Н. А. Бердяев «Истоки и Смысл Русского Коммунизма» Книга
| Вид материала | Книга |
- «Введение. 4 Русская религиозная идея и русское государство.», 838.71kb.
- Темы рефератов Предмет социальной философии. Вчем специфика социальной философии, 40.29kb.
- Темы рефератов Предмет социальной философии. Вчем специфика социальной философии, 45.72kb.
- Н. А. Бердяев Николай Александрович Бердяев, 616.18kb.
- Истоки и смысл русского коммунизма введение. Образование русской интеллигенции, 2188.64kb.
- Тема Кол-во страниц, 10.63kb.
- Н. А. Бердяев "Самопознание" Революция, коммунизм, свобода. Книга, 219.08kb.
- Стрела нтс №40 от 20. 02. 10 [О классических оценках русского характера], 370.06kb.
- Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
- Н. А. Бердяев царство духа и царство кесаря, 4387.18kb.
Н. А. Бердяев «Истоки и Смысл Русского Коммунизма»
Книга «Истоки и смысл русского коммунизма» была задумана Н.А. Бердяевым в 1933 г. и вызвана появлением в западной печати – главным образом в Америке и в Англии – статей и книг иностранных авторов, по невежеству искажавших историю идейной и религиозной борьбы в России в революционную эпоху и даже пытавшихся защищать материалистический коммунизм с христианской точки зрения. Данная книга представляет собой историческое исследование истоков русского коммунизма. Бердяев тщательным образом анализирует исторический процесс формирования идейных течений, существование которых дало возможность коммунизму прижиться на российской почве. Точного, четкого определения «русского коммунизма» как такового Бердяев не дает, но утверждает, что «русский коммунизм» есть «марксизм», оригинально трансформированный сознанием и душою русского человека. Почему и как такое оказалось возможным? – на этот вопрос, по сути, и пытается ответить философ на протяжении всей своей работы.
Книга «Истоки и смысл русского коммунизма» состоит из Введения «Русская религиозная идея и Русское государство» и 7 глав:
- Образование русской интеллигенции и ее характер. Славянофильство и западничество.
- Русский социализм и нигилизм.
- Русское народничество и анархизм.
- Русская литература Х1Х века и ее пророчества.
- Классический марксизм и марксизм русский.
- Русский коммунизм и революция.
- Коммунизм и христианство.
В каждой главе содержится историческое описание определенного периода существования Российского Государства с подробным анализом социально-политических процессов того времени. С исторической точки зрения работа Бердяева представляет огромную ценность, большую, на мой взгляд, чем с философской. Изучение глубинных процессов, которые послужили причинами возникновения революционной ситуации в императорской России, изучение механизмов, оказывающих влияние на национальное самосознание русского человека – это делает труд Бердяева ключом к пониманию явления «русского коммунизма» и внедрения его как идеологико-религиозного учения в сознание масс. Работа Бердяева органично вписывается в современную российскую концепцию отечественной истории. Подозреваю, что во многом курс отечественной истории в вопросах возникновения коммунизма в России основывается на работах этого русского философа. Личный опыт и знания, почерпнутые мной из школьной программы по Истории Отечества, в целом соответствуют тому осмыслению фактического материала, которое предлагает в своем труде Бердяев. Вообще, надо сказать, что работа «Истоки и смысл русского коммунизма» современна и актуальна. В постсоветской демократической России вопросы осмысления исторической роли коммунизма занимали и занимают особое место. Работа Бердяева по изучению истоков коммунизма почти полностью удовлетворяет современному идеологическому подходу к советскому прошлому России.
Все, что относится к сфере истории, перерабатывается и анализируется Бердяевым, на мой взгляд, блестяще. Философские же выводы не всегда представляются столь ясными. С философской точки зрения в работе Бердяева есть спорные моменты, и существует множество скрытых противоречий.
Но, чтобы обнажить эти противоречия и выявить их суть, необходимо поступательно шаг за шагом проанализировать каждую главу «Истоков».
Введение. Русская религиозная идея и Русское государство.
Бердяев говорит здесь о типе русского человека, о русской душе. Его понимание загадочности русской души, противоречий, характерных для нее заключается в столкновении двух элементов «природного дионисизма» и «христианского аскетизма». Такой подход представляется мне интересным и правильным, потому как со школьной скамьи была четко усвоена идея вечная пограничности русского человека, такой же, как географическое положение России – между Востоком и Западом.
В первой же главке звучит неоднозначная тема родства древнееврейского найионально-религиозного и древнерусского сознаний на почве мессианской идеи. Т.е. Бердяев хочет сказать, что еврейская богоизбранность сродни русскому религиозно-национальному сознанию эпохи возникновения идеи «Москвы-Третьего Рима». У меня опять же, это не вызывает сомнений, так как от русских православных духовных лиц мне приходилось слышать мысли о богоизбранности русского народа. Обычно при этом подразумевалось, что Бог отвернулся от иудеев, из-за того, что те предали Христа и возложил на Россию и русский народ особую миссию поле падения Византийской Империи. В качестве доказательств священники приводят многочисленные чудеса и знамения и явления святых (В России находится «Священный клобук», «Четвертый удел Богородицы» и т.д.).
Бердяев считает, что мессианское религиозное сознание русского народа являлось основной идеологией Древней Руси. И первые причины проникновения на русскую почву изначально чужеродных идей, способствовавших далее становлению у народных масс революционного сознания, следует искать в процессах обнаруживших несостоятельность такого мессианского сознания. Первый удар по этому сознанию нанесла никоновская церковная реформа, второй – реформы Петра. И те, и другие события одинаково оцениваются Бердяевым как «насилие над народной душой». Петр отрицал народные традиции – богатство народа, вводил просвещение на западный манер драконовскими методами, через унижения религиозных чувств верующих. Петр, укрепивший государственность, усилил раскол между религиозным сознанием народа и сознанием привилегированного бюрократического правящего слоя.
Глава 1-ая. Образование русской интеллигенции и ее характер. Славянофильство и западничество.
Бердяев уместно говорит о различии западной и российской интеллигенции. На Западе это были люди интеллектуального профессионального труда и творчества (ученые, писатели, профессора, педагоги, художники), у нас же это были разночинцы - экономическая группировка, образовавшаяся из разных социальных классов. Наша интеллигенция была общностью людей, объединенных идеями социального характера (что принято называть «мыслящей интеллигенцией»). Особый культурный слой, именуемый «русской разночинной интеллигенцией», приобрел характерные черты и стал выделяться такими особенностями, которые привели к возникновению типов потенциальных революционеров, безнадежно оторванных от простого народа, в частности от крестьянства. Догматизм и максимализм, присущий русскому человеку, его религиозное стремление к целостности как некоему «Абсолютному» по Бердяеву способствовал появлению радикальных крайних форм русской революционности тогда, когда примат церковно-православной идеи был свергнут в сознании основной части русской интеллигенции. Бердяев, однако, довольно туманно говорит о причинах свержения и разложения православного догмата, т.е. православной веры у русской интеллигенции как разночинной, так и предшествовавшей ей Александровской. Начало Х!Х века философ при этом именует не иначе как «эпохой разрыхления русской души». Тезисы Бердяева о низком уровне образованности православных священников, представляются мне весьма сомнительными, так как образование тогда давалось в основном массиве именно в духовных семинариях, да и вообще церковь издревле была центром культуры и искусства. Конечно, нельзя отрицать отсталость России в плане науки и образования, ученой просветительской мысли от Европы, но это не есть, однако, вопрос веры, ибо вера не нуждается в переосмыслении, она нуждается в чувстве. Это прежде всего духовная потребность. А вот во что верить – это уже проблема выбора. Не секрет, что война 1812 года послужила толчком в изменении сознания части русской интеллигенции. У офицеров побывавших на Западе значительно расширился кругозор, они прониклись революционными идеями и духом свободомыслия. Но только ли это послужило ослаблению православной традиции?
Возникновение и распространение масонских лож в среде высшего аристократического общества, дворянства еще более отдалили верхний культурный слой от народа. Религиозность русского человека осталась неизменной, но ее форма была изменена. На смену исконно русскому православию пришло мистическое масонство. Бердяев признает это, но не видит в масонстве деструктивного влияния, называя его «первой формой самоорганизации общества».
Свободомыслящий культурный слой русского дворянства был изолирован от возможности вести открытые политические дебаты и самореализовываться в попытке перестроить государство. Поэтому политическая мысль перекочевала в литературу и искусство. Любые попытки хоть как-то действенно применить новые теории на русской почве жестоко пресекались (например, восстание декабристов). Прогрессивному дворянству нужна была поддержка массы (темного крестьянства). И оно взялось эту массу образовывать – так Бердяев переходит к движению народников, к «хождению в народ». Крестьяне в 70-х годах не приняли социалистической интеллигенции, действия которой были восприняты ими как занятные барские чудачества. Народ не понимал и не принимал оторванную от него как в духовной, так и в общественной жизни «кающуюся» дворянскую элиту и позже разночинную интеллигенцию. Вообще о явлении «русского народничества» Бердяев говорит подробно в 3-ей Главе.
О славянофильстве и западничестве как течениях рассказано детально и с позиций современной исторической науки идеологически верно. Можно выделить мысль о том, что историософическая тема – тема определения и искания пути России (на Запад? на Восток?) – будет основной для общественно-политической мысли на протяжении всего Х1Х века.
Глава 2-ая. Русский социализм и нигилизм.
Как яркий представитель русской революционной интеллигенции изображен Бердяевым литературный критик и публицист Белинский. Он, считает Бердяев, первым сформулировал основные принципы ее миросозерцания.
Одним из таких принципов является атеизм. Причем атеизм этот возникает, по Бердяеву, из-за невозможности примирения с идеей Бога в виду непомерного зла и страданий людей: «Это атеизм из морального пафоса, из любви к добру и справедливости». Однако, для истинно верующего православного человека проблема теодицеи стоять не может, но она могла быть вполне актуальна для сознания интеллигенции разложенной масонством, эзотерикой и мистицизмом. Сам Белинский, кстати, признает это, говоря: «Страшный я человек, когда в мою голову забивается какая-нибудь мистическая нелепость». Появление «мистических нелепостей» разного рода позже способствовало развитию и становлению так называемого «воинствующего атеизма», который позже приведет к ужасам 1917 года и сатанинскому глумлению над православной религией и культурой русского народа.
Принципы верховенства человеческой личности и общинной организации человеческого общества, которые, как считает Бердяев, сформулировал Белинский – легли в основание народнического социализма, из которого позже выйдет новый аскетический, жесткий и активно-реалистический душевный тип интеллигенции – нигилисты.
Нигилизм Бердяев признает типично русским явлением, говоря о его крайнем почти религиозном догматизме. Вообще, склонность ко всему экстремистскому Бердяев считает характерной для русского человека. Справедливо говорит философ об идолопоклонническом отношении к науке у нигилистов, для которых базаровская «вера в лягушку» стала поистине религиозным феноменом. Почему нигилисты отрицали дух и духовную жизнь и тем менее, фанатически, исключительно научным путем пытались познать тайны бытия? Нигилисты были опустошены духовно, в себе и в окружающих они решительно боролись против влияний и проявлений религии, философии, искусства и морали. Во имя освобождения личности они эту самую личность духовно истощали.
Бердяев объясняет особый склад внутреннего мира нигилистов тем, что их формирование было своеобразным протестом, реакцией на существование человеческого типа «идеалиста 40-х годов». Об этом русском характере Бердяев говорит следующее «Он был продолжением типа конца XVIII и начала XIX в., связанного с мистическим масонством». Таким образом, получается, что затуманенность сознания дворянских кругов мистическим масонством вызвала естественный протест у разночинной интеллигенции, которая ответила на это появлением типа «мыслящего реалиста» (по Бердяеву). Многие представители нового типа нигилистов были выходцами из религиозной среды. Бердяев прямо говорит об этом: «… в русском нигилизме большую роль играли семинаристы, дети священников, прошедшие православную школу». Такими представителями были Добролюбов и Чернышевский (сыновья протоиреев). Кстати многие деятели русской революции также проходили в молодости школу духовного воспитания. Интересная связь между крайней религиозностью, ранним духовным воспитанием и экстремизмом, увлеченностью революционными идеями, кстати, была замечена еще до Бердяева некоторыми профессорами психологии. Они выделили особый тип психологического сознания и внутреннего мира человека, который довольно четко характеризовали как по генотипическим, так и по фенотипическим признакам. В эту категорию людей, выделяющихся наличием психологических отклонений (шизофрения и т.д.), глубинных внутренних комплексов (комплекс власти, комплекс разрушения, комплекс саморазрушения – садизма и мазохизма) и сексуально-половых расстройств, попадает подавляющее большинство деятелей русской революции – Дзержинский (верующий католик в молодости, готовящийся стать священником), Ленин и также Маркс (в юности фанатичный иудей, внук раввина).
Почему же люди, воспитанные религиозно, вдруг поменяли вектор своего миропонимания и мировосприятия? Бердяев говорит, что у молодежи 60-х годов нигилистическое богоотрицание было своего рода ответом на «упадочное православие Х1Х века» и «безобразие духовного быта». Конечно, в этом есть немалая доля правды, но богоборчество и атеизм не мог быть следствием только этих процессов. Иудей Маркс и католик Дзержинский, а с ними и еще огромная масса людей как-то не вписываются в эту концепцию. Тут, на мой взгляд, есть что-то другое. Однако, Бердяев предпочитает не углубляться в тщательное исследование вопроса о возникновении «воинствующего атеизма», может для этого на тот период ему просто не хватало сведений и фактического материала.
Глава 3-ая. Русское народничество и анархизм.
Народничество, как и анархизм с нигилизмом, Бердяев снова называет характерно русским явлением. При этом философ акцентирует внимание на том, что «народ не есть нация». Справедливое и весьма уместное замечание, на мой взгляд, когда речь идет об «истоках и смысле русского коммунизма». Народничество Бердяев называет безрелигиозным и даже антирелигиозным движением. Интересно замечание философа о том, что народничество нередко бывало враждебно культуре. Что же в народничестве истинно русского, помимо его теллургического характера, Бердяев не объясняет. Народничество как явление общественно-политической жизни есть действительно русский продукт. Ни в одной стране мира не было в то время «кающихся дворян», которые сознавали «грех своего социального положения» и разночинной интеллигенции, которая кинулась просвещать темные народные массы с целью освобождения, которого эти массы не понимали и не могли себе осмысленно представить.
Бердяев в этой главе затрагивает вопрос частной собственности, говоря о том, что «русскому народу были чужды римские понятия о собственности». Действительно, римские понятия были чужды для российского общинного сознания, однако почти в той же мере они были чужды и для Запада. Собственность на Западе была по своему характеру уже далеко не «римской». Здесь Бердяев сам переходит к крайностям, которые называет характерными для русского человека. Философ говорит о том, что «абсолютный характер частной собственности всегда отрицался» в России. Зачем говорить про абсолютное, крайне-эфемерное в вопросе совершенно конкретном? Историк-философ Бердяев не мог не знать о форме землевладения у русского казачества. Однако он умалчивает тот факт, что для казаков понятие частной собственности было почти европейским. Они обрабатывали свою землю, кормились за счет своей земли и всеми силами держались за нее. В сознании казачества земля прочно ассоциировалась с частной собственностью. Не поэтому ли «русская революция» так беспощадно расправилась с казаками – истинными патриотами и защитниками своего Отечества?
О деятелях русской революции можно судить по «Катехизису революционера» Нечаева, которому Бердяев уделяет особое внимание. Жуткую фигуру Нечаева он также называет «характерно русской фигурой».
В нечаевском «Катехизисе» есть интересные мысли, освещаемые Бердяевым. «Нужно соединятся с разбойниками, которые есть настоящие революционеры» - считает Нечаев. Те люди, которые пришли к власти в России после 1917 года как раз и были самыми, что ни на есть настоящими разбойниками (например, Сталин – вор-рецидивист по кличке «Камо»). Им удалось разграбить и учинить разбой во всей Российской Империи (есть интересные факты того, что и в каких количествах пропало из залов Зимнего Дворца в первый день взятия). Для революционера все морально, что служит революции, он уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели! Эти нечаевские мысли потом неоднократно озвучивал Ленин. Бердяев подтверждает это строчкой: «многое от этого катехизиса вошло в русский коммунизм, особенно в начальный период».
Об анархизме Бердяев имеет тоже суждение, что и о нигилизме и народничестве – опять «характерное порождение русского духа». С этим трудно поспорить, русские действительно любят побуянить. Но является ли подлинный анархизм истинно русским явлением? Я сомневаюсь в этом. Нельзя отрицать в нашем народе бердяевской «русской дионисической стихии». Действительно, говоря совсем уж простым языком, когда напьемся – любим побузить, погудеть. Фигуры Стеньки Разина и Пугачева крепко засели в народной памяти. Но их бунт – «бессмысленный и беспощадный» - нельзя назвать чисто анархическим элементом. Анархизм если он и присутствует в русском человеке, носит кратковременный характер. Есть в душе русского человека нечто хаотическое, но это не есть стремление к безвластию. Наоборот, если вспомнить историю возникновения Руси, становится понятно, что русские сами инициируют становление властных институтов (Войсковой круг и атаман – у казачества, народное вече – в Новгороде, русские посольства с прошением на княжение).
Бердяев говорит в 3-ей главе и о Бакунине, и о Ткачеве, как о теоретиках революции. Идею захвата власти революционным меньшинством, мысль о превращении этого революционного меньшинства (партии) в правительство – все это еще до Ленина формулирует Ткачев в 70х г.г.
Значительное место в 3-ей главе уделено Плеханову (социал-демократ, «основатель русского марксизма» - был против захвата власти социалистической партией) и Желябову (православный выходец из народа, отрицающий православие, но принимающий христианство – стоял во главе террористической организации «Народная Воля», подготовил покушение 1 марта 1881 г.).
Интересным представляется примечание Бердяева о том, что главный идеолог марксизма-коммунизма «не очень любил русских» («терпеть не мог Бакунина, не любил Герцена»).
Глава 4-ая. Русская литература Х1Х века и ее пророчества.
«Русская литература – самая профетическая в мире» - считает Бердяев. С ним нельзя не согласится. Вся 4-ая глава есть наглядное тому подтверждение.
Тревога о надвигающейся катастрофе, предчувствия, предсказания великой беды – эти мотивы неоднократно встречаются в творчестве русских писателей Х1Х века. Чего стоят только строки Лермонтова:
«В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь – и поймешь,
Зачем в его руке булатный нож.
И горе для тебя! Твой плачь, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И все будет ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом».
Лермонтову удивительным образом удалось предсказать даже внешний облик революционеров – чекистов в кожаных плащах и куртках, которые утопили Россию в крови.
Глава 5-ая. Классический марксизм и марксизм русский.
80-е. годы Х1Х века. Русский народнический социализм изжит. Русская революционная интеллигенция разуверилась в крестьянстве. Опора на собственные силы и героизм – убийство Александра II приводит к реакции. Русское революционное движение таким образом не находит в себе никакой реальной социальной базы. Казалось бы, вот он конец русской революционности! Революционное движение замкнулось в себе и должно было себя исчерпать. Ан нет, не все так просто.
Оказывается, есть еще люди, для которых идея необходимости революционных преобразований являются актуально-насущными, и которые маниакально жаждут воплощать эти идеи в жизнь. Кто они?
ВНИМАНИЕ! – цитата:
«В это время за границей среди эмигрантов возникла группа «Освобождение труда». Во главе ее стояли Г. Плеханов, П. Аксельрод, В. Засулич, Дейч. Это было возникновение русского марксизма и социал-демократического движения»
Довольно странно, согласитесь, что среди идеологов «русского марксизма» всего одна русская фамилия.
Бердяев говорит о новом типе «русского-революционера» - «революционере-марксисте», который от старого эмоционального отличался тем, что был по преимуществу интеллектуальный. Фактически же получается, что на место русской мечтательности, эмоциональности приходит уже нерусская интеллектуальность. Бердяев сам подтверждает это, говоря о том, что «возникновение русского марксизма было серьезным кризисом русской интеллигенции, потрясением основ их миросозерцания». Здесь скрыта мысль о чужеродности такого «русского марксизма» для русской интеллигенции. Не случайно Бердяев говорит, что рычагом, перевернувшим мир в сознании русской интеллигенции, является миф Маркса о пролетариате как о избранном народе божьем, «новом Израиле». Сам Бердяев называет это «секуляризацией древнееврейского мессианского сознания». По логике его работы получается, что русские приняли мифотворчество Маркса и коммунизм в частности за новую религию, потому что, для русских тоже было характерно такое мессианское сознание (Москва-Третий Рим). Однако на протяжении всей книги Бердяев доказывал нам, что от этого мессианского сознания уже почти ничего не осталось. Меньше всего его осталось у интеллигенции (отчасти поэтому, кстати, после революции с ней быстро расправились). Однако Бердяев прав в том, что у основной массы народа остался дух мессианства, основанный на православной культуре (которую коммунисты принялись рьяно искоренять и замещать легендой о «светлом будущем»). Этот самый дух и малограмотность населения позволили одурачить и в который раз обмануть народ кучке властолюбцев. Марксизм был не только наукой и экономикой, говорит Бердяев, но и верой, религией. И те люди, в которых православная вера была слаба, и те в ком ее вообще не было, с радостью приняли марксизм. Бердяев хочет выразить мысль о том, что у русского и еврейского народов существовала духовная потребность в вере и в ощущении богоизбранности нации. В этом он, несомненно, прав.
Но на мой взгляд, он не корректен тогда, когда приклеивает к различным идейным течениям характеристику русскости. Терминологическая неточность, осмысленная она или неосмысленная, намеренная или случайная, вызывает у здравомыслящего человека много лишних вопросов, которых можно было бы избежать. Бердяев вовремя выделил мысль о том, что народ нельзя путать с нацией, также ему следовало бы разграничить понятия русский и российский. Когда он говорит о «русском мессианстве» - он прав, когда он говорит о потенциальной предрасположенности русского народа к идеям коммунизма в виду их мифологичности – он прав, но он не прав когда называет марксизм преобразовавшийся и трансформировавшийся на российской почве «русским». Не надо путать предрасположенность народного сознания России к идеологической базе коммунизма с истоками их проникновения на российскую почву. Истоки «русского коммунизма» не следует искать в загадочной русской душе, хотя бы потому, что коммунизм – явление чужеродное, как и марксизм. Бердяевский «русский коммунизм» - это коммунизм адаптированный для массового народного сознания с учетом всех его особенностей (в том числе и мессианства). А вот кем он изначально адаптирован и с какой целью привит русскому человеку? – это отдельный обширный вопрос, отвечать на который, не было у Бердяева в планах.
Русский человек Плеханов, как выясняется дальше, не хотел коммунистической революции в той форме, в которой она должна была произойти. Он считал, что освобождения пролетариата должно быть делом рук самого пролетариата. В России же сложилась абсурдная ситуация, когда еще не было достаточного количества рабочих, т.е. кроме крестьян некого было освобождать. Так как крестьян было сложно поднять на революционный мятеж, то, по Марксу, основной движущей силой революции должен был быть пролетариат, (это следовало главным образом из экономических причин, иными словами, требовался особый империалистический уровень капиталистического развития страны). Россия того периода этого уровня не достигла, т.е. надо было бы по идее приветствовать развитие капитализма и ждать появления движителя революции – рабочих – в том количестве, в котором они смогли бы эту революцию совершить. Получалось, что революционным деятелям нужны были закабаленные капиталистами рабочие и крестьяне, для того, чтобы потом они смогли своими же руками себя освободить. Довольно нелепая ситуация, при которой, де факто, революционеры должны были приветствовать развитие капитализма. Бердяев назвал эту ситуацию «сложным диалектическим вопросом», который создал «моральный конфликт». Вопрос действительно сложный, по логике получалось, что нужно было ждать естественной социальной революции и отказываться от переставшей быть необходимой революции самодержавной. Так, кстати, и думал Плеханов. Но люди, которые хотели только одного – захвата власти, а вовсе не освобождения свободных крестьян, и уж тем более не наделения их землей – эти люди так не думали. Надо понять, что «русский коммунизм» Плеханова и «русский коммунизм» Ленина – абсолютно разные вещи, и истоки и смыл у них тоже соответственно разный. Ленину ничего не оставалось делать, кроме как утверждать, что социализм может быть осуществлен в России помимо развития капитализма и до образования многочисленного рабочего класса. Крестьянство было объявлено революционным классом, а русский народ – пролетариатом. Так начинался мифологический эпос строительства коммунизма.
«Марксизм был крушением русской интеллигенции, осознанием ее слабости» - заявляет Бердяев. И действительно русская интеллигенция атеистическая, подточенная масонским мистицизмом, религиозным нигилизмом, провалом народничества, ослабла настолько, что не смогла противопоставить марксизму какую-либо идеологию. Это попытался сделать русский народ, та часть населения, которая уже владела частной собственностью или же сохраняла православные и патриархальные традиции. Но силы были неравны. Советская власть занялась раскулачиванием и искоренением православия и патриархального сознания. Расстреляли семью Романовых, истребили казачество, отобрали землю у крестьян и заморили голодом богатейшую страну.
То, что силы занимающиеся внедрением «русского коммунизма» не были истинно русскими силами, т.е. не обладали признаками русского сознания и души, за исключением мессианства, Бердяев утверждает открыто: «все деятели революционного движения вдохновлялись совсем не теми идеями, которые господствовали в верхнем слое русской культуры, им была чужда русская философия, их не интересовали вопросы духа… Они остались чужды тому веянию духа, которое пронеслось над Европой и Россией в конце Х1Х начале ХХ века. Им оставались чужды…темы христианства». И снова получается, что людям, являющимся идеологами и строителями русского коммунизма, чуждо все типично русское. Нарушается логика основной мысли Бердяева о русскости истоков «русского коммунизма», о характерности коммунистического течения для сознания русского человека. Раз Бердяев говорит, что революционеры являлись людьми иного культурного слоя, раз им чуждо было все христианское (вспомним Желябова и его отрицание православия, но не христианства), то это были качественно новые для России люди. Качественно новые, потому, что у них появилась возможность открыто заявить о себе как об особом культурном слое, однако, как показала история, на этом они не остановились…
Итак, напрашивается вполне естественный вопрос: Что же это за люди? Кто они? Ответа на этот вопрос Бердяев не дает.
По тексту далее Бердяев начинает уже открыто противоречить сам себе: говорит, что «большевизм оказался наиболее верным исконным русским традициям», тогда как выяснилось, что большевизм был чужд русскому духу. Бердяев, конечно, хочет показать, что насильственные методы большевиков по укреплению и централизации советской власти, сродни Петровским реформам и правлению Ивана Грозного. В таких методах управления он почему-то видит исконно русские черты, забывая о том, что реформы Петра носили западных характер. К тому же процессы укрепления и централизации власти, национализации производства в любом государстве совершаются похожими методами (тут налицо весь опыт мировой истории от Макиавелли до Гитлера). Бердяев, может быть, нехотя обнажил проблему истоков «русского коммунизма» в том виде, в котором она остается и по сей день. О причинах и особенностях русской революции 1917 года сказано и написано много, но определенной ясности в этом вопросе мало. Бердяев великолепен и безапелляционен тогда, когда рассматривает исторические процессы, предшествующие проникновению марксизма в России, но настоящие истоки «русского коммунизма» от него как будто ускользают. У меня создается такое впечатление, что он чего-то недоговаривает.
5-ая глава, на мой взгляд, не внесла абсолютно никакой ясности в вопрос четкого отличия «классического марксизма» от «марксизма русского».
Глава 6-ая. Русский коммунизм и революция.
На мой взгляд, самая проблемная глава, в которой выясняется причина слабости и спорности некоторых предшествующих тезисов.
Здесь Бердяев коротко на первой же странице заявляет об активном участии евреев в «русском коммунизме». Для читателя это заявление весьма неожиданно. Более того, Бердяев говорит, что такое участие евреев «характерно для России и для русского народа» по причине мессианской близости русских и евреев. Больше про евреев и их участие в русской революции во всей книге не сказано ни единого слова. А ведь «активное участие» в русской революции евреев как особого религиозно-культурного слоя, ущемляемого царским режимом – это немаловажный факт.
В 5-ой главе Бердяев говорил о культурном слое революционеров, которым было чуждо все русское, и которые совершенно не принимали христианства. По логике работы Бердяева получается, что этим культурным слоем были евреи, ( вполне естественно, раз главного идеолога марксизма звали Мардохей Маркс Леви). Становятся понятными многие явления послереволюционной действительности, такие как уничтожение казачества и искоренения культуры казаков, гонения на христианское православие и т.д.
Можно много говорить о роли евреев в «русской революции», но отрицать их «активного участия» и влияния на революционные и предреволюционные процессы в России нельзя. Бердяев не стал отрицать, но уделил недостойное внимание этому вопросу. Это тем более представляется странным, если задачей работы было выявление истоков и разъяснения смысла «русского» (де факто: «российского») коммунизма. Весьма уместно звучит на фоне всего этого высказывание Бердяева: «Ужасно, что опыт осуществления социальной правды ассоциируется с насилием, преступлениями, жестокостью и ложью, ужасной ложью»…
Бердяев называет вождя «русской революции» Ленина «типически русским человеком» и вообще «русским». Сразу вспоминаются строчки из произведения Шолохова «Тихий Дон», когда растревоженные казаки спрашивают у революционного агитатора «кто он таков», а он с улыбкой отвечает им: «Моя фамилия – Штольц, сам я из казаков». Ситуация с Лениным примерно аналогичная – Ленин был евреем (мать – Мария Александровна Бланк). Причем Бердяев всеми своими суждениями указывает на непохожесть Ленина как представителя новых революционеров на русскую интеллигенцию: «не был типически русским интеллигентом». Ленин не верил в дух и свободу духа, отрицал свободу внутри партии – все это по Бердяеву же нельзя назвать типически русскими чертами.
Далее Бердяев допускает еще целый ряд противоречий и логических несуразиц, когда говорит, что основная масса народа жила исключительно верой и вдруг наступил какой-то «час», когда он (народ) не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся». На самом деле последние исторические факты и изыскания показывают, что никакого такого «часа» вовсе не наступало, а происходило насилие над русским народом и его душой. Интересно, что Бердяев все-таки говорит о чужеродности истоков «русского коммунизма»: «Марксизм, столь не русского происхождения и столь не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный». Такая трансформация марксизма была естественно неизбежной, и как раз благодаря этой трансформации в России «вырастает не только коммунистический, но и советский патриотизм», что позже приведет к возникновению особого типа человека – «гомо советикуса», над изучением которого потом будут ломать головы специалисты Гарвардского университета.
Глава 7-ая. Коммунизм и христианство.
«Дух коммунизма, философия коммунизма – и антихристианские и антигуманистические».
«Коммунизм имеет христианские или иудео-христианские истоки»
«Коммунисты…ненавидят христианство и религию вообще. Для этого должны быть глубокие причины»
«Коммунизм вообще ведь есть русское создание»
«Молодой Маркс особенно интересовался борьбой против религиозных верований»
«Марксизм считает зло путем к добру»
«Русский просветительский разум… в первой воинствующей стадии… целиком находится во власти аффектов и эмоций. Мы это видим у Ленина»
Это лишь некоторые из противоречивых и неоднозначных суждений приведенных Бердяевым в последней главе его книги. Очевидно, что какие-то мысли носят просто взаимоисключающий характер. Если проанализировать приведенные здесь цитаты с точки зрения логики моей работы, то часть причин, по которым возникают противоречия и спорные моменты станет ясна. Мне кажется, что религиозный вопрос по своей природе сложный и многогранный ошибочно рассматривать в конце такой работы. Вместо того, чтобы прояснить сложившуюся ситуацию и снять появившиеся очевидные противоречия, Бердяев только усложняет задачу понимания его книги читателем. Для того, чтобы судить о связи коммунизма как идейного течения и христианства как религии, необходимо в совершенстве владеть знаниями об их идеологических постулатах и догматах. Нужно четко представлять сущность христианства и суть коммунизма. Я не настолько искушен в этих вопросах, чтобы высказывать свою точку зрения. Могу лишь отметить, что Бердяев не дает в своей книге достаточного материала для полновесных рассуждений о связи христианства и коммунизма. В его работе есть центростремительная сила, но в идейном плане она неоднозначна и противоречива. Здесь Бердяев показал себя как выдающийся историк. Его философские рассуждения в некоторых вопросах довольно туманны и иногда искажают факты, что недопустимо. Может быть, Бердяев просто не располагал достоверным фактическим материалом, может, использовал неточные сомнительные данные и сведения, хотя мне это представляется маловероятным. Бердяев был непосредственным очевидцем описываемых им революционных процессов, а это заставляет относиться к нему с пристрастием и требовать от него большей объективности, чем от других исследователей.
В заключении Бердяев прямо говорит, что хотел показать традиционность «русского коммунизма», представить его как трансформацию и деформацию старой русской мессианской идеи. Меня ему убедить не удалось. Русская мессианская идея в ее извращенной временем и социально-политическими процессами форме была лишь почвой, на которой коммунизму было относительно легко прижиться. Ошибкой Бердяева, на мой взгляд, было то, что он рассматривал коммунизм периода становления его как идейного течения и проникновения его на российскую почву. Анализируемый Бердяевым коммунизм, поэтому еще никак нельзя назвать «русским». По настоящему «Русским» он станет после победы Советского Союза во Второй Мировой войне.
Мне хотелось услышать от Бердяева рассуждения о будущем Советской России. Настоящая ценность историко-философского труда в том, чтобы на основе хода анализируемых процессов сделать прогноз их дальнейшего развития. В самом конце работы Бердяев говорит о христианстве, которое в будущем защитит человечество, по-моему, это уже давно известно из Библии.