Книга первая. За иорданом доколе Господь не даст покоя братьям вашим, как вам, и доколе и они не получат во владение землю, которую Господь, Бог ваш, дает им
| Вид материала | Книга |
- Сочинение Моя мама, 29.58kb.
- Сочинение по катехизису Молитва и святые таинства средства для стяжания, 164.3kb.
- Книга первая, 2854.91kb.
- Рождество Пресвятой Девы Марии. Первая заповедь закон, 90.66kb.
- «История свободомыслия», 32.07kb.
- Раджи Парикшита, объясняет, почему Верховный Господь Сверхдуша, друг и защитник каждого, 4625.6kb.
- На пороге нового мира два мира в любую эпоху, 856.49kb.
- Книга вторая посвящение королю, 864.62kb.
- Первая беспристрастный tексt, 8513.09kb.
- 10 заповедей Божиих, 46.3kb.
Доктор Эрнст Либерман, маленький смешной горбун, сумел воплотить в конкретном деле
свою любовь к молодежи и создал в Ган-Дафне атмосферу полной свободы. Уроки велись под
открытым небом; мальчики и девочки слушали их, лежа на траве в шортах.
Эти ребята приехали из самых мрачных мест земного шара - гетто и концлагерей. Тем не
менее серьезных нарушений дисциплины, грубости и воровства в Ган-Дафне не было и в
помине, отношения между юношами и девушками сохранялись чистыми и естественными.
Ган-Дафна стала для детей целым миром, и они сами управляли им, соблюдая порядок с
гордостью и достоинством, как в зеркале отражая любовь, которой они были здесь окружены.
Диапазон школьных и самостоятельных занятий в Ган-Дафне был чрезвычайно широк; с
трудом верилось, что эти бесчисленные предметы преподаются подросткам. Библиотека была
богатейшая - от Фомы Аквинского до Фрейда. Ни одну книгу не запрещали, ни одну тему не
объявляли слишком сложной или чересчур вольной. Дети разбирались в политике не хуже
воспитателей, вложивших в них самое главное - сознание того, что их жизнь имеет смысл.
Работники Ган-Дафны составляли настоящий интернационал; среди учителей были
выходцы из двадцати двух стран - от Ирана до Англии. Китти оказалась единственной
нееврейкой и в то же время единственной американкой. К ней относились сдержанно, но с
любовью. Опасение, что ее встретят с неприязнью, не оправдалось. Интеллектуальная
атмосфера в Ган-Дафне напоминала скорее университет, чем детдом. Китти сразу заняла
достойное место в коллективе, высшим предназначением которого было обеспечить
благополучие детей. Она быстро подружилась со многими работниками и чувствовала себя в их
обществе совершенно непринужденно. Религия занимала в ее жизни гораздо меньше места, чем
она ожидала. Еврейство Ган-Дафны основывалось скорее на национальном чувстве, чем на
религиозном. Религиозные обряды здесь не соблюдались, не было даже синагоги.
Несмотря на то что по всей Палестине участились кровавые стычки, дети Ган-Дафны не
знали тревоги и страха. Селение находилось вдали от кровавых событий, однако признаки
внешней угрозы появились и здесь. Рядом проходила граница, Форт-Эстер был всегда на виду.
Окопы, бомбоубежища, оружие и военное обучение стали ежедневной реальностью.
На краю лужайки стояло здание санчасти с поликлиникой и хорошо оборудованным
стационаром на двадцать две койки. Здесь был даже операционный зал. Врач обслуживал
мошав Яд-Эль, но в Ган-Дафне непременно бывал каждый День. Были еще дантист, четыре
медсестры-практикантки, подчиненные Китти, и психиатр.
Китти первым делом перестроила работу санчасти и добилась, чтобы поликлиника и
больница работали, как хорошо смазанный механизм. Она составила четкий график приема в
поликлинике, обходов и процедур в стационаре и своей требовательностью вскоре завоевала
непререкаемый авторитет. Китти соблюдала дистанцию между собой и подчиненными и
отказалась от панибратства, которое насаждали многие учителя. Это было необычно для
Ган-Дафны, но все уважали ее, так как санчасть превратилась в самую налаженную службу в
селе. В своем стремлении к свободе евреи частенько пренебрегали дисциплиной, к которой
привыкла Китти. Но методы, которыми она управляла санчастью, выглядели столь эффективно,
что никому и в голову не приходило их осуждать. Ну а в часы отдыха, как только Китти
снимала халат, она становилась центром внимания. От ее строгости не оставалось и следа.
Пассажиры "Исхода" так и остались детьми, а она превращалась в их маму. Китти добровольно
вызвалась помочь психиатру. Детям, у которых пострадала психика, она отдавала всю теплоту,
на какую только была способна. Ган-Дафна и Палестина и сами по себе оказывали целебное
действие, но пережитые ужасы все-таки оборачивались ночными кошмарами,
подозрительностью и нелюдимостью, для борьбы с которыми требовались терпение, опыт, а
главное - любовь.
Раз в неделю по утрам Китти отправлялась вместе с врачом вниз, в Абу-Йешу. До чего же
жалки и грязны были арабские дети в сравнении с крепышами Ган-Дафны! Как убога казалась
их жизнь рядом с кипучим котлом молодежного села! Казалось, здесь не знают, что такое смех,
игры, не представляют, ради чего живут на свете. Это было какое-то застывшее прозябание -
еще одно поколение в вечном караване в бескрайней пустыне. У нее сжималось сердце, когда
она входила в эти убогие дома, где на глинобитном полу спали вповалку по восемь-десять
человек, и здесь же содержались собаки и куры.
И все же Китти не испытывала неприязни к этим людям. Несмотря на убогие условия, они
были добродушны и тоже мечтали жить лучше. Она подружилась с Тахой, молодым мухтаром
села, который нарочно никуда не уезжал в дни приема. Китти все время казалось, что Таха
хочет поговорить с ней о чем-то. Но Таха был арабом, а арабу можно посвящать женщину
далеко не во все дела. Он так и не поделился с Китти своими тревогами.
Наступила зима 1947 года.
Карен и Китти были неразлучны. Девушка, которая в самых адских условиях ухитрялась
находить крохи счастья, буквально расцвела в Ган-Дафне и стала гордостью всей деревни.
Китти сознавала, что каждый день жизни здесь все дальше отодвигает Карен от Америки, и
постоянно напоминала ей о чудесной стране за океаном, а Карен тем временем продолжала
разыскивать отца.
Хуже было с Довом. Несколько раз Китти порывалась вмешаться в его дружбу с Карен -
уж очень они становились близки. Но она понимала, что противодействие может еще сильнее
их сблизить, и отступила. Ее поразила привязанность Карен к парню, внешне совершенно
равнодушному к девушке. Дов по-прежнему ходил угрюмый и сторонился людей. Правда,
разговаривал он несколько чаще, чем прежде, но если надо было его о чем-нибудь попросить,
то это могла сделать только Карен.
У Дова вдруг появилось желание учиться. Он забыл все то немногое, что успел узнать до
Освенцима, но теперь со страстью наверстывал упущенное и сутками сидел за книгами. Кроме
того, он продолжал рисовать. Время от времени из его рук выходили рисунки, в которых
отражался незаурядный талант. Казалось, вот-вот его нелюдимость исчезнет и Дов станет таким
же, как и другие дети, но нет - он по-прежнему замыкался в себе. Так Дов и жил: сторонился
людей, не участвовал в развлечениях, а после занятий встречался только с Карен.
Китти решила поговорить с доктором Либерманом. Он ведь повидал на своем веку не
одного такого Дова. Либерман сказал, что у Дова Ландау очень живой и ясный ум да вдобавок
талант. Доктор считал, что любая попытка что-нибудь навязать парню приведет к
противоположным результатам. Пока мальчик никого не обижает и его состояние не становится
хуже, его лучше оставить в покое.
Неделя шла за неделей, и Китти огорчалась, что Ари не дает о себе знать. Статуя Дафны и
мошав Яд-Эль постоянно напоминали о нем. Изредка, бывая в Яд-Эле, она заходила к Саре Бен
Канаан и подружилась с ней. Иордана узнала об этом, и ее откровенная неприязнь стала еще
сильнее. Молодая огненно-рыжая красавица взяла за правило грубить Китти при каждом
удобном случае.
Однажды вечером Китти вернулась в свой коттедж и застала Иордану перед зеркалом с
одним из своих выходных платьев в руках. Дерзкая девчонка примеряла его то так, то этак.
Появление Китти нисколько не смутило ее.
- Красивая штука, если только согласиться носить такое, - сказала она, вешая платье в
шкаф.
Китти подошла к плите и поставила чайник.
- Чему обязана? - спросила она холодно.
Иордана без всякого стеснения разглядывала ее комнату и безделушки.
- Несколько частей Пальмаха проходят военное обучение в кибуце Эйн-Ор, - сказала
она наконец.
- Я тоже слышала об этом, - ответила Китти.
- У нас не хватает инструкторов. Собственно, у нас всего не хватает. Так вот, мне
поручили спросить вас, не согласитесь ли вы приезжать в Эйн-Ор раз в неделю и обучать
оказанию первой помощи раненым.
Китти сбросила туфли и села на койку.
- Я бы предпочла не делать ничего такого, что привело бы меня к общению с солдатами.
- Почему же? - спросила Иордана.
- Мне вряд ли удастся объяснить вам свой отказ и одновременно соблюсти приличия.
Пальмах, я думаю, поймет и так.
- Чего тут понимать?
- Ну, хотя бы мои личные чувства. Не хочу принимать в здешней распре ничью сторону.
Иордана презрительно засмеялась:
- Так я и знала. Я говорила в Эйн-Оре, что это напрасная трата времени.
- Неужели так трудно уважать мои личные чувства?
- Миссис Фремонт, вы можете делать свое дело и при этом сохранять нейтралитет где
угодно, но только не здесь. Работать в Палестине и ни во что не вмешиваться - это,
согласитесь, очень странно. Зачем вы тогда вообще приехали?
Китти сердито спрыгнула с койки.
- Не ваше дело!
Раздался свист чайника. Китти сняла его с плиты.
- А я знаю, зачем вы приехали. Вам нужен Ари.
- Вы нахальная девчонка, и у меня нет желания продолжать этот разговор.
На Иордану это нисколько не подействовало.
- Я видела, какими глазами вы на него смотрите.
- Ну, уж если бы я хотела заполучить Ари, то вас бы не спросила.
- Можете обманывать себя как угодно, но меня-то вы не обманете. Поймите: вы ему
совершенно не подходите, вам нет никакого дела до нас.
Китти отвернулась и закурила. Иордана подошла к ней сзади.
- Вот Дафна - это была женщина. Она его понимала. А американка никогда не поймет.
Китти резко обернулась:
- Это почему же? Если я не бегаю в шортах, не лазаю по горам, не стреляю из пушек и не
сплю в окопах, то я уже не женщина? Чем вы или та статуя лучше меня? Я прекрасно знаю, в
чем дело. Вы меня просто боитесь.
- Вот это уже смешно.
- Не вам меня учить, что такое женщина. Вы сами разве женщина? Вы - подруга
какого-то Тарзана и ведете себя, словно только что выскочили из джунглей. Взяли бы расческу
да привели себя в порядок.
Китти прошла мимо Иорданы к шкафу и, распахнула дверцу.
- Подойдите и взгляните. Вот что должна носить настоящая женщина.
У Иорданы от злости выступили слезы.
- Впредь, если захотите меня видеть, приходите в санчасть, - холодно сказала Китти. -
Я вам не кибуцница и дорожу своей личной жизнью.
Иордана хлопнула дверью с такой силой, что коттедж задрожал.
После вечернего приема в санчасть к Китти пришла Карен и сразу упала в кресло.
- Привет, - улыбнулась Китти. - Как дела?
Карен поймала в воздухе воображаемое коровье вымя и сделала несколько движений.
- Неуклюжие у меня руки, в доярки не гожусь, - сказала она с обидой. - Китти, у меня
действительно большая беда. Я обязательно должна поговорить с тобой.
- Давай!
- Не сейчас. Скоро занятия, надо чистить какие-то венгерские винтовки.
- Ничего, подождут твои винтовки. В чем дело?
- Иона, моя соседка по комнате... Мы только успели подружиться, а она уходит на
будущей неделе в Пальмах.
У Китти екнуло сердце. Господи, вдруг и Карен скоро соберется туда? Китти отодвинула
бумаги.
- Послушай, Карен. Знаешь, о чем я подумала? У нас ведь так не хватает медицинского
персонала. То есть я имею в виду - в Пальмахе, да и в селениях. У тебя большой опыт, ты
работала с детьми в лагерях. Здесь немало детей, которым нужен уход. Как ты думаешь, не
поговорить ли мне с Либерманом, чтобы он разрешил тебе работать со мной? Заодно ты
приобретешь специальность.
- Это было бы прекрасно! - Карен радостно улыбнулась.
- Очень хорошо. Тогда я попытаюсь освободить тебя от сельскохозяйственных занятий,
и ты после школы будешь ходить сюда.
Карен задумалась.
- А честно ли это будет по отношению ко всем остальным?
- В Америке в таких случаях говорят: двойной выигрыш. Бездарным фермером меньше,
толковой медсестрой больше.
- Ой, Китти, я должна тебе признаться. Только, пожалуйста, не говори об этом
начальству. Во всем селе нет крестьянки хуже меня. Мне ужасно хочется стать медсестрой.
Китти встала, подошла к Карен и обняла ее за плечи.
- А как ты смотришь на то, чтобы теперь, когда Иона ушла, поселиться со мной?
Лицо девушки просияло от счастья. Китти обрадовалась еще сильнее. Она быстро
договорилась с доктором Либерманом и побежала за Карен. Доктор подумал и решил, что дело
нисколько не пострадает, если плохой фермер станет хорошей медсестрой.
Расставшись с девушкой, Китти пересекла лужайку и остановилась перед статуей. У нее
было такое чувство, будто сегодня она одержала победу над Дафной. Если Карен будет жить
рядом, она помешает ей стать дерзкой и грубой саброй. Хорошо, конечно, если у человека есть
цель в жизни. Однако если жить исключительно ради цели, то можно перестать быть
женщиной. Она нанесла удар Иордане без промаха - Китти это хорошо понимала. С самого
рождения Иордана посвятила себя выполнению возвышенной миссии и принесла в жертву
личное счастье, карьеру и даже женственность. Иордана не могла соперничать с элегантными
женщинами, приезжающими в Палестину из Европы или Америки. Она ненавидела Китти,
потому что втайне хотела походить на нее. И Китти это хорошо понимала.
- Китти! - раздался голос в темноте.
- Да?
- Надеюсь, я не напугал вас?
Это был Ари. Когда он подошел поближе, ее охватила беспомощность, которую она
всегда испытывала в его присутствии.
- Жаль, что я никак не мог приехать раньше. Иордана передала привет от меня?
- Иордана? Да, конечно, - солгала Китти.
- А как вы с ней уживаетесь?
- Прекрасно.
- Я пришел, чтобы предложить вам вот что. Группа пальмахников поднимается завтра на
гору Табор. Не хотите пойти с нами? Будет очень интересно.
- С удовольствием пойду.
ГЛАВА 5
На рассвете Ари и Китти приехали в расположенный рядом с горой Табор кибуц
Бет-Алоним - Дом Дубов, где когда-то возник Пальмах.
Табор производил странное впечатление: для горы - недостаточно высок, для холма -
чересчур массивен. Он вздымался посреди равнины, словно кулак, торчащий из земли.
Позавтракав, Ари сложил в рюкзаки еду, фляги, одеяло, взял со склада автомат, и они
отправились в путь. Ари хотел добраться до места, пока не наступила жара, и не стал
дожидаться остальных участников похода. Китти предвкушала приключение. Они прошли
арабскую деревню Даббурию у подножия Табора и вступили на узкую тропинку. Перед ними
открылся вид на Назарет, лежащий среди холмов. Было прохладно, шли они довольно быстро, и
Китти начала понимать, что путь не будет легким. Табор поднимался на шестьсот метров.
Даббурия становилась все меньше и вскоре стала как бы игрушечной.
Вдруг Ари остановился и внимательно огляделся.
- Что такое?
- Козы. Разве вы не чувствуете?
Китти потянула носом.
- Нет, ничего не чувствую.
Глаза Ари сузились. Он пристально посмотрел вверх, где тропа сворачивала в сторону и
скрывалась из виду.
- Наверное, это бедуины. В кибуц поступило донесение об их появлении. Они здесь со
вчерашнего дня.
За поворотом стояла дюжина палаток из козьих шкур, рядом паслось стадо маленьких
черных коз. Подошли два бедуина с винтовками. Ари перебросился с ними парой фраз на
арабском и направился к палатке побольше, которая, по-видимому, принадлежала вождю.
Китти огляделась. Бедуины производили удручающее впечатление. Женщины носили
похожие на мешки засаленные черные платья до пят. Запаха коз Китти не почувствовала, зато
ощутила резкий запах, идущий от этих женщин. Связки турецких монет свисали со лба и
скрывали их лица. Между палатками копошились дети, закутанные в невообразимо грязные
лохмотья.
Седой мужчина вышел из палатки и поздоровался с Ари. Они о чем-то поговорили, затем
Ари шепнул Китти:
- Надо зайти к нему в палатку, не то обидится. Постарайтесь попробовать все, что вам
подадут. Позже можете вызвать рвоту.
В палатке пахло еще хуже, чем на улице. Они уселись на шерстяную кошму и повели
вежливый разговор. Вождь поразился, когда узнал, что Китти приехала из Америки, и
поспешил похвастаться фотографией Элеоноры Рузвельт.
Подали еду. Китти сунули в руки жирную баранью ногу и чашку густого отвара с рисом.
Она отведала угощение под пристальным взглядом вождя, слабо улыбнулась и кивнула, как бы
подтверждая, что яства в высшей степени вкусные. Затем подали немытые фрукты, а под конец
- густой, приторно сладкий кофе в грязных чашках. Пообедав, бедуины вытерли руки о
штаны, а рты рукавами, и разговор продолжился, пока наконец Ари не встал и начал прощаться.
Когда стоянка бедуинов, осталась позади, Китти глубоко вздохнула.
- Мне их очень жаль, - сказала она.
- И напрасно. Эти люди убеждены, что они - самые свободные на свете. Разве вы не
ходили в детстве на "Песнь пустыни"?
- Ходила, но теперь я знаю, что автор никогда не видел живых бедуинов. О чем вы с
ними беседовали?
- Посоветовал воздержаться от попыток обворовать пальмахников.
- А еще о чем?
- Он хотел купить вас. Предлагал шесть верблюдов.
- Вот старый черт! А что вы ответили?
- Сказал, что за вас можно запросто получить не шесть, а десять верблюдов. - Ари
посмотрел на солнце, которое поднималось все выше. - Скоро станет жарко. Пожалуй, лучше
снять теплую одежду и убрать ее в рюкзак.
Китти осталась в синих шортах, которые взяла со склада Ган-Дафны.
- О, теперь вы ни дать ни взять - сабра!
Они поднимались по тропинке, извивающейся на южном склоне Табора. Тропинка то и
дело обрывалась, приходилось карабкаться по скалам. На самых крутых подъемах Ари
поддерживал Китти; было уже за полдень, когда они миновали шестисотметровую отметку.
С обширного круглого плато на вершине открывался потрясающий вид на Ездрелонскую
долину. Китти смотрела на квадратные поля, на зеленые оазисы, раскинувшиеся вокруг
еврейских селений, на унылые пятна арабских деревень - все это простиралось до горы
Кармель и дальше, до Средиземного моря. На севере виднелось Тивериадское озеро. В бинокль
можно было разглядеть Эйн-Дор, где Саул встретил волшебницу, и лысую вершину горы
Гильбоа, где Саул и Ионафан пали в битве с филистимлянами.
- Горы Гелвуйские! Да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на вас полей с
плодами; ибо там повержен щит сильных, щит Саула... - проговорил Ари словно про себя.
Китти опустила бинокль.
- Что с вами, Ари? Кажется, вы ударились в лирику?
- Это все высота. Отсюда все выглядит таким далеким. Посмотрите - вон долина
Бет-Шеан. Под ее курганами лежат остатки самой древней цивилизации в мире. Таких курганов
в Палестине - сотни. Давид знает об этом гораздо больше, чем я. Он говорит, что если сейчас
приняться за раскопки, то нынешние города сами превратятся в руины, пока мы эти раскопки
доведем до конца. Понимаете, Палестина - это мост, по которому идет история, а вы сейчас
стоите на самой середине этого моста. Гора Табор была полем сражений, еще когда люди
воевали каменными топорами. Древние евреи бились здесь против римлян, арабы - против
крестоносцев, гора раз пятьдесят переходила из рук в руки. Девора ударила здесь по
хананеянам и отбросила их. Извечное поле сражений. Знаете нашу поговорку? Пусть бы
Моисей блуждал еще лет сорок, зато нашел бы место получше.
На плато они вошли в сосновую рощу, выросшую на развалинах сооружений разных
времен - римских и византийских, крестоносцев и арабов; всюду валялись черепки и куски
мозаики, остатки стен.
На том месте, где, согласно Евангелию, произошло преображение Христа, где Иисус
беседовал с Моисеем и пророком Илией, стояли две часовни: православная и католическая.
За рощей, на самом высоком месте горы Табор, сохранились развалины двух крепостей:
крестоносцев и сарацинов. Ари и Китти с трудом шли по развалинам, пока не добрались до
восточной крепостной стены на краю горы - Стены восточных ветров. Отсюда открывался вид
на Тивериадское озеро и Хаттинские отроги, где Саладин разбил крестоносцев.
Добрый час просидели они на стене, и Ари все показывал места, памятные по Библии.
Ветер трепал волосы Китти, стало снова прохладно.
Потом они вернулись к краю рощи и снова оделись потеплее. Ари расстелил одеяло.
Китти легла, устало потянулась и сказала счастливым голосом:
- Какой чудный день, Ари! Правда, теперь мышцы будут болеть целую неделю.
Ари лежал, опершись на локоть, и смотрел на Китти. Он чувствовал влечение к ней, но не
подавал виду.
С началом темноты стали подходить пальмахники группами по три-четыре человека. Тут
были и смуглые сефарды, и совсем темнокожие африканцы, и блондины, и сабры с огромными
усами на дерзких лицах; было много девушек - большинство стройные, с высокой грудью.
Ради конспирации пальмахники обучались в разных кибуцах небольшими группами. Лишь
изредка они могли повидаться с друзьями, односельчанами, подружками. То и дело раздавались
восхищенные восклицания, звонкие поцелуи; пальмахники хлопали друг друга по плечам,
смеялись. Это были полные энергии молодые ребята, многим еще не исполнилось двадцати.
Узнав, что придет Китти, явились Иоав Яркони и Зеев Гильбоа, которым она искренне
обрадовалась.
Пришли и Давид с Иорданой. Иордана злилась, что жених уделяет столько внимания
Китти, но старалась этого не показывать.
Когда совсем стемнело, на вершине собрались почти двести пальмахников. У крепостной
стены вырыли яму для костра, натаскали хвороста и сучьев, насадили на вертела три бараньих
туши. Когда солнце совсем зашло, запылал костер и пальмахники сели у огня. Китти как гостью
усадили на почетное место рядом с Иоавом, Зеевом и Ари.
Вскоре на вершине Табора зазвучали песни. Это были те же песни, которые Китти не раз
слышала в Ган-Дафне. В них говорилось о чудо-брызгалках, возродивших страну, о красоте
Галилеи и Иудеи, о волшебной прелести Негева. Они пели полные огня походные песни
стражей из "Гашомера", Хаганы и Пальмаха. В одной песне говорилось, что царь Давид
по-прежнему жив и шествует по Израилю.
Иоав сидел, скрестив ноги, а перед ним был барабан - самодельный, обтянутый козьей
шкурой. Кончиками пальцев, а то и кулаками он отбивал такт, в то время как другой
пальмахник исполнял на самодельной флейте древнееврейскую мелодию. Несколько девушек
танцевали в медленной, чувственной манере, как это делалось, верно, еще во дворце Соломона.
С каждой новой песней, танцем становилось веселее.
- Иордана! - крикнул кто-то. - Пусть спляшет Иордана!
Рыжая красавица встала, аккордеон заиграл венгерскую мелодию, все захлопали в
ладоши, и она понеслась по кругу, выбирая то одного, то другого парня для дикого чардаша.
Один за другим парни валились с ног, а Иордана с развевающейся огненной гривой неслась все
быстрее. Аккордеон увеличивал темп, не жалели ладоней зрители...
После Иорданы в круг вошли шестеро пальмахников и начали хору - танец еврейских
крестьян. Круг становился все шире, потом встали все остальные и образовали еще один круг.
Иоав и Ари потянули с собой Китти. Круг двигался сначала в одну сторону, затем
останавливался и менял направление.
Пение и пляски длились добрых четыре часа, но было незаметно, чтобы кто-нибудь устал.
Давид с Иорданой потихоньку ушли в развалины крепости сарацинов, куда почти не
доносились звуки песен и барабана. Они нашли тихую нишу в Стене восточных ветров, где
слышалось только завывание ветра из Ездрелонской долины. Давид расстелил одеяло, и они
упали в объятия друг друга.
- Давид! Давид! - дрожащим голосом шептала Иордана. - Я так тебя люблю!
Ветер стих на мгновение, и снова до них донеслись звуки бешеной музыки.
- Давид... Давид... - стонала она в забытьи, пока он покрывал поцелуями ее шею.
И Давид тоже снова и снова повторял ее имя.
Его руки гладили ее тело. Иордана сбросила с себя одежду, они еще теснее прижались
друг к другу и слились в одно целое.
Потом она лежала неподвижно в его объятиях. Давид нежно гладил ее губы, глаза,
волосы. Стало так тихо, что они слышали, как бьются сердца друг друга.
- Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему... О Давид, скажи мне, скажи!.. -
шептала Иордана. Давид прикоснулся губами к ее уху и шепнул:
- О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, глаза твои голубиные под кудрями
твоими... Как лента алая губы твои...
Он поцеловал ей грудь... Два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущиеся между
лилиями...
Поцеловал губы... Уста твои - как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему,
услаждает уста утомленных.
Тесно обнявшись, Давид и Иордана погрузились в сон, полный блаженства.
В четыре часа утра подали баранину и горячий арабский кофе. Первый кусок поднесли
Китти; баранина была чудесна. Песни и пляски поутихли; парни и девушки отдыхали.
Иоав продолжал бить в барабан, и флейта позади него наигрывала напев столь же
древний, как сама эта страна. Одна из девушек, родом из далекого Йемена, пела таинственным
и грустным голосом песню, взятую прямо из Библии, - псалом царя Давида.
Китти Фремонт вглядывалась в лица при свете костра. Что это за войско без мундиров и
званий? Что это за армия, где женщины сражаются наравне с мужчинами? Кто они такие, эти
молодые львы Иудеи?
Она взглянула в лицо Ари и ощутила дрожь: это армия не простых смертных.
Это - войска древних евреев! Это были лица Дана и Реувена, Иуды и Эфраима! Перед
ней были Самсоны и Деворы, Иоавы и Саулы.
Это - армия Израиля, и нет силы на земле, которая устоит перед ней, ибо с ней сам Бог.