотворное действие и

с бесконечно большей для него пользой, чем я; но подумала, что такие речи в

моих устах могли бы его покоробить. К тому же, в том положении, в каком я

находилась, они были бы даже несколько рискованными. Поэтому я предпочла

оставить его слова без ответа. Должна, однако, признаться, я обнаружила, что

в отношении женщин он оказался совсем не тем человеком, каким, насколько мне

было известно, он был прежде. Не скрою, что это доставляло мне особенную

радость, придавая его словам достоверность и убеждая меня в том, что он,

можно сказать, принадлежал всецело мне.

За время нашего путешествия я вновь понесла и рожала в Венеции; но на

этот раз мне посчастливилось меньше, чем в первый. Я снова родила ему сына,

прекрасного мальчика, но он прожил на свете всего два месяца; и, по правде

сказать, после того, как первые порывы горя (свойственные, я думаю, всякой

матери) миновали, я не жалела о том, что он не выжил, ибо жизнь наша с ее

постоянными переездами с места на месте и без того представляла достаточные

трудности.

Наконец, после всех наших странствий, господин мой объявил, что

поручение его близится к концу и что мы скоро начнем подумывать о

возвращении во Францию, чему я обрадовалась несказанно, главным образом

из-за оставленного мною там состояния, которое, как вы знаете, был немалым.

Правда, я часто получала письма от Эми и по ее отчетам все мое имущество

было в сохранности, что весьма меня утешало. Тем не менее, поскольку принц

выполнил то, что ему было поручено и, ему было предписано возвращаться, я

была чрезвычайно довольна. И вот мы поехали из Венеции в Турин, а по дороге

я побывала в знаменитом городе Милане. Из Турина мы вновь, как тогда,

перевалили через горы, а наши кареты встретили нас в Понтавуазене, что между

Шамбери и Лионом; итак, не спеша, мы благополучно добрались до Парижа после

двухгодичного отсутствия (если не считать не достающих до этого срока десяти

или одиннадцати дней).

Небольшую семью наших домочадцев мы застали в том же состоянии, в каком

оставили; Эми даже прослезилась на радостях, да и я чуть не последовала ее

примеру.

Принц расстался со мной накануне, ибо, как он мне сообщил, он был

извещен, что его должны встретить кое-какие важные персоны, и, быть может,

среди них и сама принцесса. Поэтому мы остановились на разных постоялых

дворах, опасаясь, как бы встречающие не нагрянули ночью, как то и случилось.

После этого я его не видела больше трех недель, во время которых он был

занят семьей, а также и делами; впрочем, он послал ко мне слугу объяснить

причину его отсутствия, и просить меня не тревожиться, чем вполне меня

успокоил.

Несмотря на свое нынешнее благополучие, я не забыла, что уже испытала и

богатство и нищету попеременно, и не могу рассчитывать, что нынешнее мое

состояние пребудет вечно; у меня уже есть от него ребенок, говорила я себе,

и я ожидаю другого, и если стану носить и рожать беспрестанно, рискую

лишиться того, что ему было угодно именовать моей красотой. А она-то и

являлась основой этого благополучия. Ведь стоит ей увянуть, как угаснет и

огонь, ею зажженный, и тепло, в котором я нынче нежусь, начнет остывать, а

сама я со временем, как то обычно бывает с любовницами великих мира сего,

вновь буду брошена на произвол судьбы. По этой причине мне следовало заранее

как говорится, подстелить соломки, чтобы мягче было падать.

Итак, говорю, я не забывала откладывать про черный день, как если бы

все мои доходы сводились к одним лишь подачкам принца. Меж тем, как я уже

говорила выше, у меня было не меньше десяти тысяч фунтов, которые я

сколотила, а, вернее сказать, сохранила из состояния моего верного

друга-ювелира. Если разбойники раскроят ему череп, беспечно шутил он,

прощаясь со мною в последний раз, все это состояние я могу считать своим.

Бедняга и не предполагал, что всего через час-другой его шутливое

пророчество исполнится с такою неумолимою точностью! Я же, не теряя времени,

приняла меры, чтобы удержать за собой все то, что он мне завещал.

Теперь задача заключалась в том, чтобы сохранить и упрочить мое

богатство, ибо оно значительно увеличилось благодаря щедрости и великодушию

принца, а также скромному, замкнутому образу жизни, какую, послушная его

желаниям, я вела; желание его было продиктовано, как я уже говорила, отнюдь

не скупостью, а необходимостью сохранить наши отношения в тайне, ибо тех

средств, коими он меня снабжал, хватило бы на такой великолепный образ

жизни, о каком я и не мечтала.

Дабы не задерживаться на этой, неправедной поре моего благополучия,

скажу вам сразу, что примерно через год после нашего возвращения из Италии я

подарила ему третьего сына. К этому времени я жила более открыто и держала

собственный выезд, как то приличествовало графине ***, ибо принцу еще в

Италии было угодно, чтобы свет знал меня под этим именем. Впрочем, я не

вправе предать это имя огласке. Вопреки обычному ходу дел такого рода, связь

наша длилась целых восемь лет, на протяжении коих я соблюдала строжайшую

верность; больше того, я убеждена, как я уже говорила выше, что и он был

предан мне безраздельно и что, хоть у него всегда бывало две или три дамы на

содержании, за все это время он не имел с ними никакого дела и был всецело

поглощен мною, так что забросил их всех. Особенной экономии это ему не

принесло, ибо, должно признаться, я оказалась любовницей весьма

обременительной для его кошелька; но происходило это не из-за моей

расточительности, а исключительно благодаря его необычайной ко мне любви,

ибо, повторяю, он не давал мне повода о чем-либо его просить - и поток его

милостей был столь полноводен, что у меня не хватило бы духу и намекнуть о

каких-либо своих желаниях сверх того, что он мне давал.

Мое утверждение - я имею в виду его верность мне и то, что он бросил

всех прочих женщин, - не является пустой догадкой: старая ведьма, - как я ее

называла, та, что сопровождала нас во время путешествия (престранная

старуха, надо сказать!), поведала мне тысячу разных историй, касающихся его,

как она выражалась, куртуазных подвигов; так, она рассказала, что в свое

время он содержал не меньше трех любовниц, сразу - и всех трех, как

явствовало из ее рассказов, она же ему и поставляла. Но вдруг, продолжала

она, он бросил их всех, а заодно и ее; они, догадывались, что он попал в

чьи-то новые руки, но ей все не удавалось разузнать, кто их разлучница и где

она обитает, покуда он не вызвал ее для сопровождения меня в пути. Старая

ведьма заключила свой рассказ комплиментами его вкусу: она, де, ничуть не

удивлена, что я так его заполонила - с этакой красотой и так далее.

Словом, то, что я от нее узнала, как вы сами понимаете, было мне весьма

приятно, а именно, что он, как сказано выше, принадлежал мне всецело.

Однако за всяким приливом, каким бы он ни был могучим, следует отлив, и

во всех делах этого рода наступающий отток бывает подчас более бурным,

нежели первые волны прибоя. Принц мой, хоть и не занимал престола, был

чрезвычайно богат, и вряд ли расходы на любовницу; могли нанести

сколько-нибудь ощутимый ущерб его благосостоянию. Кроме того, у него были

различные дела, как во Франции, так и за ее пределами, ибо, как я уже

говорила, он не был французским подданным, хоть и жил при французском дворе.

Его жена, принцесса, с которой он прожил уже довольно много лет, была

достойнейшей из женщин (так, во всяком случае, утверждала молва), знатность

рода она не только ему не уступала, но, быть может, и превосходила его,

состояние принесла ему не меньшее, чем его собственное; что же касается

красоты, ума и тысячи других достоинств, то здесь она не просто возвышалась

над большею частью женщин, а, можно сказать, превосходила их всех до единой.

Сверх того, она славилась,, и притом заслуженно, своею добродетелью;

говорили, что не только среди принцесс крови, но и среди всех женщин на

свете, она слыла самой целомудренной.

"Жили они в мире и согласии, ибо с такой женой и быть иначе не могло.

Впрочем, принцесса не пребывала в неведении слабостей своего повелителя,

зная, что он время от времени позволяет себе поглядывать в сторону и что

среди его любовниц имеется одна, самая любимая, которая подчас занимает его

более, нежели ей (принцессе) того хотелось бы, или с чем ей было легко

смириться. Но это была столь превосходная, великодушная и поистине добрая

жена, что она никогда не доставляла ему никакого беспокойства по этому

поводу (если, конечно, не считать угрызений совести и раскаяния,

пробуждаемых кротостью, с какою она переносила эту обиду, и неизменным

уважением, какое, несмотря ни на что, она ему оказывала). Одно это, можно бы

думать, должно было бы его исправить; подчас в нем и в самом деле

просыпалось великодушие, и тогда он подолгу (так, во всяком случае, мне

казалось), не покидал своего, домашнего очага. Это стало мне вскоре очевидно

благодаря его отлучкам, и я почти тогда же узнала о причине этих отлучек;

раза два он даже сам мне в них признавался.

Все это, однако, лежало за пределами моей власти. Я несколько раз сама

принималась его увещевать, говоря, чтобы он меня бросил и предался всецело

жене, как того требовали закон и обычай; я указывала ему на великодушие

принцессы, которое обязывало его так поступить; впрочем, все это было с моей

стороны лицемерием, ибо, если бы мне в самом деле удалось уговорить его жить

по совести, я бы его потеряла, а об этом я была не в силах и подумать. Да и

он не мог не видеть, что слова мои идут не от сердца. Один такой разговор

мне особенно врезался в память. Я принялась за свои обычные увещевания,

говоря о добродетели, чести, благородном происхождении и еще более

благородном отношении принцессы к его амурам на стороне, какие обязательства

все это на него накладывало - словом, повторила все, что говорила и ранее, и

вдруг почувствовала, что мои речи задели его не на шутку.

- Неужто вы в самом деле намерены уговорить меня вас покинуть? -

спросил он. - И вы хотите, чтобы я поверил в вашу искренность? Я с улыбкой

Blog

Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия