Роберт Э. Свобода агхора III

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   25

РЕПЕЙ


Самым волнующим событием весны 1979 года дня нас было появление на арене бомбейского ипподрома первенца нашей Стони статного жеребца по кличке Редстоун. А самое неожиданное событие произошло уже в самом разгаре сезона, когда Вималананда почувствовал необходимость ещё раз воспользоваться своими сиддхи в связи с приездом мужа Шерназ и отца Арзу, которого звали Бехрам. Безо всякого предупреждения он явился в Пуну из Ирана как раз ко времени Навроза древнего персидского праздника Нового года, который многие индийские зороастрийцы отмечают и по сей день.

Вималананда прибыл в Пуну через несколько дней после приезда Бехрама и по телефону вызвал меня в дом Шерназ. Когда я вошёл, Вималананда курил и обращался к Шерназ с увещевательными речами. Увидев меня, он улыбнулся несколько циничной улыбкой и произнёс:

— И что за жизнь у меня! Я что обязан отвечать за злые кармы всего человечества? Если бы ты знал историю этого семейства, ты бы понял, против чего я восстаю. Бехрам, этот пропойца и бабник, привык тратить на одного себя всё, что есть в доме, а если жена заикалась о деньгах, он пускал в ход кулаки. Когда дело дошло до того, что он решительно готов был бросить её и ребёнка в голоде и нищете, моё терпение лопнуло. Дождавшись, когда его не было дома, я пришёл к Шерназ и попросил её дать мне две спички. Я соединил их при помощи мантры, а ей сказал: «Возьми их себе. Если Бехрам бросит тебя, пока ты будешь хранить эти спички, я перережу собственное горло». Это случилось более двадцати лет назад, и, как видишь, они до сих пор вместе так же, как и эти спички.

Шерназ с гордостью показала их мне.

— Времена тогда были тяжёлые, поэтому я сказал Шерназ ещё кое-что: «Каждый день в углу для молитв ты будешь находить десять рупий. Это деньги на еду для тебя и детей. Ты будешь получать их день за днём на протяжении всей своей жизни при одном условии: ты не будешь их тратить ни на что другое. День, когда ты вздумаешь использовать эти деньги на свои прихоти, будет последним». Шли годы, и десять рупий неизменно появлялись в положенном месте. Это помогало справляться с нищетой. Однако, как ни печально признать и я говорю ей это прямо в лицо, разум Шерназ в конце концов не устоял перед соблазном...

— Да нет же! Всё было совсем не так! Я...

— А я говорю, что так. Не устоял. — Вималананда твёрдо пресекал попытки самооправданий. — Я знаю, что говорю, и не надо спорить со мной. Отвечай: начала ты или не начала тратить эти деньги на спиртное, на мясо, на походы в кино и тому подобную ерунду?

— Но всё это ради детей... Он снова резко перебил её:

— Тебе же сказано было, что эти деньги на еду, так или не так?

Но она продолжала оправдываться. Вималананда, видя её упрямство, чуть повысил голос и продолжал:

— И вот однажды деньги не появились. Она пришла ко мне с жалобами, но я сказал: «Я же предупреждал тебя. Если ты сплоховала, я ничем помочь не могу. Отныне будь добра справляться самостоятельно».

— А твоя мааси (тетя по материнской линии), обратился он к Шерназ. В голосе его чувствовалось раздражение. — Ты не забыла того пса, которого я подарил ей? Когда для неё и её мужа, он снова обращался ко мне, и досада сменилась обычным повествовательным тоном, наступили тяжёлые времена, я подарил им собаку. Всё время, пока она жила с ними, удача улыбалась им. — Затем он снова повернулся к Шерназ. — А помнишь тот день, когда твоя тетушка порезала себе вены? Что её спасло? То, что собака начала выть и на вой собрались люди.

Обращаясь ко мне, он продолжил:

— К сожалению, она или её муж однажды совершили ошибку, и собака исчезла. Она убежала от них, и никто её больше никогда не видел. Тогда они попросили у меня другую собаку. Но я на это сказал: «Было бы слишком хорошо, если бы мы получали сладенькое всякий раз, когда захотим. У вас был шанс, но вам не суждено было им воспользоваться, так что теперь выбросьте это из головы. Как бы то ни было, дело ваше сделано: преуспевание, к которому вы так стремились, достигнуто. Вот за него и держитесь».

— После того как я соединил спички и отдал их Шерназ, Бехрам получил постоянную, хотя и низкооплачиваемую работу и начал регулярно отправлять деньги семье. Затем он переехал на Средний Восток, где начал зарабатывать уже по крупному. И вот теперь, едва приземлившись здесь, он заявил, что больше ни о какой работе не может быть и речи. Он решил, что пора отдохнуть и расслабиться и вволю пожить на деньги своих детей. И он не успокоится, пока не промотает всё без остатка.

— Однако семью это не устраивает. Спроси Шерназ, Арзу, Сохраба, и они хором ответят: «Шёл бы он туда, откуда пришёл Так что же мне теперь делать? Если я не вмешаюсь, он будет жить здесь со всеми удобствами, а их жизнь превратится в ад. Не могу же я смотреть, как страдают мои «дети»! С другой стороны, если я вмешаюсь, возникнут новые кармы. Ладно, поживём увидим.

После этого мы вновь заговорили о скачках и лошадях. Позже вернулся домой Бехрам, и мы провели вечер за бутылкой его шотландского виски. На следующий день угощал Вималананда. Он пришёл с бутылкой виски, которую нарочно привёз из Бомбея, чтобы торжественно отметить возвращение Бехрама в Индию. После нескольких рюмок язык Бехрама развязался и он начал откровенно делиться с нами планами своей дальнейшей жизни.

— Сохраб работает, Арзу кончит школу и тоже пойдёт на работу, и на эти денежки мы заживём припеваючи...

Он вошёл во вкус и расписывал свою новую жизнь в Индии в самом радужном свете, как вдруг произошло нечто совершенно невероятное. В тело Вималананды вошёл Анджанея и послал Бехраму столь уничижительный, испепеляющий взгляд, что тот остановился на полуслове и замер с выражением бесконтрольного страха и полнейшей растерянности на лице. Спустя несколько секундой пришёл в себя и заговорил:

— Нет-нет, пусть дети мои живут по-прежнему. А я уеду и буду следить за тем, чтобы они ни в чём не нуждались. Я горжусь тем, что могу позаботиться о них.

Все мы, наблюдавшие эту сцену, были и поражены и обрадованы, но приложили максимум усилий, чтобы не показать своих чувств. Мы старательно поддерживали атмосферу естественности и непринуждённости, в которой несчастному Бехраму труднее было бы передумать и ещё раз изменить своё решение. На следующий день Вималананда уехал в Бомбей и вновь появился в Пуне только через две недели после отъезда Бехрама. Тогда мы впервые осмелились заговорить о событиях той памятной ночи.

Казалось, сам Вималананда был ошеломлён не меньше нашего:

— Какой неожиданный переворот в уме! Прямо на середине фразы! Удивительные вещи может вытворять Анджанея!

— А ты ничего не подмешал ему в питье? подозрительно спросил я. — Это было до того неожиданно... Говорил одно, и вдруг всё наоборот.

— Робби, ты спятил! Ты сам пил из той же бутылки, вот и скажи, было там что-нибудь или нет.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Никаких физических добавок в виски не было, а было кое-что другое. Главное, что Бехрам считает, будто передумал по собственной воле. Это лестно для его эго, и поэтому у нас больше гарантий, что он не передумает снова, по крайней мере в ближайшее время. Он из той породы людей, которые не любят отступать от принятого решения, даже если оно ошибочно. Таковы люди тамаса.

Теперь настала очередь Шерназ излить свои благодарности Вималананде. Однако он не дал ей зайти слишком далеко:

— Дело сделал Анджанея, не так ли? Значит, и благодарить нужно его, а не меня. Однако теперь, когда всё позади, можно и повеселиться. Давайте праздновать! Если бы ты пошла за помощью к какому-нибудь садху или факиру, он взял бы с тебя денег, заставил бы кланяться себе в ноги, а потом бы велел убираться. Но я не факир и не садху. И вряд ли тебе когда-нибудь встретится такой факир или садху, который позволит забавляться с собой как с игрушкой.

— Неужели же ты игрушка? с удивлением спросил я.

— Для тех, кто меня любит, да. Всяк в этом мире несчастен в силу созданных карм. Так почему бы не дать людям повод немножко повеселиться?

По примеру Вималананды мы наполнили бокалы, а затем помогли ему соорудить превосходный обед, который ко всеобщему удовольствию превратился в то, что он называл «весёлой пирушкой».

В Пуне у Вималананды было больше времени для отдыха и развлечений, так как посетители беспокоили его гораздо реже, чем в Бомбее. Соответственно, у него было больше возможностей порадовать и повеселить близких его сердцу людей. Он часами рассказывал сказки, смешил и шутил, никогда не выходя за рамки приличий, даже если анекдоты его касались вещей весьма сомнительных. Многое он заимствовал из классики: «Санскрит есть не что иное, как самскарик бхаша (язык, доведённый до чистоты), любил говорить он. — Даже грубоватые шуточки здесь звучат изысканно. Вот вам одна из них. Один юноша захотел сделаться придворным поэтом. В наше время поэтический труд не ценится так, как раньше, когда поэты занимали достойное место при дворе. Подойдя к воротам царского дворца, юноша понял, что ему не удастся привлечь к себе внимание царя, который всегда находился в окружении вельможных пандитов, не желавших конкуренции и потому постоянно занимавших царя самыми разными вопросами. После нескольких неудачных попыток юноша совершенно расстроился и в отчаянии написал у ворот дворца несколько стихов на санскрите. В переводе это звучит так: «Царская дверь подобна вульве, а пандиты подобны пенису. Они ходят туда и сюда, снова и снова, и блаженство их велико, тогда как я, подобно мошонке, болтаюсь снаружи, то и дело сдавливаемый обеими сторонами». Обратите внимание на скрытый смысл. Сравнивая царские врата с вагиной, он хотел сказать, что честолюбивые пандиты наё...вают царя, а сравнивая пандитов с пенисом, он намекал на то, что мудрости в их головах не больше, чем в головке члена.

На следующий день, выйдя из дворца, царь обнаружил эти вирши, подивился их странной образности и спросил, кто их сочинил. Юноша выступил вперёд. Царь поздравил его с успехом, похвалил его проницательность и пригласил к себе во дворец на правах полноправного поэта».

Другой излюбленный анекдот Вималананды, который до сих пор рассказывают в Бенаресе, касался такого важного вопроса, как величина мужского достоинства великого поэта Калидасы. «Как можем мы судить о признаке его мужской силы?» Ответ таков: однажды полураздетый Калидаса бродил вдоль берегов реки Кшипры и заметил красавицу, купающуюся в реке. Увидев мужчину, девушка застеснялась и одной рукой прикрыла груди, а другой промежность. В порыве страсти и вдохновения Калидаса разразился стихами: «О счастливая дева, что двумя руками может скрыть всю свою наготу! О несчастный Калидаса, который, даже зажав себя в два кулака, видит то, что ещё на два пальца остаётся непокрытым Поражённая видом его мужского достоинства, девушка воскликнула: «Что я вижу Это её свидетельство и служит подтверждением того, что Калидаса был поистине выдающимся мужчиной своего времени.

Дразнил Вималананда тоже весьма изящно, особенно если пускал в ход своё тонкое чувство языка и бесподобное умение играть словами. «Однажды я жил по соседству с женщиной звали её Дхани, которая сплетничала дни напролет. Я прозвал её Миссис Болтливый Язык. В конце концов она мне так надоела, что я решил проучить её. Вы ведь знаете, как я люблю петь. И тогда я сочинил новую песню: «Дхани гапиа маре, са ни гаппа маре?» («Дхани сплетничает, а зачем она сплетничает?»). И я стал громко распевать эту песню.

Услышав моё пение, Дхани рассердилась. Она пришла ко мне с вопросом, что это я делаю. Я отвечал ей с видимым простодушием: «Это всего лишь упражнения для развития голоса. Вы же знаете индийскую гамму. Если не знаете, то вот она: са, ре, га, ма, па, дхи, ни, са. Я просто пою эти ноты». И я снова запел ещё громче и отчётливее, чем прежде: дха ни га па ма ре, са ни га па ма ре? Дха ни га па ма ре, и так далее. И я пел до тех пор, пока ей не сделалось ясно, чего я от неё хочу. После этого она никогда больше не донимала меня своими сплетнями.

Вималананда утверждал, что даже обычная речь, если её использовать правильно, может творить чудеса. «Однажды доктор Мартанда, Арзу и я проезжали мимо роскошных виноградников в окрестностях Пуны. Нам захотелось винограда. Заметив тучного мужчину, работавшего в винограднике, мы остановились около него, и доктор Мартанда решил выказать свои медицинские познания, чтобы расположить человека к себе. Видимо, он хотел дать ему полезный совет, но начал с указания на нездоровый внешний вид, на что фермер отреагировал мгновенно: «Убирайся к чёрту! Ничего я тебе продавать не буду

Тогда я попросил Арзу обратиться в фермеру как к пахалвану («борцу») и быть с ним помягче и полюбезнее. Она так и сделала. «Вот твой виноград, моя дорогая, сказал он в ответ. — Бери бесплатно. Только этому не давай, он указал на доктора Мартанда, и так слишком здоровый

Вималананда очень помог мне своим умением общаться с людьми летом 1979 года, когда моя мать приехала навестить меня. Она проделала долгий путь в Индию, чтобы своими глазами увидеть, как я живу и какие люди меня окружают. Вималананда, постоянно напоминавший мне о моей рнанубандхане с родителями и о необходимости точного её выполнения, безупречно сыграл роль гостеприимного хозяина. Со всей силой своего красноречия он убеждал её в важности моей учёбы. Он первым заметил то празднично-приподнятое настроение, с которым она прибыла в Бомбей, и с помощью своих друзей из различных частей Индии организовал для нас чудесное путешествие по стране, которое продолжалось пять недель и закончилось возвращением в Бомбей и прощальной встречей у Вималананды. Она уехала с твёрдой уверенностью, что оставила меня в надёжных руках, и я снова мог вплотную заняться скачками.

Это лето было самым тяжёлым в жизни Репея. Лишившись своих гениталий, он должен был и дальше зарабатывать на жизнь. Он опустился в класс V-Б в тот период, когда регулярно употреблял свою сперму, однако теперь, не озабоченный более сексуальными проблемами, он мог целиком посвятить себя скачкам, и проявлял к этому недюжинный интерес. К августу 1979 года он уже неплохо шёл галопом, и мы с Вималанандой специально отправились в Пуну, чтобы на него посмотреть. Мы договорились с Техмулом, чтобы он вывел коня перед рассветом, так как не желали выдавать своего секрета любопытствующей публике. Репей был в отличном состоянии. Каждое утро начиналось с галопа. Мы приезжали на ипподром, вызывали Техмула и осматривали коня, пока он готовил его к работе, затем пускали коня в галоп, засекая каждый фарлонг (201,17 метра) по секундомеру. Он мчался к трибунам, а на обратном пути к стойлам мы следили за его дыханием и работой ног. Когда трибуны пустуют и единственная лошадь, играя мускулами и наслаждаясь собственным бегом, несётся по беговой дорожке, чуткое ухо может различить неслышные при других обстоятельствах характерные звуки: звук рассекаемого воздуха при галопе, стук копыт, а иногда даже её прерывистое дыхание, которые многое могут поведать о состоянии лошади. По всем этим признакам было видно и слышно, в какой превосходной форме находился Репей. И никто кроме нас, по-видимому, об этом не знал. Шансы на успех росли прямо на глазах.

Взволнованные блестящей перспективой, мы не спешили обратно в гостиницу, а оставались завтракать в клубе, после чего вновь возвращались на ипподром. В одно такое чудесное утро, когда после ранней работы с Репеем и завтрака хотелось мирно насладиться покоем, мы сидели во дворе Техмула с доктором Лобо дружелюбно настроенным человеком, который был одним из официальных ветеринаров клуба. Разговор коснулся йоги, и доктор Лобо, до которого долетали кое-какие слухи о жизни Вималананды, высказал сомнение в правдивости историй, рассказываемых о йогах. Вималананда взглянул на меня. Я сдвинул брови и промолчал. Тогда Вималананда предложил доктору эксперимент. Он попросил ветеринара нащупать свой пульс, и пока тот держал его за руку, Вималананда продолжал весело болтать о «многих необычных вещах, которые до сих пор случаются в Индии». Доктор принадлежал к типу темнокожих индийцев. Вдруг его лицо начало быстро бледнеть и сереть, что могло означать только одно: Вималананда остановил своё сердце. Поскольку это сопряжено с огромным стрессом для организма, я не выдержал и стал делать знаки Вималананде, чтобы он прекратил эксперимент. Он сжалился надо мной и подчинился. Продолжая непринуждённую болтовню, он восстановил свой пульс, и краска бросилась в лицо доктора Лобо.

В срочном порядке ветеринар воспользовался каким-то предлогом, чтобы уйти, а Вималананда победоносно рассмеялся. Я не разделял его восторга и угрюмо пробормотал:

— Стоила ли эта показуха таких трудов? На что последовал ответ:

— Он вёл себя восхитительно! Надо было видеть, как он перетрусил! Будет знать, как болтать о том, что могут и чего не могут йоги!

Скачки в Пуне проходят в гораздо более непринуждённой обстановке, чем в Бомбее, хотя бы потому, что ипподром не выглядит здесь островком зелени среди фабрик и небоскрёбов. В Пуне к ипподрому ведут широкие, обсаженные деревьями аллеи, а к востоку открывается вид на пышные и зелёные Императорские Сады. Другим приятным отличием было то, что в Пуне Вималананду знали значительно меньше, чем в Бомбее, и местная публика не донимала его своим вниманием и болтовней. В число немногих его знакомых входил дантист китаец доктор Ван, который каждую неделю появлялся на скачках со своей женой. Время от времени мы обращались к нему за врачебной помощью, которой всегда оставались довольны, и, в свою очередь, делились с ним информацией о скачках, если он желал узнать, какой лошади мы отдаём предпочтение.

Однако на трибуне мы и супруги Ван сидели в разных местах, поскольку ипподром в Пуне имеет только два яруса: первый ярус, который объединён с ярусом для членов клуба, и второй. Пока нашим тренером был Лафанж, мы сидели в первом ярусе на скамейках, которые, несмотря на придававшиеся к ним подушечки для сиденья, всё же оставались скамьями. С переходом к Техмулу наше положение улучшилось, поскольку у Техмула был друг, чья ложа почти всегда пустовала. Таким образом, мы оказались в самой гуще местной аристократии. Справа внизу была ложа индийского джентльмена, который женился на своей няньке-европейке. Чуть дальше вниз занимал место гвалиорский махарадж. Несколько впереди нас сидела распутница Бапси, изменявшая своему мужу-импотенту со всеми подряд. Ложу слева от нас обычно украшали лицо и сигара махараджа Мудхола, который из всей благородной публики больше всего пришёлся нам по душе и с которым мы провели немало приятных вечеров за накрытым столом после наполненного событиями и переживаниями дня, проведённого на ипподроме.

Пожалуй, из всех наших новых соседей наименее всего отвечали нашему эстетическому чувству ожиревшие господин и госпожа Кумар вкупе с ожиревшей дочерью. Считая нас за «простой народ», они относились к нам с нескрываемым презрением, и я без колебаний прозвал их про себя «три поросенка». Господин Кумар имел обыкновение непрерывно мять во рту конец огромной сигары, которая удивительно соответствовала всей его свиноподобной внешности. Само собой возникало сравнение с откормленным поросенком, которому в рот засунули яблоко, чтобы вместе с этим яблоком запечь. Даже Вималананда вынужден был признать, что из всех виденных им людей эти трое как нельзя лучше соответствовали типу человека-свиньи. Ходили слухи, что своим состоянием они обязаны главным образом «кожаной валюте», что иносказательно обозначает торговлю тушами забитых животных. И это было весьма похоже на правду. Искривлённый жестокостью рот госпожи Кумар невольно наводил на мысль о ненасытной свиноматке, пожирающей собственных только что родившихся поросят.

Мы вдоволь поиздевались над «тремя поросятами», но мир устроен справедливо, и вскоре нам стало ясно, что господин Кумар положил на Репея свои поросячьи глазки. Кумар бы неглуп и вполне мог заметить, что Техмул и Вималананда готовят масалу: первую победу Репея в его скаковой карьере