Азу о нескольких или даже о многих людях, вершивших события, широко разнесенные по времени и пространству, просто невозможно соблюсти прямую линию повествования

Вид материала

Рассказ

Содержание Совет министров ссср

Подобный материал:

• Но всё же спрятанной в глубине души радостью просто от того, что эта ночь не была похожа, 31.55kb.
• Обязательно нужно сокращать слова «век», «год» при указании конкретных дат и просто, 30.93kb.
• Курс: I кафедра: Славянского языка Отделение: Чешский язык и литература, 188.76kb.
• Школа, подросток, родители, 200.81kb.
• Тесты по литературе, 9 класс, 86.09kb.
• С. Оптнер Системный анализ для решения деловых и промышленных проблем, 2315.54kb.
• «абзацем вторым», 585.53kb.
• Все возможно, пока не доказано, что это невозможно, и даже невозможное невозможно только, 218.96kb.
• Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня, 5023.97kb.
• Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах Рейна, 563.78kb.

Вопреки замыслам собирателей компромата сообщения об амурных приключениях Георгия Константиновича (по мнению Сталина, в общем-то, весьма скромных) нисколько не очерняли Жукова в глазах Иосифа Виссарионовича. Он не был фарисеем, сам в свое время и влюблялся, и ревновал, и изменял, а потому и к чужим грехам относился вполне снисходительно, если они, разумеется, не выплескивались за нормальные общепринятые рамки.

Весной 1944 года было, как обычно: собрались в кабинете Сталина наши седовласые мудрецы-правители, разговор зашел о молодом и удачливом генерале Черняховском Иване Даниловиче. Ему еще сорока нет, а уже поставлен командовать 3-м Белорусским фронтом и справляется не хуже других. Один недостаток: слишком неравнодушен к женщинам. Сами тянутся к нему, красивому и энергичному. Недалеко и до скандала. Надо что-то делать? - этот классический вопрос был обращен к Иосифу Виссарионовичу.

- Надо, - согласился он, в глазах запрыгали веселые чертики. - Завидовать будем, что нам еще остается... Пусть скажут ему об этом.

Гораздо сложнее выглядела развязка любовной драмы, действующими лицами которой были незаурядные люди, пользовавшиеся широкой известностью. Прославленный полководец, стройный красавец маршал Рокоссовский, одним лишь видом своим воздействовавший на женские сердца, не говоря уж об интеллигентности и мужественности, - этот рыцарь стремительным штурмом овладел обаятельной актрисой Валентиной Серовой. А может, это она опалила и зажгла Константина Константиновича вспышкой своего пламени - от этого суть не меняется. Чувство было обоюдным и острым.

Серова - женщина раскованная, капризная, избалованная обожателями - любви своей не таила, делясь радостью с друзьями и знакомыми: новость вскоре обошла "всю Москву". Показывала золотые часики с гравировкой "ВВС от РКК". Аббревиатура воспринималась двояко. Одними расшифровывалась как "Валентине Васильевне Серовой от Рокоссовского Константина Константиновича", другие улавливали нечто иное: "Военно-Воздушным Силам (намек на самого первого мужа Серовой, прославленного летчика, чью фамилию она носила) от Рабоче-Крестьянской Красной..." отсутствовавшая буква угадывалась сама собой.

Для полного счастья (или удовлетворения честолюбия) Валентине Васильевне не хватало лишь одного - юридического оформления отношений. Что особенного: там развелся, тут расписался. О легкости ее представлений свидетельствует шуточная эпитафия, созданная вроде бы Константином Симоновым - угадывается его стиль:


Под камнем сим лежит Серова Валентина,

Меня и многих верная жена.

Господь, спаси ее от сплина,

Ведь первый раз она лежит одна.


Актриса искренне недоумевала: почему это маршал не ведет ее в загс? Не понимала, сколь сложные проблемы стоят перед ним. Время было такое, что за внебрачные связи, за разрушение "первичной ячейки государства" коммунисты получали взыскания - до исключения из партии. А главное - хорошим ведь семьянином был Константин Константинович, привык к своему гнезду, любил жену Юлию Петровну и дочь Аду. Черт попутал, но не разорваться же! А бесцеремонная актриса уже и на квартиру к Рокоссовским приезжала, предъявляя свои претензии на Константина Константиновича. От разговора с посторонней дамой Юлия Петровна, конечно, отказалась, но скольких нервов стоил этот визит и ей, и самому маршалу. Охладил чувства Рокоссовского к напористой актрисе. И окончательно оттолкнула она его, когда направила письмо Генеральному прокурору СССР, сообщив о своей близости с Рокоссовским и требуя юридически закрепить этот факт. Бедный прокурор не знал, что и делать с такими персонами. Дай заявлению формальный ход - чем это обернется для маршала? Вплоть до того, что из партии вон и погоны долой. Нет уж, пусть разберутся на самом верху.

Иосиф Виссарионович покрутил головой, похмыкал, читая доставленное ему письмо Серовой, и начертал резолюцию: "Суворова сейчас нет. В Красной Армии есть Рокоссовский. Прошу учесть это при разборе данного дела. И. Сталин". Ну и учли, разумеется. А по поводу гравировки на золотых часиках выразился так: "Передайте товарищу Рокоссовскому, чтобы был поскромнее. Пусть не отождествляет себя со всей нашей Красной Армией, а понравившуюся женщину со всеми нашими Военно-Воздушными Силами". И не об этой ли резолюции, не об этих ли словах вспоминал потом Константин Константинович, когда стоял у гроба Иосифа Виссарионовича, не замечая бежавших по щекам слез. А ведь прежде никто не видел маршала плачущим.

По сравнению с любовной трагедией Рокоссовского увлечения Георгия Константиновича выглядели столь невзрачно, что не вызывали даже любопытства. Разве что повод для придирок. На соответствующие донесения Иосиф Виссарионович отреагировал не без юмора: "На этом фронте товарищ Жуков не добился заметных успехов". - Подумал и нашел объяснение: "Некогда было".

Более серьезно воспринял Сталин сообщение о том, что Жуков самолично наградил орденами двадцать семь артистов, приезжавших выступать в наши оккупационные войска в Германии. В том числе Русланову. "Какой щедрый! Присвоил себе права Верховного Совета, это никуда не годится!" За сей незаконный акт ЦК ВКП(б) объявил коммунисту Жукову выговор. Вообще говоря, весь компромат, поступавший на Георгия Константиновича, представлял собой лишь мелкие выпады-уколы, до поры до времени не опасные для грозного маршала. Но они создавали определенный фон, они закладывали ту платформу, с которой Берия и Абакумов намеревались нанести удар сокрушающий.


16

Первая стычка произошла в начале 1946 года. Страна переходила на мирные рельсы. Проводились соответствующие мероприятия. Сталин решил преобразовать наркоматы в министерства, передав часть властных полномочий из центральных в республиканские органы. Создаваемое Министерство вооруженных сил решил оставить за собой, как самую надежную опору. Но оставить лишь номинально, подобрав хорошего первого заместителя, который вел бы всю практическую работу. А кого назначить на столь высокий и ответственный пост? Ясно, что Жукова, являвшегося первым заместителем Верховного главнокомандующего. Сталин вызвал его из Берлина в Москву обсудить проект реорганизации, посоветоваться о кандидатах на новые должности. И при первой же встрече резко разошлись во мнениях по вопросу, не имевшему даже отношения к намеченному преобразованию.

К тому времени в Советский Союз вернулись почти все военнопленные, уцелевшие в фашистских застенках. Чуть более полутора миллионов человек. Все они, по нашим законам, как нарушившие присягу, являлись преступниками. Однако рядовой и сержантский состав были амнистированы по указу, принятому еще 7 июля 1945 года, за исключением тех, кто служил в гитлеровских формированиях - таких выявили немного. Лица, подлежавшие демобилизации, были отпущены по домам, остальных отправили дослуживать в строительные (рабочие) батальоны. А вот с офицерами, коих насчитывалось 123 с половиной тысячи, было сложнее. С них другой спрос. После проверки и перепроверки большинство из них оказались либо в лагерях, либо на спецпоселении в отдаленных районах, иначе говоря, в ссылке. Маршал Жуков возмущался тем, что эти воевавшие люди, может, в чем-то и виноватые, а может, и не очень, понесли наказание, а дезертиры, отсидевшиеся в тылу, были реабилитированы названным указом, вернулись к своим семьям, посмеиваясь над теми, кто честно прошел через фронтовое горнило, приковылял домой на одной ноге или с пустым рукавом.

Георгий Константинович приводил примеры. Вот политрук Серегин. Возглавил роту после гибели ее командира. Трое суток держал оборону. С десяток фашистов уложил, сняв тем самым с себя наперед все грехи до конца жизни. Измотанный до предела, мертвецки заснул в траншее, а разбудил его пинок немецкого сапога. Был без гимнастерки, сошел за рядового бойца - уцелел. Гитлеровцы заставили добывать торф на гнилых болотах - выжил. Теперь в Иркутской области лес валит. А дезертир, которого позарез недоставало в том бою, в котором насмерть стояла рота политрука, - этот дезертир самогон хлещет после субботней баньки, рассказывая своей благоверной, как отлеживался на сеновале, уклонившись от исполнения "священной обязанности". И теперь не в братской могиле червей кормит, теперь новую избу рубит, поворовывая сосну из казенного леса. Расстреливать надо таких паразитов! А политруку Серегину вернуть звание, награды и отправить в родные края, чтобы там встретили торжественно, с духовым оркестром.

Горячился Жуков, а Иосиф Виссарионович спокойно объяснял, что сдача в плен - это предательство и измена, или граничит с таковыми. А дезертирство просто трусость или глупость. С политруком надо разобраться персонально, а дезертиры на другой стороне не бывали, в стане врага не трудились, сознательного вреда государству не причиняли. Пусть работают, у нас везде умелые руки нужны. В деревнях один мужик на десять баб, а тут хоть какое-то прибавление. Однако Жуков стоял на своем: фронтовиков освободить, вместо них послать за колючую проволоку дезертиров, пускай хоть трудового фронта понюхают. По справедливости.

Иосиф Виссарионович начал раздражаться. Я склонялся к точке зрения Жукова, сочувствовал ему, по не имел возможности предупредить, что спор бесполезен и чем дальше заходит, тем хуже для Георгия Константиновича. Болезненную струнку, глубоко таившуюся в душе Иосифа Виссарионовича, задевал этот разговор. В определенной степени он ведь и сам когда-то мог считаться дезертиром, оказаться в черном списке и понести наказание. Обстоятельства помогли избежать клейма. Вспомним: в феврале 1917 года я позаботился о том, чтобы рядовой Иосиф Джугашвили не предстал за самовольную отлучку из части перед военным судом. Помог перевестись из Красноярска, из запасного полка в Ачинск, в маршевый батальон, готовившийся к отправке на фронт. Там Джугашвили-Сталин дожидался ответа на прошение об "освобождении от службы вовсе" по состоянию здоровья. Однако терпения не хватило. Прослышав об отречении царя, вместе с несколькими товарищами, политическими ссыльными, тайком покинул Ачинск и отправился из Сибири в Петроград: делать революцию и покорять сердце юной гимназистки Нади Аллилуевой. Так что не очень удобно было ему оправдывать дезертиров перед Жуковым, особенно в моем присутствии. Потому и злился, потому и поспешил расстаться с маршалом, даже не поговорив о том, зачем вызывал. А расставшись, задумался: для чего ему, министру вооруженных сил, такой заместитель в мирное время? Слишком своенравен. Общая работа, частые встречи с ним - это же трата нервов, трата энергии, которых не так уж много у пожилого человека. Гораздо лучше, если первый заместитель будет просто исполнительным и покладистым. И остановился на кандидатуре Николая Александровича Булганина.

Надежный партиец, опытный руководитель. Не стратег, не кадровый военный, но в сражениях побывал. Будучи при Жукове членом Военного совета Западного фронта, неплохо проявил себя под Москвой. Член Ставки Верховного главнокомандования. Дисциплинирован, послушен. Дал ему поручение - и будь спокоен: аккуратно выполнит и своевременно доложит о результатах.

Весной 1946 года Жуков был окончательно отозван из Берлина в Москву, на новую должность, но не на пост первого заместителя министра, а главкомом сухопутных сил - самого крупного у нас вида войск. Это бы ничего, должность Георгия Константиновича устраивала - конкретное дело в руках. Однако обидно было ему, боевому маршалу, подчиняться генералу-политработнику Булганину, случайному человеку в военном ведомстве. И уж совсем не по себе стало Жукову, когда выяснилось, что по новым правилам он, привыкший общаться непосредственно со Сталиным, будет получать указания через первого заместителя и ему же докладывать об исполнении и вообще решать все вопросы. Навытяжку стоять перед этим "козлом", как именовал он Булганина за бородку, которую тот любил пощипывать. "Пустили козла в огород капусту стеречь". А Сталина под горячую руку несколько раз прилюдно называл "хозяином козла", что и было доведено до сведения Иосифа Виссарионовича.

Просьба Жукова восстановить прежнее положение, то есть прямой выход на Сталина, ответа не получила. А чтобы полководцам-главкомам не унизительно было подчиняться генералу, Иосиф Виссарионович вручил Булганину маршальские погоны. Ну и что? Не только ведь на поле брани заслуживают высокие звания. Хозяин - барин.

И вот в те дни, когда Сталин особенно заметно охладел к Жукову, очень "своевременно", как и в случае с адмиралом Кузнецовым, поступило письмо-заявление от бывшего главнокомандующего ВВС - Главного маршала авиации, а "ныне арестованного" А. А. Новикова, датированное 30 апреля 1946 года. Оно настолько отражает дух времени, что его стоило бы привести целиком, но письмо слишком длинное, рыхлое, с повторами, поэтому ограничусь лишь несколькими цитатами. В начале "послания" Новиков кается перед Сталиным в собственных неблаговидных поступках.

"Я сам попал в болото преступлений, связанных с приемом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники. Мне стыдно говорить, но я также чересчур много занимался приобретением различного имущества с фронта и устройством своего личного благополучия. (Была разобрана по кирпичику шикарная дача в Германии и на транспортных самолетах перевезена в Подмосковье вместе со всей не менее шикарной обстановкой. - Н. Л.)

Только теперь, находясь в тюрьме, я опомнился и призадумался над тем, что я натворил. Вместо того, чтобы с благодарностью отнестись к Верховному главнокомандующему, который для меня за время войны сделал все, чтобы я хорошо и достойно работал, который буквально тянул меня за уши, - я вместо этого поступил как подлец, всячески ворчал, проявляя недовольство, а своим близким даже высказывал вражеские выпады против министра вооруженных сил".

Это лишь подход к главной теме. Вся остальная часть длинного письма посвящена разоблачению антигосударственной, антисталинской деятельности Жукова, вплоть до обвинения в заговоре против существующей власти. Цитирую:

"Настоящим заявлением я хочу Вам честно и до конца рассказать, что кроме нанесенного мною большого вреда в бытность мою командующим ВВС, о чем я уже дал показания, я также виновен в еще более важных преступлениях. Я счел теперь необходимым в своем заявлении на Ваше имя рассказать о своей связи с Жуковым, взаимоотношениях и политически вредных разговорах с ним, которые мы вели в период войны и до последнего времени.

Хотя я теперь арестован и не мое дело давать какие-либо советы, в чем и как поступать, но все же, обращаясь к Вам, я хочу рассказать о своих связях с Жуковым потому, что, мне кажется, пора положить конец такому вредному поведению Жукова, ибо если дело так далее пойдет, то это может привести к пагубным последствиям".

Затем следуют факты. В основном мелкие, но зато много. Например: "Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц, пытается умалить руководящую роль в войне Верховною Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им".

В общем, враг и законченный негодяй этот Жуков. И как же поступить Сталину, имея на руках весомый обвинительный документ? Речь идет о маршале, известном во всем мире, об одном из авторитетнейших лиц в государстве, о человеке, которого много раз хвалил сам Иосиф Виссарионович. Арестовать его обычным порядком - как на себя плюнуть. Возникнут недоуменные вопросы, возрастет недовольство в голодном народе. Нет, нельзя брать ответственность только на свои плечи. Пусть разберется военная общественность, пусть степень вины определит суд чести.

По указанию Иосифа Виссарионовича в июне созван был Высший (Главный) военный совет. Собрались генералы и маршалы, приглашены были члены Политбюро. Сталин выглядел мрачным. Тяжело опустился на стул, разыскал глазами заместителя начальника Генштаба генерала Штеменко Сергея Матвеевича, выполнявшего обязанности секретаря Высшего военного совета, жестом указал на трибуну. Штеменко внятно, выделяя голосом наиболее существенные места, зачитал два документа: письмо Новикова и показания бывшего жуковского адъютанта Семочкина. Конечно, сидевшие в зале люди знали цену сведениям, полученным за тюремной решеткой, но даже со скидкой на это оба документа произвели сильное впечатление.

Иосиф Виссарионович предложил желающим взять слово. Выступили Маленков, Молотов, Берия и Булганин. Говорили о том, что Жуков зазнался, не считается не только с Политбюро, но и с товарищем Сталиным, а вот теперь выяснились новые факты, над которыми надо подумать и принять меры. Примерно то же самое повторил и генерал Голиков, неудачник сорок второго года, снятый тогда с должности командующего фронтом по настоянию Жукова. Свел, значит, счеты.

Плохо, наверно, пришлось бы Георгию Константиновичу, если бы не веские слова Маршалов Советского Союза Василевского, Рокоссовского, выступивших в защиту своего коллеги и поддержанных даже Коневым, который больше других считался обычно с тем, откуда ветер дует. Покритиковав Жукова за разные упущения, маршалы дружно заявили, что никаким заговорщиком Георгий Константинович не был и не является, никого из них к противоправным действиям не склонял.

На этом заседание закончилось без какого-либо решения. У Иосифа Виссарионовича сошла с лица темная туча. Приблизившись к Жукову, спросил:

- А что вы сами можете нам сказать?

Маршал ответил твердо:

- Мне, товарищ Сталин, оправдываться не в чем. Я всегда честно служил партии и нашей Родине. К заговорам не причастен.

- И все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву. Так будет лучше... Сейчас свободна должность командующего Одесским военным округом.

- Когда прикажете выезжать?

- Сдавайте дела и отправляйтесь без промедления. Так будет лучше для всех, - повторил Иосиф Виссарионович.

В самый разгар лета Георгий Константинович прибыл на Черное море, сравнявшись по должности со своим давним другом-соперником генералом Беловым: обосновавшись в Ростове-на-Дону, Павел Алексеевич возглавлял Северо-Кавказский военный округ.


17

Не смогли Берия и Абакумов одним ударом опрокинуть тяжеловесного маршала. Пошатнули, по не свалили. Однако от замысла не отказались, тем более что Жуков стал еще более опасным для обоих, особенно для Лаврентия Павловича. Окажется выше в борьбе за власть - будет мстить.

Изменили тактику. Не получилось с наскока, в открытую - надо подтачивать исподволь. Дальнейшую секретную разработку повели по двум направлениям: причастность Жукова к заговору военных и его моральное разложение. На Лубянке и в Лефортовской тюрьме появлялись все новые генералы-арестанты, так или иначе связанные с маршалом, от которых можно было добиться показаний, убедительных для Сталина. И для суда, если таковой будет.

Упрятали за решетку генералов Терентьева, Минюка, Филатова, Верейникова. Долго не могли подступиться к генералу Крюкову, искали повод. Его "преподнесла" чекистам жена бравого кавалериста Лидия Андреевна Русланова. Приехала эта пара на подмосковную дачу Жукова, поздравить с Новым годом. Привезли в подарок подстреленных тетеревов: окровавленных, жалких, обмякших. Певица вручила маршалу оригинальный презент со словами:

- Желаем, Георгий Константинович, чтобы так выглядели все твои враги.

А кто у Жукова враг в данное время? Берия, Абакумов, или выше смотреть? На эти и на многие другие вопросы неосторожным супругам пришлось отвечать порознь уже в тюрьме. Жену спрашивали о муже, а его о жене. Вот несколько фраз из показаний Владимира Викторовича Крюкова: "При всяком удобном случае я превозносил Жукова как непревзойденного полководца, в чем мне активную помощь оказывала моя жена Русланова, которой по адресу Жукова было пущено в обиход образное выражение "Георгий Победоносец"... Вот, оказывается, откуда пошло: я узнал об этом, ознакомившись со следственным "делом" Крюкова. А для семейства вся эта история окончилась приговором: по десять лет каждому. Освободили их после смерти Сталина.

Особые надежды Берия и Абакумов возлагали на бывшего члена Военного совета 1-го Белорусского фронта, а затем Группы советских оккупационных войск в Германии генерал-лейтенанта Телегина Константина Федоровича, который много времени провел рядом с Жуковым, доверительно беседовал с ним. А человек он мягкий, его легче согнуть, чем генералов-строевиков. И "гнули" следователи Константина Федоровича, избивая по два-три раза в день. "Выбили" то, что им требовалось.

Состоялся суд. Председательствовавший генерал-майор юстиции Зырянов зачитал показания Телегина, из которых явствовало, что он, Телегин, считал Жукова достойным преемником Сталина и говорил об этом маршалу... Зырянов спросил подсудимого, верно ли записано. Константин Федорович ответил:

- Я искренне считал, что только Жуков может быть министром Вооруженных сил СССР.

- На листе дела 217 вы показали: "Я заключаю, что стремление Жукова стать во главе армии и через Серова прибрать к рукам и разведку объяснялось его намерением узурпировать в своих руках всю власть в стране, подобно тому, как в свое время это сделал Наполеон во Франции".

(Вот вам и заговор! - Н. Л.)

Ответ Телегина:

- Этот вывод органы предварительного следствия сделали сами. Я подписал этот протокол, но заявляю, что записано неправильно.

Мягким человеком был политработник Телегин Константин Федорович, а все-таки настоял на своем, отказался от "выбитых" у него показаний, Жукова не оклеветал. И получил максимальный в ту пору срок: 25 лет лагерей с поражением в правах.

Более успешно продвигалась у Абакумова вторая линия разработки: доказать моральное разложение Жукова, его пристрастие к наживе, к чрезмерному богатству, что позорит коммуниста, советского военачальника и несовместимо с высоким званием маршала. Предоставляю место красноречивому документу.


"Совершенно секретно

СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР

товарищу СТАЛИНУ И. В.

В соответствии с Вашим указанием, 5 января с. г. на квартире Жукова в Москве был произведен негласный обыск. Задача заключалась в том, чтобы разыскан, и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями.

В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. В шкатулке оказалось:

часов - 24 шт., в том числе: золотых - 17 и с драгоценными камнями - 3;

золотых кулонов и колец- 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями;

золотой брелок с большим количеством драгоценных камней;

другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведенному обыску на квартире не придавать гласности...

В ночь с 8 на 9 января с.г. был проведен негласный обыск на даче Жукова, находящейся в поселке Рублево, под Москвой. В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей. Например:

шерстяных тканей, шелка, парчи, пан-бархата и других материалов - всего свыше 4000 метров;

мехов - собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчевых, каракулевых - всего 323 шкуры;

шевро высшего качества - 35 кож;

дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии - всего 44 штуки;

дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) - 7 больших ящиков;

серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов - 2 ящика;

аккордеонов с богатой художественной отделкой - 8 штук;

уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других - всего 20 штук.

Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом.

Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее...

По окончании обыска обнаруженные меха, ткани, ковры, гобелены, кожи и остальные вещи сложены в одной комнате, закрыты на ключ, и у двери выставлена охрана.

В Одессу направлена группа оперативных работников МГБ СССР для производства негласного обыска в квартире Жукова... Что касается не обнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностям, о чем показал арестованный СЕМОЧКИН, то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова и при поездках берет его с собой.

Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него в квартире, где и находится в настоящее время.

Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями...

АБАКУМОВ

10 января 1948 года".


Вооружившись до зубов новыми материалами о "заговоре генералов", о моральном разложении маршала Жукова и выбрав подходящий момент, Берия и Абакумов вторично явились к Сталину с докладом о проделанной работе. В кабинете Иосифа Виссарионовича как раз находились сторонники Лаврентия Павловича Маленков и Хрущев, на поддержку которых он рассчитывал. Однако у Сталина сложилось к этому времени свое определенное мнение. Произнес, не дослушав Берию:

- Какой он заговорщик. Не верю, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Он человек прямолинейный, резкий и может в глаза любому сказать неприятность. Но против ЦК он не пойдет.

Хрущев поддакнул. Маленков промолчал. Абакумов напомнил:

- Стяжательство.

- Потребуем от товарища Жукова объяснительную записку. Зачем ему столько золотых часов и охотничьих ружей? А чтобы растряс свое барахло, тряпье и сундуки, переведем его из Одессы на Уральский военный округ. Два переезда равносильны одному пожару. Пусть поостынет, пусть разберется с собой и с женой.

Разработка Жукова чекистами была прекращена. Но не могла же оказаться бесполезной вся деятельность, развернутая вокруг маршала. Тем более что все офицеры и генералы, арестованные по делу о заговоре, в той или иной степени, по тому или иному вопросу признали себя виновными. У каждого нашелся какой-то грешок - а кто на свете без греха?! Все они были осуждены, некоторые расстреляны.

Пройдет несколько лет. Стараниями Берии поредеет окружение Иосифа Виссарионовича, мало останется возле него надежных людей. Вспомнит он тех своих соратников, которым можно верить, которые не изменят, не покинут в беде. Вернет в Москву адмирала Кузнецова. Вызовет в столицу маршала Жукова, чтобы назначить его, наконец, первым заместителем министра вооруженных сил. У Георгия Константиновича появится возможность рассчитаться с Лаврентием Павловичем за все неприятности.


18

Фактически и юридически Вторая мировая война закончилась, однако в памяти, в сознании людей, перенесших ее, осталась навсегда. Да что там в памяти и в сознании - пули и смертоносные осколки из отгремевших сражений летели и продолжают лететь сквозь годы, разя не только души, но и тела. Сколько раненых, искалеченных людей умирало и умирает от полученных ран, от перенесенных потрясений, подорвавших здоровье... И меня, мою семью не миновала горькая чаша. Причем удар был особенно страшен своей нелепостью.

В самом начале этой книги писал я о необычной судьбе моего старшего товарища, лучшего полководца первой войны с немцами генерала Брусилова Алексея Алексеевича. Несколько десятилетий провел он на военной службе, участвовал во многих боях и ни разу не был ранен или хотя бы контужен. Даже неловкость испытывал: столько солдат и офицеров погибло, столько было изувечено при выполнении его приказов, а сам он словно заговоренный - ни турецким ятаганом, ни крупповской сталью не тронуло. А когда получил от Временного правительства отставку с поста Верховного главнокомандующего и мирно поселился в Москве, обрел, наконец, свое. В ноябре 1917 года дом Брусилова, стоявший неподалеку от штаба Военного округа, оказался в зоне боевых действий между красными и белыми. Мортирный снаряд (неизвестно чей) пробил три стенки и разорвался в квартире. Осколки перебили Брусилову правую ногу. "Справедливость восторжествовала", -пошучивал он, когда я навестил его в лечебнице.

Меня, в отличие от Алексея Алексеевича, совесть не мучила. Имел ранения - и тяжелое, и легкое, имел контузию. И все же задумывался порой: не мало ли, все ли получено по справедливости, не в должниках ли числюсь? Ведь две мировые войны за спиной, вся гражданская, несколько малых войн; соратники-сослуживцы полегли на разных фронтах, а я не только жив, но и на здоровье не очень сетую, и при деле. Везение? Или, может, мой снаряд не долетел еще до меня?

Опять немного из прошлого. Первая моя жена, Вероника Матвеевна - Вера, не перенеся изуверского насильничества, ушла из жизни в восемнадцатом году в Новочеркасске, унеся с собой неродившегося ребенка. Я ведь тогда от горя умом тронулся и обрел себя лишь после того, как рассчитался с негодяями, а затем ощутил свою нужность, будучи рядом со Сталиным.

Вторая жена, Екатерина Георгиевна - Кето, одарив меня дочкой, скончалась от послеродовой гангрены. Я тогда сказал себе: двум самым дорогим женщинам моя любовь не принесла счастья. Наоборот... Не буду испытывать судьбу третий раз, никого не назову больше женой. Тем более что есть у меня родной человек - дочь - свет в окошке.

Милая Анна Ивановна неотъемлемо вошла в нашу маленькую семью в тридцатых годах, сначала гувернанткой и экономкой, затем старшей подругой и любящей матерью для нашей дочери, моей неофициальной супругой. Объявить ее женой я боялся, опасаясь повторения прошлого. Может, до сих пор дьявол в засаде сидит, ожидая своего часа?! Суеверием я не отличаюсь, а вот не мог преодолеть сомнений, мистического страха. Холодом сковывало грудь при мысли о возможных последствиях.

До поры до времени вступать в официальные отношения необходимости не было. До войны в Советском Союзе гражданский брак был делом самым обычным, никаких бумажек не требовалось. Но вот по настоянию Иосифа Виссарионовича положение резко изменилось, требования к бракосочетанию ужесточились. Не только от возросшего понимания того, что крепкая семья - надежная, краеугольная ячейка общества: время заставило. Ушел нерасписанный муж на фронт - кому денежный аттестат оставить, кого солдаткой считать, положенные льготы давать? А погиб - кто наследует его славу, да и имущество, кому фамилию носить? Удостоверяющих документов нет, а права предъявлять желающие найдутся.

Ну и расшалились к тому же мужчины, пользуясь тем, что их все меньше и меньше - спрос возрастал. Увеличивалось количество мимолетных связей, распадались семьи, много было "случайных" детей, не знавших отцов. Чтобы навести порядок, были приняты строгие, может, даже слишком строгие, меры. Жениться стало не просто, а развестись вообще почти невозможно: объявление в газете, две судебные ступени с собеседованием и разбирательством. А с коммунистов, с комсомольцев еще и по партийной линии спрос. За моральную неустойчивость как минимум выговор с занесением в личное дело.

Все государственные и партийные чиновники, вплоть до деятелей самого высокого ранга, поспешили оформить свои семейные отношения. В окружении Сталина один я остался без семейного статуса: гражданский брак таковым уже не считался. Иосиф Виссарионович имел достаточно такта, чтобы не напоминать об этом, но мне неприятно было сознавать, что рано или поздно в той или иной форме, хотя бы в дружеском разговоре, щекотливый вопрос возникнет. Семья, мол, у вас сложившаяся, хорошая - за чем дело встало? В загс да пир горой. Не очень убедительно прозвучал бы мой ответ о суеверном страхе. Нелепость какая-то, если со стороны смотреть.

О необходимости расписаться никогда не говорила мне и Анна Ивановна, хотя, конечно, ее двойственное положение представлялось не только обидным, но и оскорбительным. Кто она, на каком положении? Прислуга, которую могут уволить в любое время, или хозяйка дома, полноправный член семьи? Для дочери как мать - другой не было и не будет, - а для отца, то есть для меня, всего лишь любовница? Дочка однажды, со свойственным молодости максимализмом, наедине подступила ко мне: "Она для нас все, а ты для нее ничего. Представь, случится что-то с нами, со мной и с тобой, ее же сразу и из квартиры, и с дачи выселят. И вообще... Не думала, что ты такой бессердечный. И не отмалчивайся, пожалуйста!" А я и рад был бы не отмалчиваться, но как объяснить моим дорогим мое состояние, мое стремление не навредить, сохранить наше семейное счастье!

После очень долгих колебаний я наконец решился. Весной 1947 года, когда все вроде бы установилось, успокоилось в послевоенном мире, не предвиделось каких-либо потрясений, угроз, плохих перемен, разве что совсем уж случайных или возрастных, но от этого, как ни старайся, не убережешься. И все было хорошо, радостно, в меру торжественно, без особых церемоний. Смешно было бы на старости лет слишком уж распространяться о бракосочетании, получать цветы и подарки. Вполне достаточно того, что нас поздравил Иосиф Виссарионович, несколько старых друзей и знакомых: Андреев, Жданов, Василевский, Игнатьев, адмирал Кузнецов, Берия, Власик... Анна Ивановна съездила на Арбат в церковь Воскресения Словущего, помолилась там за нашу семью. И свадебное путешествие мы совершили, пробыв неделю в Ленинграде, походив по музеям и театрам.

В привычной нашей жизни ничего не изменилось. Анна Ивановна и дочь были довольны, а мне от этого приятно. Тревога, владевшая мною (вдруг что-то случится!), постепенно улеглась, и я в текучке дел даже забыл о брачном штампе, о свершенной формальности.

Чтобы побаловать нашу усидчивую студентку-отличницу, Анна Ивановна предложила отправить ее отдохнуть на Черном море, где не бывала она с довоенных лет. Я не возражал, но при условии: поедет не одна, не с подружкой, а с Анной Ивановной. Молодо-зелено девицам одним развлекаться по курортным местам. А еще решили - отправятся не только загорать да соленой водичкой брызгаться, но и с познавательной целью. Начав с города-героя Севастополя, побывать в Ялте у Чехова, в Никитском Ботаническом саду, в Старом Свете у Грина - Гриневского, у Айвазовского в Феодосии. Возможности такие имелись.

В конце июля я посадил их, жену и дочку, в поезд Москва - Симферополь.

Как и следовало ожидать, дочка писала мне редко и мало. Новизна там захватила. Точнее, даже не писала, а отделывалась короткими приписками к подробным, почти ежедневным посланиям Анны Ивановны, которая, чувствовалось, скучала на юге обо мне, о нашей уютной даче, о привычных заботах-хлопотах. Зная, что именно, какие подробности меня интересуют, на них и сосредоточивалась. Рассказывала, как быстро восстанавливается Севастополь, каким красивым возрождается он из пепла. Даже не верится, что всего лишь три года назад, при освобождении города, здесь были одни руины.

Намекала Анна Ивановна, что там много кавалеров, вполне симпатичных, образованных, в щегольской форме, и что наша красавица проявляет заметный интерес к военно-морскому флоту вообще, к военным морякам в особенности. А чтобы интерес этот не мешал отдыху, они ездят загорать и купаться подальше от города, на небольшой пляж в бухте Омега. Облюбовали себе спокойное место даже не на самом пляже, а чуть в стороне. Там, куда приходят люди искать подковы на счастье. Говорят, что в сорок первом году, при нашем отходе, немцы прижали к бухте кавалерийскую часть с большим обозом. Наши коней постреляли, повозки столкнули в воду с невысокого, до трех метров, обрыва, а сами ночью попытались пробить вражеское кольцо. Дочь тоже нашла подкову, подняла с морского дна. Взяли ее с надеждой, что принесет удачу. А над обрывом, под которым они загорают, сохранилась ржавая колючая проволока. Это немцы загораживались от наших десантов. Дальше поле, некошеная трава и цветы. Запах чудесный. К вечеру теплый воздух густеет от аромата.

Я прочитал это письмо бегло, не вдумываясь, был озабочен чем-то другим. Понял главное - у них там все в порядке - и отложил конверт "на потом". И как раскаяться-то пришлось: буквально волосы на себе рвал! Мог бы сообразить, обязан был сообразить, почему не убрана колючая проволока, почему трава-то не скошена.

Через трое суток после письма, вечером, позвонил мне на дачу министр госбезопасности Абакумов. Голос его звучал необычно, и слова были странные:

- Николай Алексеевич, вы меня простите, но надо приехать к вам по очень важному делу.

- Нельзя ли завтра?

- Поручение товарища Сталина.

- Ну, если так...

- Буду у вас через час.

Красавец генерал, всегда бодро-веселый, он шел от калитки к крыльцу как-то неуверенно, выставив левое плечо. За его спиной садилось солнце, вокруг головы, вокруг фуражки пылал слепящий багровый нимб. У меня защемило сердце.

Абакумов протянул телеграфный бланк с крупным грифом: "правительственная". Только это слово я и разобрал - яркие, красные круги плыли в глазах. Попросил:

- Прочтите сами.

Абакумов переступил с ноги на ногу, левой рукой расстегнул ворот кителя и произнес глухо, глядя не на меня, не в телеграмму, а куда-то в сторону:

- Сегодня в пятнадцать тридцать Лукашова Анна Ивановна подорвалась на немецкой противопехотной мине. Скончалась на руках дочери, не приходя в сознание.

Тьма обрушилась на меня. По словам Абакумова, я, даже не вскрикнув, начал валиться набок. Подбежал доктор, которого привез с собой предусмотрительный генерал.

На несколько месяцев я полностью выбыл из строя.