Geum.ru

Вернадский и музыка

Вид материалаДокументы

Содержание


Никиша – и до сих пор под впечатлением превосходного исполнения – и много вынес глубокого, особенно из героической симфонии Бетх
Моцарта «Свадьба Фигаро»
Подобный материал:




Вернадский и музыка


В.И. Вернадский - гениальный ученый, как-то сказал о себе, что никогда не жил одной наукой. Интерес к научному творчеству и искусству у него, видимо, питался из одного источника. «Прекращение деятельности человека в области искусства<…>не может не отразиться болезненным подавляющим образом на науке», - писал он. [2, с. 20]

Посвятив свою жизнь науке, он уделял большое внимание вопросам искусства и культуры, использовал любую возможность для посещения музеев, картинных галерей, театров, концертов, оперных спектаклей. Из всех видов искусств ученый отдавал предпочтение музыке. Вот некоторые мысли самого Вернадского об этом.

«Мир художественных построений, несводимых в некоторых частях своих, например, в музыке или зодчестве, сколько-нибудь значительно к словесным представлениям, оказывает огромное влияние на научный анализ реальности. Мне представляется музыка глубочайшим проявлением человеческого сознания, ибо и в поэзии, и в науке, и в философии, где мы имеем дело с логическим понятием и словом, человек невольно и всегда ограничивает – а часто искажает – то, что он переживает и что он понимает. В пределе «мысль изреченная есть ложь» (Тютчев). В музыке мы имеем неизреченные мысли…». «Музыка, - подчеркивал Вернадский, - это язык интуиции, а не логики… Достижения музыки открывают научные истины, философские построения». [14, с. 154]

Владимир Иванович считал, что только музыка способна «выразить невыразимое», создать «бессловесный язык», который сможет передать все «оттенки, мысли» и переживания внутренней духовной жизни человека, которые не могут быть выражены обычным языком.

Рассказывая о своей семье и своем первом знакомстве с музыкой, Вернадский писал в июле 1886 г. своей будущей жене: «Моя мать в молодости, обладая большими музыкальными способностями и чрезвычайно сильным голосом, хотела поступить на сцену, но этому воспротивилась ее мать… Помимо пансиона, где она училась – она была несколько лет в хоре Балакирева, которого высоко ставила». [18, с. 10]

Из воспоминаний ученого от 18 мая 1943 г.: «Мать очень музыкальная, с большим голосом (меццо-сопрано), прекрасно пела украинские песни, бывали в доме и хоры. На меня это очень сильно действовало, хотя я это ничем внешне не проявлял. Отец страшно любил украинские песни, и моя мать их прекрасно пела. Вечерами в Харькове в нашем большом доме управляющего конторой банка она устраивала хоры. Раскрывались окна, и лились хоровые украинские песни». [9, с. 10; 13, с. 265]

Дочь Вернадского, Нина Владимировна Толль, переписывалась с хранительницею кабинета-музея В.И. Вернадского в Москве. Отвечая на вопросы Неаполитанской Н.С. об отношении ученого к музыке, она писала: «У нас жила Анна Сергеевна Короленко – племянница Вернадского. Мой отец обожал ее. Она была очень талантливая арфистка, очень самостоятельная и оригинальная. Помню, увлекалась введением в репертуар арфы французской музыки. Мой отец страшно интересовался всем, что она делала и думала. У нее было много друзей, и в последние два года ее жизни наша квартира была полна музыкантов и музыки <…>. Какая была музыка? Классики. Отец любил Моцарта, Баха, Бетховена, но не знаю, кого особенно. Раз как-то была с отцом в Мюнхене на 3 дня. Мы все время ходили по музеям и были на концерте. Играли Вагнера, Бетховена и Бартока. Помню, что мне понравился Барток и мы о нем с отцом спорили. Ему эта новая тональность была чужда. Любил Вагнера. Я помню, на «Парсифаль» он меня повел в Мюнхене, любил итальянскую оперу…». [13, с. 123]

1881 – год окончания гимназии и поступления в университет, Вернадский оценил как поворот интересов в сторону естествознания: «Это был для меня решительный год. Во-первых, я в это время пополнял свое знание немецкого языка. Я прочел 4 тома «Космоса» Гумбольдта… Вел метеорологические наблюдения и ознакомился с картой неба. Посещал концерты – прекрасные - тогда в Павловске. Здесь я начал читать аккуратно «Nature» и до сих пор ее читаю». [18, с. 25]

В это время в Павловске звучали концерты знаменитых композиторов и дирижеров: Иоганна Штрауса, Николая и Антона Рубинштейнов, Чайковского, и др. Звучали голоса Собинова, Шаляпина, Неждановой. «Как в некий Эллизий, стремился весь Петербург, в стеклянный зал Павловского вокзала, где царили Чайковский и Рубинштейн», - вспоминал О. Мандельштам. В Павловске под управлением П.И. Чайковского был исполнен его 1-й концерт для фортепьяно с оркестром, «гениальный по симфоническому взлету мысли и щедрости звукоидей (Б. Асафьев)», ставший одним из мировых шедевров музыкального искусства. [12, с.198]

Тема родной природы с использованием мотивов народных песен, воплощенная в ликующе-светлых, музыкальных образах, была очень близка Вернадскому. В том же Павловске 8 июня 1882 г. он сделал следующую запись: «Я ожил и оживился. Оживлены мои стремления, и новые силы имею…Тут сливаются и эстетические, и умственные наслаждения, тут возрождается стремление достичь того идеала, какой до сих пор выработался у человека и понятен ему». [18, с.34]

Неслучайно 12 марта 1963 г. в актовом зале Московского университета при открытии торжественного заседания, посвященного 100-летию со дня рождения В.И. Вернадского, прозвучал именно Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского.

Вернадский записывает в дневнике программу своего развития: «Умственный кругозор, изящные искусства, поэзия, музыка, живопись, скульптура». Запись из дневника от 15 июня 1884 г. о выработке характера: «<…> образованность ума, знакомство с философией, знакомство с математикой, музыкой, искусствами» [18, с. 47].

Душевно и нравственно молодой Вернадский формировался в очень динамично насыщенное событиями время. Это была эпоха необыкновенного расцвета музыкальной культуры в Европе и России. Открываются консерватории в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Саратове. Огромная заслуга в организации музыкального образования слушателей и воспитании музыкантов принадлежит братьям Николаю и Антону Рубинштейнам, одному из первых директоров Московской консерватории В.И. Сафонову. «С момента появления в Москве музыканта Сафонова открывается целая сеть музыкальных школ, половина музыкальных деятелей Москвы причастна к сафоновской школе. Одна из исключительных заслуг Сафонова заключалась в том, что он умел возбудить такой интерес к искусству, который не остывал во всей музыкальной жизни Москвы и Петербурга», - это написал ученик Сафонова, пианист и музыкальный критик Д.С. Шор, о концерте которого вспоминал Вернадский. [21, с. 46]

«Сегодня в концерте Шора и др. проносились простые красивые звуки музыки 18 столетия, и в моей душе как-то чувствовалась тесная связь их с салонной – более или менее аристократической – жизнью века. Особенно у Гайдна это переходит в какую-то тесную, неразрывную связь. Только у Баха, Генделя сильнее чувствуется влияние «народной», во всяком случае широкой, вековой церковной жизни, если не по форме, то по настроению. А Рамо, Скарлатти, Корелли – блестящие красивые отблески той светской жизни, которая дала приют и научной жизни того времени и приютила, развила и выделила великих социальных реформаторов, пропиталась их идеями и дала им силу, красоту и содержание… Не есть ли это все те люди 18 столетия, одетые в наш костюм, – как актеры в исторических драмах и комедиях? Нет тех инструментов, нет той манеры играть, той инструментовки, звуки не те, и лишь один скелет их произведений сохраняется? Или как в «народной» песне и «народной» сказке старина – вечно юная, благодаря постоянной бессознательной переработке новыми поколениями передатчиков?» (Москва, 29 октября 1900 г.). [18, с. 176-177]

С большим успехом в Москве проходили концерты венгерского дирижера и композитора А. Никиша. Он блестяще исполнял произведения Бетховена, музыку которого трактовал в романтическом стиле, а также произведения Р. Вагнера, Ф. Листа, Р. Штрауса.

Свои впечатления Вернадский записывает в дневнике: «Вечером был на концерте Никиша – и до сих пор под впечатлением превосходного исполнения – и много вынес глубокого, особенно из героической симфонии Бетховена, и впервые мною слышанного Waldweben Вагнера и рапсодии Листа. Временами я совсем забывался, и мне казалось, что звуки проникают меня всего, и физически чувствую их не ухом, а всем существом» (Москва, 19.04.1903 г.). [11, с. 107] «Концерт Бетховена – старый чешский квартет. Переполнено Дворянское собрание, масса знакомых. По словам доктора Бобкова, это мерка музыкальности в Москве. Многие с партитурой. Исполнение удивительное, а Бетховен всегда и неизменно производит сильное впечатление. Отчего не на всех? Вспоминается Гете, который его не понимал всегда» (Из дневника, 25 февраля 1910 г., Москва). [18, с. 236]

Из письма к Н.Е. Вернадской, 20 апреля 1892 г.: «Пишу тебе вечером, вернувшись от Павловых, где сегодня было пение, давно не слышал его, слушал с удовольствием, пела новая здешняя певица Зотова, да и у самого Павлова прекрасный голос». [18, с. 110]

В 1930 г. в статье «Памяти Павлова А.П.» Вернадский пишет: «Это была необычайно одаренная личность, он обладал большой музыкальностью и не только любил и знал музыку, он владел исключительным голосом. Он был не только музыкантом, но и живописцем, любил и понимал сценическое искусство, театр. С молодости и до конца жизни любил Шекспира». Следующие слова Вернадского о Павлове можно отнести и к самому Вернадскому: «Художественные интересы и художественный склад личности Алексея Петровича ярко и глубоко проявились еще в одной области духовной жизни. Я говорю о так называемой «любви к природе», о том глубочайшем иногда переживании, которое испытывает человек при созерцании окружающего мира, вне связи с отражением в нем нашей культуры. В истории естествознания любовь к природе, чувство природы играла огромную роль. В каждой работе всегда есть огромный эстетический элемент, без которого она превращается в сухую схоластику. Натуралист-наблюдатель эту эстетическую сторону находит в общении с красотой Космоса».

Подтверждением мысли Вернадского можно привести мнение Р. Роллана: «Природа лежит в основании всех великих творений. И мы никогда не получим доступа к гению, если не проникнем к источникам элементарных сил».

Санкт-Петербург, 22 октября 1913 г., письмо Н.Е. Вернадской: «Пишу тебе из лаборатории. В эти дни совсем мало успеваю делать, часто вследствие того, что веду светский образ жизни. Третьего дня был у Чернышева, просидел до полвторого ночи и ушел один из первых. <…> Была хорошая музыка – прекрасный квартет Шумана. Не знаю, больше ли я начинаю входить в музыку, или изменился мой вкус, но Шуман, которого я не любил и который на меня не производил никакого впечатления, теперь мне все больше нравится». [22, с. 111]

Из дневников и писем Вернадского мы узнаем, что музыка среди его ближайшего окружения была частью повседневной жизни. Ученый всегда сожалел о том, что не получил музыкального образования. Всеобщая музыкальная грамотность и увлечение музыкой его окружения давали Вернадскому уникальную возможность восполнять этот пробел на протяжении всей жизни.

Особенно огромное влияние на В.И. Вернадского оказала его племянница Анна Сергеевна Короленко (Нюта), с которой у него установилась духовная близость. Среди тех близких друзей, которые также оставили след в душе Вернадского и способствовали выработке музыкальных пристрастий, вкуса и нотной грамоты, он упоминает и Александру Васильевну Гольштейн -«Тетю Сашу»: «Сейчас опять возвращаюсь к интересам, связанным с историей музыки, к которым было больно подходить после смерти Нюточки. Она все уходила в эту область, отчасти, м[ожет] б[ыть], под моим влиянием, и разговоры с ней давали мне так много! Незадолго до большевиков хотел передать в Институт гр. Зубова оставшийся после нее небольшой капитал (5 000), как начало фонда ее имени для приобретения сочинений по истории музыки. Не успел – удастся ли когда-либо? Так мало интереса к этим вопросам в Петр[ограде]: нет книг и нот для изучения. Мало людей интересующихся. Но интерес пробудился, он запоздал только по сравнению с Западом, и я думаю, достиг мног[ого]. Но сколько пропадает! Нельзя было узнать, что играли на арфе в России в XVIII веке? Сколько неизданного из старого русского творчества? <…> Уже в Киеве мне хотелось связать историю музыки с Киев[ской] дух[овной] ак[адемией] и я добился включения ее в записку объясн[ительную] историко-филол[огического] от[деления]. В Петрограде в Академии мне не удалось этого сделать; говорили с Сергеем [Ольденбургом] и с Лаппой. Мой интерес пробудился в Париже, где под влиянием А.В. Гольштейн я ознакомился с концертами франц[узской] песни, в том числе и старинной, которые давал ее страстный поклонник и исследователь, кажется, Тьерсо (?) Затем слышал старых композиторов впервые в концертах Коланна, кажется, и затем, как будто, Франка». [1, с. 60-61]

В Москве и Петербурге, в здании Павловского вокзала, А. Рубинштейн дает свои «Исторические концерты». Об исполнении им бетховенской сонаты ОР-109 записал свои впечатления В. Стасов: «Я слышал эту великую сонату (cis-moll) в исполнении Листа в 3-м Петербургском его концерте. И вот, теперь я опять вижу еще нового гениального музыканта. И опять я слышу эту великолепную сонату, эту чудную драму с любовью, ревностью и грозным ударом кинжала в конце, - опять я счастлив и пьян от музыки и поэзии. Кто из них двоих был выше, исполняя великую картину Бетховена? Лист или Рубинштейн? Я не знаю, оба были велики, оба несравненны и неподражаемы во веки веков, навсегда». [10, с. 381-382]

В концертных залах Москвы, Петербурга, Павловска Вернадский имел счастливую возможность слушать впервые исполняемые произведения великих композиторов, гениальных дирижеров и пианистов: Чайковского, Антона и Николая Рубинштейнов, Танеева, Глазунова, Скрябина, Римского-Корсакова и Рахманинова. Многое связывает В.И. Вернадского с Рахманиновым, в том числе и годы их творчества на их родной Тамбовской земле.

Сергей Рахманинов блестяще исполнял произведения любимых Вернадским Вагнера и Бетховена. Он напоминает таких больших музыкантов, как Лист. Один из слушателей концерта Рахманинова отметил, что соната Бетховена прозвучала почти с оркестровой мощью, сила рук Рахманинова невероятна, при этом каждая нота ясна, чиста. Он равно умел слышать тишину и ее «зеленый шум», голоса весны, зов жизни. Музыкальный ритм Рахманинова – это ритм глубины дыхания, чередований прилива и отлива и смен светотени, овеянного орлиным полетом, спокойной властностью. Кто-то остроумно заметил, что в пальцах Рахманинова-пианиста воображение сказочницы Шахерезады. Кроме того, Вернадского и Рахманинова роднит этическая направленность творчества, широкий художественный кругозор, умение глубоко проникать у Рахманинова в замыслы композиторов, у Вернадского – в научные мысли ученых разных эпох.

Вернадский пишет об этом: «Когда работаешь над каким-нибудь научным вопросом, в уме мелькают облики лиц, раньше над этим думавших, чувствуешь точно какая-то неведомая, невидимая цепь сильно связывает тебя с философом- греком, средневековым монахом, арабским врачом или с одним из великих ученых последних трех столетий, - над теми же вопросами они работали, думали, на каждом шагу видишь следы их работы, их мысли только дальше продолжаешь их; а твоя мысль сливается с их мыслью, и все вместе является общей непрерывной работой к неясному, но всем нам понятному идеалу, куда мы все неуклонно сильно стремимся. <…> Мне кажется, точно я живу в далеких странах, в далеких временах, точно моя мысль как-то тесно сплетается с мыслью стародавних эпох и людей». [22, с. 89]

Основным принципом мировоззрения Вернадского в изучении природы стала идея внесения в природу разумного творческого начала, «синтеза числа и красоты». Его мысли, идеи были созвучны мыслям многих великих музыкантов, в частности мыслям французского композитора, современника Вернадского – Дебюсси: «Музыка – это таинственная математика, элементы которой причастны бесконечности. Музыка ближе всего к природе. Только музыканты имеют привилегию охвата поэзии ночи и дня, земли и неба – воссоздания атмосферы и ритма величественного трепета природы, ничто по музыкальности не может сравниться с закатом солнца… Таинственная связь между природой и воображением». [3, с. 242]

Через всю жизнь Вернадского проходит его любовь к природе, целостное ее восприятие. Именно чувство природы, преклонение перед ее величием и красотой помогло ему сделать открытие в познании структуры мирозданий. Вот что пишет Вернадский: «Мы знаем только малую часть природы, только маленькую частичку этой непонятной всеобъемлющей загадки, и все, что мы знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазеров и ученых поэтов». [22, с. 90]

Ученый постоянно искал образные формы выражения для своих раздумий о единстве Природы и единстве Космоса, бессознательного порыва, чувства меры, такта и красоты. Он писал: «Всякий, кто когда-нибудь с открытыми глазами, свободным умом и сердцем побывал наедине… с природой, тот ярко и ясно чувствовал эту неразрывную связь с остальным миром… В тишине ночи, когда замирают созданные человеком рамки внешней среды, среди степи или океана, на высоте гор, это чувство на века ему присущее, охватывает человека нераздельно». [5, с. 254] «Минуты, когда обдумываешь те или иные вопросы, когда соединяя известное уже ныне, стараешься связать эти данные, найти способ проникнуть глубже и дальше в строение вещества, в такие минуты переживаешь особое состояние, это настоящий экстаз… Продолжая дальше раздумывать над явлением капиллярности, мне пришла в голову мысль, которая, мне кажется, очень важной, и когда она явилась мне внезапно, как луч света, меня охватило какое-то волшебное состояние…».[20, 92]

Находясь в Париже, Мюнхене, Берлине, Лейпциге, Гааге, Вернадский обязательно находил время для посещения музеев, опер, концертов известных музыкантов. Он остро воспринимал увиденное, услышанное. Сложную гамму чувств и настроения передают его письма и дневниковые записи: «Искусство по самой сути своей есть отвлечение и всегда имеет дело с общими понятиями, а не с конкретными случаями… Поэтому абсолют так отражен в искусстве и вечен». [15, с. 17]

«На днях прочел Ландовской «Musique ancienne» (1909) – очень интересная и умная книга. Ландовскую слышал в Москве, и ее концерты дали мне большое наслаждение. Сейчас опять возвращаюсь к интересам, связанным с историей музыки… Чтения по истории музыки мне очень много дали, когда я готовился к курсу по истории науки, след остался в напечатанной статье «О научном мировоззрении». Результатом размышлений над теорией музыки стали выводы ученого о различных критериях музыкального творчества в зависимости от разных эпох и народов. В статье «О научном мировоззрении» он писал: «Признавая вечную красоту художественного произведения, мы ясно понимаем и неизбежно признаем, что отношение к ней человеческих индивидуумов может сильно колебаться. Могут существовать целые классы людей, у которых те или иные произведения искусства должны вызывать совершенно своеобразные необычные впечатления. Разительный пример этого представляет история музыки. У разных народов или в разные эпохи жизни одного и того же народа проявились в его музыке совершенно разные основные шкалы тонов. Например, в истории высоко развитой, чуждой нам музыки китайцев или японцев отсутствуют два из семи основных тонов нашей музыкальной шкалы. В этом отношении чрезвычайно поучительно то впечатление, которое производит на европейски образованных японцев наша музыка. Но и более близкая нам музыка – сложные музыкальные построения индусов кажутся нам чуждыми. В истории народов резко менялись самые основные представления, как это мы видим в истории греческой музыки, где основная шкала несколько раз менялась. Найденные древние гимны кажутся нам странными и немузыкальными». [7, с. 36]

Было бы интересно поточнее проследить влияние музыки на научную мысль. Мне трудно разбираться в истории музыки из-за недостатка знаний музыкальных наук, нот и плохой музыкальной памяти». [1, c. 61]

Вернадский обращает внимание на то, что музыка остается всегда понятной, эстетически полноценной, а либретто, отражающие идеалы, нравы и настроения определенной исторической эпохи не соответствуют величию музыкального произведения и выглядят безнадежно устаревшими, и оставляют ощущение несоответствия музыки и сюжета.

С этой точки зрения очень интересны оценки Вернадским оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» (в письме жене 28 января 1989 г.). [13, с. 86]

Музыка являлась для Вернадского не только источником эстетической радости, но и предметом серьезного изучения истории музыки, в осмыслении научных поисков и научной интуиции. «Масса роится мыслей, и в этом движении мысли для меня весь смысл переживания таких антикварно-художественных прогулок. Мысли бегут, их не поймаешь… Но какая-то внутренняя работа (творческая? – прочитав биографию Гете, - я думаю, это испытывали художники) идет внутри, и я ее чувствую, но не понимаю. Мне кажется, бессознательно идет у меня какая-то переработка вопросов научной космогонии. Опять душа рвется к бесконечному». [18, с. 147]

На протяжении всей жизни Вернадского занимает вопрос истоков творчества. Он как бы изнутри наблюдает за каждым движением своей мысли, стараясь его понять и разрешить. Но эти мгновенные озарения не всегда могут быть выражены в словесной форме, и музыка, видимо, была своеобразным ключом к этой тайне.

«Поразительно, как быстро исчезают из сознания эти освещающие как молнии темноту создания интуиции и как много их помещается в единицу времени. Ясно одно – что здесь область бесконечно великого нового». [18, с. 117]. «Разум охватывает (небольшую часть духовных проявлений человеческой личности) далеко не все и нельзя даже считать его главным и основным решателем жизненных проявлений личности…». [18, с. 118]

Вернадского привлекали музыкальные произведения особого творческого напряжения, такие как Героическая симфония Бетховена, выражающая высокий полет фантазии, громадный масштаб симфонизма, не имеющий прецедентов в мировой музыке. Вернадского и Бетховена объединяет общая черта - крайняя сосредоточенность, концентрация внимания, необходимость напряжения духа, чтобы удержать идеи. Р. Роллан подчеркивает, что «сила концентрации есть первый и основной признак бетховенского гения. Несомненно, концентрация является неотъемлемым условием всякого великого творения искусства и науки. Каково бы ни было произведение и какой бы ни был отдельный момент – страница, фраза, акцент – чувствуется взгляд человека, вонзающегося в идею со страшной сосредоточенностью». [3, с. 317]

Гаага, 1 августа 1900 г.: «Вчера был в концерте в церкви – некоторые вещи на меня произвели сильное впечатление (особенно ария Баха – орган со скрипкой – в первый раз слышал), мне казалось, что эти звуки как-то проникают в меня глубоко-глубоко, что им ритмически отвечают какие-то движения души, и все мое хорошее, сильное собирается в полные гармонии движения. Слышал знаменитую тройную фугу Баха – красоту ее сознаю, но она оставила меня холодным, может быть, вследствие, как мне казалось, сухой игры Коопмана на органе. Я совсем начинаю увлекаться музыкой – хочется ознакомиться с ее теорией. Сегодня вечером, если не будет дождя, поеду опять в концерт в Шевенинген». [19, с. 174]

23 августа 1900 г., Париж: «Вчера вечером был с Георгием в опере на «Валькирии» Вагнера. В общем, на меня произвело сильное впечатление – очень мужественная музыка, и мне хотелось бы еще раз услышать ее, чтобы понять и пережить то, что в первый раз отозвалось в душе моей большими штрихами». [22, с. 102]

Из письма к Н.Е. Вернадской от 19 сентября 1911 г., Берлин: «…Был в воскресенье на «Валькирии»: чудный оркестр, порядочные голоса. Может быть, сегодня или завтра вечером пойду в Филармонический концерт. Мне прямо нужно сейчас музыки». [18, с. 250]

Единомышленником по восприятию вагнеровской музыки можно считать Ромена Роллана, к которому, по выражению Вернадского, «он пришел благодаря Гете»: «Какой волшебной тревогой [творчество Вагнера] меня пронизало! Все было в нем тайной для меня: новизна оркестровой звучности, тембры, ритмы, сюжеты, вся дикая поэзия далеких средних веков, варварских легенд и смутная лихорадка наших затаенных желаний и тоски. И я чувствовал себя охваченным сверхчеловеческими страстями. Мощное дыхание музыки обновляло мое собственное дыхание. Переполняло меня радостью и скорбью равно благотворными, ибо и та, и другая дышали силой, сила всегда радостна. Мне казалось, что у меня вырвали мое детское сердце и заменили его сердцем героя». [3, с. 56-57]

Вернадский имел возможность в качестве слушателя участвовать в этом периоде расцвета симфонической музыки и оперного искусства в Европе. Многое из того, что было доступно впервые услышать Вернадскому, сейчас уже – далекая классика: оперы Россини, Беллини, Доницетти, Верди. Многие даты оперных премьер молодых французских и итальянских композиторов совпадают с периодом пребывания Вернадского в Париже, Вене, Берлине, Риме и др. Это премьера «Сельская честь» Масканьи (1889 г.), «Паяцы» Леонковалло (1892 г.), оперы Пуччини: «Богема» (1895 г.) и «Чио-Чио-сан» (1904 г.) Молодые французские композиторы Массне, Тома, Делиб, Бизе, Гуно в это время создают новый жанр – лирическую оперу. Особенно была велика популярность опер «Кармен» Жоржа Бизе и «Фауст» Шарля Гуно. В 1887 г. прошла пятисотая постановка «Фауста», в 1894 г. праздновался ее юбилейный тысячный спектакль уже с включением балета «Вальпургиева ночь».

«Фауст» Гете - одно из любимых произведений Вернадского. В его личной библиотеке хранилось около 60 томов сочинений Гете и книг о нем, изданных в разных странах мира, и около десятка разных изданий «Фауста». Известное высказывание Вернадского: «Манфреды и Фаусты удовлетворяют большему чувству, чем Ньютоны и Лавуазье» [22, с. 94-95] совпадает с мнением Чайковского, который в одном из писем пояснил свое понимание «Манфреда»: «Байрон с удивительной силой и глубиной олицетворял всю трагичность борьбы нашего ничтожества со стремлением к познанию роковых вопросов бытия. Говорят, что идея «Манфреда» та же, что и в «Фаусте». Премьера «Манфреда» состоялась в Москве 11 марта 1880 г. В том же году она прозвучала в Павловске и Москве.

В музыке Чайковского «Манфред» выражена идея трагедии человеческой личности, проблема жизни и творчества.

Увертюра Р. Шумана «Манфред» принадлежит к лучшим мировым симфоническим сочинениям. Остро выразительная, тревожная, она передает мир байроновского героя, жаждущего счастья и трагически гибнущего.

Интересно, что тема Фауста – любимая тема Вернадского, проходит через творчество не только Гуно, но и многих композиторов: у Бойто - «Мефистофель», у Шумана - «Фауст», у Берлиоза в «Осуждении Фауста», в симфонической увертюре Р. Вагнера «Фауст», у Листа «Фауст» и «Мефисто» вальсы и польки. Философская мысль гениального Гете роднит поэта, композиторов и ученого. Между интуицией и опытом художника и ученого Вернадский ставит знак равенства, т.к. он видит науку исключительно как результат художественного вдохновения: «Наука создалась и отделилась от своих исторических корней – художественного вдохновения <…> Нередко так научно работал Гете». [1, с. 24]

У Шумана, Берлиоза, Вагнера, Листа образ Фауста передан с гениальной силой. Музыка этих композиторов соответствует гетевской характеристике Фауста как ученого.

Да, надо честь отдать, он не подстать другим.

Безумец, неземным все думает питаться

И, жаждой к недоступному томим,

В безумии своем не хочет сознаваться;

Светлейшую звезду давай с небес ему

И высочайшие земные наслажденья;

И ненасытному уму

Едва ли целый мир дать в силах утоленье. [Гете «Фауст», с. 12]


Вернадский всегда переживал духовный подъем после очередной встречи с любимыми музыкальными произведениями. Его напряженный научный поиск не только по форме, но и по существу сродни поэтически художественному вдохновению писателя, поэта, композитора.

Как слушатель Вернадский, несомненно, обладал большой музыкальной культурой и тонким вкусом.

Вспоминает дочь Вернадского: «Отец очень любил русскую музыку. Помню, что в Москве мы бывали у Ипполитова-Иванова. Меня рано повели в театр. Первая опера была «Садко». О постановке оперы Римского-Корсакова в Москве восторженно отзывались современники. То, что увидели и услышали зрители, было чудом. На сцене жил мир вольного Новгорода, красочный, полный былинной поэзии и былинных чудес. Декорации и костюмы создавались по эскизам Врубеля и Коровина, изумительные декорации, изображавшие морское дно, писал Врубель. Партию варяжского гостя исполнял Шаляпин». [5, с. 131] Музыкальный критик В. Стасов вспоминал: «В третьей картине «Садко» появился предо мною древний скандинавский богатырь, поющий свою «варяжскую песнь» новгородскому люду на берегу Ильмень-озера. В ее могучих суровых звуках предстают перед нами грозные скандинавские гранитные скалы, о которые с ревом дробятся волны. И вдруг среди этого древнего пейзажа является перед нами сам варяг, у которого кости словно выкованы из скал. Он стоял громадный, опираясь на громадную свою секиру… Гигантский голос, гигантское выражение его пения, великанские движения тела и рук, словно статуя ожила и двигается, выглядывая из-под густых насупленных бровей». [17, с. 202]

Летом 1889 г. в Париже открылась Всемирная выставка, посвященная столетию Великой французской революции. Вернадский по этому поводу пишет: «Огромное значение для меня имело в это время мое участие в качестве представителя Докучаева на Всемирной выставке… Вследствие этого я получил право дарового входа в эту выставку в любое время и очень этим пользовался. Я осмотрел и изучил целый ряд коллекций минералогического и рудного отдела. Выставка имела для меня и другое значение: на нее приехало много русских, и здесь впервые завязались у меня дружеские связи…». [13, с. 87] Коллекция получила золотую медаль.

В Париж приехала и Наталья Егоровна с сыном. На Всемирной парижской выставке меценатом Беляевым были организованы русские симфонические концерты. Французский музыкальный мир открыл для себя творчество композиторов «Могучей кучки». Концерты (их было два) собирали в громадном зале дворца Трокадеро до 3 тысяч слушателей. Триумфальный успех имели «Ночь на лысой горе» Мусоргского, «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь» Бородина, «Испанское каприччио», концерт для фортепьяно с оркестром Римского-Корсакова. Первым концертом Чайковского для фортепьяно с оркестром дирижировал А. Рубинштейн. Это было время расцвета русского искусства: «Передвижники» в живописи, «Могучая кучка» в музыке, Толстой, Достоевский, Тургенев в литературе. В эти годы русская музыка пользуется признанием за пределами России.

В иностранной прессе «Zeit am Montag» и «Berliner Tageblatt» появились отзывы: «Русские музыканты, исполнители и композиторы сделались с недавних пор постоянными участниками нашей музыкальной жизни, и это вполне понятно, т.к. они приносят нам много свежего, своеобразного и ценного».

Великий пианист и дирижер Ференц Лист при встрече с Бородиным за границей признается ему: «Нам нужно вас, русских. Вы мне нужны. У вас там живая жизненная струя, у вас будущность». [19, с. 82] Концерты самого Листа стали важным событием русской музыкальной жизни. Для искушенной публики было в новинку, что большие оркестровые сочинения, увертюры и симфонии, в том числе Бетховена, он исполняет один, на одном фортепьяно. Тем не менее, недоумение публики сменялось восторгом. Когда знакомишься с жизнью музыкантов таких, как Лист, обнаруживается, что источником вдохновения и для ученого, и для композитора нередко служили одни и те же произведения мировой культуры. Вот что пишет Ф. Лист другу: «Гомер, Библия, Платон, Локк, Байрон, Гюго, Ламартин, Шатобриан, Бетховен, Бах, Моцарт, Вебер – все вокруг меня. Я изучаю их. Я думаю о них. Я проглатываю их с быстротой огня… Ах, если я не сойду с ума, то ты найдешь во мне опять художника». [16, c. 112]

«Жизнь чрезвычайно много дала мне, - записывает в марте 1937 г. Вернадский в дневнике, - и я видел массу интересных крупных людей. Ничто не случайно, и нет важного и неважного в сложном проявлении сознания <…> И какая блестящая картина ушедшего былого, я ярко переживаю вновь…». [20, с. 77]

«…Я сейчас пересматриваю свою жизнь и подбираю материал для той книги, которую я могу еще дать: «Пережитое и передуманное», - пишет Вернадский сыну. - Столько пришлось видеть удивительных людей и пережить крутые повороты как в исторической жизни, в которой я сознательно участвовал как в России, так и за границей – во Франции и Чехословакии. Сколько я видел выдающихся людей!». [13, с. 381]

А.М. Фокин, ученый и родственник Вернадского, на протяжении 30 лет близко общавшийся с ученым, вспоминал: «Помню вечер, проведенный в кабинете Владимира Ивановича, это было в 20-х годах. Иван Михайлович Гревс, один из старых друзей, читает свои этюды о Тургеневе. Владимир Иванович слушает, откинувшись в своей неизменной качалке, и на лице его лучезарное благодушие отдыха с выражением не потухающей мысли в глазах». [2, с. 56] В этюдах о Тургеневе Гревс касался отношений Тургенева и Виардо. Музыкальный дебют в Петербурге Полины Виардо в операх Беллини и Россини явился триумфом певицы. К этому времени относится и встреча Тургенева и Виардо. «В душу Тургенева, - по словам А.Ф. Кони, - восторг вошел до самой ее глубины и остался там навсегда, повлияв на всю личную жизнь этого однолюба и, быть может, в некотором отношении исказив то, чем эта жизнь могла бы быть». [11, с. 77] 14 января 1882 г. на одном из литературно-музыкальных вечеров (в пользу неимущих художников) в Париже Виардо в последний раз в жизни выступила публично. Она исполнила романсы Шумана «Я не сержусь» и Чайковского «Нет, только тот, кто знал». Пение ее произвело потрясающее впечатление.

Тема – Тургенев и Виардо – была случайно продолжена через много лет, в декабре 1944 г., в разговоре с академиком А.П. Виноградовым, который должен был ежедневно навещать Владимира Ивановича. Речь пошла об известном венгерском ученом Кардоше. «Да, он был очень светским, но очень любезным человеком, - обращаясь к воспоминаниям, заговорил Владимир Иванович. – Я встретился с ним в Париже. Он работал там, как и я, в лабораториях. Он был интересный собеседник. Наталья Егоровна и я любили с ним беседовать, засиживаясь на Парижских бульварах… Вы знаете, он познакомил меня однажды тут же на бульваре с молодой Виардо. Она представилась мне, помню, как дочь Тургенева…». На мгновение Владимир Иванович, задумавшись, умолк. Потом со вздохом сказал: «Бедный Гревс… написал целую книгу, доказывая, что эта Виардо не была и не могла быть дочерью Тургенева!». «А саму Виардо вы не видели никогда?» - спросил Александр Павлович. «Только раз на сцене. С Тургеневым я встречался, даже был с ним знаком. Я люблю его и перечитываю». [8, с. 302]

В конце жизни, накануне нового, 1944 г., он пишет внучке: «Вспоминая свою молодость и молодость твоих родителей, я вижу, что в нашей жизни был большой пропуск: недостаточно обращали внимания на музыкальное образование.

Я лично обязан в этом больше твоему прадеду Ивану Васильевичу, чем моей матери – твоей прабабушке – Анне Петровне, в том, что я уже взрослым мог до известной степени восстановить этот крупный недостаток понимания окружающего.

Я мало понимаю в музыке, но она мне много дала…

…Я пережил не раз, слушая хорошую музыку, глубокое влияние на мою мысль. Некоторые из основных моих идей, как идея о значении жизни в Космосе, стали мне ясными во время слушания хорошей музыки. Слушая ее, я переживал глубокие изменения в моем понимании окружающего. И сейчас, в старости, мне очень недостает, что я так редко могу слушать хорошую музыку. Хорошее пение птиц вызывает то же самое; это другой язык». [13, с. 381].

Привычка самоанализа и ощущения себя в окружающем давала ему возможность постигать музыку в течение всей жизни, которая в разное время была разной. Но на протяжении всей своей жизни чаще всего вспоминает и записывает свои впечатления от концертов Баха, Моцарта, Вагнера и Бетховена. Музыка всегда будила в нем чувства, обостряла интуицию и воображение. Искусство и главное - музыка для Вернадского являлась важным способом познания мира. Она была своего рода художественным творчеством ученого.

Вернадский писал: «Я думаю, что бессловесно и бессознательно я в научной работе проникаю так глубоко, как не проникает философ…словесно или мысленно. Это как какой-нибудь музыкант – Бах или Бетховен, или Моцарт, или кто другой – проникал «до конца» бессловесно». [22, с. 94]

Когда-то, будучи на концерте Бетховена в Мюнхене, Владимир Иванович долго был под впечатлением его 9-й симфонии.

Подводя итог своей жизни, Вернадский пишет в декабре 1942 г.: «Моя «Хронология» разрослась незаметно. Записи охватили все былое. Правильно для меня написать «Воспоминания» на фоне истории моей личности и семьи.

Живу в мире перемен.

Начало ноосферы.

Какой переворот пережит!

Чувство единства всего человечества». [20, с. 82]

Эти слова звучат как финал интеллектуальной симфонии ученого, который сродни знаменитому финалу гениальной 9-й симфонии Бетховена с его обращением к человечеству, страстным призывом на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы!».

Еще в 1886 г. в письме будущей жене Вернадский высказывает мысль: «Всюду-всюду – непрерывная цепь: всюду-всюду живешь в разных эпохах, в разных обстоятельствах, в разных странах – и такая тесная, такая глубокая является связь со всем человечеством, со всем земным шаром, а следовательно, и дальше – со всей Вселенной». [22, с. 90]

В последнее время необычайно возрос интерес к личности гениального ученого, в котором, по словам И.И. Мочалова, гармонично слились в единое целое «разносторонность и глубина Ломоносова, психологизм Толстого, монументальный героизм Бетховена». [14, с. 154]

На вопрос: «Что такое явление – Вернадский?», в какой-то степени ответ можно найти в его собственной статье «Мысли и замечания о Гете как натуралисте». Исследуя Гете как поэта и натуралиста, его художественное и научное творчество, Вернадский пишет: «Гете является в мировой литературе редким случаем одновременно великого поэта и крупного натуралиста. <…> Только три имени выступают, мне кажется, в этом аспекте как явление одного порядка в мировой литературе: Платон (427-347 до н.э.), Леонардо да Винчи (1452-1519) и Гете». Для Гете, как и для Вернадского, «чувство понимания природы и художественного выражения в их научном искании были одинаково делом жизни, были неразделимы». Вернадский как и Гете «сохранил поразительную силу ума, жизненную энергию и жажду знаний до глубокой старости <… и как Гете> в течение всей своей долгой жизни с молодости вел дневники и записи. Всю жизнь он стремился к ежедневной научной, художественной работе, к пониманию их положения в жизни, к их синтезу». В статье Вернадский цитирует вопрос и ответ поэта о самом себе: «Что такое Гете? (Was ist Goethe). Это проявление - синтез бесчисленных тысяч идей, знаний, впечатлений, пойманных и охваченных искавшей их личностью Гете в его долгой жизни. Я собирал все, что проходило перед моими глазами и ушами, моими чувствами. Для моих сочинений тысячи отдельных существ внесли свое - дураки и мудрецы, умные люди и глупые головы, дети, мужики и старцы, - все они пришли и принесли свои мысли, свои достижения, свои испытания, свою жизнь, свое бытие. Так я пожинал часто то, что сеял другой. Работа моей жизни есть создание коллектива, и это творение носит имя Гете». Эти же слова можно отнести и к самому Вернадскому.

Справедливо можно отнести и следующие слова Р. Роллана к Вернадскому: «Гений – это крепость, которую нужно атаковать со всех сторон. Фивы с 7-ю воротами. Истинно великий человек во всей его целостности, разумеется, един, но сколько существ содержится в нем одном!..». [3, с. 316].


Список использованной литературы

  1. Вернадский В.И. Дневники, 1920, янв.- 1921, март.- Киев, 1997.- с. 60-61.
  2. Вернадский В.И. Очерки и речи.- Пг., 1922.- 158 с.
  3. Альшванг А.А. Избранные сочинения: В 2-х томах.- М.: Музыка, 1965.- Т. 2.- 326 с.- Библиогр.: с. 323-326.
  4. Аксенов Г. Вернадский.- М.: Молодая гвардия, 2001.- 485 с.: ил.- (Жизнь замечательных людей).
  5. Н.В. Вернадская – Толль: Штрихи к портрету / Публ. В Неапо-литанской // Прометей: Ист.- биограф. альманах.- М, 1988.- Вып. 15.- С. 120-131.
  6. Вернадский В.И. Труды по философии естествознания.- М.: Наука, 2001. С. 36.
  7. Гордиенко Л.Н. И образ и термин // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 253-256.
  8. Гумилевский Л.И. Вернадский.- М.: Мол. гвардия, 1961.- 318 с.: ил., 10 л. ил., портр.- (Жизнь замечательных людей); Вып. 11 (325).- Библиогр.: с. 314-317.
  9. Жданов Ю.А. К новому восприятию и пониманию мира // Про-метей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 10-17.
  10. Каренин В. Владимир Стасов.- Л., 1927.- С. 381-382.
  11. Кони А.Ф. На жизненном пути.- СПб., 1913.- Т. 2.- 917 с.
  12. Мандельштам О. Музыка в Павловске // Мандельштам О. Шум времени.- Иркутск, 1991.- С. 191-198.
  13. Мочалов И.И. Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) / АН СССР.- М.: Наука, 1982.- 486 с.- Библиогр.: с. 465-467.
  14. Мочалов И.И. Выдающийся ученый о музыке // Сов. музыка.- 1966.- № 7.- С. 154.
  15. Ноосфера: Духовный мир человека / Сост. и авт. вступит. ст. А.В. Коротнян.- Л.: Лениздат, 1989.- 239 с.: ил.
  16. Попова Т.В., Скудина Г.С. Зарубежная музыка 19 века. М.: Просвещение.- 1981.- c. 112
  17. Стасов В.В. Статьи о музыке: В 5-ти вып.- М.: Музыка, 1980.- Вып. 5-А.- 420 с.: ил.- (Русская классическая музыкальная критика).
  18. Страницы автобиографии В.И. Вернадского / АН СССР. Архив АН СССР.- М.: Наука, 1981.- 347 с.- Библиогр. в подстроч. примеч.
  19. Третьякова Л.С. Русская музыка ХІХ века.- М.: Просвещение, 1976.- 206 с.
  20. Шаховская А.Д. Хроника большой жизни // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 33-85.
  21. Шор Д.С. Учитель Гнесиных // За 30 лет, 1895-1925.- М., 1925.- С. 46.
  22. «Я не могу уйти в одну науку…»: Из писем В.И. Вернадского к Н.Е. Вернадской // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 86-111.