Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 58

Все священные государи ценили в музыке ее ясность. Тираны

Гиэ и Чжоу Спи увлекались неистовой музыкой. Сильные звуки

ласкали их слух, а воздействие этих звуков на массы они

полагали интересным. Они стремились к новым, странным

звукосочетаниям, к звукам, которых никто никогда еще не слышал;

они пытались превзойти один другого и утратили меру и цель.

Причиной упадка государства Чжоу было изобретение

волшебной музыки. Подобная музыка и впрямь опьяняет, на самом

же деле она удалилась от сути музыки. А так как она удалилась

от самой сути собственно музыки, то эта музыка не радостна.

Когда музыка не радостна, народ ропщет, и жизни наносится урон.

Все это возникает оттого, что неверно толкуют самое суть музыки

и наивысшим полагают неистовые звукосочетания.

Поэтому музыка благоустроенной эпохи спокойна и радостна,

а правление -- уравновешенно. Музыка смутного времени

беспокойна, мрачна, его правление противоестественно. Музыка

государства, пришедшего в упадок, сентиментальна и уныла,

правление его под угрозой".

Итак, Слова этого китайца довольно определенно указывают

на давно забытый смысл всякой музыки. Подобно танцу и любому

другому искусству, музыка в доисторические времена была

волшебным средством, одним из старых и основных атрибутов

магии. Начиная с ритма (хлопанье в ладоши, притоптывание, удары

деревяшек, первобытное искусство барабанного боя), она служила

могучим и испытанным средством "настройки" многих на один лад,

сообщая сердцам и дыханию единый ритм, наделяя людей

готовностью к призыванию и заклятию вечных сил, к танцу, к

состязанию, к походу, к священнодействию. И эту изначальную,

чистую и первозданную природу, природу волшебства, музыка

сохранила гораздо дольше, чем все другие искусства, достаточно

вспомнить многочисленные высказывания историков и поэтов о

музыке, начиная от греков и кончая Гете в его "Новелле",

Практически ни марши, ни танец никогда не теряли своего

значения... Однако пора вернуться к нашей основной теме!

О начатках Игры в бисер мы расскажем очень кратко и только

самое примечательное. Как нам представляется, она возникла

одновременно в Германии и Англии, и в обеих странах в виде

упражнений для членов узкого круга музыковедов и музыкантов,

занимавшихся в новых семинарах по теории музыки. Сравнивать

первоначальное состояние Игры с более поздним и нынешним -- то

же самое, что нотную рукопись 1500 года (с ее примитивными

нотными знаками, где даже отсутствуют разделяющие такт

черточки) сравнивать с партитурой восемнадцатого и даже

девятнадцатого веков с множеством сложных обозначений динамики,

темпа, фразировки и так далее, так что печатанье подобных

партитур зачастую превращалось в сложную техническую проблему.

На первых порах Игра была не более, нежели хитроумным

упражнением памяти и комбинирующей способности, бывшим в ходу

среди студентов и музыкантов; играли в нее, как уже сказано, и

в Германии, и в Англии, еще до того, как в Кельнской высшей

музыкальной школе она была "изобретена" и получила свое имя,

которое носит и поныне, хотя давно уже не имеет ничего общего

со стеклянными бусинами -- с бисером. Стеклянные бусинки

использовал изобретатель игры Бастиан Перро из

Кальва{1_1_0_07}, несколько чудаковатый, однако умный,

общительный и любящий людей музыковед, который заменил буквы,

цифры, ноты и другие графические знаки стеклянными

шариками-бусинками. Перро, кстати, написавший трактат "Расцвет

и упадок контрапункта", застал в кельнском семинаре довольно

детально разработанный метод Игры: один из участников ее

возглашал в сокращенных формулах своей дисциплины любую тему

или начало мотива классической композиции, а партнер, или тот,

к кому он обращался, должен был либо продолжить пьесу, либо,

что почиталось за лучшее, ответить в более высокой или более

низкой тональности, а то и контрастирующей антитемой. Такие или

подобные им упражнения памяти и способности к импровизации

(если и не закрепленные в формулах, то применявшиеся на

практике: при игре на клавесине, лютне, флейте и даже в пении)

имели, возможно, хождение среди тех, кто вдумчиво изучал музыку

и контрапункт во времена Шютца, Пахельбеля и Баха. Бастиан

Перро, большой любитель всевозможных ремесел, своими руками

построивший несколько роялей и клавикордов по чертежам старых

мастеров, скорей всего тоже был одним из паломников в страну

Востока, о нем рассказывают, будто он умел играть на скрипке

изогнутым смычком с ручной регуляцией натяжения волоса в

старинной, забытой после 1800 года, манере. Перро, взяв за

образец наивные детские счеты, соорудил рамку, натянул на нее

несколько дюжин проволочек, а на них нанизал стеклянные бусины

различной величины, формы и цвета. Проволочки соответствовали

нотным линейкам, бусины -- значениям нот, и Перро таким образом

строил из стеклянных шариков целые музыкальные фразы, развивал

им самим сочиненные темы, изменял, транспонировал их,

преобразовывал и противопоставлял им другие.

В подобной технике сначала усматривали лишь забаву, но

ученикам она пришлась по вкусу, очень скоро ей стали подражать,

она вошла в моду, в том числе и в Англии. Некоторое время эта

музыкальная игра-упражнение практиковалась в таком

мило-забавном виде. Впоследствии, как оно часто бывает,

нововведение, которому суждено было прожить долгую жизнь и

сыграть весьма значительную роль, получило свое название по

давно забитому пустяку. И поныне то, во что превратилась игра

членов семинара и нанизанный на проволоку примитивный бисер

Перро, носит ставшее уже народным и общеизвестным наименование

-- Игра в бисер, или Игра стеклянных бус.

Не прошло и двух или трех десятилетий, как Игра утратила

свою популярность среди студентов, изучавших музыку, но тем

большую приобрела среди математиков; на протяжении длительного

периода характерной чертой истории Игры было как раз то, что ее

перенимали и развивали предпочтительно те науки, или наука,

которые переживали свой расцвет или свое возрождение. У

математиков Игра приобрела чрезвычайно большую гибкость и

утонченность и даже какое-то подобие осознания самой себя и

своих возможностей, -- процесс, протекавший параллельно общему

развитию культурного самосознания, которое к тому времени

преодолело великий кризис и, как пишет Плиний Цигенхальс, "со

скромной гордостью приняло свой удел -- принадлежать поздней

культуре, как, например, принято говорить о поздней античности,

веке александрийского эллинизма".

Таковы слова Цигенхальса. Мы же попытаемся теперь

закончить беглый обзор истории Игры. Перейдя из музыкальных

семинаров в математические (переход этот совершился во Франции

и Англии, пожалуй, даже раньше, чем в Германии), Игра была уже

настолько развита, что при помощи особых знаков и аббревиатур

могла выражать математические процессы; мастера, развивая эти

знаки, передавали друг другу абстрактные формулы, сообщали

эволюционные ряды и варианты развития своих дисциплин. Эта

математико-астрономическая игра в формулы требовала большого

внимания и предельной сосредоточенности; среди тогдашних

математиков репутация хорошего мастера Игры ставилась весьма

высоко и была тождественна репутации отличного математика.

Почти все науки в разные периоды перенимали Игру и

подражали ей, то есть приспосабливали ее к своему предмету

знаний, что особо засвидетельствовано для областей классической

филологии и логики. Аналитический разбор музыкальных значений

привел к тому, что музыкальные фразы удалось выразить в

физических и математических формулах. Несколько позднее и

филология стала прибегать к подобному методу, обозначая

языковые образования особыми формулами, как физика обозначает

процессы, происходящие в природе; затем этот же метод

подхватила эстетика изобразительных искусств, где архитектуру и

математику давно уже связывали подобные узы. Полученные таким

образом абстрактные выражения позволяли вскрывать все новые и

новые взаимосвязи, аналогии и соответствия. Приспосабливая для

себя Игру в бисер, каждая наука создавала свой язык Игры,

состоящий из формул, аббревиатур и всевозможных комбинаций того

и другого. Элита интеллектуальной молодежи облюбовала Игры с

рядами и диалогами формул. Игра была не только отдыхом и

упражнением -- она рождала концентрированное ощущение

дисциплины духа; особенно математики отличались аскетической и

спортивной виртуозностью и строгостью формы в Игре, находя в

ней истинное наслаждение, что в немалой степени помогло им

тогда уже отказаться от мирских радостей и стремлений. Таким

образом, Игра стеклянных бус имела большое значение для полного

и окончательного преодоления фельетонизма, а также для

пробуждения той новой радости четких и виртуозных упражнений

интеллекта, которой мы обязаны возникновением новой дисциплины

духа прямо-таки монашеской строгости. Мир преобразился.

Духовную жизнь века фельетона можно сравнить с выродившимся

растением, растратившим все свои соки на гипертрофированные

наросты, последующие же попытки исправить положение -- со

срезанием растения до самого корня. Молодые люди,

намеревавшиеся посвятить себя интеллектуальным занятиям,

понимали теперь под этим не стремление поскорее нахватать

обрывки знаний в высшем учебном заведении, где именитые и

весьма велеречивые, но лишенные какого бы то ни было авторитета

профессора преподносили им остатки того, что некогда называлось

высшим образованием; теперь учиться им приходилось столь же

упорно, пожалуй, еще упорней и с еще большей методичностью, чем

некогда инженерам в политехнических учебных заведениях. Теперь

им предстояло подниматься по крутой тропе знаний, они должны

были очистить и отточить свои мыслительные способности при

помощи математики и схоластических упражнений по Аристотелю,

сверх того должны были научиться полному отречению от всех

благ, столь заманчивых для целого ряда поколений ученых,

как-то: от быстрого и легкого добывания денег, от славы и

общественных почестей, от похвалы газет, от браков с дочерьми

банкиров и фабрикантов, от материальных благ, изнеженности и

роскоши. Поэты, издающиеся огромными тиражами, обладатели

Нобелевских премий и загородных вилл, знаменитые врачи,

увешанные орденами и пользующиеся услугами ливрейных лакеев,

члены академий с богатыми женами и блестящими салонами, химики,

состоящие членами наблюдательных советов промышленных

предприятий, философы -- владельцы фельетонных фабрик, читавшие

зажигательные доклады в переполненных аудиториях, срывавшие

аплодисменты и принимавшие букеты, -- все эти фигуры исчезли и

доныне не возвращались. Необходимо признать, что и теперь

встречается немало одаренных молодых людей, которые завидуют

вышеперечисленным, однако путь к общественному признанию,

почету, славе и комфорту ведет теперь не через аудитории,

семинары и докторские диссертации: низко павшие

интеллектуальные профессии обанкротились тогда в глазах всего

мира, но зато вновь обрели безоговорочно-аскетическую

преданность духу. Тем талантам, что стремились к блеску и

поклонению, пришлось отвернуться от постылой и неблагодарной

духовности и посвятить себя другим видам деятельности, где их

уделом стало добывание денег и благополучия.

Подробный рассказ о том, каким образом дух, после своего

очищения, утвердился и в государстве, завел бы нас чересчур

далеко. Опыт показал, что достаточно было немногим поколениям

проявить беспринципность и расхлябанность в духовной сфере, как

это сразу нанесло чувствительный урон практике, все реже и реже

стали встречаться подлинное мастерство и сознание

ответственности среди интеллектуальных профессий, в том числе и

технических, так что пестование духа в государстве и среди

народа, и прежде всего всю систему образования, пришлось

постепенно монополизировать интеллектуальной злите. Недаром и

ныне почти во всех странах Европы образование, коль скоро оно

не осталось под опекой Римской церкви, перешло в руки тех

анонимных орденов, члены которых рекрутируются из этой элиты. И

как бы порой ни претили общественному мнению строгость и

пресловутое высокомерие этой касты, как бы отдельные лица ни

ополчались против нее -- руководство ее непоколебимо, и

держится оно не только благодаря своей целостности, отказу от

всех благ и прерогатив, кроме духовных, но и благодаря давно

уже ставшему всеобщим пониманию: столь строгая школа неизбежна

и необходима для самого существования цивилизации. Теперь уже

все знают, во всяком случае догадываются: если мысль утратила

свою чистоту и остроту, если духу не воздается должное, то

вскоре и автомобиль не тронется с места, и корабль собьется с

курса, лишатся своего авторитета как счетная линейка инженера,

так и банки или биржи, наступит хаос. Однако прошло немало

времени, прежде чем пробило себе дорогу убеждение в

необходимости и для внешней стороны цивилизации, для техники,

промышленности, торговли -- единой основы в виде

интеллектуальной нравственности и честности.

В то время Игре стеклянных бус недоставало одного:

универсальности, способности парить над факультетами.

Астрономы, эллинисты, латинисты, схоласты, консерваторцы играли

в свои духовно упорядоченные игры, но каждый факультет, каждая

дисциплина и ее ответвления имели свой язык Игры и свою систему

правил. Понадобилось не менее полувека, прежде чем был сделан

первый шаг к преодолению столь узких рамок. Причины подобной

медлительности были скорее морального порядка, чем формального

и технического: средства для преодоления таких барьеров нашлись

бы, но строгая этика вновь утвердившейся интеллектуальности

порождала пуританский страх перед allotria{1_1_03}, перед

смешением дисциплин и категорий, глубокий и вполне оправданный

страх перед возвратом к греху верхоглядства и фельетонизма.

То был поистине подвиг, подвиг одного человека, чуть ли не

сразу же приведший Игру в бисер к осознанию своих возможностей,

а вместе и на порог универсальности. И на сей раз Игра

оказалась обязанной подобным успехом своей связи с музыкой.

Один швейцарский музыковед и притом страстный любитель

математики придал Игре совершенно новый попорот, открыв для нее

возможность наивысшего расцвета. Гражданское имя этого великого

человека уже невозможно установить-- в его время культ великих

людей в сфере духа давно уже был преодолен, в историю же

швейцарец вошел под именем Lusor (или: Joculator)

Basiliensis{1_1_04}. Изобретение его, как и всякое изобретение,

безусловно, было его личным достижением и благодатью, однако

возникло оно отнюдь не из приватных побуждений и потребностей,

оно родилось благодаря воздействию куда более сильных

импульсов. В его времена среди людей духа повсюду жила

настоятельная потребность в средствах выражения для новых

смыслов: тосковали по философии, по синтезу, почитавшаяся

доселе за счастье полная сосредоточенность на своей дисциплине

перестала удовлетворять, то одни, то другой ученый прорывал

цеховые рамки и пытался выйти к общезначимому. Распространялась

мечта о новом алфавите, о новом знаковом языке, который

позволил бы закреплять и сообщать другим новый интеллектуальный

опыт. Особенно ярким свидетельством этого представляется нам

труд одного парижского ученого, вышедший в те годы под

заголовком "Увещание из Китая". Автор этого сочинения, при

жизни многими почитавшийся за некоего Дон-Кихота, впрочем

видный ученый в своей области -- китайской филологии,

указывает, какие опасности навлекают на себя наука и духовная

культура при всей их стойкости, если они отказываются от

разработки международного языка знаков, -- языка, который,

подобно китайским иероглифам, позволил бы, не изгоняя личную

фантазию и изобретательность, графически изображать самое

сложное содержание и вместе с тем был бы доступен пониманию

ученых всего мира. Важнейший шаг к удовлетворению этого

требования и совершил Joculator Basiliensis. Он разработал для

Игры стеклянных бус основы нового языка знаков и формул, в

котором в равной мере уделялось внимание математике и музыке и

который позволял сочетать астрономические и музыкальные

символы, приводя, так сказать, математику и музыку к единому

знаменателю. И хотя процесс развития этим отнюдь не завершился,

однако основание для всего того, что произошло позднее в

истории дорогой нашему сердцу Игры, заложил уже тогда

базельский аноним.

С тех пор Игра, служившая некогда специфическим

развлечением то математиков, то филологов, то музыкантов, стала

подчинять своей власти всех истинных служителей духа. Именно

тогда немало старинных академий, орденских организаций и

особенно древнейшее Братство паломников в страну Востока

обратились к Игре. Несколько католических орденов усмотрели в

пей новое духовное веяние и пленились ею; здесь прежде всего

следует назвать некоторые бенедиктинские аббатства, которые

уделяли Игре в бисер столько внимания, что уже тогда, как

зачастую и впоследствии, встал вопрос: надлежит ли Церкви и

Курии терпеть, поощрять или запретить Игру.

После подвига, совершенного базельцем, Игра очень скоро

обрела свою полную силу и достигла того, чем она является ныне:

средоточием духовного и мусического{1_1_0_08}, высоким культом,

мистическим единением всех разобщенных членов Universitas

litterarum. В наши дни она переняла частью роль искусства,

частью роль спекулятивной философии, и характерно, что во

времена Плиния Цигенхальса ее нередко обозначали выражением,

происходящим еще из словесности фельетонистической

эпохи{1_1_0_04} и для этой эпохи знаменовавшей заветную цель не

одного чуткого к будущему ума, а именно "магический театр".

Хотя Игра стеклянных бус технически и тематически

бесконечно разрослась и, с точки зрения требований,

предъявляемых к играющим, превратилась и высокое искусство и

строгую науку, при жизни великого базельца ей все же

недоставало весьма существенного. Каждая партия была тогда

неким нанизыванием, противопоставлением и группировкой

сконцентрированных представлений из многих областей

интеллектуального и эстетического, быстрым извлечением из

памяти надвременных ценностей и форм, виртуозным и быстротечным

полетом через царство духа. Лишь существенно позже из духовного

инвентаря воспитательной традиции, и в особенности из обычаев и

преданий паломников в страну Востока, в Игру было привнесено

понятие контемпляции. Всеми было признано нежелательным

положение, при котором фокусники-мнемотехники, не обладавшие

никакими другими достоинствами, виртуозно разыгрывали

блистательные партии, поражая и сбивая других участников

быстротой бесконечных перечислений. Со временем подобная

виртуозность была подвергнута строгому запрету, а созерцание

стало одним из важнейших условий Игры; более того, для

слушателей и зрителей Игры созерцание превратилось в нечто

основное. Это был поворот к религиозному. Теперь задача

заключалась не только в том, чтобы чисто интеллектуальным

Blog

Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969