Geum.ru

«Тихий Дон» можно без колебаний отнести к величайшим произведениям XX века. Пусть сомневающиеся спорят: Шолохов его автор, или нет

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Михаил Шолохов, «Тихий Дон»


«Тихий Дон» можно без колебаний отнести к величайшим произведениям XX века. Пусть сомневающиеся спорят: Шолохов его автор, или нет. В конце концов, это не так важно. Важно, что роман написан, он существует, его герои сеют хлеб, воюют, любят, ненавидят… Исключительность «Тихого Дона» не только в том, что, написанный великолепным языком, он сочетает глубокое знание казачьего быта, остро прочувствованной поэтики степного края с почти документалистским изложением хроник Гражданской войны. Подлинный трагизм роману придает то, что он как бы идет дальше тех дней, в которых живут и действуют его герои. Главный герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов – настоящий воин, хлебороб, труженик – обречен самим временем. Даже если допустить, что его дороги никак не переплетаются с белой армией, судьба Григория предрешена: прямой, горячий, искренний, он не сможет быть плохим хозяином, не сможет молчать, видя беззаконие, и значит, рано или поздно жизнь его оборвется под пулями расстрельной команды.

Отдельная тема романа – это тема любви, которая по возвышенности, остроте чувств и драматичности вполне соответствует лучшим шекспировским сюжетам. С той только разницей, что развивается она на нашей земле, а значит, и ближе, и понятней.


Марио Пьюзо, «Крестный Отец»


Говорят, выход в свет этого романа крепко подпортил отношения Марио Пьюзо с Фрэнком Синатрой, который узнал себя в сладкоголосом Джонни Фонтейне. Было, вроде, даже судебное разбирательство, в ходе которого Синатра доказывал, что «Крестный Отец» не лучшим образом сказался на его репутации. От других прототипов «Крестного отца» судебных претензий автору не поступало, но тем не менее знатоки вопроса утверждают, что и их литературные портреты выписаны выпукло и узнаваемо.

Как бы там ни было, роман получился «жестким», остросюжетным и скандальным. Было бы, однако, большой ошибкой за остросюжетностью не разглядеть иной подоплеки произведения. От «pulp fiction» «Крестного Отца» отличает несомненная нравственная составляющая, присутствующая в хорошей, Настоящей литературе. Эта составляющая сформулирована всего в одной фразе Дона Корлеоне: «Что делать? Быть мужчиной!» Что означает поступать так, как пристало мужчине, не уронить чести, присущей этому званию, любить свою семью, друзей, близких и заботиться о них. Да и вообще о всех тех, кто отдал себя под твое покровительство. Пути же к пониманию этого у всех разные. Вот, собственно, и все.


Юрий Поляков, «Треугольная жизнь»


Известность Юрию Полякову принесла повесть «Сто дней до приказа». Известность оказалась скандальной. Не мог Поляков и в последующих своих произведениях пройти мимо остро-социальных тем («ЧП районного масштаба», «Апофигей»). «Осериаленный» «Козленок в молоке» на уровне идеи оказался списанным с небольшой повести Аркадия Аверченко «Шутка Мецената».

«Треугольная жизнь» – это первая книга в писательской судьбе Юрия Полякова (кстати, и в отечественной литературе вообще), в добрых традициях соцреализма повествующая о любви – поздней любви, заметим, зрелых мужчин к юным девицам – в условиях российского капитализма. Причем, на «Затеял я побег» и «Возвращении блудного мужа» Поляков как бы собирается перед стартом, берет разбег и… И дальше начинается феерия «Грибного царя». Удивительное переплетение современной бизнес-«химии», крупных оборотных средств, и трогательной ностальгии по утраченной советской действительности. Плюс интригующая детективная составляющая. И все это на фоне сердечных метаний главного героя и его ближайшего окружения.

«Грибной царь», изложенный по-поляковски ярко, может нравиться или не нравиться. Но равнодушным, точно, не оставит.


Виктор Некрасов, «В окопах Сталинграда»


«В окопах Сталинграда». Эта книга о Великой Отечественной войне стоила автору советского гражданства. Потому что та война, которую видел и пережил Виктор Некрасов, принципиально отличалась от войны, "разрешенной" официальной пропагандой. В книге нет ни борьбы идеологий, ни громких слов - есть только быт, порой неприглядный, грязный, но живой, списанный с натуры, тот быт, которого не придумаешь даже при самой буйной фантазии. Здесь и командир саперного батальона, ютящийся в саморучно отрытой пещерке по той причине, что его собственный блиндаж приглянулся командующему армией. И не признающий никаких авторитетов, почти анархистствующий, моряк-разведчик. И сводное отделение саперов и пулеметчиков, «забытое» на отбитой у врага высотке, по которому лупит собственная минометная артиллерия…

Впрочем, нет. Это не книга о войне – это книга о жизни. Фронтовой жизни во время войны. В окопах Сталинграда.


Аркадий Аверченко, «Шутка Мецената»


Аркадий Аверченко как-то незаслуженно обойден вниманием отечественных критиков и читателей. Во многом причиной тому его «Двенадцать ножей в спину революции», написанных и опубликованных в эмиграции. Вещь острая, злая, созданная пером, законтаченным на обнаженные нервы автора, и потому надолго поставившая его вне русской (читай, «советской») литературы.

Меж тем Аверченко – один из лучших писателей-сатириков и юмористов, присутствующих в отечественной прозе. Кроме того, по его произведениям вполне можно изучать быт, нравы и привычки творческой интеллигенции в дореволюционной России. Иногда эти нравы и привычки забавны, иногда – вызывают некоторое недоумение. Но в целом, достаточно не злы и безобидны.

Именно к таким «милым вещичкам» относится и «Шутка Мецената». Впрочем, «мила» эта вещь (в привычном значении этого понятия) лишь антуражем и неспешностью, в которой живут ее персонажи. Во всем остальном – это жесткая литературная конструкция, с глубокими и, подчас, довольно драматичными подтекстами.

Кстати, если сравнить сюжет «Шутки Мецената» с нашумевшим «Козленком в молоке» Юрия Полякова, обнаруживается абсолютная схожесть идей того и другого произведений. Не думаю, что речь идет о сознательном плагиате, скорее всего, это тот случай, когда «идея витала в воздухе». Правда, воздух, которым дышали аверченковские герои, остался еще в той, дореволюционной России. Но это уже другая история.

Впрочем, что об этом говорить – прочитайте, убедитесь!


Василий Шукшин «До третьих петухов»


Язык Василия Макаровича Шукшина принято называть самобытным. Нет, наверное, не в самобытности дело, это живая речь, которая звучит в обычном общении между людьми, только неуловимо «олитературенная», опоэтизированная талантливым шукшинским пером. Юмор в произведениях Шукшина существенным образом отличается, допустим, от «забойного» веллеровского хохмачества, но от этого не теряет способности вызывать искренний смех у читателя. Чего стоит одна только фраза Змея Горыныча из совсем не детской сказки «До третьих петухов»: «Папочка вас сейчас всех кушать будет. С усиками и с какашками!» Не меньше эмоций вызывает и рассказ «Верую!», где поведение персонажей и вовсе предсказать невозможно. Не предугадывается как-то, что поп – могучий мужичина, приехавший в деревню подлечить больные легкие, и местный житель, сошедшиеся за столом тяпнуть спирта и поговорить «за жизнь», закончат неожиданным танцем «вприсядку» и пением на размер Акафиста: «Верую в мысль человеческую, в космос и звезды, в прогресс и технику…»

Словом, пересказывать это бессмысленно, это надо читать!


Мамин-Сибиряк, «Приваловские миллионы»


Выражение «Приваловские миллионы» давно уже стало нарицательным. Тем не менее заложенная в нем ирония верна лишь отчасти и вряд ли способна отразить глубину и разнообразие переживаний, заложенных в самом произведении. Безусловный интерес в романе представляет детально выписанный быт купеческого старообрядчества, его нравы, схемы человеческих отношений. Вообще творчеству Мамина-Сибиряка присуща эта способность через бытовые подробности донести до читателя ту атмосферу, в которой живут его герои (как правило, купцы и промышленники и, как правило же, пребывающие на Урале либо же в Предуралье). Невозможно создать такой мир, не зная его до тонкостей. Именно удивительная бытовая и психологическая достоверность в романе заставляют всерьез сопереживать обокраденному опекунами бывшему миллионеру Сергею Привалову, интригам, плетущимся вокруг его несуществующего наследства, его неспособности вписаться в сонный быт глубоко провинциального городка, с которым Привалова связывают разве что «родные могилки».


Виктор Конецкий


Виктор Конецкий – один из немногих русских писателей-маринистов. И только это, казалось бы, придает некую исключительность его книгам. Впрочем, не так это. Да, море в произведениях Конецкого присутствует всегда, прямо или косвенно. Но писательский талант позволяет автору гармонично сочетать на страницах своих произведений вещи, вроде бы, заведомо эклектичные. Например, обширные комариные колонии в сырых питерских подвалах и суровые условия ледовой проводки по Севморпути, помора Рублева, одаренного талантами эстрадника и чревовещателя, и выстраданные рассуждения о судьбе северных рек, испохабленных сплавным лесом и плановым хозяйством, по-щедрински гиперболизированно-комичных Фому Фомича и Арнольда Тимофеевича с мужественным адмиралом Беркутом… Но не смотрится все это у Конецкого эклектикой. Даже наоборот, комичная несуразность подчеркивается существующей рядом прочностью характеров, аврал на судне в условиях ледовой проводки в паковых льдах – белым медведем, блуждающим по Арктике с автомобильной покрышкой на шее… И это уже не только море. Точнее, не столько: это – сама жизнь.


Андрей Кивинов


Кивинов относится к тем немногим авторам детективного жанра, которым нет нужды притягивать свои сюжеты к чисто умозрительным идеям и, соответственно, абсолютно неоправданным психологически действиям персонажей (чем, кстати, частенько грешит дамская детективщина). Герои Кивинова живут и действуют в естественной для них обстановке, поскольку «папаша» их сам в прошлом сотрудник уголовного розыска, за долгие годы службы «вобравший» в себя немало союжетов, порожденных самой жизнью.

Правда, как утверждают бывшие коллеги Кивинова «по цеху», именно легшие в основу первых «Ментов» вещи написаны ментом, отмеченным искрой писательского таланта. Последующие, увы, - это литературное творчество человека, который когда-то служил в милиции (почувствуйте разницу!) Впрочем, невзирая на заметный для профессионалов дифферент в оценке кивиновского творчества, для остальных читателей эти отличия малоразличимы. Хотя кое-что позволяет согласиться с мнением бывших товарищей Кивинова по оружию. И лучшее в этом «кое-что», пожалуй, небольшая вещичка «Целую, Ларин» – кратко, емко и с большим знанием предмета.


Эрнест Хемингуэй «По ком звонит колокол»


«По ком звонит колокол» – бесспорно одна из лучших вещей, подаренных миру гениальным «Эрни». Если сравнить этот роман с первым «военным» (точнее, антивоенным) романом Хемингуэя «Прощай, оружие!», действие которого разварачивается в дни Первой мировой войны, в «Колоколе» вы не найдете той лирики, трогательной сентиментальности, которая присутствует в отношениях героев «Оружия». В «Колоколе» герои стали жестче и беспощаднее. Да, здесь тоже переплетаются и слезы, и кровь, и страдания, и чувства, но буквально с первых глав становится ясно, насколько «та» война, отличается от «этой». «Та» – бессмысленна, участие в ней необязательно, вынужденно, «эта» не оставляет ни одной из сторон возможности избежать ее (где-то сродни гамлетовскому «быть или не быть?»). «Эта» война все равно придет в ваш дом, даже если вы пытаетесь отгородиться от нее толстыми стенами и исключительной лояльностью и добропорядочностью. Придет и заставит сделать свой выбор.

Отличаются друг от друга и герои двух романов. «Гринго» из «По ком звонит колокол» также склонен к тонким размышлениям и рефлексии, но в нем нет и тени сомнения в том, что воевать – надо. Также как нет и сомнений в единственной возможности правильного выбора, на чьей стороне воевать.

«…И потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол – он звонит по тебе».