Святослав содержание
| Вид материала | Документы |
| 2. Святые государи Константинополя. А. К. Толстой |
- Князь Святослав Часть Хазарский поход Глава Вятичи, 2577.37kb.
- Егоров к. Л. Образование киевской руси, 6100.32kb.
- Н. М. Карамзин История государства Российского Том, 2054.53kb.
- Список книг, 77.95kb.
- Зведений національний звіт 2007 року щодо впровадження орхуської конвенції в україні, 2719.87kb.
- Барталёв Святослав Сергеевич разработка методики региональной экологической оценки, 302.16kb.
- Темы контрольных работ по дисциплине «Отечественная история» Принятие христианства, 85.79kb.
- Святослав Хоменко «Главред», 2063.59kb.
- Князь Ярослав Мудрый в Князь Святослав Установить соответствие между автором и его, 19.74kb.
- Вестник, 671.6kb.
2. Святые государи Константинополя.
И, лик свой наклоня над сверженным врагом,
Он наступил на труп узорным сапогом
И в очи мертвые глядел, и с дрожью зыбкой
Державные уста змеилися улыбкой.
А. К. Толстой
В один из дней, которые император проводил в скорби об умершем отце, к нему явилась его супруга, императрица Феофано. Одна, без придворных дам, общество которых, можно предположить, тяготило воспитанницу портовых закоулков. Феофано воспользовалась прострацией мужа, и накинулась на него с пламенной речью. Она требовала, умоляла, заклинала вернуть из ссылки Иоанна Цимисхия. Лев Диакон полностью привел ее речь, действительно достойную называться образцом красноречия, но… скорее всего, целиком вымышленную им самим. Кто мог быть его источником, кто передал речи, с которыми императрица наедине обращалась к своему венценосному супругу? В одном нет сомнения – она была красноречива, страстна и убедительна. Среди уличных женщин, особенно южных, это не такая уж редкость. А уж Анастасо, сумевшая женить на себе Романа II, наверняка умела убеждать.
Удалось ей это и на сей раз. Никифор внял уговорам прекрасной супруги, и Иоанн был вызван из провинции, где пребывал в изгнании, в столицу. В должности доместика Востока он восстановлен не был, но получил право ежедневно являться при дворе. Иоанн этим правом воспользовался в полной мере, особенно он зачастил на женскую половину. Там он обнаружил вполне созревший заговор против Никифора, который его пригласили возглавить. Поскольку на сей раз предложение исходило не от «искусственной бабы» Иосифа Вринги, а от вполне настоящей, нестарой и привлекательной женщины, Иоанн охотно согласился.
Кроме него, в заговор вошли Михаил Вурца – тот самый, что первым поднялся на стены Антиохии, тысячник Лев Авалант, другой Лев, из старой придворной фамилии Педиасимов, и даже неведомо как затесавшийся в эту компанию крещеный негр Феодор Аципофеодор. Во всяком случае, византийские источники именуют его темнокожим. Что это может означать, если типичного византийца Фоку наш знакомый, посол Лиутпранд, называл «черным эфиопом», судите, читатель, сами.
Но, конечно, душой заговора была судьба императоров, прекрасная Феофано. Она обеспечивала связь между заговорщиками, принимая курьеров в «темной каморке» в глубине своего будуара. И можно не сомневаться, что именно она вовлекла в заговор львиную долю его участников.
Цимисхий, этот армянский Бонапарт, рвался к власти, да и к мести Никифору за нанесенную обиду. Кстати, его прозвище, на родном языке полководца произносившееся как «Чмушк», значило то же самое, что и другое, латинское, под которым вошел в историю один из государей древнего, первого Рима. Гай Юлий Цезарь Калигула – Гай Юлий Цезарь Сапожок. Михаил Вурца злился на Никифора за то, что тот не оценил его доблесть при взятии Антиохии, не наградил, да еще и отчитал последними словами. Не иначе, осторожного Фоку взбесил лихой авантюризм Вурцы. Возможны и иные причины, которых уже не узнать, как не узнать мотивов иных заговорщиков. Мы можем только предполагать, что Авалант примкнул к заговору из личной преданности Цимисхию, а утонченного потомственного придворного Педиасима могли увлекать презрение и ненависть к солдафону Фоке. Что до загадочного Аципофеодора, то его уж наверняка вовлекли в интригу прелести падкой на экзотику Феофано.
А вот что двигало самой императрицей? Просто женская тяга к новому, модному, не успевшему надоесть? Или многострастную императрицу вывел из себя аскетизм венценосного муженька?
Или просто то, что Фока не стал покорной игрушкой ее прихотей, ее, собственноручно отравившей прежнего мужа, расчищая ему дорогу на трон? То, что он осмелился иметь какие-то дела, какие-то интересы кроме нее, единственной? «Меня использовали!» – вечный вопль разъяренной женщины, не сумевшей использовать мужчину. Что ж, она имела все основания полагать, что новый государь будет обязан ей много большим. Она извлекла его из ссылки, она нашла людей для заговора, она обеспечивала связь и проникновение во дворец. Фока был обязан престолом ей и армии, его преемник будет обязан ей, только ей!
Но сам-то Фока… откуда такое безоглядное доверие к женщине, которой приписывали смерть свекра и уверенно обвиняли в смерти первого мужа? Возможно, Никифор и впрямь любил великолепную Феофано. Возможно также, что дело тут в столь же вечном мужском убеждении, что женщина, предавшая другого ради тебя, делает это из-за его пороков или твоих достоинств. Что она вообще предала ради тебя. Глубочайшая и очень опасная ошибка. Женщина либо не способна изменить, что случается крайне редко, либо способна, и это значит, что завтра она изменит тебе. А изменяет женщина исключительно ради себя любимой.
Вот Цимисхий, как показали дальнейшие события, это отлично понимал. Но не будем опережать их, эти события.
Итак, настал день «Ч» для заговорщиков, точнее, ночь – штормовая зимняя ночь 10 декабря. Вечером накануне на молебне в дворцовой церкви один из служек сунул императору в руку новую анонимную записку с сообщением о готовящемся убийстве и советом осмотреть женские покои дворца. Никифор отдал приказ об обыске, поручив его придворному евнуху Михаилу, брату патриция Никиты, того самого, которого Никифор выкупил у египтян за меч Мухаммеда. Увы, Михаил был преступно невнимателен в обыске. То ли евнух боялся Феофано, то ли сам был посвящен в заговор, и император напрасно доверился брату спасенного им человека. Впрочем, глава заговорщиков, Цимисхий, приходился двоюродным братом самому Фоке.
Получив доклад, Никифор несколько успокоился и уединился в своих покоях, на войлоке, укрывшись вместо одеяла рясой своего покойного дяди, известного благочестием и святостью монаха по имени Михаил. Через некоторое время к нему пришла супруга, завела разговор о болгарских девочках-заложницах – тех самых «невестах». Забеспокоилась: «бедняжки, наверно, боятся – даже здесь слышно, как ревет море. Я схожу, проведаю их, а потом вернусь, так что не закрывай дверь, любимый». И, взглянув в последний раз в глаза обреченному ей мужу, Феофано покинула его. А Фока снова принялся молиться, но потом усталость и напряжение последних дней взяли свое – цесарь уснул.
По жутковатой иронии судьбы, именно в этот день ему доложили об окончании строительства укреплений вокруг дворца. «Тот, кто крепко строил замок…».
Убийцы уже были во дворце. На набережной дворцового парка они дожидались главы заговора. Вскоре показалась движущаяся по волнам пролива лодка с гребцами. Свистал северный пронизывающий ветер, мокрый снег хлестал по лицам убийц. С площадки набережной скинули веревку с корзиной, и по одному втащили в ней всех прибывших. Цимисхий, словно капитан, покидающий корабль, шел последним.
На миниатюре византийской летописи, повествующей об этой достойной пера Шекспира сцене, изображена сама Феофано, помогающая соучастникам втащить корзину с Цимисхием наверх. Рядом – выведенный рукой писца комментарий: «Какое же блаженство ты испытала во время убийства? Себя пожалей, несчастная – из-за своего злодеяния печальную долю ты нашла в поцелуях». Современник убийства, араб ибн Аль Атир, рассказывает о проникновении убийц во дворец по иному. Этот романтичный земляк Шахрезады утверждает, что Цимисхий со товарищи проникли во дворец в женской одежде, под видом родственниц императрицы. Конечно, чего не бывает на свете… только очень сомнительно, чтобы у Анастасо-Феофано были принятые во дворце родственницы. Вообще, она, скорее всего, постаралась забыть о своей родне сразу же по восшествии на престол. Не уверен, что старания эти простерлись до «окончательного решения» проблемы нежелательных родственников, хотя… женщина, хладнокровно отравившая престарелого свекра и первого мужа и открывшая двери опочивальни второго супруга убийцам, могла пойти на многое. Так что разумнее предположить, что Ибн Аль Атир попросту на основании слухов об участии в убийстве Фоки «Ибн Шамушкой» (Цимисхием) коварной жены императора, сочинил историю в духе «Тысячи и одной ночи».
Обнажив мечи, убийцы прокрались в оставленную незапертой доверчивым самодержцем дверь опочивальни. Тут их ждало немалое потрясение – кровать оказалась пустой. Заговорщиков охватила паника: предупрежден, ушел, ловушка, все погибло! Однако Цимисхий сумел обуздать охваченных ужасом соумышленников, а Педиасим напомнил об аскетических пристрастиях императора. Стали искать, и нашли на полу соседней комнаты, у камина.
Император Фока, наверное, впервые в жизни проснулся от совершенно нового для него ощущения – его пинали несколько ног в тяжелых зимних сапогах. Он поднял голову – Лев Авалант ударил его по лицу мечом в окованных ножнах, рассек бровь и лоб. На лицо императора, заливая глаза, хлынула кровь. Отчаянный вопль Фоки, понявшего, что окружен убийцами «Богородица, помоги мне!», заглушил властный голос из соседней спальни «Волоките его сюда!».
Ноги отказывались служить обессиленному раной и страхом Никифору, и его действительно приволокли к ногам восседавшего на царской кровати Иоанна Цимисхия. Схватив за бороду дрожащего императора, армянин рычал ему в лицо: «Или ты забыл, кто возвел тебя на престол, кто провозгласил императором? Да как ты осмелился меня, которому ты был обязан троном, отстранить от командования войсками, сослать в деревню к грязным мужикам?! Меня, превосходившего тебя, труса, мужеством, внушавшего ужас врагам, твою единственную опору? Кто теперь защитит тебя от меня? Ну, говори, оправдывайся, если можешь!». Никифор, которому только что несколько раз жестоко ударили по щекам рукоятями мечей, только сплевывал в крови выбитые зубы и размозженными губами взывал к царице небесной. Если он и надеялся в этот миг на чью-то помощь, то разве что на помощь небес.
Чуда не произошло. Иоанн с силой пнул Никифора в грудь, и крикнул сообщникам – «Бейте!».
И стали бить. Мечом еще раз, уже без ножен, рубанули по голове, расколов череп, арабским клевцом-акуфием ударили по спине, пронзив насквозь, и долго еще рубили и топтали уже безжизненное тело.
В дверь личных покоев императора стали ломиться – это запоздало сбежалась на предсмертные вопли Фоки дворцовая гвардия. Цимисхий, раньше других потерявший интерес к телу своего врага, уже натягивал оставленные тем у кровати пурпурные сапоги – один из символов императорской власти. Позднее один мятежник про такие скажет – «Надев пурпурные сапоги, их уже не снимают». Действительно, их снимали разве что вместе с головой. Услышав грохот в дверь множества увесистых кулаков, Цимисхий отдал приказ чернокожему Аципофеодору. Негр сноровисто отделил от тела изуродованную голову жертвы, и, подойдя к выходившему в коридор зарешеченному окну, показал жуткий трофей гвардейцам. Мгновенно воцарилась тишина, лишь несколько мечей из ослабевших рук звонко брякнулись на пол. Окованные железом двери личных покоев распахнулись, и в тишине перед гвардейцами предстал Иоанн Цимисхий. С мечом в руке и в красных сапогах.
Через секунду тишь под пурпурными сводами древнего дворца расколол отчаянный вопль наиболее догадливого гвардейца: «Иоанн цесарь! Слава самодержцу Иоанну Цимисхию!». «Слава!» – подхватили остальные, падая ниц, к обутым в пурпур ногам узурпатора-братоубийцы.
Что ж, это на далеком севере дикие язычники почитали своим долгом умереть вместе с вождем… здесь же была просвещенная, христианская Византия. Не сказано ли в Писании: «Живой пес лучше мертвого льва»?
Довольный Цимисхий прошелся вдоль согбенных спин, отыскал одну, в ливрее придворного слуги. Ткнул пурпурным сапогом, и, встретившись с исполненным преданности и обожания взглядом, мотнул черной бородой на черневшую разрытой могилой дверь опочивальни: «Прибрать!».
Труп убитого самодержца выбросили на улицу, под снег, где он и провалялся больше суток, прежде чем Иоанн вспомнил о нем и отдал приказ пристойно похоронить убитого им предшественника. А так же государя, друга, боевого соратника, командира и двоюродного брата.
Поневоле вспоминаешь – тела убитых им Оскольда и Дира Вещий Олег похоронил под огромными курганами, по почетному обряду. Но то ж дикий язычник…
Все эти дни по улицам Царя городов разъезжали воины, провозглашая Иоанна, вкупе с маленькими царевичами, самодержцами ромеев. За ними следовал с юношами-слугами глава придворных евнухов Василий Ноф, сын Романа Лакапина от славянской рабыни. Этот прожженный интриган служил еще при дворе Рожденного в Пурпуре, после его смерти был отстранен и сменен на посту своим недругом Врингой. Он принял деятельнейшее участие в возведении на престол Фоки, и был награжден высоким чином проедра, изобретенным специально для него. Отблагодарил он самодержца не менее активным участием в заговоре против него. Лев Диакон дипломатично определяет характер этого типа: «отличался предприимчивостью, изобретательностью и умением применяться к обстоятельствам». Проще говоря, Василий Ноф был законченный подлец. Незадолго до покушения осторожный и хитрый евнух «тяжко заболел» и слег в постель, однако весть о победе заговорщиков немедленно исцелила его, и теперь он, с отрядом юношей-слуг следовал поодаль за воинами и возглашал славы и здравицы новому цесарю. Отметившись таким образом, он поспешил во дворец, где они, вкупе с Иоанном приступили к государственным делам. Первым из таковых оказался указ, воспрещавший ограбления под страхом смертной казни. В просвещенном и богоспасаемом граде почиталось хорошим тоном выражать народное одобрение смене правителя, грабя дома сторонников его предшественника. Узурпатор с евнухом безжалостно лишили горожан столицы этого любимейшего развлечения. Вторым государственным делом было… но не будем спешить.
Вскоре Цимисхий двинулся со свитой соучастников и Феофано к собору святой Софии, чтобы быть там помазанным на царство по всем правилам. Но тут дорогу им заступил патриарх Полиевкт. Об этом человеке следует сказать особо. Не только в византийской церкви, но и во всей многовековой истории православия Полиевкт составлял редчайшее, почти исключительное явление. В то время, как для остальных иереев главной заповедью были, судя по всему, не Христова «Любите друг друга», а Павлово «Несть власти, аще не от бога», в то время, как верхи церкви из века в век кланялись не только перед православными императорами, но и перед ханами-язычниками Золотой Орды, магометанскими султанами, безбожными коммиссарами-большевиками, такие редкие люди, как Полиевкт, решительно отказываются «властям предержащим повиноваться со страхом». Полиевкт был головной болью еще для Рожденного в Пурпуре, и это именно по поводу его устранения с поста главы церкви ездил император советоваться в олимпийский монастырь. С его сыном Романом он ссорился, настойчиво требуя удалить от двора монаха-расстригу Иосифа, изгнанного из монастыря за множество всяческих мерзостей. Знакомство с Фокой духовный глава православных начал с требования отбыть епитимью за вступление во второй брак, а из-за вмешательства Никифора в церковные дела совсем с ним рассорился. Но это не значило, что убийство императора вызвало у строгого священнослужителя теплые чувства. Напротив, он громогласно обвинил нового государя в цареубийстве, в сожительстве с чужой женой, распутницей и мужеубийцей. В общем, патриарх наотрез отказался впускать в храм новоиспеченного самодержца.
Иоанн ответствовал, не моргнув глазом, что не убивал государя, даже рукой к нему не прикоснулся (что правда, то правда – «прикасался» он к Фоке ногой!). «А убивали моего несчастного родственника и государя вот они», продолжал хитроумный армянин, указуя на своих сообщников. «Эй, стража, взять негодяев!». Оторопелых убийц тут же радостно скрутили и поволокли в темницу.
Возможно, Феофано молчаливо одобрила расправу своего нового возлюбленного со сделавшими свое дело маврами. Может, даже польщенно приняла за проявление ревности – ведь наверняка догадывался Иоанн, как императрица «убеждала» их примкнуть к заговору! Она еще не догадывалась, какой сюрприз умница-армянин приготовил ей. В отличие от Фоки, он не испытывал к прелестной интриганке ни малейших нежных чувств, и уж подавно – не доверял ей. Оставлять в своем дворце, в своей постели убийцу трех императоров?! Помилуйте, Иоанн Цимисхий не был самоубийцей! Судьба императоров отыгралась в дворцовые игры. Она возвела его на трон, а никакой другой роли в своей жизни для кабацкой императрицы Цимисхий не отводил.
«Соблазнила же меня и их на участие в этом богопротивном деле вот эта нечестивая женщина, про которую ты, владыко, столь справедливо говорил сейчас. Увы мне – и я пал, как Адам, соблазненный женою! Но более не могу терпеть рядом со мной соблазнительницу и мужеубийцу. Взять ее!» – не веря своим ушам, услышала Феофано. После минутного замешательства дюжие евнухи, которым мигнул Василий Ноф – ох, не об одних грабежах беседовал с ним Иоанн! – схватили визжащую и вырывающуюся императрицу, быстро припомнившую язык своей кабацкой юности, и впихнули в неприметную, но крепко сбитую повозку без окон, тихо следовавшую за кортежем к собору.
Приятно удивленный столь немедленным и деятельным раскаянием грешника, патриарх потребовал немедленного изгнания из государства ромеев всех цареубийц. Иоанн покорно склонил голову. Воодушевленный Полиевкт стал требовать ссылки для императрицы – Цимисхий и тут не возражал. Не для того он прилюдно обвинил в мужеубийстве эту обольстительную гадину, чтобы оставаться с ней в одном городе. Порешили заточить Феофано в отдаленный монастырь в Армении. Больше у главы церкви не было никаких претензий к главе империи, и патриарх впустил братоубийцу в главный храм православных. Вскоре под его куполами загудел торжественный канон помазания на царство.
Феофано удалось вымолить перед ссылкой единственное свидание со старшим сыном. Мать на прощание отхлестала будущего Болгаробойцу по щекам – то ли чтобы запомнил и не забывал этот день, то ли безо всяких осмысленных причин, просто в приступе слепой ярости. Для коронованной потаскухи в этот момент монастырь казался хуже смерти. Вот уж поистине – «печальная доля в поцелуях»!
Про дальнейшую судьбу Феофано сохранилось два предания. Одно – что она вернулась из ссылки через семь лет, после того, как Василий Ноф вкупе с юным наследником отравили самого Цимисхия, а потом достойный сын Феофано отправил на тот свет своего искушенного в интригах сообщника. Но мне, читатель, почему-то хочется верить в другую, пусть менее достоверную версию – версию средневековой славянской «Повести об убиении Никифора Фоки», называвшегося также «Повестью о злой жене». По этой версии, разъяренные убийством Фоки горожане перехватили повозку Феофано по дороге в порт, вытащили прекрасную злодейку наружу и прикончили. «И уличные псы – передает древний автор, – долго трепали кишки из ее распоротого чрева». В самом деле, должна же была хоть тогда существовать на земле справедливость! Очень не хочется думать, что это существо так и не получило по заслугам.
А право, жаль, что авторы современных романов столь безграмотны! Какая героиня могла получиться из Феофано! Как вздыхали бы чувствительные читательницы над ее нежной, искренней страстью к каждому новому возлюбленному! Как любовались бы феминистки ее «сильным характером», «независимостью», «яркой индивидуальностью»1 Право, жаль. Ведь это законное место Анастасо-Феофано, рядом с Анжеликой и Скарлетт О’Хара. Дарю эту идею любому небрезгливому автору. Роман можно так и назвать – «Судьба императоров».
Иоанн же вскоре сочетался браком с юной девушкой из знатного рода по имени Феодора. Она не обладала ни ослепительной красотой Феофано, ни ее искусством обольщения, ни ее изощренностью в постели. Это была тихая, скромная и послушная, а главное – верная простушка. Иоанн был счастлив с нею все те семь лет, что отвела им судьба.
На этом, читатель, я с несказанным наслаждением покидаю дворцы Константинополя. В сам Город царей мы ненадолго вернемся еще, но не во дворец, хвала Богам! Как невыразимо приятно покинуть навсегда его пурпурные своды, под которыми свивались в змеиные клубки властолюбие, ненависть, гордыня, зависть, ложь – и предательство, предательство, череда бесконечных непрестанных измен! Как приятно покидать царственные чертоги столицы родины православия! Вдохнуть свежего, чистого воздуха!
Напоследок сообщу, читатель, одну подробность. Официальным обращением к православным самодержцам богоспасаемой Византии было – «агиос дэспотэ» – «святой государь»! Их при жизни изображали с нимбами вокруг голов, и рисовали всегда анфас, как Христа и святых на иконах. Всех – и сквернавца Михаила III, и Василия Македонянина, шагнувшего на трон через труп своего благодетеля и государя. И беспутного Романа II, соучастника отцеубийства, и Никифора Фоку, и его убийцу. И обоих сыновей Феофано – кровожадного Василия и гулящего Константина – будут изображать и величать точно так же.
Да оберегут Боги нас от подобной «святости», а с нечистью помельче мы как-нибудь управимся сами!