Книга вторая Плацдарм Вы слышали, что сказано древним: "Не убивай. Кто же убьет, подлежит суду"
| Вид материала | Книга |
- Нфо «Мир через Культуру», 1072.22kb.
- -, 190.28kb.
- О том, что реклама двигатель торговли, слышали все. Кто-то считает, что этим её функция, 59.23kb.
- Йегуда Лейб Алеви Ашлаг (Бааль Сулам), 5721.66kb.
- Введение в медиапланирование Термин «медипланирование» слышали все. Но мало кто знает,, 80.44kb.
- Книга вторая, 12985.34kb.
- К. И. Алексеев Коммуникационная концепция познания и реальности, 16.78kb.
- Вирусный эффект в Интернете, 70.29kb.
- Заявитель: Нотариус, занимающийся, 32.11kb.
- Заглавие «Сто лет философии» обещает больше того, что предлагается книгой. Во-первых,, 7561.9kb.
Переправа
В тот вечер солнце было заключено в какую-то медную, плохо начищенную
посудину, похожую на таз. И в тазу том солнце стесненно плавилось, вспухая
шапкой морошкового варенья, переваливалось через края посудины, на закате
светило, зависало над рекой, и, угасая, усмиряясь, кипя уже в себе, не
расплескивало огонь, словно бы взгрустнуло, глядя на взбесившиеся берега
реки. Двуногая козявка, меча огонь молний, доказывала, что она великая и
может повелевать всем, хотя и вопит со страху: "И звезды ею сокрушатся, и
солнцы ею потушатся". Но пока "солнцы потушатся", да "звезды сокрушатся",
исчадие это Божье скорее всего само себя изведет.
Быстро-быстро, вроде как раздосадованно, солнце скатилось за горбину
высоты Сто и скрылось в дымом передернутой дали.
Подтянувшиеся к самому берегу подразделения, назначен- ные на
переправу, сосредоточенно сидели и лежали в кустарниках, притаились за
грудами каменьев, собранных по полям и на закраинах огородов, проросших
крапивой, отличником, диким терном, мальвами, ярко радующимися самим себе
там, где их не достало огнем, не секло пулями.
За грядкой камней, серой и зеленой плесенью обляпанных, надвинув
комсоставскую суконную пилотку на один глаз, возлежал командир роты Оськин
-- Герка-горный бедняк и, расплевывая семечки из подсолнуха, наставлял
окружающее его воинство.
-- Значит, главное -- вперед. Вперед и вперед. За спину товарищей под
берегом не спрятаться, ходу назад нету. Видел я тут заградотрядик с новыми
крупнокалиберными пулеметами. У нас их еще и в помине нету, а им уже выдали
-- у них работа поважнее. И выходит, что спереду у нас вода, сзаду беда.
Средь нас много народу млекопитающего. Поясню, чтоб не обижались, -- млеком
питавшихся, но воды, да еще холодной, не хлебавших. Ворон ртом не ловить.
Пулю ротом поймаешь, глотай, пока горяча, которая верткая, через жопу
выйдет... X-xa-xa-xal -- закатился сам собою довольный Герка-горный бедняк.
-- Ясно? Ничего вам не ясно. Делать все следом за мной. Ну, а... --
Герка-горный бедняк почесал соломинкой переносье, бросил ее, пошарил в
затылке. Я тоже не заговоренный. Тюкнет меня, все одно вперед и вперед...
И началось!
Как повелось на нашем фронте, поодаль от берега, над останками
порубленного, изъезженного, смятого леса, над частью скошенными, но больше
погубленными полями и нивами зашипело, заскрипело, заклубилось, взбухло
седое облако -- будто множество паровозов сразу продули котлы, продули на
ходу, мчась по кругу, скрежеща железом о железо, подбито, повреждение
швыркая, швыркая, швыркая горячее; казалось, сейчас вот, сию минуту с оси
сойдет или уже сошла земля.
В небо взметнулись и понеслись за реку, тоже швыркая и горячо шипя
хвостатым огнем, ракеты. И тут же, вослед им, радостно затявкали прыгучие,
искры сорящие, аисовские малокалиберные орудия, бухая россыпью, вроде бы
нехотя, как бы спросонья и по обязанности, прокатили гром по берегу гаубицы
ста двадцати двух и ста пятидесяти двух миллиметров. Сдваивая, когда и
страивая, многими стволами вели они мощную работу, харкнув пламенем,
припоздало оглаживая местность, одиноко и невпопад хлопало вдогонку
замешкавшееся орудие или миномет. Но главные артсилы били отлаженно,
работала могучая огневая система. Скоро закрыло и левый берег черно
взбухшими, клубящимися дымами, в которых удаленно, словно в топках,
беспрестанно подживляемых топливом, вспыхивало пламя, озаряя на мгновение
вроде бы из картона вырезанное побережье, отдельные на нем деревья,
мечущихся, пляшущих в огне и дыму чертей на двух лапах.
И как только оплеснуло огнями разрывов мин и снарядов, шарахнуло
бомбами по правой стороне реки, комбат Щусь и командиры рот погнали в воду
людей, которые почти на плечах сволокли в реку неуклюжий дощатый баркас,
густо просмоленный вонючей смесью. Баркас был полон оружия, боеприпасов,
сверх которых бойцы набросали обувь, портянки, сумки и подсумки. -- "Вперед!
Вперед!" -- отчего-то сразу севшим, натужно-хриплым голосом позвал комбат,
и, подвывая ему, подухивая, почти истерично тенорил под берегом Оськин,
что-то гортанное выкрикивал Талгат, и, сами себе помогая, успокаивая себя и
товарищей, бойцы, младшие командиры под- давали пару:
-- Вперед! Вперед! Только вперед! Быстрее! Быстрее! На остров! На
остров!..
Сотни раз уж было сказано: куда, кому, с кем, как плыть, но все это
знание спуталось, смешалось, забылось, как только заговорили, ударили пушки
и пулеметы. Оказавшись в воде, люди ахнули, ожженно забулькались, где и
взвизгнули, хватаясь за баркас.
-- Нельзя-а! Нельзя-а-а! -- били по рукам, по головам, куда попало,
били гребцы веслами, командиры ручками пистолетов. -- Опрокинете! В Бога
душу мать! Вперед! Впере-од!..
-- Тону-у-у, тону-у-у! -- послышался первый страшный вопль -- и по всей
ночной реке, до самого неба вознеслись крики о помощи, и одно пронзительное
слово: -- Ма-а-ама-а-а-а! -- закружилось над рекой.
Оставшиеся в хуторе на левом берегу бойцы, слыша смертные крики с реки,
потаенно благодарили судьбу и Бога за то, что они не там, не в воде. А по
реке, вытаращив глаза, сплевывая воду, метался комбат Щусь, кого-то хватал,
тащил к острову, бросал на твердое, кого-то отталкивал, кого-то, берущего
его в клещи руками, оглушал пистолетом и, себя уже не слыша, не помня, не
понимая, вопил: "р-рре-от, ре-о-от!"
Они достигли заречного острова. Щусь упал за камень, перекаленно
порскающий пылью от ударов пуль, и, приходя в себя, услышал, увидел: вся
земля вокруг вздыблена, вся черно кипит. Почувствовав совсем близко
надсаженное дыхание, движение, Щусь выбросил себя из-за камня, побежал по
отмели, разбрызгивая воду, хрипя, валясь в воду; штаны, белье, гимнастерка
оклеили тело, вязали движения -- люди волокли баркас. "Немного, еще немного
-- и мы в протоке. Мы под яром!" -- настойчиво стучало у комбата в голове, и
он, оскалясь, сорванно кричал, грудью налегая на скользкую тушу суденышка:
-- Еще! Еще! Еще! Навались! Навались, ребятушки! Эй, кто там живой? Ко
мне! Кому говорю?!
Они обогнули вынос заречного острова, они сделали немыслимое: заволокли
баркас в протоку, по спокойной воде баркас и к берегу, в укрытие затащили
бы, но протока была поднята в воздух, разбрызгана, разлита, взрывы рвали ее
дно и как бы на вдохе всасывало жидкую грязь и воду, подбрасывая вверх, во
тьму вместе с вертящимися каменьями, комьями земли, остатками кореньев,
белой рыбы, в клочья разорванных людей. Продырявленный черный подол ночи
вздымался, вздыхал вверх, купол воды, отделившийся ото дна, обнажал жуткую
бесстыдную наготу протоки, пятнисто-желтую, с серыми лоскутьями донных
отложений. Из крошева дресвы, из шевелящейся слизи торчал когтистой лапой
корень, вытекал фиолетовый зрак, к которому прилипла толстой ресницей трава.
Из травы, из грязи, безголовая, безглазая белым привидением ползла, вилась
червь, не иначе, как из самой преисподней возникшая. Состояла она из
сплошного хвоста, из склизкой кожи, увязнув, валяясь в грязи, тварь
хлопалась по вязкому месту, никак и никуда не могла уползти, маялась в злом
бессилии.
Большинство барахтающихся в воде и на отмели людей с детства ведали,
что на дне всякой российской реки живет водяной. Поскольку никто и никогда в
глаза его не видел, веками собиралось, создавалось народным воображением
чудище, век от веку становилось все страшнее, причудливей: множество глаз,
лап, когтей, дыр, ушей и носов, и уж одно только то, что оно там, на дне
присутствует, всегда готово схватить тебя за ноги, увлечь в темную глыбь, --
обращало российского человека, особенно малого, в трепет и смятение. Надо
было приспосабливаться жить с рекою, с чудищем, в ней таящимся, лучше всего
делать вид, что ничего ты про страшный секрет природы не знаешь, -- так не
замечают жители азиатских кишлаков поселившуюся возле дома, а то и в самом
доме, в глинобитной стене, -- ядовитую змею, и она тоже никого "не
замечает", живет, плодится, ловит мышей. И если б оно, то, деревенское,
привычное водяное чудище объявилось сейчас со дна реки, как бы по-домашнему
почувствовали себя бойцы. Но дно реки, душа ее, будто тело больной,
умирающей матери, обнажено, беззащитно. И тварь со дна ползет, биясь
хвостом, неслыханная, невиданная, души и глаз не имеющая. Да уж не приняла
ли, наконец, сама война зрячий образ? Черная пустота, на мгновение озаряемая
вспышками взрывов, и в ней извивающаяся, на человека неумолимо наползающая
тварь?! Там, под водой, бездна -- она поглотит, да уже и поглотила все
вещее, даже самое реку с ее поднятой и унесенной куда-то водой, и берега
обратило в прах, и смело в бесприютные пространства веса не имеющую
человеческую душу, тоже обнажившуюся, унесло ее горелым листом в холодом
дымящую дыру, из которой все явственней, все дальше выползает грязная тварь,
состоящая из желтой жижи, покрытая красной пеной -- да-да, конечно, это вот
и есть лик войны, бездушная сущность ее.
С баркаса подхватили кто что мог, ринулись прочь, за командирами, уже
где-то впереди, за водою, кричащими: "За мной! За мной-ой!" -- пытаясь
угадать по голосу своего ведущего. Мокрая одежда мешала бежать, бойцы, на
берегу отжимаясь, падали, щупали себя: здесь ли он, боец, с собой ли его
тело? Огонь свалился на баркас, вокруг которого в воде барахтались раненые,
грязью замывало, заиливало живых и убитых. Немцы пытались зажечь баркас
пулями и ракетами, чтобы высветить протоку, видеть, куда углубляются
перемахнувшие через реку части русских. Но те были уже в оврагах. Уведя в
ответвление оврага батальон, Щусь велел всем отдохнуть, обуться, зарядить
диски, проверить гранаты, у кого они сохранились, вставить в них капсюли. Из
ночи разрозненно и группами набегали и набегали бойцы, валились на сухую
хвою редко по склону оврага растущих сосенок, на твердые глыбы глины,
вжимались в трещины, втискивались в землю, которая после темной реки, после
глубокой воды казалась такой родной, такой желанной.
Нашаривая наступающие части, немцы торопливо и сплошно сеяли ракеты.
Ниже острова, по берегу реки разрастался бой. Где-то там погибали или уже
погибли роты Яшкина и Шершенева.
-- Ничего, хлопцы, ничего! -- бодрясь, сказал комбат. -- Главное --
переправились, теперь вверх по оврагу, противотанковый ров не переходить --
по нему сейчас работает наша артиллерия. Командиры взводов, отделений, кто
еще жив, держаться ближе ко мне. Никому не отставать. Теперь главное -- не
отставать...
Карабкаясь вверх, падая с крутых осыпей и скатов оврагов, бойцы
батальона капитана Щуся лезли и лезли куда-то в ночь, в гору, а внизу, по
берегу, принимая весь удар на себя, сражался полк Сыроватко.
Почти все понтоны с бойцами, батальонными минометами и сорокапятками
были на воде разбиты и утоплены, однако чудом каким-то, не иначе, словно по
воздуху, некоторым подразделениям удалось добраться до берега, уцепиться за
него и вслед за разрывами снарядов и мин продвинуться вперед, минуя
осыпистый яр. Разноцветье ракет, взлетающих в небо, означало, что части
полка Сыроватко в самом центре плацдарма закрепились, прикрывают соединения,
переправляющиеся следом.
И, поняв это, Щусь вызвал к себе командира взвода Павлухина, приказал
ему с десятком бойцов спуститься обратно на берег, беря под свою команду по
пути встречающихся бойцов, попробовать найти роту Яшкина и самого ротного,
если жив. Вести людей этим глубоким оврагом, по которому будут расставлены
посты с паролем "Ветка", ответом будет "Корень".
-- Все! Пока фриц не очухался, действуйте! На берегу не застревать, в
бой не ввязываться. У нас иная задача.
Мимо разобранной риги к урезу реки катили валами люди, волоча набитые
сеном и соломой палатки, самодельные тяжелые плотики. Среди
сосредотачивающихся для переправы выделялись бойцы в комсоставских
гимнастерках, в яловых сапогах. Лешке опять показалось, что он видел среди
них Феликса Боярчика. Сходить в штрафную недосуг, да и не пустят небось к
ним, к этим отверженным людям, да и лодку, спрятанную под ворохами соломы,
оставлять без догляду нельзя -- моментом урвут, на руках унесут, как любимую
женщину. Приходил опять усатый офицер из какого-то важного подразделения,
бумагой тряс, требовал, грозил. Лешка с помощью майора Зарубина еле от него
отбился.
В ту пору, когда батальон Щуся уже совершил переправу и, подняв с
берега, как потом оказалось половину состава боевой группы, углубился в
овраги правого берега, Лешка при белом, дрожащем свете спущенных с самолета
фонарей украдкой перекрестился на озаренные собственным огнем игрушечные
рамки гвардейских минометов, выстроенных за старицей. В серебристо
вспыхнувшем кустарнике, который, дохнув, разом приподнялся над землей и
упал, тлея в светящихся кучах листа, сорванного ольховника, вороха листьев
кружило, подбрасывало над землей, осаживало на батарею и сажей, клубом огня
катило в поля, в прибрежные порубленные леса -- занимался всесветный пожар,
и никто его не тушил. "Всех карасей поглушат!" -- как всегда не к месту,
нелепая мелькнула мысль и, как всегда, она родила в нем какие-то посторонние
желания; "Вот бы бабушку Соломенчиху сюда!"
Когда по берегу рокотно прокатились залпы орудий, с другого берега
донесло ответные толчки взрывов, земля вместе с дубками, со старицей, за
которой потухли "катюши", начала качаться и скрипеть, будто на подвесных
ржавых канатах.
-- Ничего, ничего, товарищ Прахов! -- перевозбужденно закричал Лешка,
-- живы будем -- хрен помрем! -- кричал громко, фальцетом, сам себя не
слыша.
Сема Прахов, поняв это, испугался еще больше и, впрягшись в широкую
лямку из обмотки, тащил тяжелое корыто и, тоже, не слыша себя, твердил:
-- Скорея, миленькия, скорея!..
Лодку спрятали у самой воды, в обгрызанном козами или ободранном и
перебитом пулями, летошнем тальнике, заранее подсмотренном Лешкой. Залегли,
отдышались. Прикрывая полою телогрейки фонарик, Лешка погрузил в нос лодки
противогазную сумку с десятком гранат и запасными дисками для автомата, туда
же сунул мятую алюминиевую баклажку с водкой, рюкзачок с харчишками, долго
пристраивал планшет и буссоль. Пристроил, прикрыл военное добро снятой с
себя телогрейкой. Глядя на набросанные бухтиной на дно челна провода с
грузилами, подумал, подумал и разулся. Еще подумал и расстегнул ремень на
штанах, но сами штаны не снял. Эти приготовления вовсе растревожили Сему
Прахова:
-- Скорея, миленькия, скорея! -- почти бессознательно твердил он.
Лешка решительно поставил запасную катушку с проводом на середину
корыта и прислонил к ней заботливо завернутый в холщовый мешок да в старую
шинельку телефонный аппарат с заранее к нему привязанным заземлителем. Сема
Прахов соединил Лешкин провод с катушкой, которая оставалась на берегу.
-- Я сделал все. Проверь. Можно уж... -- Сема Прахов устал ждать,
извелся. Лешка ничего не проверял, он присел на нос лодки и зорко следил за
тем, как идет переправа, -- ему в пекло нельзя. Ему надо туда, где потемней,
где потише -- корыто-то по бурному водоему плавать неспособно, по реке же,
растревоженно мечущейся от взрывов и пуль, посудине этой и вовсе плавать не
назначено. Ей в заглушье старицы полагалось существовать, в кислой,
неподвижно-парной воде плавать.
Стрелковые части, начавшие переправу сразу же, как только открылась
артподготовка, получили некоторое преимущество -- немцы уже привыкли к тому,
что, начав валить по ним изо всех орудий, русские молотить будут уж никак не
меньше часа, и когда спохватились, передовые отряды, форсирующие реку,
достигли правобережного острова.
И если бы...
Если бы тут были части, хорошо подготовленные к переправе, умеющие
плавать, снабженные хоть какими-то плавсредствами, они бы не только острова,
но и берега достигли в боевом виде и сразу же ринулись бы через протоку на
берег. Но на заречный остров попали люди, уже нахлебавшиеся воды, почти
сплошь утопившие оружие и боеприпасы, умеющие плавать выдержали схватку в
воде пострашнее самого боя с теми, кто не умел плавать и хватался за все и
за всех. Достигнув хоть какой-то суши, опоры под ногами, пережившие панику
люди вцепились в землю и не могли их с места сдвинуть никакие слова, никакая
сила. Над берегом звенел командирский мат, на острове горели кусты, загодя
облитые с самолетов горючей смесью, мечущихся в пламени людей расстреливали
из пулеметов, глушили минами, река все густела и густела от черной каши из
людей, все яростней хлестали орудия, глуша немцев, не давая им поднять
головы. Но противник был хорошо закопан и укрыт, кроме того, уже через
какие-то минуты в небе появились ночные бомбардировщики, развесили фонари
над рекой, начали свою смертоубийственную работу -- они сбрасывали бомбы, и
в свете ракет река поднималась ломкими султанами, оседала с хлестким шумом,
с далеко шлепающимися в реку камнями, осколками, ошметками тряпок и мяса.
В небе тут же появились советские самолеты, начали роиться вверху,
кроить небо вдоль и поперек очередями трассирующих пуль. На берег бухнулся
большим пламенем объятый самолет. Фонари на парашютах, будто перезревшие
нарывы, оплывающие желтым огнем, сгорали и зажигались, сгорали и зажигались.
Бесконечно зажигались, бесконечно светились, бесконечно обнажали реку и все,
что по ней плавало, носилось, билось, ревело.
"Ой, однако, не переплыть мне...", -- слушая разгорающийся бой на
правом берегу, думал Лешка, полагая, что батальон Щуся, кореши родные,
проскочили остров еще до того, как он загорелся, до того, как самолеты
развесили фонари, -- во всяком разе он истово желал этого, желал их найти,
встретить на другом берегу, хотя и понимал, что встретит не всех, далеко не
всех.
И все-таки не самолеты были в этой битве главным решающим оружием, и
даже не минометы, с хряском ломающие и подбрасывающие тальники на островах и
на берегу. Самым страшным оказались пулеметы, легкие в переноске,
скорострельные эмкашки с лентой в пятьсот патронов. Они все заранее