Александр Бирштейн

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4

Александр Бирштейн

/ Одесса /

Коллекционер

Как тяжело подыматься по утрам!

Михаил Николаевич, как всегда, проснулся рано. Очень рано. Он лежал и слушал, как тяжело и гулко стучит сердце в груди. Его сердце! Его? Этот чужой и причиняющий столько неудобств и, более того, страданий моторчик – его сердце? Болей, впрочем, не ощущалось, и это был хороший признак. Но, все-таки, сердце стучало, нет, молотило. Михаилу Николаевичу стало страшно, как бывало, когда приходил и мешал этот противный стук. Страх смерти внезапно возник и почти парализовал его. Так случалось часто, и Михаил Николаевич сумел этот страх отогнать. Он ведь еще не стар, шестьдесят девять всего, да и врачи говорят, что ничего особенно страшного не происходит.

Но это была его жизнь, а ею Михаил Николаевич дорожил безмерно.

Он привычно нашарил на столике таблетку, сунул ее в рот и разжевал. Немного погодя, сердце успокоилось, и можно было просто полежать-помечтать о чем-либо. Собственно, даже не о чем-либо, так как мечта у него всегда, вот уже на протяжении десятков лет, была одна и та же.

Вот, мечталось, приносят ему сумку полную монет, причем, отдают ее за бесценок. Кто приносит? Это ему было совершенно безразлично, на размышления об этом не стоило тратить времени. Еще он иногда пробовал думать о том, откуда эта сумка берется, но так ничего и не придумал. Вот принесли сумку и все! Может это клад, может чья-то, давным-давно забытая, коллекция. Второе было предпочтительней, так как все, известные ему клады русских монет, найденные в Одессе, датировались концом восемнадцатого – началом двадцатого года. Ничего интересного! Хотя... Ладно, пусть будет коллекция, ставшая кладом, найденная какими-то кретинами и, как говорилось, принесенная ему за бесценок. Хотя, что, какую сумму, собственно говоря, можно считать бесценком. К тому же совершенно неизвестно, что там будет.

Михаил Николаевич так отдавался мечте, что совершенно искренне мучился и негодовал. Более того, он с давних пор знал сумму, которую платить будет за эту коллекцию-клад.

Потом Михаил Николаевич медленно открывал сумку. Да, да, именно сумку! Он даже знал, как она будет выглядеть. Кожаная, желто-коричневая, похожая на докторский саквояж, но с двумя ручками и двумя же хитрыми замочками.

Итак, сумка открыта, а в ней монеты! Множество, тщательно завернутых в пергамент столбиков. Он лихорадочно срывает с первого попавшегося столбика пергамент, а в нем Петры! Полновесные рублевики Петра Первого, покрытые благородной, ровной серой патиной. Их в столбике много – штук тридцать! И все разные! Есть "орловики"[1], есть "матросики"[2]. "Матросиков" больше, а главное, все монеты в отличном, чуть ли не в штемпельном состоянии. Петры, Петры, Петры... В латах и без, с ветвью на груди и без нее, с буквами под орлом и без них.

А где "молодые Петры"[3], а где "солнечники"[4]? – Искренне недоумевает Михаил Николаевич. Потом вспоминает, что в сумке еще много монет и успокаивается.

Взяв один из рублевиков, он сжимает его в кулаке. Холодный серебряный кружок быстро согревается в сжатой ладони. Какое счастье! А ведь предстоит еще радость работы с каталогами, регистрация каждой новой для коллекции монеты, а они наверняка будут. Вот их сколько!

Но надо же, наконец, рассмотреть монету.

Михаил Николаевич разжимает ладонь. Она пуста. Нет никакой монеты! И сумки нет! Но мечта так захватила его, так не хочет отпустить! И это в который уже раз. Почитай всю жизнь.

Сколько монет прошло уже через его руки, сколько навсегда осело в его коллекции. Тысячи! А мечта оставалась и, видимо, останется с ним до конца.

* * *

Конец войны ознаменовался для Миши многими радостными событиями. Во-первых, вернулся отец! Он закончил войну где-то под Кенигсбергом в должности командира отдельного саперного батальона и в звании майора. В Одессу отец прибыл уже в июне 1945 года, месяцем раньше приехали из эвакуации Мишка с матерью. Возвращение домой тоже было огромной радостью.

Не то, чтоб в небольшом узбекском городке Ургенче им было плохо, наоборот и жилье у них было нормальное, и еды хватало, и хозяева, семья Джуманиязовых, относились к ним прекрасно. Друзей у Миши там тоже было много. Местные хорезмские ребята, такие же, как он эвакуированные со всех концов страны. В общем небольшой, но очень дружный интернационал. Мать работала главным технологом на швейном комбинате, они получили офицерский аттестат отца, так что их маленькая семья ни в чем не нуждалась, наоборот, помогали, чем могли, другим.

Но так хотелось домой, в Одессу! Мишка все уши прожужжал товарищам, рассказывая о море, бульваре, о Дерибасовской, Привозе и, конечно, о театре, называя его лучшим в мире. В его мечтах Одесса становилась много-много краше той, встревоженной и разбитой, которую они покинули почти четыре года назад.

И вот они дома! Жилье их, на счастье, не очень пострадало. Мебели и книг, правда, почти не осталось. Стопили, наверное. Но стены, крыша были целы, а окна... Да какие окна нужны летом?

Поставили на кирпичи дверцы от шкафа, положили сверху матрасы. Посуду привезли, примус тоже. А еще, на прощанье, им подарили узбекские друзья множество продуктов. И рис, и курагу, и изюм, там его называли смешным словом "кишмиш", и большие куски желтого узбекского сахара. А сушеные дыни, а белая плоская и круглая косхалва? Им и не увести бы все это, но директор комбината устроил их в воинский эшелон, отправлявшийся на Украину. Так и доехали.

Сами понимаете, в Одессе они не нуждались. К тому же, привезенное можно было менять на хлеб и картошку, так что еды хватало. Мать сразу же устроилась на работу в какой-то закрытый институт, отец начал, как и до войны, строить мосты. По тем временам, в семье был достаток, так что обустроились, обставились довольно быстро. В доме снова появилась мебель, хорошая посуда. С войны отец приволок огромный радиоприемник "Telefunken", который ловил множество станций, так что и музыки хватало на именины, праздники всякие.

Наступило счастье! Вся семья собиралась за столом, приходили друзья родителей, в доме было весело и шумно.

Отец привез с войны много всяких хороших и нужных вещей. Кроме всего прочего, Мишке досталась коробка с монетами. Но это были не те сине-серые фашистские пфенниги, которые Миша с друзьями охотно и с мстительным чувством клали под поезд или под трамвай. Это были, даже не царские пятаки, с расплющенными от частой игры в орлянку или стеночку гуртами. Нет, это были настоящие монеты!

Солидные серебряные рейхсмарки с толстым канцлером Гинденбургом, кирхой или Мартином Лютером на лицевой стороне. Были и, еще большие по размеру, пятимарочники с профилями разных кайзеров, орлами, всадниками. Еще были широкие и увесистые латвийские латы с красавицей на аверсе, монеты Эстонии, Финляндии. А еще серебряный рубль с портретом Императора Николая II и пушистым орлом на обороте. Вот эта-то монета и полюбилась Мишке больше всего. Он, даже, спать с ней ложился, кладя монету под подушку. Надо сказать, что привычка эта осталась у него навсегда. Каждая новая, полюбившаяся монета ночевала какое-то время у него под подушкой. Потом ее сменяла другая.

Но это было уже поздней. А сейчас? А сейчас в душе его начала зарождаться страсть, поглотившая, впоследствии, его полностью. Общительный и не жадный он, тем не менее, никому не показывал свои монеты, но часто, в укромном месте, снова и снова перебирал их, рассматривал, согревал в руке. Хотя, это не была еще коллекция, но это было ее начало.

* * *

Начало восьмого. Пора вставать. Михаил Николаевич медленно опустил ноги на пол, нашарил тапочки, надел их. Потом еще несколько минут посидел, собираясь встать. Резко подыматься было нельзя, иначе все начинало кружиться, ноги подкашивались, а к горлу подступала противная тошнота. Поэтому, вставал он медленно, осторожно, все время ожидая возобновления противного "буханья" в груди. Но, к счастью, его не было. Михаил Николаевич потащился в ванную, умылся, потом медленно переместился в кухню для завтрака.

За завтраком он позволил себе, кроме привычной овсянки, еще бутерброд с колбасой. День предстоял нелегкий. Нужно было идти за продуктами. Идти не хотелось, но продукты вышли, а он и так питался скудно и экономно.

За один раз он мог унести мало, килограмма два-три, реже немного больше. Это вынуждало его чаще ходить на базар, а это было тяжко и хлопотно. Замкнутый круг!

Поев, Михаил Николаевич пошаркал к окну и долго изучал градусник. На градуснике было плюс шесть, но светило солнце и следовало ожидать потепления. Стало быть, можно было надеть более легкое, демисезонное пальто. Михаил Николаевич любил смотреть в окно. В свое время, он вычитал у какого-то поэта строчки:

Взгляд из окна, почти всегда, завистлив...

Но только сейчас, когда выходы из дома стали серьезной и докучливой проблемой, сумел их оценить.

Михаил Николаевич любил, уютно привалившись к подоконнику, смотреть вниз, на улицу, на прохожих. Он все замечал, по привычке анализировал, делал выводы. Он никогда не знал, насколько его выводы справедливы, но это развлекало его. Окна его комнаты выходили на улицу, а окно кухни во двор. Вот это-то окно он любил больше всего. За долгое время наблюдений, сложился определенный стереотип поведения и привычек наблюдаемых. Вот и один из них. Типичный бомж! Тем более что, кажется, так оно и есть. Одет в обноски, в руках большие пластиковые сумки. За добычей пошел. Михаил Николаевич знает, что часов в десять, пол одиннадцатого тот вернется с полными сумками, переоденется, а потом, уже более прилично одетый, снова куда-то уйдет. Наверное, на базар. Михаил Николаевич уже несколько раз встречал его там и всегда этот тип что-то кому-то таскал. Видимо, этим прирабатывал... Вспомнив о базаре, Михаил Николаевич, с большим сожалением, отлип от окна и стал собираться.

Перед выходом из дома он залез под подушку и извлек оттуда монету, которую только-только приобрел, хотя гонялся за ней годы и годы.

В его ладони лежал серебряный кругляш-монета. На аверсе ее, на картуше, обрамленном орнаментом, написано было:

– Не нам, не нам, а имяни твоему.

Собственно, такая надпись была типичной для всех Павловских рублевиков. Зато, на лицевой стороне над маленькими буквами П, расположенными крестообразно, была надпись – ефимок! Внизу был год – 1798. Да, да, это был редчайший, пробный Павловский ефимок, так и не вышедший в обращение – мечта, обычно неосуществимая, любого настоящего нумизмата, чьей темой является Россия.

Вот уж не было бы счастья, да несчастье помогло, причем чужое. У обладателя этой монеты беда стряслась и не малая, вот и отдал монету, причем гораздо дешевле, чем хотел. Михаил Николаевич знал его обстоятельства, вот и уперся рогом. Выторговал-таки свое!

Монета лежала на ладони и не ладонь согревала ее, а, казалось, от монеты исходит тепло, согревающее руку.

Михаил Николаевич открыл шкаф, вытащил из задней стенки, одному ему известный гвоздик, потом отодвинул широкую доску в сторону. Прямо в стену за шкафом был вделан большой сейф. Он и соблазнился-то этой квартирой из-за этого железного ящика, ибо сама квартира была так себе. Зато в сейфе можно было надежно хранить свои сокровища. Помнится, при покупке он еще выторговал тысячи полторы, за которые тут же купил довольно необычный рублевик Екатерины Первой, прозванный "сорочий хвост" из за хвоста орла монеты, прямые перья которого, и вправду, напоминали хвост сороки. Монета была не идеальной по состоянию, но довольно редкой. "Приехала монета" из Москвы. Вот где у Михаила Николаевича концов было выше крыше. В основном, конечно, такие же, как он старики. Держались они в столице, правда бывшей, спаянно, никого в свой круг не допускали, обмены и купли-продажи проводились, в основном, только между своими. Так что о монете узнал он заблаговременно и купил, конечно. Правда, давно это было. Года четыре назад. Та еще эпопея была с передачей денег, получением монеты. Вот где нервы себе потрепал! Все, ведь, через чужих людей. Но все обошлось, и Катя лежит себе, в предназначенной ей ячейке.

Очнувшись от воспоминаний, Михаил Николаевич обнаружил себя стоящим в шкафу перед сейфом с ефимком, зажатым в кулаке. Он запер монету в сейф, закрыл шкаф. Успеет еще налюбоваться. Пора идти, а мысли о монете сделают дорогу приятней.

* * *

Как приятно, вернувшись из школы и переделав нехитрые домашние дела, выскочит во двор! Последнее время, Миша шел во двор или в школу, набив карманы всякими азиатскими сладостями. Не для себя! Ребята охотно отдавали за сахар или, там, халву имевшиеся у них монеты, про себя считая его чокнутым. Постепенно слава о том, что есть такой дурачок, который отдает за монеты еду, распространилась довольно широко. Иногда, к нему очередь стояла. Он брал все! Еще не умея, не зная как отличит одну монету от другой того же года, инстинктивно он понимал, что такие отличия имеются, а разобраться с ними он сможет и поздней, когда ума наберется. Брал он и ордена, брал, правда, менее охотно и бумажные деньги. Все это надежно оседало у него в коробках, коробочках, сверточках, надежно хранимых в ящике письменного стола. Не было дня, чтоб он не извлекал какие-то монеты и не разглядывал их, порою, часами.

Узнав, что на развалах Староконного рынка можно добыть медали и монеты, он стал ходить и туда. И не напрасно.

Однажды ему повезло. Проходя по книжному ряду, он увидел, нет, почувствовал, что надо остановиться. Среди книг лежал нестандартный томик с оборванной обложкой. И хорошо, что обложки не было! Ибо на титульном листе Миша прочел:

"Мигунов И.В. Каталог редких русских монет с 1699 по 1912 год."

Увидев, что парнишка заинтересовался книгой, продавец заломил за нее неслыханную цену. Но не на того напал! И, хоть все дрожало от нетерпения у него внутри, Миша торговался долго и истово.

Книгу он, конечно, купил и помчался домой. Разбираться. Сделать это было просто. Потом он пытался найти в каталоге хоть одну из, имевшихся у него монет, но не нашел. Но не огорчился. Он впервые держал в руках книгу, посвященную монетам! С тех пор книга эта читалась-перечитывалась им ежедневно, а найти, хоть одну, монету, описанную в книге, стало его мечтой, более того – целью.

На Староконку он теперь ходил за книгами и за монетами, но, если монеты он покупал там регулярно, то книг больше не попадалось. Но Миша не терял надежду.

Вообще, Миша подозревал, вернее, был уверен, что в городе есть еще немало собирателей, но познакомиться с ними не стремился, справедливо полагая, что на данном этапе, он, вероятнее всего, станет жертвой какого-нибудь обмана.

Цену той или иной монеты он еще не знал, не знал, даже, как к ней, цене этой подступиться. У Мигунова он видел, что некоторые медные монеты стоят дороже серебряных и, даже, шутка ли, золотых. Так что ценить монету по металлу, из которого они были сделаны, было нельзя. Так же и по годам. Монеты более поздних годов могли стоить дороже более ранних. Почему? Он этого не знал.

Полгода спустя, он выменял на что-то пятак Екатерины II 1791 года, который, к радости неописуемой, нашел в каталоге Мигунова.

Это было счастье! И это было начало! Ибо теперь он твердо знал, что станет собирать. Россию, конечно, только Россию со всем многообразием ее монет, металлов, из которых монеты эти сделаны. Всех императоров и царей... В общем, все, все! Более того, определившись с темой своего собирательства, он мог исключить из коллекции множество монет, которые, впоследствии, смогут стать его обменным фондом. Но это потом, когда он сможет общаться с настоящими коллекционерами. Смешной, ему и в голову не приходило, что у настоящих коллекционеров его обменный фонд особого восторга не вызовет. Лучшее, что там было – это монеты Германии, но в те времена, этого добра было навалом у многих.

В чем ему еще повезло, так это в том, что в его, довольно состоятельной, по тем, конечно, временам, семье его страсть поощряли. Не гоняет по улице, учится хорошо, сидит, читает, сокровища свои рассматривает. Что еще родителям нужно?

Благодаря этому у него всегда были карманные деньги, а когда они заканчивались, то родители, не сговариваясь, подсовывали ему еще. Еще раз повторю: семья не нуждалась.

* * *

Семьи у Михаила Николаевича, как вы уже сами догадались, не было. Вернее, сейчас не было. Жена ушла от него уже очень давно. Ушла вместе с сыном. (Это была некрасивая и болезненная история. Я расскажу о ней в свое время.)

Михаил Николаевич не знал в точности, где они, что с ними. Слухи какие-то доходили, что жена умерла несколько лет назад. Но это были только слухи, и верить им или не верить он не знал. Сын не поддерживал с ним никаких отношений, несмотря на то, что Михаил Николаевич предпринимал кое-какие попытки к сближению.

Ну, да ладно. Итак, семьи у него не было и все, буквально все приходилось делать самому. Если бы не это, то он был бы полностью счастлив, ибо монеты давно уже заменили ему семью и друзей, горькие стариковские мысли, все-таки посещавшие его иногда, гнал он от себя, причем, обычно, ему это удавалось довольно легко.

Но есть, пить, покупать одежду, лечиться, наконец, было необходимо. Кроме досадных не целевых расходов, это чревато было необходимостью выходить из дома. Во-первых, каждый год это становилось все трудней и трудней, а во вторых, он не любил надолго оставлять свою коллекцию. Он боялся воров, грабителей, пожаров – всего, что, хоть как-то, могло угрожать его монетам.

Надев ботинки и пальто, Михаил Николаевич взял старую, давно и исправно служащую ему, кошелку и направился к двери. Дверь в его квартиру была тяжелой, бронированной, снабженной четырьмя замками. (Надо ли говорить, что и окна его квартиры были забраны решетками?) Вот на что он денег не пожалел! Отпирание и запирание двери занимало уйму времени. Ну и пусть.

Перед тем, как выйти, он, накинув цепочку и приоткрыв дверь, долго изучал лестничную клетку. Знаменитого и великого московского коллекционера Мошнягина ограбили именно при выходе из дома, втолкнув обратно и связав, и Михаил Николаевич хорошо помнил об этом. Убедившись, что парадная пуста, он вышел и тщательно, в одному ему известном порядке, закрыл все четыре замка. Теперь, не зная этого порядка, открыть дверь, даже имея ключи, было невозможно. Потом медленно, держась за перила, он спустился вниз. Весенняя улица встретила его шумом и солнцем. Тем не менее, было немного прохладно, он поежился, поправил шарф, так, чтоб тот закрывал горло, и направился в сторону базара.

Путешествия на базар всегда отнимали уйму времени! Надо было обойти все ряды, всюду узнавая цену, выискать, что и где подешевле, поторговаться. И так при каждой покупке!

Покупал он, как я уже говорил, немного, столько, сколько смог бы донести. Сначала травы, потом овощи, потом уже мясо. Овсянку он тоже приобретал на базаре, с машин. Можно было, конечно, покупать ее в магазине возле дома, но там она стоила на двадцать копеек дороже.

Слава Богу, деньги, хотя разве гривна это деньги, у него еще были. Иначе пришлось бы тащиться в обменный пункт к дому Попудова, где курс доллара всегда самый высокий.

Вот долларами Михаил Николаевич нафарширован прилично. Уже издавна все сделки свои по продаже монет, наград и прочего он проводил только за валюту. Хотя, покупать всегда норовил за гривны. И на этом немного выгадывал.

Идя по базару, он всегда глядел под ноги, не стесняясь поднять картофелину или луковицу. Покупая мясо, он предпочитал обрезки, которые стоили много дешевле. И разрезать при готовке не надо. Изредка он баловал себя, когда считал, что заслужил, яблоками или каким-нибудь другим лакомством. Сегодня был именно такой день, и он выложил целых полтора рубля за пол кило яблок и, более того, еще полтинник за лимон. Кутить, так кутить!

Медленно, с остановками для отдыха, доплелся он до дома, кряхтя и тоже отдыхая, поднялся по лестнице. На площадке никого не было и он, доставая из разных карманов ключи, отпер дверь.

Войдя, он тщательно запер квартиру изнутри и присел на скамеечку, стоящую у двери, чтоб передохнуть. Отдохнув, он разделся и начал аккуратно раскладывать провизию по местам, давно для нее определенным. Затем Михаил Николаевич вымыл яблоко, разрезал его на кусочки и принялся есть. Ел он, сидя у окна, медленно, смакуя, получая удовольствие и, тем самым, оправдывая, хоть частично, расходы.

Съев яблоко, он тщательно помыл руки, ибо предстояло продолжить знакомство с Павловским ефимком. Михаил Николаевич достал монету, в очередной раз полюбовался ею, потом начал отмечать ее во всех, имеющихся у него каталогах. При этом он тщательно сличал свой экземпляр с иллюстрациями аналогичных монет. И нашел! Подобный экземпляр, ну точь-в-точь, был в знаменитой коллекции Великого Князя Георгия Михайловича! Это добавило ему радости и он, отложив монету в сторону, позволил себе еще яблоко.

Потом, опять вымыв руки, он положил ефимок под подушку и прилег отдохнуть.

И снова, как всегда, не то в полусне, не то в полугрезах, явилась ему знакомая сумка, набитая монетами.

* * *

Монеты в Мишином собрании прибавлялись. Все карманные деньги, рубли, выдаваемые родителями на завтраки в школе, мелочь, остававшаяся на сдачу от разных покупок, уходили на монеты. Бумажные деньги тоже попадались, иногда пачками. Все это было, пока, бессистемно, хотя русские монеты он уже выделял.

Тут ему еще раз повезло. Он приобрел там же на Староконке еще один каталог. Автором этой книги был какой-то В.И.Петров. В каталоге были описаны все русские монеты, начиная с Петра Первого и по 1900 год. Теперь он пропадал за этой книгой, классифицируя по ней свои сокровища. Его потрясло обилие существовавших монет, но не остановило, а лишь раззадорило. Он терпеливо выискивал в каталоге имевшуюся у него монету и, найдя, соответствующее ей описание, ставил рядом карандашную точку. Несколько раз случалось так, что, имевшаяся у него, монета не подходила под описание. Такие монеты он выделял особо, занося их описание в особую тетрадочку. К описанию он приштриховывал и саму монету. Миша сообразил, что каталог Петрова, имевшийся у него, хоть и обширен, но, видимо, не полон.

Blog

Александр Бирштейн