Geum.ru

Н. П. Пахомов из книги «портреты гончатников»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Н. П. ПАХОМОВ

Из книги «ПОРТРЕТЫ ГОНЧАТНИКОВ»


Михаил Иванович АЛЕКСЕЕВ


Гончие Алексеева? Кто из гончатников не слыхал этого имени, какие из современных гончих не несут в себе крови алексеевских собак, хотя бы и очень отдаленно?

Мне посчастливилось не только видеть стаю гончих Алексеева на выставках и на полевых пробах, не только лично знать Михаила Ивановича, но и повести своих гончих от его знаменитых собак.

Вот как это было.

Я уже упоминал, что моей первой гончей была русско-польская выжловка Певка, купленная у кузнеца за пятнадцать рублей и подаренная мне отцом, когда я еще был гимназистом четвертого или пятого класса.

Певка эта почти не гоняла, имела дрянной голос, была дьявольски непослушна и непозывиста, и я через год решил обзавестись более подходящей гончей.

Я не пропускал почти ни одного объявления в газетах о продаже гончих, выискивая те, в которых гончая рекламировалась как замечательный гонец и предлагалось приобрести ее с пробы. О породе продаваемых гончих говорилось в объявлении весьма туманно, общими словами: "костромич", "англо-русская", "арлекино-костромич" и т.д., причем о происхождении обычно умалчивалось.

И вот начались мои поездки в московские пригороды с целью приобретения "гонцов". В большинстве случаев попробовать гончую на зайце не удавалось, и собака покупалась на глаз, причем принималась во внимание та степень достоверности рассказа ее владельца, которую внушал своей личностью он сам.

Каких только мастей и пород гончих у меня не перебывало!

Все они упорно не ходили на смычках, оттягивали руку идя на сворке, были непослушны, непозывисты и не гоняли.

Посещая выставки собак, я отлично видел, что мои гончие совсем непохожи на те стаи, которые выставлялись и получали награды.

Как-то один мой сверстник уверил меня, что у его дяди имеется смычок Камынинских гончих, который тот согласен подарить, так как переезжает в другой город и не может его взять с собой. Счастью моему не было границ! Увы, оно оказалось весьма кратковременным, так как когда прибыл этот столь ожидаемый смычок, он оказался почти черным, явно польской крови, и нисколько не напоминал Камынинскую стаю. Пришлось его тут же сбыть.

Особенно врезался мне в память и надолго смутил мое воображение следующий случай.

Видя мою страсть к собакам и охоте, отец попросил нашего соседа по даче Чудакова, у которого было четыре гончих, взять как-нибудь меня с собой на охоту. И вот в одно памятное утро я увидал на своем дворе охотника Чудакова, у ног которого находилось два смычка русских чепрачных гончих. Охотник сказал мне, что его барин, к сожалению, плохо себя чувствует, на охоте быть не может, но что он предоставляет два смычка своих гончих на целый день в мое распоряжение. Восторгу моему не было предела! Я уже не помню сейчас, как работали собаки, помню только, что мы ничего не убили, но тот факт, что у ног охотника послушно на смычках без сворки шли гончие, не смея не только броситься в сторону, но даже высунуться из-за ног, то что они в середине дня во время привала послушно вышли на рог, так же неукоснительно сделали это к концу дня, совершенно пленил меня, и я стал муштровать свою разномастную, разнотипную кучку гончих, которых набралось у меня к этому времени уже пять штук.

Наконец, познакомившись в оружейной мастерской Николая Петровича Силина, своего рода служившей охотничьим клубом для всех московских охотников, с "самим" Михаилом Ивановичем Алексеевым, я получил от него согласие уступить мне смычок его гончих: Заливая III, получившего на выставке малую серебряную медаль, и молодую выжловочку Говорушку.

Сравнив их со своими гончими, я понял, что всё имевшееся у меня - дрянь и что мне следует добиваться получить еще собак от Алексеева, чтобы завести по-настоящему однотипную, породную стаю,

Но Михаил Иванович имел собственный дом на Полянке, большое, свыше тысячи десятин, имение "Иславское" в Звенигородском уезде, Московской губернии, на Москве-реке и в деньгах не нуждался.

Приобретенная выжловочка Говорушка была жидковатой, гоняла неважно и, следовательно, в породу не годилась. Надо было приобрести классных собак, которые помогли бы мне отвести от них дельных работников.

И вот судьба сжалилась надо мной, и я получил из охоты Алексеева то, о чем не мог и мечтать.

Осенью 190... г. состоялась проба гончих, организованная по примеру прежних лет Московским обществом охоты.

На этой пробе встретились обычные конкуренты: стая М. И. Алексеева и стая Л. В. Живаго. Стая Алексеева, уступавшая по голосам стае Живаго, всегда била последнюю своей работой и безукоризненной приездкой.

И вот случилось так, что на этой пробе первый приз был присужден Л. В. Живаго при дипломе I степени и 83 баллах, а стая М. И. Алексеева, получив тот же диплом I степени, набрала лишь 81 балл и получила второй приз.

Самолюбивый М.И. Алексеев, обиженный несправедливым, как ему казалось, присуждением, в чем он был до некоторой степени прав, на мгновение как-то остыл к охоте, и этой-то минутой я и сумел воспользоваться.

После получасового разговора по телефону он согласился уступить мне четырех собак: Звонишку - вожака его стаи, Хохота, Забавляя и Помчишку. Первые три выставлялись и получили по большой серебряной медали, Помчишка же, молодая, еще не вязанная первоосенница, прошла на малую серебряную. Добившись столь нелегкого согласия в результате неотступных получасовых просьб, я закончил свой телефонный разговор естественным вопросом, а сколько же мне привезти ему денег?

"А что, если он назовет мне цифры, - со страхом думал я, - вроде Белоусовских, и я не смогу их уплатить, что тогда?"

Но я всегда с величайшей благодарностью вспоминаю этот миг, когда вся моя судьба, казалось мне, зависела от той суммы, которую назовет мне Михаил Иванович. К его чести, надо сказать, что у него была раз и навсегда как бы установленная своеобразная такса: смычок гончих с большими серебряными медалями расценивался в 150 рублей, смычок с одной большой серебряной медалью и одной малой -125 рублей, смычок из двух малых серебряных -100 рублей, смычок без наград - 75 рублей.

В этот решительный миг, в котором я чувствовал себя Наполеоном перед Ватерлоо, он благородно ответил, что цена мне известна и что именно эту сумму и должен я ему привезти.

Стоит ли говорить, что извозчик, везший меня к нему на Полянку, несмотря на мой посул дать хорошо "на водку", казался мне злодеем, нарочно еле двигавшимся, а короткие минуты этой поездки представлялись для меня веками!

И вот у меня бумажка от Алексеева к его доезжачему Ивану Павлову, человеку с окладистой черной бородой, знаменитому мастеру своего дела, получавшему и на выставках и на полевых пробах неизменно призы за замечательную приездку стаи.

На другой день к вечеру я ехал с братом в поезде на станцию Голицыне, от которой до "Иславекого" имения М. И. Алексеева было 12 верст. На станции Голицыне были ямщики, и вот мы трясемся с братом эти 12 верст, засыпая ямщика вопросами об имении, об Алексееве, о собаках, об Иване Павлове.

Короткий осенний день подходил к концу, и уже вечерело, когда мы выехали из леса и с правой стороны дороги, на полянке, увидели строения и забор из частокола, похожие на псарный двор. Но ни в одном из окон не было видно огня, не слышно было и лая собак.

Ямщик сказал, что это старая, заброшенная псарка, которая из-за сырости своего местоположения была забракована Алексеевым, и теперь выстроена новая в сухом, песчаном месте.

"А то все собаки ногами болели", - прибавил ямщик, как-то лихо свистнул, лошади встрепенулись, подхватили, и через несколько минут мы остановились у новой, обширной псарки, приветливо сверкавшей из темноты ярко освещенными окнами. Собаки заголосили, и на стук кнутовищем в окно, оно распахнулось, и из него высунулась лохматая голова, заросшая густыми черными волосами.

Крики удивления, торопливые шаги - и дверь открыта, сноп света озаряет вспотевшую пристяжную, играя на медных бляхах сбруи, - и мы в избе, где жена Павлова уже хлопочет над неизменным самоваром.

Мы достали закуски, водку, располагаемся за столом и начинаем разговор издалека, о том, как несправедливо обидели Алексеевскую стаю на полевых испытаниях. Быстро захмелевший Иван нецензурно ругается, говоря, что Михаил Иванович хочет сокращать охоту, и я понимаю, что пора передать ему записку Алексеева, пока еще он в твердой памяти.

Боже, что делается с ним после того, как он с трудом, по слогам, прочитывает ее! Сначала он не хочет верить. "Как, продать Звонишку, вожака стаи? Да что он, с ума сошел, что ли?" - повторяет он несколько раз, расставляя пальцы своей огромной руки и покачивая захмелевшей головой.

- Нет, не бывать этому! Я сам куплю, когда так! - вскрикивает он, вдруг вставая и сверкая глазами.

- Ваня, Ваня, господь с тобой, - шепчет жена.

Но порыв проходит, и он пьет еще и еще и, странное дело, как-то не пьянеет. Нам становится не по себе, ямщик ждет, и мы просим его приготовить собак и щедро одариваем его за те хлопоты, которые он испытал, воспитывая продаваемых нам собак.

Он заявляет, что должен проститься с собаками. Я никогда в жизни не забуду эту сцену. Он одевается во всю парадную охотничью форму и приглашает нас с братом на псарку, чтобы проститься со своими любимцами. Через внутреннюю дверь из коридорчика мы вышли на выпуск. Была поздняя осень, и гончие на ночь улеглись на нарах с соломой внутри бревенчатой псарки.

Иван Павлов, освещенный фонарем, привешенным на гвоздь затворившейся за нами двери, стоял посредине выпуска в своей парадной форме, без шапки, держа в руках два сыромятных смычка и арапник с перевитой проволокой ручкой.

- О-го-го-сюды, други сюды, - выговорил он каким-то гортанным низким голосом, и из помещения одна за другой, потягиваясь, выходили гончие, и все собрались тесным клубком около его ног.

- Ну, ну, смотрите вы на меня, а я на вас, - дрожащим от волнения голосом произнес он и кликнул Звонишку, которая, ласкаясь, поднялась на задние ноги, стараясь лизнуть его в лицо; он ласкал своей свободной рукой ее голову. - Матушка ты моя, родная, как же я без тебя буду?

У нас с братом захватило дыхание, и глаза стали мокрыми,

Но вот он овладел собой. Быстро надел один смычок на Звонишку и Забавляя, а другой - на Хохота и Помчишку и, продев за них арапник, попросил сына, ездившего у него в выжлятниках, подержать, а сам отвел остальных собак в помещение и, притворив за ними дверь, подошел к собакам, с которыми ему предстояло расстаться.

Он как-то растопырил пальцы, из его горла вырвались какие-то непонятные для нас звуки, но хорошо понятые, очевидно, собаками. Все они кинулись к нему, царапая передними лапами ему грудь, а он, роняя слезы, позволял им лизать свое лицо и руки, которыми размазывал свои неустанно бегущие слезы.

Накормив собак оставшейся колбасой, ветчиной и сыром, оставив неутешно рыдавшего Ивана Павлова, мы с братом с тяжелым чувством повезли замечательных красавцев, славу и гордость Алексеевской охоты, чтобы заложить прочный фундамент своей будущей стаи русских чепрачных гончих.

Через две недели, когда приобретенные собаки привыкли к нашему охотнику Ивану Скотникову, мы поехали на охоту в Раменское, чтобы испытать их, и, несмотря на тяжелые условия гона, эти два смычка работали ухо в ухо, и мы после долгого, упорного гона взяли из под них лисицу и двух зайцев. У Звонишки оказался прекрасный, фигурный голос, а у Хохота - бас.

В декабре я поставил стайку в шесть собак на выставку и получил за нее и за смычок из Забавляя и Звонишки золотые медали.

В феврале Звонишка пометала от Хохота шесть щенят, которые впоследствии проходили на большие серебряные медали, а Брызгало даже на золотую.

Так было положено основание нашей охоты с братом, успешно впоследствии конкурировавшей с охотами других владельцев и даже с охотой самого М. И. Алексеева.

Должен сказать, что я не был большим поклонником собачьих выставок, всегда боясь заполучить на них неприятный подарочек в виде чумы, и часто не выставлял своих гончих. Как-то так повелось само собой, без всякого договора, что я постоянно перед той или другой выставкой звонил Михаилу Ивановичу и спрашивал его, будет ли он ставить свою стаю, и, если слышал в ответ, что он собирается, никогда не выставлял своей.

Но вот наступает время XIII выставки Московского общества охоты - юбилейной, по случаю 50-летия со дня основания общества.

И вот наши шпага, как в поединке скрестились.

Решив выставлять свою стаю и получив милостивое благословение от Михаила Ивановича, с которым мы были уже на "ты", я задолго до открытия выставки обходил оружейные магазины Роггена, Шенбруннера и Силина, куда поступали записи собак на выставку, чтобы заранее примериться, с какими конкурентами я буду иметь дело. Запись была огромной: я могу назвать стаи М. Я. Молчанова, бр. Малюшиных, М. И. Алексеева, Карпызова, остатки когда-то гремевшей стаи И. Н. Камынина, стаю Руперта, и, наконец, совсем для меня неожиданно, в секретариат Московского общества охоты поступила запись двух стай Першинской охоты в. к. Николая Николаевича - багряной русской и лимонной англо-франко-русской.

Конкуренция более чем серьезная.

И вот, когда я подъезжал к Манежу, где размещалась выставка собак, сердце мое учащенно билось.

Манеж был блестяще декорирован.

Прямо перед входом в виде особого сооружения была расположена горка с призами самых различных охотничьих обществ, русских и иностранных и частных лиц. В самой середине, на почетном месте, возвышалась в огромном футляре, обитом белым шелком, хрустальная крюшонница в серебряной монтуре. Под ней этикетка "Приз Русского охотничьего клуба за лучшую стаю гончих". Справа и слева серебряные юбилейные кубки - лучшим собакам в каждой породе.

Я знал, что призы для гончих от Русского охотничьего клуба покупает М. И. Алексеев и, грешный человек, невольно подумал, что он выбирал эту крюшонницу не без задней мысли. Но тут же вспомнив, что на выставке находятся две стаи гончих Першинской охоты, владельцем которой являлся великий князь, прогнал от себя эту нехорошую мысль. Я знал, что в Перщине воспитывается до сорока щенят ежегодно в каждой стае, что для щенят специально содержится стадо швицов и что охота эта обходится владельцу до 200 тысяч рублей в год.

Ясно, что приз Русского охотничьего клуба получит Першинская стая.

И вот я в отделе гончих, у помостов, красиво декорированных, на которых расположены стаи. По бокам - стаи Першинской охоты; в середине - стаи Алексеева, Молчанова и моя; далее расположены другие охоты, а по бокам, как бы опоясывая стаи гончих, расположены своры борзых Першинской охоты.

Дрожащей рукой перелистываю я каталог выставки и вижу, что обе Першинские стаи совсем не многочисленны - по шестнадцать собак каждая. Но зато как можно подобрать этих шестнадцать гончих, если мне известно, что общее число взрослых собак в каждой стае достигает не менее сорока штук. При таком отборе можно подобрать собака в собаку!

Спешу к багряной стае, как самому опасному конкуренту, и вижу, как у моей стаи стоит Алексеев и сводит с круга собаку за собакой, быстро просматриваю багряную стаю, прося свести пять-шесть собак. Гончие очень могучи, с характерным для этой охоты тупым обрезом морды, на хороших ногах, с хорошо спущенным ребром, но как-то все сыроваты.

Иду к Алексеевской стае, и приветствующий меня Иван Павлов, уже с утра заложивший, начинает для меня сводить с помоста молодежь, которую я не видал.

Так в разных концах оба мы с Михаил Ивановичем мысленно сравниваем своих любимцев с противником, зная, что через день им придется встретиться уже на ринге, где решится судьба, чья стая будет признана первой.

Но вот Алексеев заметил меня и идет ко мне и, улыбаясь и покручивая свой ус, лукаво говорит мне: "А выж-ло-о-чка одна у тебя... как бишь ее… хороша!" - хотя я прекрасно знаю, что у меня в стае выжловки много слабее выжлецов. И я, чтобы уколоть его за его неискренность, говорю, что меня поразила в его стае Рубишка, с которой, очевидно, некому конкурировать, хотя прекрасно знаю, что он получил ее только что, после смерти Л. В. Живаго, и что она не от его собак.

Так, лицемеря, мы расстаемся с ним с виду благожелательными друг к другу, а на самом деле насторожившиеся и взволнованные вопросом, чья же стая займет первое место?

И вот судный день настает.

Мы все не отходим от ринга и следим за присуждением судьею наград отдельным гончим. Першинская багряная, алексеевская и моя почти одинаковы по количеству собак, и потому важно количество присужденных золотых и больших серебряных медалей в каждой стае. Результаты следующие: алексеевская стая и моя получают по три золотых медали и по шесть больших серебряных, багряная першинская - две золотых и три больших.

Юбилейный кубок за лучшую русскую гончую получает М. И. Алексеев за Пугалу. Приз лучшему смычку присужден ему же за Пугалу и Рубишку.

Теперь борьба должна развернуться вокруг стай, одна из них должна быть признака лучшей, и ей будет присужден самый почетный приз выставки - приз Русского охотничьего клуба.

Стая, помимо подбора, нарядности, однотипности и одномастности, должна быть хорошо приезжена, т. е. находиться в руках доезжачего.

Громадный ринг, на котором выведены все десять стай гончих со своими доезжачими и выжлятниками, одетыми в цвета различных охот, представляет поистине величественное зрелище.

Некоторые стаи выведены на смычках, другие даже на поводках, многие неодномастны и неоднотипны, и когда по знаку судьи вое стаи двигаются друг за другом по огромному кругу, сразу становится ясным, что многим из них нечего и думать претендовать на первенство.

Наконец, на ринге остаются только три стаи: багряная лершинская, алексеевская и моя. Все они выведены без смычков, идут плотной кучей у ног доезжачего и показывают прекрасную приездку.

Алексеевская идет первой, вслед за ней першинская и сзади моя. Мои гончие рослее, идут весело помахивая, словно в по-лазе, гонами, очень одномастны и однотипны. Судья Б. В. Зворыкин передвигает под шумное одобрение зрителей мою стаю на второе место. Наконец, производится последнее испытание.

Стаи ставятся в одном конце ринга с выжлятником, а доезжачий уходит в другой конец, и на его окрик: "Сюда, гончие, сюда! - стая должна, не задерживаясь, в полном составе, кучно собраться у его ног плотным клубком.

Смычок Алексеева отбился, и первый приз присуждается моей стае.

А вечером, перед закрытием выставки, когда право дать сигнал в рог об окончании выставки было в этот день предоставлено моему доезжачему Мартыну Дудаеву, Иван Павлов - доезжачий Алексеева, уже изрядно выпивший на мои деньги, говорил мне: "Ну чего он (т.е. М. И. Алексеев) обижается, ваша стая сурьёзнее нашей... нечего было Звонишку продавать... и поделом... в ефтом деле, знашь, любовь нужна... да..."

Михаил Иванович обиделся настолько, что несколько месяцев не говорил со мной, перешел цотом на "вы" и только к концу года отошел и снова стал на "ты", потребовав от меня, чтобы я спрыснул получение крюшонницы, на которую, как признался, он зарился.

В Москве в это время был обычай "спрыскивать" сначала у "Яра", а потом, когда в два часа ночи тушили электричество и подавали свечи, чтобы посетители могли закончить еду и выпивку и расплатиться, принято было ехать в загородный ресторан "Жан", находившийся в селе Всехсвятском и там есть блины и пить водку.

Потребовал исполнения этой церемонии и Михаил Иванович. Приехав к "Жану" и заняв кабинет, я не мог не только есть блины, но и пить водку после всего съеденного и выпитого у "Яра". Но М. И. приставал ко мне, уверяя, что если я не выпью, то я не друг ему, и мне приходилось опрокидывать незаметно рюмки водки в салфетку, которую время от времени услужливо менял заметивший это официант.

Дело было осенью, и вот в знак примирения М. И. пригласил меня к себе в имение на охоту с гончими.

Мы с братом приехали к вечеру, с тем чтобы, переночевав, ранним утром на другой день отправиться в лес с гончими. По приезде М. И. захотел нам показать своего жеребца Вия. Дело в том, что незадолго до этого он увлекся конным спортом, купил в заводе Живаго жеребенка Вия, который вырос в первоклассного рысака, заработав много призов и показав недюжинную резвость. Надо сказать, что вообще М. И. был баловнем судьбы. После бабки он получил в наследство огромное имение "Иславское", половину которого за большие деньги продал И. В. Морозову, основавшему там конный завод и выстроившему на высоком крутом берегу Москвы-реки красивый дом с колоннами, назвав это имение "Горки".

В этом имении позднее жил и умер Алексей Максимович Горький.

Утром на следующий день стая гончих с верховыми, доезжачим и выжлятником, и мы с братом, и М. И. на дрожках переправились на пароме на другой берег, где начинались охотничьи угодья.

Стояла поздняя, ясная, сухая, холодная осень: с утра мороз прихватывал землю, и только к середине дня чуть разогревало. Тропа была жесткая - условия для гона трудные. Места низкие, болотистые, излюбленные беляками и лисицами.

Мы е братом любуемся редкой приездкой стаи. Разомкнутая, она вся в руках Ивана Павлова, который ведет ее солидно, не показывая дешевых трюков. У опушки он остановил стаю, поставил ее, а сам поскакал к нам, чтобы принять от М. И. последние приказания. Тот указал ему рукой место напуска гончих, Иван Павлов крикнул: "Сюда, гончие!" - и стая тем же клубком потекла у ног его серой в яблоках кобылы.

Сигнал в рог "гончие брошены", - и мы расходимся с ружьями в разные стороны.

Гончие долго ничего не поднимают. Но вот где-то в стороне, справа, как бы нечаянно, неуверенно прозвенел звонкий голосок выжловки. "Ай-яй!" - как будто не веря себе, воскликнула она, еще раз, другой, уже более уверенно, и залилась как ошпаренная, наткнувшись на зайца.

И вдруг, как лавина, опрокинулась: заревела, застонала разными голосами подвалившая стая и пошла крутить за беляком по можжухам и кочкам, то на секунду смолкая, то снова наполняя звуками лес и заставляя учащенно биться наши сердца.

Как ни вертелся белячишко, а на втором кругу сложил свою голову под выстрелом моего брата, а стая сразу же натекла на лисицу, что легко было определить по тому, как ярче и злобнее стали голоса, исчезли перемолчки, ровнее стал гон, без тех вспышек, которые бывают при гоне по зайцу, когда стая прихватит его на глазок и проведет его какой-то отрезок времени по зрячему.

...Стая мотает лисицу уже с час, а мы никак не можем ее перехватить.

И вот тут-то произошел случай, навсегда запомнившийся мне, и если бы я не был уверен в том, что доезжачий Алексеева, конечно, никогда не читал "Войны и мира", то я заподозрил бы его в плагиате.

Через час мы все трое: я, брат и М. И. очутились на просеке, прислушиваясь к заркому гону, который приближался в нашу сторону. Впереди стоял Алексеев, поодаль я, в конце просеки брат. И вот гон все ближе, все азартнее, уже можно разобрать отдельные голоса собак. Сердце учащенно бьется. Ведут на М. И. Вот и лисица красным пятном пролетает через просеку... "Тах, тах!"- стучат бездымные выстрелы М. И.; с ревом клубком проносится стая, над которой стоит пар, и, неумолкая, ведет дальше.

Я подаюсь к М. И. и вижу, как "а своей кобыле, молотя, как цепом, арапником по ее бокам, влетает Иван Павлов, задерживается на секунду, и, обдавая М. И. испепеляющим взглядом, сплевывает сквозь зубы, и кричит: "Спуделял, сукин сын!" М. И. бледнеет и, поднимая ружье, кричит: "Убью, мерзавец!" "Стреляй, дурак, умней не будешь", - зло отвечает Иван и, обрушивши вновь свой арапник на кобылу, исчезает в лесу.

Происходит немая сцена, и мы снова расходимся, ощущая неловкость.

Лисица увела гончих со слуха и там понорилась. День был омрачен неудачей и столкновением с Иваном, и мы с братом, отказавшись от обеда, поспешили уехать обратно в Москву.

Надо сказать, что этот Иван Павлов пришел к М. И. работать в качестве печника, пристрастился к собакам и охоте, стал сначала наварщиком, потом выжлятником, вскоре проявив себя как первоклассный доезжачий, поставив Алексееву стаю его гончих на недосягаемую высоту. Такой искренней беззаветной любви к гончим, такой нежности, такого уменья понимать собак я не встречал ни у кого.

Когда Алексеев увлекся конским спортом и как-то охладел к охоте, Иван Павлов, предчувствуя конец охоты, в припадке отчаяния написал мне письмо, в котором проявилось все его нежное ко мне отношение, завоеванное моей любовью к гончим. В письме, написанном каракулями и, очевидно, стоившем ему немало усилий, он перечислял клички всех собак алексеевской стаи и отметил крестиком тех, которых, по его мнению, "нипочем нельзя брать".

Это трогательное письмо, этот вопль отчаяния, как самое теплое о нем воспоминание, хранится у меня и поныне.

Скоро Алексеев продал вторую часть имения, чтобы строить большой доходный дом в Москве, купив себе небольшое имение в Тульской губернии в Веневском уезде "Свиридове", куда Иван Павлов не поехал, выстроив себе избу в "Иславском".

Имение "Свиридове" примечательно тем, что оно принадлежало ранее известному псовому охотнику С. В. Озерову, владельцу резвых и злобных борзых и стаи гончих, прекрасному ездоку под ними и издателю журнала "Псовая и ружейная охота".

В "Свиридове" находились все родословные книги М. И. Алексеева, погибшие во время революции.

После революции Михаил Иванович Алексеев стал одним из судей по гончим, напечатал много статей в охотничьих журналах и одним из первых призывал к изжитию польско-русской гончей, справедливо считая, что все они настолько случайны и разнотипны, что не смогут стать породой.

Его гончие, завоевавшие к моменту революции несомненно первое место среди других гончих, вошли в той или иной степени в родословные почти всех без исключения современных русских гончих.

Скажем же ему и его Ивану Павлову сердечное спасибо за те успехи в деле нашего кровного собаководства, которыми мы в настоящее время в праве гордиться и которыми мы, безусловно, в какой-то мере обязаны им.