Geum.ru

Семейные тайны

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20
была рядом с ним...» Странно звучит задушевное, когда кричишь.

Послал Расул телеграмму, выразил соболезнование А жива ли мать Сабира?.. Кажется, он так и не женился, надо было у Асии узнать; телеграмма пришла к соседям-некому читать!

Потом Расул, отложив письмо Сурена, достал последнее письмо Сабира, давно полученное, на которое так и не ответил, и в свете случившегося оно звучало как завещание: «Шел я недавно по Старой Почтовой оформлять свои дела пенсионные (уже? ну да, тот был старше их всех!), инвалиды войны выходят на пенсию в мои годы. Шел я туда и обратно — смотрел на ваш балкон. Помнишь, ты говорил (Расул не помнил), что дом этот похож на корабль? Да, в плавании корабли, а иные причаливают. Навсегда. Но завершение пути — тоже часть пути. Я с улыбкой смотрел на твой корабль-балкон, вспомнил, как я, Сурик, ты и твой друг Редди играли в шахматы, Мы и тогда были в пути, но не сознавали этого. Все же нет-нет и протрубили на дорогах жизни, особенно ты (ирония?), и кое-кто услышал о нас». Напичкан романтикой школьных сочинений. А сбоку приписка: «Чем могу быть тебе полезен? Может, прислать наршараб? Небось давно не ел осетрину на вертеле!» И о Редди забыл Расул, а именно с ним в отрочестве мечтал о кругосветном путешествии к мысу Доброй Надежды. Редди-Реджинальд, один за другим в школьном журнале: Саламов Расул и Сандгрен Реджинальд, из шведов, что ли, где он нынче? Дед его еще до революции был послан сюда чуть ли не самим Нобелем прокладывать первые трубопроводы, по которым нефть перекачивалась с промыслов прямо на заводы в Черном городе, и копоть заволакивала небо (и один за другим дома-красавцы возводились в городе).

Да, иных нет, другие забылись, третьи ушли... Но прежде Расул пройдет по Нагорной улице, здесь все и произошло: его первая любовь... Сделать крюк и выйти к Нагорной сбоку.

Шел, шел... сейчас будет тупик, а в глубине лесенка, вела прямо к Редди, может, заглянуть?.. Но ни тупика нет, ни лестницы — сквер, фонтан. Будка справочная. Попробовать найти?..

«Кто-кто?.. Напишите, пожалуйста,— протянула листок, а потом по слогам произнесла, позвонив куда-то: «Санд-грен Ред-жинальд». Нет. Никаких данных нет».— И косится с подозрением, закрыв окошко.

Эта тяга к моно (национальности?). Скоро ни одного ИЗ ДРУГИХ не останется. Погубит это нас, как губит соседей. Но ТЕ с выходом на весь мир, а мы?

Редди... Пришел бы, а о чем говорить? О детских мечтаниях? Он наяву совершил эти кругосветные путешествия, но на заветном мысе так и не побывал, Реджинальду и не снилось. Хотя как знать... Может, и Редди о нем так думает, жалея его, в каком-нибудь Лас-Вегасе или Батон-Руже, на берегу Мексиканского залива?..

Или к Сурену б пришел? К Сабиру, если был бы жив.

«Ээ...» — Сабир сморщил лицо, когда Расул размечтался, накануне взлета. А следом, будто сговорились, Асия:

«Действуй!..»

Легко сказать: бороться!.. С кем? Как?.. Он сам — ИХ частичка. Протестовать? Идти на площадь с кучкой демонстрантов?.. Асие кажется, что Расул знает, что делать, но притворяется.

«Тебя учить?!» — изумленно спрашивает Асия, и Расулу не остается ничего другого, как сказать свояченице:

«Но надо в таком случае начинать с нашей семьи, с нас самих!..»

«И с тебя первого!» — бросила Асия, и он решил, что в Асие заговорило чувство рода, сестер жалеет.

И вдруг, а Расул каждый раз, прежде проходя по Нагорной, вглядывался в это окно, самое угловое, в старинном доме, второй этаж, а выше пятого в новом напротив, и не узнать улицу!„ резные камни, окно вдавлено внутрь, высокое, с двойными ставнями, такой широкий подоконник, что можно, подобрав ноги, улечься,— и вдруг, даже не поверил сначала: на" подоконнике горит настольная лампа! без абажура! горит ярко-ярко!.. Снял вспотевшие очки, стало жарко, да, да, все, как тогда,— горела лампа!! И он вбегал в парадную дверь, мраморные ступеньки и пыльно, ибо ходят не здесь, а со двора, вбегал на второй этаж, и она открывала ему, и никак не разнять их.

«Подожди, не спеши, они надолго, две серии!» — и сама истосковалась, «надо лампу потушить», и вмиг наступала темнота, а однажды тут же, на подоконнике, «постой, мне неудобно»... «Я, кажется, мышцы,— побаливала потом нога,— растянула».— «Здесь?» — «Да, больно. Тут потри... ой!... нет-нет, еще!» Жениться?

Даля не заговаривала, но ждала. Да, лампа, та самая, на высокой ножке! и без абажура!!! Померещилось?! Снял очки — нет же, горит!.. Еще день, светло, а горит! Как в последнюю их встречу!.. Надел очки, и дом показался не розового, а голубоватого цвета, и улица, убегающая вниз, как голубая речка... Четверть века прошло, да и люди другие здесь, а может?.. И такое вдруг нетерпенье!! Оглянулся — никого. И тут же в парадную дверь. Открыта!.. Какой-то смрад, быстро пройти, еще пролет, мраморные ступеньки, пыль, остановился, прежде не дышалось тяжело.

И вдруг за дверью шепот: «Ну иди же». Не ему!! А уйти не может. Это безумие!.. Но ведь готов был! Вдруг поднялся, а за дверью — Даля?!

Потом дверь парадного входа отворилась, высокая, тяжелая, резное цветное стекло меж железных решеток на двери, и вышел, озираясь, парень, очень знакомый. Расул растерялся.— Бахадур?! Любимый брат шести сестер!.. Тот быстро сошел вниз, а Расул никак не уйдет. Или обознался?! Ну вот, уподобился ему, другу отца.

Как же звали его, косые глаза за стеклами, выслеживал кого-то... «Назови его папой». Дикости: подарили, чтоб обмануть судьбу...

Надо уходить, но все же напоследок оглянулся: а вдруг выйдет оттуда еще кто-то? Долго-долго никто не показывался, потом медленно открылась дверь, выглянула снова, очень знакомое лицо! Выскочила и быстро пошла вниз, следом за тем, кого Расул принял за Бахадура. Кого-то напоминает, но кого?

И остановился, ошарашенный: «Никто не поверит! Чтобы дочь Джанибека!» Даже очки вспотели. Нет же, обознался! И парень не Бахадур, и она не... как ее зовут? Все оттого, что постоянно думает о Джанибеке! А что? — развеселился даже, легкость в душе, почувствовал. Взбредет же такое в голову!..

Да, поистине династия, если к ней еще через дочь ту ветвь привязать, джанибековскую!.. Вот и пойди к нему: «Хочу на дочь твою взглянуть, она ли это была, шла со свидания. С кем? Так тебе и скажу!» — хохочет, а Джанибек зовет дочь: «Аня!» Ну да, Аней ее зовут, сокращенно от какого-то старинного восточного имени, чтоб и это узнать, надо в паспорт взглянуть. «А кстати,—-спрашивает отец у нее,— где твой паспорт?»

И породнимся!..

Снова посмотрел в окно: лампа была потушена. Может, все же подняться? «Извините, здесь не живут?..»

(Потушат лампу, накроют абажуром и закрепят тяжелым бронзовым винтом.)

Только завернул за угол, как вдруг — она! та, с которой летел сюда.

— Вот так встреча!

— Извините,— опешила,— но я вас не знаю.— Расул тотчас снял очки.— Сразу не узнаешь,— улыбнулась.

— А я и хочу остаться неузнанным!.. Вы разрешите?—. Снова надел очки.— Хочу погулять по родному городу без соглядатаев.

— И я вам помешала?

— Что вы, я очень рад!.. Вы куда-нибудь спешите? — Смотрит: заколебалась.— Может, составите мне компанию?

—И они пошли. Спустились к бульвару, мимо филармонии, откуда открывался вид на бухту, похожую на гигантский ковш созвездия Семи Братьев, и повернули направо, по самой кромке моря, широкая Хазарская набережная, куда, как ручейки, стекаются узкие улочки и высится Женская Крепость, или Девичья Твердыня. Сверкает солнце, и море слепит глаза, а впереди, на Кипарисовой Аллее, их не было прежде, высотные дома, не о них ли рассказывала Айша? Два года стояли незаселенные! С боем, а все же въехали: сначала она, потом Аскер Ник-бин, высятся, словно могучие кипарисы (давно их вырубили), дома-красавцы; кажется, в соседних подъездах тоже зятья: Хансултанов и Махмуд.

— Ниса? Такое?..— И умолк.

— Старомодное имя?

— Старинное, я давно не слышал.

— Папа настоял, в честь бабушки. Мне нравится мое имя.

— Мне тоже.— И сразу спросил об отце, но тут же осекся: было у него однажды, увидел в метро (надо и с народом пообщаться) девушку, алые-алые щеки, он улыбнулся ей, и она ответила... очень была похожа на жену сослуживца (чуть что — ревность Лейлы!), кстати, пресимпатичным человеком оказался «земляк» по фамилии Исламоглу, а вовсе не Эльоглу,— а ведь косвенно будущий сослуживец Расула Исламоглу способствовал возмущению Айши, и она сыграла на честолюбии тогдашнего шефа, Устаева: «Там же ни одного из наших!» — иногда на даче, за городом, по субботам и воскресеньям встречаются теперь, и на банкетах, тот — «как земляк земляка» — предупреждал Расула: «Слушая речи, ты заранее выбери место и сразу, как пригласят, устремляйся туда и шире локти расставляй, чтоб не вытеснили, так зажмут, что руками двигать не сможешь»; ох и наивен чудак-человек!.. Так вот: смотрел на девушку в метро, и та глаз с Расула не сводит, может, дочь?! или младшая сестра жены Исламоглу? спросил у нее, но не сразу, а после двух встреч, кто отец? кто мать?., а та вдруг закрылась, и он уже не мог вернуть ее прежнее беззаботное состояние, спугнул; потом она прислала ему домой — узнала адрес! — анкету: все-все! и подчеркнула о родителях, да еще, чтоб позлить: «В длительной командировке»; на свидание не явилась, на звонки не откликалась: «Больше не ищите встреч». Лейла недоумевала: «Почему тебе домой присылают анкету?»

— Отец? — переспросила Ниса.

— Нет-нет, не надо, я невольно! Но она все же сказала:

— Инженер, опресняет морскую воду.

— И как, успешно? — пошутил.

— Очень даже! — И остановилась.

— Почему нельзя к Кипарисовой аллее?

— Можно, но я не хочу...— Шла как-то здесь осенью, и ее не пустили: в глубине парка скоростными методами строился уникальный дом, недавно ее приглашали сюда переводчицей при знатном госте, не дом, а дворец! — Уйдем отсюда! — И они вернулись по кромке моря к Хазарской набережной.

— А что здесь теперь? Комната смеха? Кроме шуток?! Сколько я здесь выступал!.. Сначала клуб, потом Экспериментальный театр, даже детский сад, но чтоб еще комната смеха!..— Расул, был рассеян, отвлекался, вспоминая прошлое. Аналогии с набережной, бульваром, этой бухтой, изогнутой как серп, с дальними странами...

А Ниса молчала. Новый поворот в ее судьбе? И началось все рядом с комнатой смеха — ее общежитие; приехала сюда, обидев родителей, ни за что не хотели, особенно мать. Ниса настояла на своем. А ее уже заприметили! Тот первый. И так быстро случилось, даже не поняла, что произошло. Удивилась своей послушности, и не было страшно, как расписывали. «А ты не бойся...» Просто обожгло и — успокоение.

«Ну вот ты и моя. Моя».

И обман.

А потом его друг. Она была в отчаянии, а он так искренне негодовал!..

И то же самое: бросил.

В те же дни и начались два Расуловых года (и тридцать семь дней!),— по одним, может, улицам ходили Расул и Ниса, оба обманутые (?); но об этом ни Расул не расскажет, ни Ниса.

— Извините, я очень устала.

А потом новая встреча, завтра, после работы.

— Ну что вы, я занята. Отпуск, увы, кончился.— Надо срочно засесть за новые источники; их переводы, компоновка, выстроить связно, чтоб шеф остался доволен и ее стилем, и соединением материалов; и швов чтобы не было видно; суметь составить доклад, который шеф предложит Хансултанову, чтоб тот выступил на Совете Экспертов, здесь и психология (физиологическая, поведенческая, социальная, биологическая, даже парапсихология), и экспериментальные результаты с раскрытием иерархии господства, и Ниса даже слышит, как Хансултанов водит указкой по схеме, нарисованной по ее заказу штатным художником: «Решающее влияние на изменение агрессивного поведения оказывают социальные факторы, однако, как отмечалось ранее, такая концепция не в состоянии объяснить влияния...» — и следуют всевозможные конфигурации стимула,, перечень пережитого в прошлом и так далее; рождается солидный документ с обилием источников на языках, кое-что она возьмет из обработанных рефератов, которыми пользовался ее благодетель,— об интересах, определяющих эффективность поведения, и мотивациях, предполагающих действия и дающих им эффективную окраску; непременно подбросит шефу, он очень просит, живой материал, в котором «быть влюбленным» будет отнесено к эмоции, а «любить» — к мотивации, и будут поддакивать, ибо кто признается, что не уразумел, тем более каждый вложит свое и в радость открытий, и в разочарование от неудач, и в счастье понимания, и в тоску одиночества. Впервые Нисе стыдно за эту свою работу, за эти стимулы, импульсы, типы поведения. Вспомнила опять это неотвязное, ТЫ МНЕ ОМЕРЗИТЕЛЕН. — Да, извините, очень-очень устала.

Еще вчера (а может, чуть раньше, когда загорелся идеей поехать в родные края?..) Расул твердо решил: ну вот, я вернулся, я хочу не спеша осмотреться, трезво подумать, и хватит терзаться в ночные часы — не уснет ведь!., стукнуть по столу!., да, взвесить свои возможности и... дать бой? Засели глубоко дразнящие упреки Асии,— начать со свояков... и дальше!..

Нет, это ему кажется, какое-то разочарование во всем, НО КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДУМАЕШЬ О НЕМ, вероломство Джанибека!..

И эти дома, набережная, эти улицы, по которым он идет (и тает, тает боль),— по Старой Почтовой, Караульному, Низинной, мимо улицы Колодезной, Шахский Дворец, постоять у Девичьей Твердыни, или Женской Крепости, и выйти, обогнув Фуникулерную и пройдя сквозь гулкий Пассаж, к Овечьей долине, густо застроенной домами, сделав гигантский крюк, оказаться на Нагорной и спуститься снова к Старой Почтовой.

Расул бродит по родному городу, не узнанный никем, идет и идет, радуясь каждой новой встрече со старым домом, старой улицей.

А тут... но что с ним? Бежит на свидание! «Из-за этого ты приехал?» Спешит, волнуется, как давным-давно.

— Я не могла уснуть, думала о вас.— Расул молчит.— Знаете, мне кажется, что я вас знаю очень давно.— Старо, думает Расул, но ему приятно.— Вы так прекрасно рассказывали о городах, где бывали...— О чем же он говорил таком, что не могла уснуть? «А ведь мне нравится!» — Я не скрою, у меня было ужасное настроение, я даже уехала, чтоб убежать от этого своего гнетущего настроения.

— Так непохоже на вас.

— сегодня днем на работе вдруг почувствовала, что все мои ощущения, вспомнила, вы дважды вчера сказали: блажь!..

— Это слово моей жены.

— Да? — И сникла: вот она, реальность — жена! Только разговорилась, как стоп! И он молчит.

— Вы думаете о жене?

Как ответить? «Да, думаю» (??). «Нет, не думаю» (!!). Я ее терпеть не могу. Она замучила меня своей... чем? Высокомерие, свойственное всем ее родичам!..

— Вы не ответили.

— Разве? А я думал, что вы умеете читать мои мысли.— «Повторяешь самого' себя! — Снова Асия.— Ты это говорил мне!..»

— ?

— Вы не поняли, что я рвался к вам?

И ей жарко стало. Непременно случится. И очень скоро. НАДО СМЕНИТЬ СТАРЫЙ ЗАМОК. Тот приходил к ней, когда она уехала. И читала потом его глупые записки.

— В тех высотных домах, на Кипарисовой Аллее, которые вы мне показывали, живут мои родичи, вернее, родичи моей жены.

Она приходила именно в один из тех домов, куда тот пригласил ее, и невольно подслушала, что говорили о ней.

— Вашим родичам повезло!

— Жить в этих коробках?!

— А вы не опасаетесь, что нас с вами могут увидеть?

— Мне было бы неприятно.

— Не любите их?

— Вы читаете легко и мысли других или только мои?

— Увы, меня часто обманывали.

— Но зато у вас опыт!

КОГДА ТЕРЯЕШЬ ВСЕ, ЧТО ИМЕЛА! И НИКОМУ НЕ ВЕРИШЬ. Не расслышала, о чем он.

— ...вы должны меня слушаться, я же старше вас! — Его годы ошарашили бы: почти пятьдесят?! Ну нет, сорок с лишним или сорок, разница в пятнадцать — семнадцать лет пустяки. ТЫ И К ЭТОМУ ПРИВЫЧНА. Никому не нужные разговоры, ведь кончится ЭТИМ.

Сейчас она сорвется! «Чего же вы медлите?!» И все кончится! он уйдет!.. Но вдруг вой сирены, и громкоговоритель, и переполох на улице, проехали на большой скорости машины, это сняло напряжение, и Ниса возблагодарила судьбу, что промолчала.

— Хотите кофе? Мы, кстати, неподалеку от нашего дома.

— Вы хотите меня познакомить с вашими?

— Я живу одна. Квартира, правда, не такая, в какой живут ваши родичи, но я ее люблю. НЕНАВИЖУ СВОЮ КОМНАТУ.

В какой же миг? Когда открыла дверь, и руки у нее дрожали, и закрыла изнутри, оставив ключ в замке? Или когда стали сгущаться сумерки. Они оказались рядом, и он ее поцеловал. Что же случилось?! Расул вдруг испугался. НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ. Возникла Лейла.

«Вот почему я уехал!»

Лейла заплачет и, подавив в себе слабость, уже было однажды, бросит ему: «Ты возомнил, что я тебе верна?!»

Сначала Ниса была Лейлой. И она почувствовала это, в ней возникло желание вытеснить ту из себя!..

А потом звонок в дверь (увидел, что ключ внутри!).

Да, возьмет он тебя, глупышку, к себе, снимет квартиру, устроит на работу, родишь ему богатыря, единственного наследника, а ты... Остро захотелось иметь свой дом, и Расул будет мечтать скорее попасть к ней, к себе, в ее дом, и ни за что не вернется к той! Как могла та отпустить его, разрешила уехать одному, да еще в таком состоянии, растерянного, это ж надо быть слепой, чтоб не видеть!

— Я тебе кофе сейчас сварю.

«...и с коньяком, а у него больное сердце, да и возраст!» Многозначительный взгляд на Расула. А Лейла вовсе не ему рассказывает, но шито белыми нитками, мол, холод его — это остаток сил, а вся страсть — для ми-физической другой. «Позор, в чужом доме! в чужой постели, не приходя в себя! А та, бедняжка, растерялась, не знает, как быть». И ночью, как только она позвонила отцу умершего («Не станете же вы утверждать, что не знали обо мне!»), покойника перенесли к себе домой, чтобы скандал не разросся, но разве такое утаишь: те, кто выносил,— это раз; плюс шофер, хоть и частник, но раззвонит; плюс соседи по площадке, ибо шум разбудил их, а один любопытный выскочил в ночной пижаме, чтобы поглазеть, да еще дежурная лифтерша, которую хлебом не корми... И уже утром шатер во дворе для угощения чаем, и нескончаемые толпы соболезнующих, хлещет дождь, бьет ветер по шатру, а у входа парни, успели обрасти щетинами, и на пальто пришпилен портрет умершего. Да, повезло, что двор вместительный: лучше не умирать, если негде ставить шатер и квартира невелика, чтоб выдержать людской поток.

«Ты о ком, Лейла? — спросил-таки Расул.— Ах, о вашем родственнике!.. Но это ж было так давно!»

«Однажды так кончит, не ты, успокойся, кое-кто из моих зятьев!»

«Ты имеешь в виду,— съязвил,— конечно же Хансул-танова».

«И не только!» — не стерпела Лейла.

«Ну да, ведь для твоих сестер и я — зять».

Только что дошло до Расула с Лейлой, как Айша спасла честь Алии, прервав очередное увлечение Хансултанова.

Могуч Хансултанов: огромная его спина сутула, и весь медвежий облик устремлен вперед, сокрушит и свалит. Но Аскер, как соберутся, ищет изящные ходы: «Скачет Хансултанов только по вершинам, не опускаясь в низины. Был на Казбеке, а потом — такой гигантский скачок! — на вершину Эльбруса влез. Какой вершиной назвать должность, на которую тебя прочат, а? — шутил при Расуле, это было много лет назад, на даче, все в сборе, и слова щелкали, как орехи во рту.— Гиндукуш? Джомолунгма?!» И на Алию смотрит. Никак она не привыкнет к новому званию, ей звонят, послушают и повесят; а потом:

«Извините, это не домработница Хансултанова?» Крупные инженерные открытия некогда были у Хансултанова, породнился с Айшой, и пошло, и пошло!.. До слез довести может, как заседание: «Встань! Сядь! Встань!» Как с манекенами, а ведь не мальчики тут!

— Рюмку коньяка хочешь? — как Лейла расписала. Неприятно, что у нее коньяк. «Да,— подумал,— сидела, тебя ожидая!»

Вот и впустила бы того, кто звонил в дверь. И Ниса в решающий момент бьет его этой коньячной бутылкой, которую тот принес в свой последний визит (и она прогнала его!). Заволновалась, настолько зрима их дуэль, И ОБА ВЫМЕТАЮТСЯ!

Проверила замок, ни за что не откроет, а потом пошла к Расулу, он стоял у окна, глядя на тихую улицу, и прижалась к его спине, ощутив, с чего бы? нежность к нему. И тотчас отстранилась:

— А теперь я расскажу тебе о твоих причинах.

Он заметил, что Ниса избегает его хоть как-то называть: а как? просто Расул? но годы! или привычное Расул-муэллим? Эти крепкие губы тотчас увянут и состарятся. «А меня зовут Расул»,— сказал он, когда познакомились. Не говорить же молодой девушке, представляясь ей, Расул Мехтиевич? Но как вымолвить это слово: «Расул»? Ей казалось, губы покроются волдырями. Живет на свете... Расул! — губы ее горят, щеки пылают, особенно левая, которую он обжег, прижавшись своими колючками. Но прежде надо описать его облик, хотя легче, казалось бы, нарисовать.

Вот и рассказать здесь о художнике, которого однажды привел тот, и у нее возникла вдруг догадка, что неспроста. Ну да, он хотел оставить их с художником вдвоем! Вот подлец!., (а через художника проникнуть в Салон Сальми).

Взяла рюмку Расула:

— Можно я глоток? — И отпила.— Чтоб узнать твои тайны.— И странно: у него светлые глаза, хотя он чистокровных тюркских кровей, чуть ли не из прародины тюрков уйгуров.— Недавно реферировала книгу о древних тюрках для рекламного бюро.— То ли голубые, то ли...— Умолкла.

И Расул:

— Зеленые?

— Остерегайся мужчин с зелеными глазами! У них в душе одно, а на языке другое. Они коварны, жестоки, злопамятны, им ничего не стоит увлечь такую дуреху, как я, и бросить!

— А ты точна.

Так вот о причинах. Сначала никаких причин не было. «Блажь!» — сказала ему жена, а потом, когда он увидел Нису: «Вот она, причина!» — и смутная тревога, не покидавшая его последнее время, испарилась, исчезла.

Эти бесконечные упреки Лейлы, чаще не высказываемые: дескать, у него вторая, в глубине кабинета, потайная дверь, вроде книжного шкафа, и кнопкой открывается, диван, холодильник, и еду на подносе, накрытом белой салфеткой, несут. Скрытая от всех других жизнь. Она не унизится до придирок, не уронит женского достоинства: «Что же, гуляй себе на здоровье, от сравнений я только выигрываю!»

Вдруг ни с того ни с сего у Расула, все неспроста,— он рассеян, обостренное внимание к мелочам, разговорчив излишне, задает пустячные вопросы с таким видом, будто речь идет о чем-то очень важном, и он видит в ее взоре пытливую внимательность, недоверчивость, и сам не поймет, с чего он возбужден, и чувствует, что ведет себя не так, как всегда, в этом Лейла права... Ну, что случилось? Отступи. Спокойнее. И начни с чего-то, с пустяка, ведь она чувствует, что ты неспокоен, и думает, ищет черт знает какие причины, а ты отвлеки ее!

И он спрашивает чепуху, вроде:

«А какой сегодня день?»

«Ты уже спрашивал об этом».

«Да?»

И снова ее пытливость, а он в роли подопытного кролика. И его раздражает, что она уловила его стремление подавить беспокойство, которое разгорается с новой силой.

«Чего ты придираешься?!»

«Стыдись. Подумай, отчего ты такой странный сегодня. Рыльце в пушку?»

И новый взрыв, он уходит, чтоб побродить по улице, и думает: что же было сегодня? вчера? И губы горят, сухие, изнутри какой-то жар, и боль, резь, чешутся глаза.

«Давай спокойнее,— говорит он Лейле.— Вот я вернулся домой. У меня прекрасное настроение. И не успел я что-то сказать или спросить, как ты вдруг с оскорбительным недоверием изучаешь мое лицо, выражение моих глаз, я же вижу. Что это?! Как будто не с работы я пришел...»

«О боже! Ты думаешь, я ревную?! Кстати, чужих жен для родного мужа не жалко. Но учти!..» Это она уже как-то говорила: мол, не думай, что я верна тебе; чтоб держать в постоянном напряжении? а может, правда?!

Лейла почувствовала, когда дошло до Расула, что Даля вышла замуж. «А ждала тебя»,— кто-то внутри шепчет. «Но ведь вышла!» — «А ты оставил ей надежду?» Неприятно, что Даля вроде предала его. «До меня дотронешься...» — вспомнил ее слова. Но светло от воспоминаний, что ЭТО БЫЛО, и лампа,