Государственный капитализм в Советском Союзе

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

IV

ОКТЯБРЬ 1917-го:

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЙ МОМЕНТ БУРЖУАЗНОЙ?

Среди западных историков долгое время шел спор: чем было Октябрьское восстание и последовавшее за ним установление Советской власти для народов бывшей Российской империи - прогрессом или реакцией? Завершением революции, начатой в феврале 1917 г., или ее отрицанием?

Для идеологов холодной и горячей войны против "империи зла" ответ был однозначен: большевистский переворот (и не иначе) - это триумф реакции, тоталитарная революция, поворот к прошлому и т.д. После поражения СССР в холодной войне теория реакционности Октября, его пагубных последствий для развития страны, отката назад, заняла господствующие позиции и в отечественных средствах массовой информации.^¹²⁵

Для советских людей 70 с лишним лет такого вопроса вообще не существовало. Как утверждала официальная пропаганда, Октябрь 1917 г. это первая в мире социалистическая революция, установившая в России самый передовой на земле общественный строй. Так и поныне продолжают считать почти все наследники и продолжатели традиций ВКП(б)- КПСС на просторах бывшего Советского Союза. При этом, нынешние деятели "коммунистических" партий охотно и самоотверженно борются с разного рода таинственными и полу мистическими силами (агентами Запада, масонов, сионистов и т.д.), якобы восстановившими в СССР капитализм, но предпочитают не задумываться особо над вопросом о наличии в России или СССР объективных предпосылок для перехода к социализму, то есть об уровне развития производительных сил и характере производственных отношений.

Между тем еще в середине XIX в К. Маркс. писал: "Политическое господство класса буржуазии вытекает из этих современных производственных отношений, провозглашаемых буржуазными экономистами в качестве необходимых и вечных законов. Поэтому, если пролетариат и свергнет политическое господство буржуазии, его победа будет лишь кратковременной, лишь вспомогательным моментом самой буржуазной революции, как это было в 1794 г.^{^*} (во Франции и, добавим от себя, в 1917 г. в России. -А.З.) - до тех пор, пока в ходе истории, в ее "движении" не создались еще материальные условия, которые делают необходимым уничтожение буржуазного способа производства, и, следовательно, также и окончательное свержение политического господства буржуазии."^¹²⁶ Более того, без такого "вспомогательного момента" как диктатура пролетариата само решение объективных исторических задач буржуазной революции и завершение цикла буржуазно-демократических революций оказывается зачастую невозможным. Так, во Франции, по мнению В.И. Ленина, буржуазно-демократическая революция, начатая в 1789 г., была завершена лишь Парижской Коммуной 1871 г. Позже В.И. Ленин назовет это законом истории, требующим от революции продвинуться дальше чем она может осилить, для закрепления менее значительных преобразований.^¹²⁷ Именно такая ситуация сложилась в начале XX в. в России: для того, чтобы закрепить минимальные буржуазные завоевания, революцию нужно было "довести значительно дальше непосредственных, ближайших, созревших уже вполне буржуазных целей".^¹²⁸

Наиболее полно идею К. Маркса о том, что кратковременное господство пролетариата может быть вспомогательным моментом буржуазной революции на примере Франции развил левый французский историк Даниэль Гэрен. Изучая историю Великой Французской революции, он пришел к выводу:

"Буржуазная революция не могла быть доведена до своего конца, если бы не сопровождалась зародышем пролетарской революции. "Парижская "Коммуна 1793 г. имела двоякие черты, которые В.И. Ленин позднее приписывал диктатуре пролетариата: она была "значительным расширением демократии" для трудящихся масс и в тоже время была "организацией авангарда угнетенных в господствующий класс для подавления угнетателей". "По мнению Д. Гэрена, режим 1793 г. заключал в себе "два вида диктатуры, во всем отличные друг от друга: с одной стороны, диктатуру народную, демократическую, децентрализованную, толкаемую снизу вверх диктатуру вооруженных санкюлотов, сплотившихся в своих секциях, своих клубах, своих коммунах... с другой стороны, диктатуру буржуазную, авторитарную, централизованную, толкаемую сверху вниз и направляемую не только против аристократии, но также и все более и более против людей физического труда^*, против органов народной власти".^¹²⁹

Интересно отметить, что один из ведущих советских исследователей Великой Французской революции В.Г. Ревуненков, громивший в 60-х гг. Д. Гэрена за троцкизм и "полное смещение исторической перспективы", к концу 80-х гг. сам фактически принял несколько смягченную схему Д. Гэрена:

"Политический строй, слагавшийся в парижских секциях, обладал чертами революционно-демократической"диктатуры низов"то есть такой формы власти, которая, ограничивая или даже вовсе уничтожая демократию для буржуазно-помещичьей верхушки общества, предоставляет самые широкие политические права народу, трудящимся". "Санкюлотские представления о демократии выходили далеко за рамки буржуазной парламентской демократии вообще и предвосхищали многие идеи об управлении государством, выдвинутые Парижской Коммуной 1871 г."^¹³⁰

Хотя французский пролетариат и находился в 1793 г. в стадии зарождения (парижских санкюлотов той эпохи можно скорее назвать предпролетариатом), но уже в этот период он пытался установить: всеобщую выборность и сменяемость должностных лиц, замену постоянной армии и полиции вооруженным народом и даже обобществление средств производства. При чем и в период Парижской Коммуны 1871 г., и в первые месяцы Советской власти в России, и в 1793 г. в Париже непосредственной причиной национализации предприятий был саботаж со стороны их владельцев пытавшихся добиться свержения революционного правительства путем организации экономического кризиса. Характерна в этом отношении речь генерального прокурора Коммуны Парижа Пьера Гаспара Шометта от 23 вандемьера II года республики (14 октября 1793 г.):

"Они прекращают торговлю и угрожают народу отсутствием товаров: но если у них есть золото и ассигнаты, то у республики есть нечто большее: у нее есть рабочие руки. А ведь именно рабочие руки, и вовсе не золото, приводят в движение фабрики и мануфактуры. Что ж! Если они бросят фабрики, то республика возьмет их и реквизирует сырье..."

В то же день Коммуна Парижа потребовала то Конвента принять закон, предусматривающий передачу фабрик, оставленных в бездействии владельцами, в руки республики, "которая обладает достаточным количеством рабочих рук, чтобы пустить их в ход." Парижские санкюлоты пытались и самостоятельно организовать общественное производство без капиталистов - создав так называемые секционные мастерские.^¹³¹ Французский пролетариат той эпохи еще не был настолько развит, чтобы выдвинуть собственную политическую программу, однако именно решимость санкюлотов позволила Конвенту принять законы, ликвидировавшие основные остатки феодализма во Франции.

Пролетариат России, установивший свою диктатуру в октябре 1917 г., был значительно более организованным и сознательным, чем пролетариат Франции в 1793 или 1871 г. Российский пролетариат имел свою революционную марксистскую партию – партию большевиков и поэтому смог не только реализовать идеи парижских коммунаров, но и пойти во многих отношениях значительно дальше.

В избираемых от каждого предприятия, каждой воинской части и каждого села Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов была установлена всеобщая выборность и сменяемость в любой момент должностных лиц. Максимальный оклад для них декретом от 18 ноября 1917 г. был установлен на уровне зарплаты квалифицированного рабочего: народные комиссары получали жалование 500 руб. в месяц + 100 руб. надбавки на каждого нетрудоспособного члена семьи.^¹³²

На промышленных предприятиях возникли выборные фабрично-заводские комитеты, которые установили контроль над производством и распределением продукции, а в тех случаях когда владельцы саботировали новую власть, брали управление предприятием в свои руки. Многим из них удалось наладить нормальную работу фабрик и заводов.^¹³³

Порядок на улицах поддерживали отряды вооруженных рабочих - Красная Гвардия.

"В городе было спокойно: ни беспорядков, ни грабежей, ни даже пьяных драк," - вспоминал Джон Рид о первых днях новой революционной власти в Петрограде.^¹³⁴ В ответ на попытки контрреволюционного подполья организовать погромы винных складов Петроградский Военно-революционный комитет принял решение уничтожить запасы спиртного, тысячи его литров были взорваны или спущены в сточные канавы. Само производство и продажа алкогольных напитков, дававшие львиную долю государственных доходов самодержавию, постановлением Петроградского ВРК от 28 ноября 1917 г. были запрещены. На какое-то время не стало государства, которому выгодно превращение человека в быдло. У победившего пролетариата исчезла потребность в сивухе.^¹³⁵

Джон Рид, побывавший в Москве во время похорон погибших в октябрьских боях красногвардейцев, описывает еще одну бросившуюся ему в глаза черту:

"Через Иверские ворота уже потекла людская река, и народ тысячами запрудил обширную Красную площадь. Я заметил, что проходя мимо Иверской (часовни Иверской божьей матери. - А.З.) никто не крестился, как это делалось раньше ... И вдруг я понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, какого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть счастье..."^¹³⁶

Действительно, в первые месяцы Советской власти в России была установлена диктатура пролетариата, но можно ли из этого заключить, что Великий Октябрь был социалистической революцией, положившей начало новому социалистическому строю? Что собственно социалистического было в первых, прогремевших на весь мир декретах Советской власти? "Декрет о земле" уничтожал помещичье землевладение, т.е. узаконил начавшуюся еще до Октября экспроприацию крестьянами помещичьей собственности и открыл тем самым путь для капиталистического развития русской деревни.

"Декрет о мире" призывал все народы и правительства немедленно заключить мир на основе права наций на самоопределение. Само это право есть лишь последовательно проведенный в жизнь принцип суверенитета народа. "Вся власть принадлежит народу". "Источником всякой власти является народ". Эти лозунги европейская буржуазия провозгласила еще на заре капиталистической эры, в эпоху великих буржуазных революций. Но вплоть до 1917 г. буржуа распространяли этот принцип только на свой народ, точнее - на самих себя. Лишь революционный пролетариат России впервые в истории публично признал право на самоопределение не только за так называемыми великими, но и за всеми без исключения большими и малыми народами. Только после этого капиталистические державы вынуждены были включить право наций на самоопределение в число норм международного права и даже записать его в Уставе ООН.

Характерен в этом отношении вывод английского историка Э. Хобсбаума:

«После 1918 г. все политические режимы начали придерживаться принципа «национального самоопределения», все больше трактуемого в национально-лингвистических терминах. В этом отношении Ленин и Вильсон мыслили сходным образом. И Европа, созданная Версальским мирным договором, и политические образования, вошедшие в состав Советского Союза, задумывались как совокупность именно государств-наций. В случае с СССР (и последовавшей его примеру Югославией) имел место такой союз государств, члены которого обладали теоретическим (но не практическим) правом на отделение. Если такие объединении распадались, то это происходило в соответствии с изначально заложенными линиями разлома»^¹³⁷.

То же самое можно сказать и об элементарном человеческом праве на 8-ми часовой рабочий день. Лишь после соответствующего постановления Совета Народных Комиссаров от 29 октября 1917 г., крупные державы Запада подписали в 1919 г. конвенцию об ограничении рабочего дня 8 часами в день и 48 часами в неделю (правда и эту конвенцию они не решились тогда распространить на большинство стран Азии и Африки).^¹³⁸

Ликвидация сословий и титулов, отделение церкви от государства и школы от церкви и т.д. - все эти революционные преобразования были, по словам В.И. Ленина, лишь "очисткой социальных отношений (порядков, учреждений) страны от средневековья, от крепостничества, от феодализма".

"И мы вправе гордиться тем, что проделали эту чистку гораздо решительнее, быстрее, смелее, успешнее, шире и глубже с точки зрения воздействия на массы народа, чем великая французская революция 125 лет тому назад".^¹³⁹

Конечно, большевики не были бы большевиками, если бы ограничились лишь буржуазно-демократическими задачами и не провозгласили бы курс на построение социализма, на уничтожение не только феодальной эксплуатации ("уже созревшие цели"), но и эксплуатации человека человеком вообще ("пойти дальше"). Однако, о каком уничтожении государства могла идти речь в России 1917 г., где 2/3 населения было неграмотным, а промышленный пролетариат составлял лишь 3-4% населения страны, да и среди рабочих треть была вообще неграмотной, а остальные имели как¹⁵ правило лишь начальное образование?^¹⁴⁰

В этих условиях ленинские идеи о всеобщем участии в учете и надзоре за производством и распределением материальных благ, всеобщем участии в управлении государством и уничтожении тем самым бюрократии представляли собой как раз то "стремление выйти за рамки не только настоящего, но и будущего", которое, говоря словами Ф. Энгельса, "могло быть лишь фантастическим, лишь насилием над действительностью, первая же попытка осуществить его на практике должна была отбросить движение назад, в те узкие рамки, которые только допускались тогдашними условиями."^¹⁴¹

Уже в период так называемого "военного коммунизма" фабзавкомы были лишены сначала административных, а затем и контролирующих функций и превращены в существующие и поныне простые придатки заводской администрации - профкомы. Всеобщая выборность и сменяемость должностных лиц тогда же была заменена назначенством сверху и донизу, а Красная Гвардия - постоянной армией и милицией. Представители старого чиновничества вернулись на руководящие посты во многие советские учреждения.

“Дело было так, - говорил впоследствии В.И. Ленин, - что в 1917 г., после того, как мы захватили власть, государственный аппарат нас саботировал. Мы тогда очень испугались и попросили: "Пожалуйста, вернитесь к нам назад." И вот они вернулись и это было нашим несчастьем. У нас имеются теперь огромные массы служащих, но у нас нет достаточно образованных сил, чтобы действительно распоряжаться ими”^¹⁴².

Характерно, что наибольшая доля чиновников сохранилась как раз в тех ведомствах, которые до революции были основными проводниками политики государственного капитализма: по переписи 1918 г. бывшие чиновники старого режима составляли в Наркомате финансов - 90,2%в Наркомате путей сообщения - 53,6%.^¹⁴³

Высокие должности вновь стали источником получения непомерно высоких доходов и привилегий. Уже III съезд профсоюзов в апреле 1920 г. несмотря на протесты рабочих утвердил вилку между минимальной и максимальнойзарплатой в 1: 8.^¹⁴⁴ После запрета оппозиционных газет и партий (даже стоящих на позициях Советской власти), а затем и фракций в самой РКП(б) пролетариат был лишен права не только управлять государством, но и права самостоятельно думать. Последствия этого уже в октябре 1918 г. отметила Роза Люксембург. Без свободы союзов и собраний невозможно политическое обучение и воспитание пролетарских масс, сохранение их активности и моральной ответственности, а следовательно невозможна и диктатура пролетариата.

Без "свободной борьбы мнений замирает жизнь в любом общественном учреждении, она превращается в видимость жизни, деятельным элементом которой остается одна только бюрократия. Общественная жизнь постепенно угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеализмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально руководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, единогласно одобрять предложенные резолюции. Итак , по сути, -это хозяйничанье клики; правда это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, т.е. диктатура в чисто буржуазном смысле, в смысле господства якобинцев."^¹⁴⁵

По мнению Р. Люксембург, ошибка большевиков состояла в том, что они, как и К. Каутский, противопоставляли диктатуру пролетариата демократии. Диктатура же пролетариата не может быть ни чем иным, кроме социалистической демократии.

"Эта диктатура должна быть делом класса, а не небольшого руководящего меньшинства от имени класса, т.е. должна исходить из активного участия масс, находиться под их непосредственным влиянием, подчиняться контролю всей общественности, опираться на растущую политическую сознательность масс."^¹⁴⁶

Переход от диктатуры пролетариата к диктатуре РКП(б), подобной якобинской, особенно ярко проявился в отношении большевиков к террору. Впервые месяцы Советской власти диктатура пролетариата, уверенного в своих силах, крайне редко применяла смертную казнь и чрезвычайно гуманно даже относилась даже к своим политическим противникам. Так, в ноябре 1917 г. в Петрограде был арестован организатор антисоветского монархического заговора крупный бессарабский помещик В.М. Пуришкевич, в прошлом глава черносотенного "Союза русского народа". В найденном при нем письме к генералу А.М. Каледину на Дон сообщалось:

"Организация, во главе которой я стою, работает не покладая рук над спайкой офицеров и всех остатков военных училищ и над их вооружением...Политика уговоров и увещеваний дала свои плоды-все порядочное затравлено, загнано, и властвует...чернь, с которой теперь нужно будет расправится только публичными расстрелами и виселицей. Мы ждем Вас сюда, генерал, и к моменту Вашего подхода выступим со всеми наличными силами..."

Чем же ответила Пуришкевичу эта "чернь", против которой он организовывал черносотенные погромы до революции и которую он готовился публично расстреливать после ее подавления? Революционный трибунал под председательством столяра Ивана Жукова приговорил В.М. Пуришкевича к "принудительным общественным работам при тюрьме сроком на 4 года условно, при чем после первого года тюрьмы... Пуришкевичу предоставляется свобода, и если в течение первого года свободы он не проявит активной контрреволюционной деятельности, он освобождается от дальнейшего наказания". Но уже 17 апреля 1918 г. Пуришкевич был временно освобожден по болезни сына, а 1 мая 1918 г. Петроградский Совет в ознаменование международного пролетарского праздника издал декрет об амнистии всем арестованным и осужденным за политические преступления.^¹⁴⁷

Разительный контраст этому представляла начатая летом 1918 г. политика "красного террора" с ее казнями заложников, расстрелами "за хранение монархических эмблем" и т.п. Возможно, именно сужение социальной базы Советской власти в условиях недовольства крестьян политикой "военного коммунизма" и усиливающейся апатии рабочих и подтолкнуло некоторых большевистских вождей к попыткам укрепить положение Советского государства путем расширения репрессий^*, порою доходящих до абсурда, когда наказаниям подвергались не только люди, но и здания.

Так, например, приказ председателя Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкого по войскам Южного фронта от 24 ноября 1918 г. не только предписывал расстреливать каждого, кто самовольно оставит свой пост или продаст часть обмундирования, и всякого, кто укрывает виновных в дезертирстве, но и объявлял, что "дома, в которых будут открыты дезертиры, будут подвергнуты сожжению".^¹⁴⁸ (Вместо того, чтобы отдать эти дома бедноте или использовать их для каких-либо общественных целей).

Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что Л.Д. Троцкий не был изобретателем такой "воспитательной меры" как уничтожение домов. Еще в эпоху Великой французской революции якобинский Конвент вскоре после взятия мятежного Лиона принял декрет от 12 октября 1793 г., который, в частности, предписывал:

"... 3. Город Лион будет разрушен; все жилища богатых будут уничтожены; останутся лишь дома бедняков, жилища убитых и изгнанных патриотов, здания, специально приспособленные для промышленности. 4. Название "Лион" будет вычеркнуто из списка городов республики; 5. Совокупность оставшихся домов будет носить отныне название "Освобожденная Коммуна"; 6. На развалинах Лиона будет воздвигнута колонна, которая расскажет потомству о преступлениях и наказании этого города следующей надписью: "Лион вел войну против свободы - Лиона больше нет".

Правда, этот декрет так и не был приведен в исполнение. Комиссар Конвента в Лионе Кутон приказал лишь отнести себя (у него были парализованы ноги) к одному из зданий на главной площади и, стукнув по нему молотком, произнес: "Тебя карает закон!", а в Конвент послал донесение о том, что он приостановил разрушение города из-за нехватки рабочих рук.^¹⁴⁹ Нам не известно, много ли нашлось в 1918 г. на Южном фронте Кутонов, которые с таким же юмором отнеслись бы к упомянутому пункту из приказа Л.Д. Троцкого, однако известно, что несмотря на значительные масштабы дезертирства из Красной Армии, массового сожжения домов в советском тылу не наблюдалось.

Думается, как опыт Великой Французской, так и опыт Великой Русской революций подтвердили правоту слов Ф. Энгельса:

"Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх".^¹⁵⁰

Естественно, может возникнуть вопрос, как могли не заметить перерождения диктатуры пролетариата В.И. Ленин и его соратники- пролетарские революционеры, прошедшие сквозь каторги и ссылки и внесшие неоценимый вклад в развитие марксизма как в теории, так и на практике? Ответить на этот вопрос помогают наблюдения того же Ф. Энгельса, сделанные, правда, на значительно более раннем историческом материале:

"Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. То, что он может сделать зависит не от его воли, а от того уровня, которого достигли противоречия между различными классами, и от степени развития материальных условий жизни, отношений производства и обмена, которые всегда определяют и степень развития классовых противоречий. То, что он должен сделать, чего требует от него его собственная партия, зависит опять-таки не от него самого, но также и от степени развития классовой борьбы и порождающих ее условий; он связан уже выдвинутыми им доктринами и требованиями, которые опять-таки вытекают не из данного соотношения общественных классов и не из данного, в большей или меньшей степени случайного состояния условий производства и обмена, а являются плодом более или менее глубокого понимания им общих результатов общественного и политического движения. Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать невыполнимо, словом он вынужден представлять не свою партию, не свой класс, а тот класс, для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент. Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно."^¹⁵¹

В Советской России таким классом, "для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент", была формирующаяся номенклатура, орудием которой стали и РКП(б), и ее вожди.

А теперь посмотрим, как оценивал Великий Октябрь сам В.И. Ленин. Так, в отчетном докладе на VIII съезде партии В.И. Ленин говорит:

"В стране, где пролетариату пришлось взять власть при помощи крестьянства, где пролетариату выпала роль агента мелкобуржуазной революции, наша революция до организации комитетов бедноты, т.е. до лета или даже до осени 1918 г., была в значительной мере революцией буржуазной. Мы этого сказать не боимся. Мы так легко проделали Октябрьскую революцию потому, что крестьянство в целом шло с нами..."

Правда, далее Ленин утверждает, что с организацией комбедов и переходом к "военному коммунизму" Октябрьская Революция стала революцией пролетарской.^¹⁵²

Однако, крах политики "военного коммунизма" большевики вынуждены были признать уже в 1921 г.

"Мы рассчитывали, поднятые волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала общеполитический, потом военный, мы рассчитывали осуществить непосредственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполитические, так и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета - непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку."^¹⁵³

Заметим, что о и "государственном производстве и распределении по-коммунистически" говорит тот же В.И. Ленин, который в сентябре 1917г. в работе "Государство и революция" доказывал, что переход к социализму начинается с разрушения государства как такового. При этом в 1921 году Ленин уже предпочитает говорить лишь о том, к чему стремились и стремятся большевики, и о том, что у них не получилось, а не о том способе производства, который у большевиков "получился".

Лишь немногие из оппозиционных марксистских групп, таких, например, как "Рабочая Правда", решались тогда открыто заявить, что Советское государство и новый правящий класс представляют общенациональные интересы капитала; что интересы этого нового класса противоположны интересам рабочего класса, который

"влачит жалкое существование в то время как новая буржуазия (выделено нами. - А.З.), т.е. ответственные работники, директора заводов, руководители трестов, председатели исполкомов и нэпманы роскошествуют и воскрешают в нашей памяти картину жизни буржуазии всех времен"; что РКП(б) перестала быть партией революционного пролетариата, и что перед рабочим классом России вновь встала задача организации своих сил для борьбы с капиталистической эксплуатацией. Однако, с такими группами правящий класс расправлялся довольно быстро. Уже в сентябре 1923 г. "Рабочая правда" стала одной из первых внутрипартийных групп, уничтоженных ГПУ.^¹⁵⁴

К. Маркс как-то сказал о парижских коммунарах 1871 года: "Они штурмовали небо". Пролетарии России в Октябре 1917 г. отважились на штурм еще более высоких вершин, и не их вина в том, что тогда они этих вершин не достигли. Уже то, что они сделали, позволяет отнести к Великому Октябрю слова, сказанные В. Гюго о Великой французской революции:

"Мир, сделавшийся лучше, - вот ее последствия,"^¹⁵⁵ – тем более, что мир который изменила русская революция был в несколько раз больше.

Сравнения с Великой французской революцией тем более обоснованы, что еще в 1920 г. крупнейший историк этой революции Альбер Матьез, оценивая современную ему российскую революцию, писал:

“Русские революционеры намеренно и сознательно копировали французские прототипы и были проникнуты тем же духом”^¹⁵⁶.

Английский историк Эрик Хобсбаум так оценивает воздействие Великой французской революции на последующее мировое развитие:

“Французская революция действительно представляла собой ряд событий, столь мощных и всеобъемлющих по своему влиянию, что они навечно преобразили мир во многих отношениях и разбудили или по крайней мере определили силы, которые продолжают это преобразование…

Французская революция дала людям возможность почувствовать, что их деятельность может влиять на исторические события, а также дала им самый мощный лозунг, когда-либо сформулированный в интересах политической демократии и простого народа: "Свобода, Равенство, Братство"… Французская революция продемонстрировала власть простого народа в таком виде, о котором не позволяло себе забывать ни одно из последующих правительств.”¹⁵⁷

Как и якобинская диктатура во Франции, Великий Октябрь был переломным, решающим моментом и наивысшей точкой Великой русской буржуазной революции. Диктатура пролетариата в течение двух-трех месяцев очистила страну от сковывавших ее цепей феодализма и от средневековья, оказала огромное очищающее воздействие на все страны мира, значительно превосходящее по своим масштабам воздействие Великой французской революции. Европейская революционная ситуация 1917-1919 гг., частью которой была революция в России, заставила буржуазию всех стран мира пойти на уступки

Увы, силы рабочего класса всего мира и уровень его развития тогда еще были слишком слабы, чтобы удержать власть. Пролетарская диктатура, изолированная в отсталой России, вскоре была задушена изнутри бюрократией. Лучшая часть рабочего класса погибла на фронтах гражданской войны. Пользуясь этим, бюрократия выхолостила все рабочие организации (профсоюзы, Советы, пролетарскую партию), превратив их в послушные придатки госаппарата. Несогласных (Союз марксистов-ленинцев М. Рютина, группу демократического централизма, “Рабочую Правду”, Левую оппозицию и т.д.) стёрли в лагерную пыль. Самому пролетариату в тех материальных условиях достались, как это вскоре стало очевидно, лишь новые цепи, может быть, более легкие и удобные, более красиво разукрашенные, цепи государственного капитализма.

Blog

Государственный капитализм в Советском Союзе

IV

ОКТЯБРЬ 1917-го:

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЙ МОМЕНТ БУРЖУАЗНОЙ?