2. Глава I. На грани миров и эпох: работа и жизнь Лу Андреас-Саломе с
Вид материала | Реферат |
Все взаимосвязано Выпустить птичку Такая практика отвлекает от теории |
- Андреас Коннира, Андреас Тамара Сущностная трансформация, 3498.35kb.
- Андреас Коннира, Андреас Тамара Сущностная трансформация, 3497.94kb.
- Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 3700.54kb.
- Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 5221.91kb.
- Научно-исследовательская работа Тема: Философская направленность сказки Антуана, 255.58kb.
- Культурно-образовательная программа «Александровская эпоха: на грани двух веков,, 49.16kb.
- Л отман Ю. М. Внутри мыслящих миров, 4627.01kb.
- Тема № Основные принципы магии, 117.17kb.
- В. В. Сочава глава XXV изучение флоры и растительности задачи полевых исследований., 1677.4kb.
- Конкурс «На Грани» Литературный конкурс «На Грани», 62.26kb.
До войны
В одной из своих статей 1913 года московский аналитик А. Залкинд рассказывал о негодовании и презрении, которое встречают представления Фрейда и Адлера на Западе, и потом уверенно добавлял: „к счастью, у нас в России дело обстоит неизмеримо лучше".
Действительно, работа шла, и на будущее можно было смотреть с оптимизмом. Контакты московских психоаналитиков с Веной были отлично налажены и максимально оперативны. Подробные обзоры центральных изданий Международного психоаналитического общества публиковались почти в каждом номере журнала „Психотерапия", выходя в свет на русском языке в том же или в следующем году после публикации оргиналов. Регулярно печатались переводы последних работ Фрейда; например, знаменитая статья „О диком анализе", вышедшая на немецком языке в 1910 году, по-русски была опубликована в 3-м номере „Психотерапии" за 1911 год. Позже, в 1919 году, Фрейд признавался Сабине Шпильрейн, которая хотела переводить его работы на русский, что переводить уже нечего, практически все переведено, хотя формальное разрешение он давал только на два перевода: „Психопатологию обыденной жизни", изданную в 1910 году неким доктором Медемом (неизвестный псевдоним), и „Пять лекций по психоанализу", изданных в 1911 году Осиновым. Впрочем, Фрейд насколько известно, никогда не возражал против неавторизованных переводов на русский.
С другой стороны, работы русских аналитиков охотно публиковались в Европе. В одном только номере 7/8 журнала венских аналитиков за 1911 год были опубликованы 4 работы из России (Т. Розенталь из Петербурга, Д. Эпштейна из Киева и две статьи одессита М. Вульфа, одна из которых представляла подробный обзор русской психоаналитической литературы). Для сравнения заметим, что в Англии психоанализ начался после возвращения туда Джонса в 1913 году, а во Франции в 10-е годы он вызывал только одни насмешки.
В начале 10-х годов журнал „Современная психиатрия" регулярно рекламирует психотерапевтический санаторий некоего Хрущева в Крюкове под Москвой, предоставлявший больным превосходные бытовые условия. Среди методов психотерапии психоанализ Фрейда стоял на первом месте. Заведовал медицинской частью санатория Ю. Каннабих, среди нескольких врачей фигурировали А. Залкинд и Н. Вырубов. По уставу, для врачей, писателей, а также родственников А. П. Чехова в Крюкове были льготные условия; видимо, покойный Чехов имел какое-то отношение к организации санатория в Крюково. Санаторий функционировал по крайней мере до большевистского переворота. В нем лечились С. Соловьев, Е. Вахтангов, А. Блок, М. Чехов...
В 1914 году по условиям военного времени журнал „Психотерапия", печатавшийся в типографии Главного штаба, закончил свое существование. Психоаналитики, однако, продолжали публиковаться. В мартовском номере журнала „Современная психиатрия" за 1914 год, например, выходит большая статья Моисея Вульфа с детальным описанием успешного лечения психоанализом молодого человека, не испытывавшего удовольствия от жизни и секса.
Мировая война прервала продуктивную работу русских аналитиков. Многие врачи были на фронте; пациенты же теряли платежеспособность. Не благоприятствовали психоанализу и быстрый рост антинемецких и антисемитских настроений в годы войны. Следующий акт психоаналитической драмы, который начнется в России после 1917 года, будет идти в других декорациях и речи актеров станут совсем иными; но состав действующих лиц изменится не так уж сильно.
Глава 5
Чистая игра с русской девушкой: Сабина Шпильрейн
Со времени ее рождения пропью более ста лет. После ее гибели — около пятидесяти. Ее внуки и правнуки, потомки ее пациентов и ученики ее учеников могли бы быть среди нас. Их нет.
Ее профессию хотел ликвидировать советский режим. Живя под ним, она если и продолжала заниматься своим делом, то в глубокой тайне, и мы не знаем, кто были ее пациенты и были ли у нее ученики.
Ее народ хотел ликвидировать нацистский режим. Вместе с двумя дочерьми она была расстреляна у стен ростовской синагоги.
Все взаимосвязано
(Из дневника Сабины Шпильрейн, дата неизвестна) „... Все взаимосвязано. Вчера хозяйка обняла меня и прижала к себе, поцеловала я сказала, что я ей очень нравлюсь, что я замечательная девушка. Почему-то это меня взволновало. Заслуживаю ли я этого? Может ли кто-то меня любить? Меня поразило, что эта женщина, у которой столько своих забот, может понять мои чувства, разделить мою печаль — а ведь я ничего ей не сказала. Я бы хотела рассказать ей все-все, но не могла выдавить ни слова. Я только обняла ее, а потом сказала, что в прихожей страшновато, такой странный там свет. Я была рада снова остаться одна. Даже сегодня я не могу спокойно видеть ее и чувствую себя немного подавленной. Я бы хотела столько сделать хорошего для этой женщины и не могу найти для нее ни одного ласкового слова! Так глубоко переживать внутри и быть такой сухой снаружи! Я устала".
Сабина Шпильрейн родилась в 1885 году в семье богатого еврейского торговца из Ростова-на-Дону. У нее было три младших брата: Исаак, Ян и Эмиль; все они, получив блестящее образование в Европе, стали советскими профессорами, а с Исааком, который станет основателем и лидером советской психотехники, нам еще предстоит познакомиться ближе.
Мы почти ничего не знаем о ее детстве, прошедшем в Ростове. Хаим Вейцман, основатель и первый президент Израиля, выходец из белорусского Пинска, учился в Женеве одновременно с Сабиной Шпильрейн и оставил любопытные воспоминания о ее круге: „В Женеве... в 1900 году я встретил свою будущую жену, приехавшую сюда с несколькими еврейскими девушками, которые учились с ней еще в школе в ее родном городе Ростове-на-Дону. Как и многие другие, она приехала в Женеву изучать медицину, потому что образование в России было для нее недоступно. Группа ростовских девушек... значительно отличалась от обычных студенток-евреек швейцарских университетов того времени по внешности, манерам, взглядам. Они были гораздо привлекательнее, чем их ровесницы из черты оседлости; они были менее увлечены русскими революционными идеями — не то, чтобы они были равнодушны к ним, просто они уделяли больше времени учебе и меньше — бесконечным собраниям и дискуссиям... Студенческое общественное мнение было против ростовчанок, но те не обращали внимания на вражду". Вейцман рассказывает о том, что маленькая еврейская община Ростова была сравнительно богата: отец его жены, как и отец Сабины, принадлежал к купеческой гильдии и мог позволить себе содержать и обучать детей за границей. Поэтому и составляли ростовские девушки „контраст с большинством еврейских студенток Женевы, которые чаще всего выглядели нервными, разочарованными, чахлыми и голодными".
Однако ростовчанка Шпильрейн была больна. Мы не знаем, в чем именно проявлялась болезнь Сабины. Точно известны лишь даты ее пребывания в знаменитой больнице Бургольцль близ Цюриха: с 17 августа 1904 года по 1 июня 1905 года.
Клиникой руководил один из основателей современной психиатрии Евгений Блейлер; лечащим врачом Сабины оказался молодой ассистент Карл Юнг. Нам ничего не известно ни об обстоятельствах госпитализации, ни о курсе лечения, ни о том, как долго лечение продолжалось после выписки. Когда много позже Фрейд писал свою „Историю психоаналитического движения", он запросил у К. Абрахама данные о том, когда началась психоаналитическая работа в Бургольцле; тот ответил, что уже начиная с декабря 1904 года Юнг анализировал там одну истерическую пациентку. Речь могла идти только о Сабине. Эта девушка была первой психоаналитической пациенткой Карла Юнга.
Из письма, которое Юнг отправил Фрейду позднее — 23 октября 1906 года, мы узнаем кое-что о дальнейшем анамнезе: „Рискуя наскучить, я хотел бы представить Вам свое последнее наблюдение. Я сейчас лечу Вашим методом истеричку. Трудный случай, 20-летняя русская студентка, больна в течение 6 лет.
Первая травма между 3-м и 4-м годами жизни; видела, как отец шлепает ее брата по голому заду. Мощное впечатление. Не могла впоследствии отделаться от мысли, что она испражняется на руку своего отца. В 4—7 лет судорожные попытки дефекации на свою собственную ногу, следующим манером: садилась на пол, поджимая ногу под себя, нажимала пяткой на анус и делала попытку дефекации, в то же время препятствуя ей. Часто задерживала стул на срок более 2 недель. Не имеет понятия о том, как она набрела на это своеобразное занятие. Говорит, что делала это совершенно инстинктивно и что это сопровождалось чувством блаженства и дрожью. Позднее это явление сменилось энергичной мастурбацией. Я буду крайне благодарен, если Вы в нескольких словах сообщите мне Ваше мнение об этом случае".
Переписка Фрейда с Юнгом только что началась, это второе письмо Юнга своему будущему учителю. Фрейд, который был старше Юнга на 20 лет, был рад первому проявлению интереса к его работе со стороны профессионального психиатра, работавшего в престижной клинике, и на первое письмо Юнга ответил с максимальной теплотой. Развивая отношения и рассказывая старшему коллеге о случае Сабины, Юнг старался предстать практикующим, заслуживающим профессионального доверия психоаналитиком.
Фрейд отвечал подробно, используя в своем письме все то немногое, что узнал: „Я рад, что русская девушка — студентка. Необразованные люди пока остаются недоступными для наших анализов. История с дефекацией очень хороша и имеет многочисленные аналогии.
По симптомам и даже по характеру больной можно увидеть признаки того, что мотивацией для нее является анальное возбуждение. Такие люди часто демонст рируют типичную комбинацию черт характера. Они крайне скупы, чистоплотны и упрямы. Эти черты мы считаем сублимацией анальной эротики. Подобные случаи, основанные на подавленном извращении, могут анализироваться вполне удовлетворительно.
Как видите, Вы нисколько мне не наскучили. Я очень рад Вашим письмам".
Фрейду принадлежит фраза, ставшая знаменитой: жизнь можно понять только назад, но вся штука состоит в том, что прожить ее надо вперед. Пройдет 7 лет, и после окончательного разрыва с Юнгом Фрейд напишет Сабине Шпильрейн: „Когда я возвращаюсь к началу нашей переписки, мне кажется, что все было предопределено".
Выпустить птичку
(Из дневника Сабины Шпильрейн, 27 августа 1909 года)
„... я никогда не могла бы стать перед окном с сознательной целью. Но сознание можно как-то перехитрить', и тогда... тогда можно получить маленькое удовольствие. Когда я уже была полностью одета, кроме пояса, я заметила симпатичного молодого джентльмена, который смотрел на меня из коридора, Я сильно покраснела, и это проявление бессознательного, которое я вполне объективно отметила, меня заинтересовало еще больше. Мгновение я колебалась, потом скромность победила, и я задернула занавеску. Чуть позже джентльмен постарше уставился на меня через окно с верхнего этажа здания напротив...". Двадцатичетырехлетняя студентка медицинского факультета Сабина Шпильрейн получила еще одно „маленькое удовольствие", записывая, явно с оглядкой на своего психоаналитика, эти строки, которые ему наверняка показались банальными, а нам представляются полными скрытого смысла и предчувствий того, что с ней в жизни будет происходить.
Юнг как раз занимался терапией этой своей первой аналитической пациентки, когда Фрейд рассказал ему о своем последнем, еще не обнародованном открытии. Есть в лечении неврозов, писал он Юнгу 4 декабря 1906 года, некоторые вещи, которые он пока оставляет для самого себя, потому что „враждебной публике ничего объяснить невозможно"; или, может быть, стоит излагать их на особом языке, который понятен только посвященным. Главное из этих пока еще скрытых от публики открытий психоанализа — перенос: „Вы, вероятно, уже поняли, что излечение нашим методом происходит в результате фиксации либидо, ранее имевшего бессознательную форму. Это и есть перенос. Легче всего перенос достигается в случаях истерии. Перенос дает тот импульс, который необходим для понимания бессознательного и перевода его содержания. Там, где перенос отсутствует, пациент не будет делать усилий и не услышит нас, когда мы даем ему наш перевод его бессознательного. По сути дела, излечение происходит через любовь. Перенос является самым убедительным и, я бы даже сказал, единственным неопровержимым доказательством того, что неврозы вызываются любовной жизнью индивида".
Слово сказано: излечение происходит через любовь. Сегодня для психоаналитика это очевидная и бесспорная истина. Но Фрейд сформулировал сущность „переноса" именно тогда: в любви больной к врачу оживают и по-новому переживаются те чувства, которые раньше оставались бессознательными и вызывали болезнь. Любовь взрослого человека, в которую переносятся и благодаря этому осознаются забытые и по-прежнему мучающие детские страсти и страхи, — вот путь к тому, чтобы научиться жить в этом мире. Путь к излечению, но не путь к счастью: удовлетворение невозможно и здесь, как оно было невозможно в детстве.
Психоанализ Сабины шел четвертый год, когда Юнг сообщил Фрейду такую историю: „Одна пациентка-истеричка рассказала мне стихи Лермонтова, которые постоянно крутятся в ее голове. Стихотворение об узнике, единственный товарищ которого — птица в клетке. Узник живет только одним желавшем: дать свободу какому-нибудь живому существу. Он открывает клетку и выпускает свою любимую птичку на волю. Каково же основное желание пациентки? „Когда-нибудь я сама хочу помочь человеку обрести полную свободу благодаря психоаналитическому лечению". В своих мечтах она объединяет себя со мной. Она признается, что на деле главной ее мечтой является родить от меня ребенка, который воплотил бы ее неосуществимые желания. Для этой цели я, естественно, должен сначала сам «выпустить птичку»"
Это письмо Юнга в 1974 году комментировал Вл. Набоков. Он объяснил западному читателю, что речь идет о стихах Пушкина, а не Лермонтова, а именно о стихотворении „Птичка", которое, однако, „абсурдно искажено". Стихотворение написано Пушкиным в кишеневской ссылке, в нем герой, соблюдая на чужбине родной обычай, каждую весну выпускает на волю птичку. Это утешает его: „За что на Бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать!" В этом стихотворении нет, однако, ни узника, ни клетки. И то и другое есть во всем известном пушкинском „Узнике" („Сижу за решеткой в темнице сырой..."). Однако в нем орла, „грустного товарища", никто не выпускает на волю, он только мечтает улететь вместе с узником и зовет его. В общем, птица сидит в клетке с узником в одном стихотворении, а выпускают ее в другом. Какое же вертелось в голове русской пациентки?
Наверное, девушка прочла и перевела немало русских стихов своему молодому доктору, если он перепутал Пушкина с Лермонтовым и соединил разные стихотворения в одно. Но для понимания ситуации важнее другое. Юнг относится к стихам, которые крутятся в голове, как к своего рода симптому, а симптом подлежит интерпретации, на этом основано психоаналитическое лечение. Пациентка предлагает свою интерпретацию: .она мечтает стать психоаналитиком, потому и повторяет стихи о том, как даруют свободу живому существу. Для аналитика эта интерпретация представляет лишь следующий, более глубокий симптом; смысл его в том, что пациентка в своих мечтах смешивает себя со своим аналитиком. Он дает свое толкование: пациентка видит себя узником и грезит, что ее доктор, как орел в стихотворении, позовет ее „туда, где синеют морские края". Ее мечта дать свободу живому существу — это желание родить от него ребенка. А для этого — снижая жанр и переходя от романтических русских стихов к пошловатой швейцарской поговорке — он должен сначала „выпустить птичку". Итак, Сабина — а это, конечно, она — трактует стихи в своей голове как желание стать психоаналитиком; он — как желание сексуальной близости с ним. Кто прав — он, она, оба, никто? Это покажет будущее...
Между тем Юнг пользуется все большим доверием Фрейда. На Международном конгрессе по психиатрии и неврологии в Амстердаме, состоявшемся в сентябре 1907 года, психоанализ представляет именно Юнг. Это первое публичное выступление психоаналитика перед официальным собранием психиатров, и Фрейд относился к нему чрезвычайно серьезно. Он писал Юнгу в Амстердам: „Сейчас больше чем когда бы то ни было, я хотел бы быть вместе с Вами... и рассказать Вам о долгих годах моего гордого, но наполненного страданием одиночества... и о спокойной ясности, которая постепенно овладела мной и велела ждать голоса, который ответит мне из неведомой толпы. Этот голос оказался Вашим... Благодарю Вас за это, и пусть ничто не колеблет Вашей уверенности. Вы увидите наш триумф и примете в нем участие".
В своем докладе Юнг рассказывал о случае, который хорошо знал, — случае Сабины Шпилърейн, но ему пришлось испытать горечь провала. Обе стороны были настроены слишком агрессивно. Один из присутствовавших авторитетов заявил, что метод Фрейда нельзя принимать всерьез, поскольку каждое слово трактуется в сексуальном смысле, а это крайне вредно для пациентов; сам он попросту запрещает своим пациентам упоминать что-либо относящееся к сексу... Что же касается Юнга, то он превысил регламент и отказался подчиниться председателю, требовавшему закончить доклад. Когда же его вынудили сойти с трибуны, он с возмущением покинул зал 02).
Такая практика отвлекает от теории
(Из дневника Сабины Шпильрейн, 21 сентября 1909 года)
„Мама говорит, что для моего друга и для меня невозможно остаться друзьями, если мы дали друг другу нашу любовь. Мужчина не может долго переживать чистую дружбу. Если я ему нравлюсь — он хочет любви. Если я всегда буду холодна, это разрушит его чувства.
Все это ужасно! Если бы я знала, мой дорогой, на что мне надеяться? Если бы я могла просить судьбу, если бы я могла быть уверена, что клятва, произнесенная перед свидетелями, будет выполнена, я бы молилась: Боже, позволь нам быть исключениями, позволь мне и моему другу всегда оставаться на расстоянии, позволь получать удовольствие от таких встреч, позволь поддерживать друг друга в радости и горе, позволь слиться нашим душам, соединиться нашим рукам в поиске „более высокого, более широкого, более далекого", или, как говорит мой друг, „лучшего и прекрасного", чтобы мы могли помогать тем, кто остается слабее нас".
Одновременно с Сабиной Шпильрейн в Бургольцле осваивали психоанализ четыре ее соотечественника: Фаня Шалевская, Макс Эйтингон, Эсфирь Аптекман и Татьяна Розентааь. Все еврейского происхождения и уроженцы юго-запада России, они сыграли разную роль в истории психоанализа. Наиболее значительной, но и самой противоречивой фигурой окажется Макс Ефимович Эйтингон, познакомившийся с Фрейдом чуть позже самого Юнга. Многочасовые прогулки Фрейда с Эйтингоном в начале 1907 года по улицам Вены будут трактоваться историками как первый опыт учебного (дидактического) психоанализа. В сентябре того же года Фрейд сообщает Юнгу из Рима: „Эйтингон сейчас здесь и скоро нанесет мне визит, чтобы подробно рассказать об Амстердаме. Кажется, он опять занят какой-то женщиной. Такая практика отвлекает от теории. Когда я полностью исчерпаю свое либидо (в обычном смысле этого слова), я напишу «Любовную жизнь человечества»".
Юнг в раздражении, источник которого нам постепенно станет ясен, отвечает так: „Эйтингона я считаю импотентом и пустозвоном. Как только это немилосердное суждение сорвалось с моих губ, я понял, что завидую ему в его расторможенном отреагировании полигамного инстинкта. Так что я беру „импотента" назад как чересчур мягкое слово. Он никогда ничего не добьется; однажды он, может быть, станет депутатом Думы" .
В отношении Юнга к Эйтингону насмешка и недоверие мешались со спрятанной за ними завистью: Эйтингон был богат, тогда как Юнгу пришлось признаться Фрейду в том, что его благополучие зависит от богатства его жены. Хуже того, Юнг видел в Эйтингоне полигамную свободу — поведение, которое он, сын пастора, в это время осуждал в других и влечение к которому все сильнее ощущал в самом себе.
Американский исследователь Джеймс Раис, анализировавший это место из переписки Фрейда и Юнга, считает, что Юнг проявил здесь „русский стереотип", интуитивное представление о русских, которое доминировало в европейской культуре начала века и в равной степени разделялось как Юнгом, так и Фрейдом, В качестве важнейшего компонента этого стереотипа Раис называет сексуальную свободу, которая приписывалась русским и воспринималась со всей естественной амбивалентностью. Но, с другой стороны, в соединении полигамии с импотенцией, равно как и в идее, что „пустозвон" Эйтингон станет когда-нибудь членом политически импотентного русского парламента — Думы, — трудно не видеть мотив уничижения соперника, использующий русскую экзотику лишь как удобную форму.
Дело, конечно, шло дальше стереотипа. В том же письме, по воле своих свободных ассоциаций перейдя от русского Эйтингона к немцу О. Гроссу, одному из ранних психоаналитиков и наркоману, Юнг пишет: „Д-р Гросс рассказывал, что он кладет конец переносу, превращая пациента в сексуально аморального человека. По его словам, перенос на аналитика и его жесткая фиксация являются не более чем проявлением моногамии и, как таковые, должны считаться регрессивными симптомами. Подлинно здоровое состояние для невротика — это сексуальная распущенность. В результате он связывает Вас с Ницше".
Не обязательно быть психоаналитиком, чтобы насторожиться при повторении Юнгом одних и тех же мотивов по разным поводам. Юнга интересуют люди, позволяющие себе „расторможенное отреагирование полигамных инстинктов" и, более того, делающие это со своими пациентами. Юнг пишет о них будто для того только, чтобы с ними покончить; с Эйтингоном он расправляется благодаря „русскому стереотипу1', в котором сексуальная свобода сочетается с пустозвонством, с Гроссом — благодаря не менее значимому для Фрейда „ницшеанскому стереотипу", в котором аморализм сочетается со стремлением к власти. Юнг, однако, борется не только с соперниками, но куда более — с самим собой. Его теоретические взгляды пока еще ортодоксальны, и с их помощью он уговаривает сам себя: „Что есть цивилизация, как не результат борьбы с опасностью? Думаю, Гросс заходит слишком далеко со своей модой на сексуальные короткие замыкания. Они не требуют ни интеллекта, ни хорошего вкуса и менее всего являются фактором цивилизации".
Иногда Юнг пытается проанализировать собственные чувства, но сталкивается с непреодолимыми трудностями. Для него, не прошедшего анализа даже в той примитивной форме, в которой получали его ранние ученики Фрейда, переписка с учителем заменяет анализ и испытывает на себе все его эффекты. Прежде всего, конечно, сопротивление и перенос. Бывало, Юнг неделями не отвечал на письма Фрейда и зачастую явно уклонялся от обсуждения „своих интимных дел". Фрейд сначала мягко, а потом все резче указывал на это. В одном из писем (от 28 октября 1907) Юнг интерпретирует свои задержки с ответами в точности так, как пациент интерпретировал бы свои опоздания, неприходы на сеансы или неискренность. Первой причиной „является моя нагрузка на работе". Другая причина „лежит в сфере аффекта, в том, что Вы назвали моим «комплексом самосохранения»". Через несколько строк, однако, дело видится иначе. „Комплекс самосохранения тут ни при чем. Мое отношение к Вам скорее носит характер „религиозного" преклонения. Хотя это не так уж беспокоит меня на деле, мои чувства неприятны и смешны для меня, и я не могу отрицать их эротическую подоплеку. Это отвратительное ощущение восходит к случаю, когда я мальчиком стал объектом сексуального покушения со стороны мужчины, которого я боготворил. Поэтому я боюсь Вашего доверия. Я также опасаюсь реакции с Вашей стороны, когда я говорю о своих интимных делах".
Но и это объяснение не изменило ситуации, потому что им она не исчерпывалась. Паузы в переписке все возрастали. В очередной попытке оправдаться (7 марта 1909) Юнг снова жаловался на занятость и перенапряжение... „Последняя и самая тяжелая капля, переполнившая чашу и сыгравшая со мной просто дьявольскую шутку: пациентка, которую много лет назад я, не пожалев усилий, вытащил из очень тяжелого невроза, предала мое доверие и мою дружбу самым оскорбительным способом. Она подняла гнусный скандал единственно потому, что я отказал себе в удовольствии сделать ей ребенка. Я всегда вел себя по отношению к ней как джентльмен, но перед судом своей слишком чувствительной совести я не чувствую себя полностью чистым; и это ранит больше всего как раз потому, что мои намерения в отношении нее были самыми достойными. Но Вы знаете, как это бывает — дьявол может превратить в порок и саму добродетель. В этой истории я получил непередаваемое количество супружеской мудрости, потому что до сих пор я, несмотря на весь самоанализ, имел совершенно неадекватные представления о своих полигамных наклонностях. Теперь я знаю, когда и как дьявол бьет копытом. Эти болезненные, но крайне целебные прозрения чертовски взболтали меня изнутри, но благодаря этому, я надеюсь, я сохранил определенные моральные качества, которые дадут мне немалые преимущества в дальнейшей жизни. Отношения с моей женой в огромной степени прибавили по своей твердости и глубине".