Stanislaw Lem. Astronauci (1951)

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 27

самая сильная волна урагана прошла, товарищи включили большой прожектор, и

его свет указал нам дорогу.

На следующее утро я встал поздно. Все мускулы еще были налиты ощущением

усталости, но это постепенно исчезало. Когда я вошел в Централь, там

никого не было. Взглянул на аэрометрические приборы: давление росло, а

температура упала до, минус девяти. Корпус ракеты едва заметно

приподнимался и опускался, как грудь спящего великана. Иногда слышался

скрежет льдины о корпус. Я уселся перед главным экраном. Его наполняла

черная беззвездная ночь. Я откинул голову и, полузакрыв глаза, сидел так,

наслаждаясь покоем, словно ожидая, что продолжится сон, прерванный

пробуждением. Кто-то вошел в каюту. Это был Чандрасекар.

- Ну что, - спросил он, остановившись передо мною, - вы утолили свою

сильную жажду?

- Нет, - ответил я. - Жажда знаний только увеличилась, а жажда

приключений... Разве ее когда-нибудь можно утолить?

Накануне мы были так измучены, что лишь в нескольких словах описали

товарищам свои приключения. Теперь я принялся рассказывать обо всем по

порядку: и не знаю, было ли вызвано мое настроение ранним утренним часом,

- к тому же голубоватый свет ламп создавал иллюзию предрассветного неба, -

или улыбкой Чандрасекара, но я говорил так, словно поверял все своему

лучшему другу. Под конец я добавил:

- Мы не избежали ошибок... хотя мне кажется, что в этом никто не

виноват. Но Арсеньев изменил своим обычным правилам, задержавшись там, в

этой пещере с металлическими созданиями. Разумнее было бы идти дальше,

потому что кислород кончался, но мы не всегда руководствуемся только

велением рассудка, и это, конечно, хорошо. Наши открытия могут иметь

огромное значение. Арсеньев принес горсть этих металлических насекомых...

Вы их видели, профессор?

- Да, они лежат в лаборатории. Арсеньев просил не начинать исследований

без него. Возвращаюсь к нашему разговору... А подумали вы о том, что из-за

этих литров кислорода, которые вы истратили в пещере, вам могло бы не

хватить его на остаток пути?

- Так могло случиться.

- Какая же цена была бы тогда вашему открытию?

- Но мы не знали, хватит нам кислорода или нет, и я думаю, именно

поэтому Арсеньев поступил так же, как я... в Мертвом Лесу...

- Вы так думаете?

- Да. Если бы я был уверен, что нам не удастся добраться до

"Космократора" из-за остановки в пещере, я первый остановил бы профессора.

Но дело в том, что этой уверенности у меня не было.

- Вы так думаете... - тихо повторил Чандрасекар. Опустив голову, он

вглядывался в светившиеся темным блеском панели "Предиктора", словно искал

в них свое отражение. Я с любопытством ждал, что он скажет, но в эту

минуту в Централь вошел Солтык, и разговор принял другое направление.

- Эта подземная труба, эта открытая Смитом металлическая веха, наконец

этот Белый Шар - между ними должна быть какая-нибудь связь, - начал

инженер. - А это переменное магнитное поле! Если бы я знал, каким образом

они получают электричество, я знал бы все!

- Ошибаетесь, - возразил Чандрасекар. - Если бы в какой-нибудь

концертный зал на Земле попал марсианин, то что дало бы ему самое

тщательное исследование геометрии здания, химический анализ кирпича,

штукатурки, позолоты или знакомство с физическими свойствами скрипок и

роялей? Он все равно не имел бы ни малейшего представления о том, для

какой цели построено это здание. Он не знал бы самого важного.

- Музыки, не так ли? - произнес Солтык.

- Нет, истории человечества. Знать, кто это построил, гораздо важнее,

чем знать конструкцию.

- Я уверен, что эти металлические мурашки - хозяева планеты, - вставил

я. - Сначала мне казалось странным, что такие крохотные существа могут

построить огромную электрическую сеть, но разве на Земле наши постройки не

превосходят нас по размерам в сотни и тысячи раз? Взять хотя бы океанские

плотины или Полярное атомное кольцо...

- Не знаю, что вы называете металлическими мурашками, - ответил

математик, - но я уверен, что здесь должны находиться существа, гораздо

больше похожие на нас.

- Откуда вы это можете знать?

- Из того, что вы мне рассказали, - спокойно ответил Чандрасекар. - Вы

обнаружили в этой пещере надпись, - вернее, рисунок на стене, правда?

- Ну да, но...

- А как могли бы его сделать эти так называемые мурашки, у которых,

насколько я видел, вовсе нет глаз?

- Черт возьми, вы правы! - воскликнул Солтык.

Я был ошеломлен.

- В самом деле, но... погодите, профессор, а может быть, они сделали

этот рисунок случайно... то есть это был не рисунок, а...

- А что?

- Сейчас я не могу вам сказать - может быть, он тоже имеет какое-нибудь

отношение к электричеству?

Чандрасекар улыбнулся:

- Не торопитесь. Вы, я вижу, хотите во что бы то ни стало отстоять свою

славу "открывателя металлических мурашек". Пожалуйста, не притягивайте

факты к вашим гипотезам. Нет ничего хуже... - Вдруг он нахмурил брови. -

Извините. Мне пришла в голову одна мысль.

Он прошел между мной и Солтыком так быстро, что мы еще некоторое время

смотрели на дверь, за которою он скрылся.

До обеда у меня, собственно говоря, не было никаких дел. Работы, не

относящиеся к ракете, планом не предусматривались. Ученые заперлись в

лаборатории, откуда доносилось резкое гудение трансформатора. В Централи у

"Предиктора" сидел Осватич. Ракета, зажатая льдом, покрывавшим озеро все

более толстым слоем, перестала колыхаться. Мороз крепчал. Я взглянул на

книгу, которую читал Осватич: это были "Начала" Эвклида. Отчаявшись найти

какое-нибудь занятие, я вышел в коридор.

Дверь лаборатории открылась.

- Конец легенде о разумных металлических существах! - увидев меня,

воскликнул Арсеньев. Он был в белом халате с засученными рукавами,

бинокулярная лупа была сдвинута у него на лоб. - Жаль мне вас, ведь вы ее

автор, но все решают факты. Впрочем, действительность, пожалуй, еще более

загадочна!

В лаборатории каждый свободный уголок был уставлен аппаратами. Большие

дроссельные катушки пришлось даже подвесить к потолку. Со стола на стол

были перекинуты пучки разноцветных проводов. Под большим рефлектором

сидели Тарланд, Райнер и Лао Цзу, рассматривая в увеличительные стекла

что-то такое, чего я не мог увидеть, стоя у двери. Я подошел ближе и,

наклонившись, увидел на темном стекле какие-то мелкие искорки. Рядом с

пустой металлической скорлупкой лежало несколько миниатюрных спиралек,

проволочка тоньше волоса, и маленький, не крупнее булавочной головки,

кристаллик, полупрозрачный, как капелька дымчатого стекла.

- Вот внутренности "металлической мурашки", - сказал Арсеньев. - Это

что-то вроде крохотного радиопередатчика, работающего на сантиметровых

волках, но передатчика совершенно необычного устройства. Вы видите этот

кристаллик? - Он приподнял пинцетом поблескивающую капельку: - Это

конгломерат нескольких элементов, кристаллизованных так, что они

составляют словно "связку" окаменевших электрический колебаний. Если

кристаллик "разбудить", он отдает их, как граммофонная пластинка.

- Что вы говорите? Погодите, погодите, профессор! - вскричал я. - Это

невозможно, я сам видел, как "мурашка" реагировала на мое присутствие, как

двигалась и замирала, и больше всего это было заметно, когда "я

приближался...

- Совершенно верно, - с удовлетворением ответил астроном. - Пожалуйста,

мы сейчас оживим одну "мурашку"...

Физик положил "мурашку" на эбонитовую пластинку перед экраном большого

радара и, манипулируя рычагами, направил на нее пучок невидимых лучей.

- Они порядочно заржавели, - говорил тем временем Арсеньев, - в них

подучились разные спайки и замыкания. Сначала они не хотели работать, но

когда мы их почистили, то отозвались почти все. Вот смотрите!

Он сказал это совершенно спокойно, а я был ошеломлен.

"Мурашка" дрогнула и приподнялась, высовывая тоненькую проволочку.

Физик поворачивал радарный экран, поднимал его, опускал, описывал им

круги, и "мурашка" послушно повторяла все движения, направляя заостренный

конец с проволочкой к экрану.

- В каждом таком приборчике есть, как я уже сказал, кристаллик с пучком

записанных колебаний, - объяснял Арсеньев. - Пока его не возбуждают, он

лежит неподвижно. А возбудить его можно как раз с помощью радиоволн

сантиметрового диапазона, на каком работают наши радары. Когда там, в

Мертвом Лесу, вы приблизились к своей "мурашке", волны, испускаемые

экраном в вашем шлеме, возбудили ее. "Мурашка" ожила и начала передачу. А

когда вы от нее отдалялись или только отворачивались, волны больше не

попадали на нее, и приборчик выключался. В этом приборчике есть устройство

наподобие вариометра, с помощью которого он устанавливается точно в

направлении пучка радиоволн. Ясно?

Последняя моя гипотеза разбилась вдребезги. Я молча кивнул и решил, что

никаких гипотез никогда больше строить не буду.

- Значит, это не существо? - спросил я через минуту.

- Очевидно, нет.

- А что это может быть?

- Мы не знаем. Коллега Лао Цзу думает, что таким способом обитатели

Венеры записывали различные сведения.

- А, так это что-то вроде книги?

- Или пластинки, фильма, письма... Во всяком случае, это какой-то

документ, содержание которого можно будет, если потребуется,

воспроизвести.

- А разве колебаниями... хотя, правда, "отчет", знаменитый "отчет" тоже

был записан колебаниями... Может быть, эти такие же, как те?

- Как видите, профессора Чандрасекара здесь нет. В течение двух часов

он старается с помощью "Маракса" ответить на этот вопрос. Пока что мы

должны вооружиться терпением.

Возвращаясь в Централь, я прошел мимо кабины "Маракса". Мне хотелось

заглянуть туда, но меня удержала большая красная надпись "Тихо!",

светившаяся над дверью. Осватич все еще сидел в Централи со своим

Эвклидом. Я пошел наверх, в шлюзовую, надел скафандр и вышел на палубу

ракеты. Ночь была темная и морозная.

Включив ручной фонарик, я увидел, что туман исчез. Белый световой

кружок пробежал по палубе, бросая светлые блики, пока не затерялся среди

неясных очертаний, запорошенных тонким слоем снега.

Я погасил фонарь и уселся на палубе. Некоторое время ничего не было

видно, и я выключил внутри шлема радар, так как его зеленоватый экран

ослепительно светился. Постепенно глаза начали привыкать к темноте. Мрак

вокруг меня был различной степени насыщенности; чернее всего он был низко

над горизонтом, где, по моему мнению, находились горы. Небо было лишь

чуть-чуть бледнее их. На нем не было даже того отсвета, какой отбрасывают

на Землю тучи, освещенные сверху Луной. Снизу, с ледяной поверхности,

доносилось тихое потрескивание: лед утолщался и выдавливал корпус корабля

кверху.

До сих пор я смотрел на север, в сторону перевала. Повернувшись к югу,

я увидел пепельный, мигающий отблеск. Сначала я подумал, что это мне

показалось, но потом мне удалось различить вершины гор на сером, неясном

фоне. Там был какой-то свет, но настолько слабый, что, поглядев на него

какое-то время, я стал сомневаться, действительно ли вижу что-нибудь.

Пришлось закрыть глаза. А когда я снова открыл их, то убедился, что это не

ошибка, что там действительно тлеет какой-то очень слабый, но все же

настоящий свет.

Я вернулся внутрь ракеты, оставил скафандр в шлюзовой и спустился в

нижний коридор. Красного света над кабиной "Маракса" уже не было. Я

приоткрыл дверь. Возле пульта, похожего очертаниями на колокол, стояли

подвезенные-на тележке аппараты. Это были каскадные усилители и

обыкновенный громкоговоритель. В кабине находилось четверо ученых. Физик,

согнувшись, сидел у аппарата; астроном сидел несколько поодаль, спиной ко

мне, в такой позе, словно рассматривал что-то в темноте между приоткрытыми

изолирующими стенками "Маракса". Чандрасекар стоял в углу. Рядом с ним,

закрыв руками лицо, облокотился на трубы конструкции Райнер.

Все молчали. Тишина эта показалась мне такой странной, что я не решался

нарушить ее. Лао Цзу первый заметил меня и пошевельнулся; Арсеньев поднял

голову и, мигая, словно ослепленный, спросил:

- Это вы?

Я все еще стоял в дверях.

- Войдите, - сказал Арсеньев.

Мне показалось; что китаец смотрит на меня как-то особенно, но это был

только отблеск света в его очках.

- Вам удалось?.. Вы что-то открыли? Что? - спросил я.

Лао Цзу покачал головой.

- Нет, но... профессор Чандрасекар сделал один опыт... один

эксперимент, который дал... странные результаты.

Он произнес это так тихо, что по телу у меня пробежали мурашки.

- Что это значит?

- Можно еще раз? - спросил китаец. Никто не ответил. Тогда он повернул

ручку усилителя на тележке. Раздался глухой шум, потрескивание, потом

неприятный, резко снижающийся свист. И вдруг из рупора полилась мелодия -

мрачная, напряженная, стремительная и полная смятения. Она не вызывала

ужаса, ибо сама была ужасом; он был в ней, как в огромных скелетах юрских

ящеров, застывших в чудовищных судорогах, когда их залил поток

расплавленной лавы и навеки оставил в позе, полной несказанных мук и

страха. Эта мелодия была как огромные кости, которые, перестав быть

позвонками и ребрами, уже не принадлежат живому существу, но еще не

превратились в известковую скалу, не стали частью мертвого мира. Как они,

она была страшна, отвратительна и в то же время близка, ибо чем-то

вызывала вдруг почти человеческие чувства. Я хотел крикнуть: "Довольно,

довольно, остановите!" - но не мог раскрыть рта и слушал, пораженный,

словно мне довелось через стекло в оцепенении наблюдать за конвульсиями

обитателя бездны, странного и непонятного чудовища, о котором я не знаю

ничего, кроме того, что оно умирает.

Нестройный хор еще раз прогремел и утих. Теперь слышалось только

равномерное шуршанье токов.

Я молчал. Молчали и все. Только где-то внизу слышался легкий шорох

работающего механизма. Я долго не решался, но все же спросил:

- Что это было?

- Так звучит кристалл... одного из этих приборчиков... - произнес

Чандрасекар и, подойдя к аппарату, вынул из держателей металлический

кусочек. - Мне пришла мысль превратить электрические колебания в звуковые.

Мы совершенно не знаем, таково ли действительно предназначение этого

странного прибора... То, что в переводе на звук колебания прозвучали как

музыка, - это может быть чистой случайностью...

- А другие? - спросил я, указывая на рассыпанные серебряные зернышки.

- Ничего, хаос звуков, раздирающий уши, - ответил математик. - Я сам не

знаю, почему это сделал, - прибавил он, помолчав. - Не думаю, чтобы это

была музыка, чтобы они тоже...

- Что с тобой, Лао? - спросил Арсеньев. Физик встал и поднял голову с

таким выражением, словно вглядывался в отдаленный свет. Он не слышал

вопроса Арсеньева и, медленно наклонив голову, несколько раз коснулся

пальцами стеклянной доски аппарата, словно поглаживая ее. Потом обратился

к Райнеру:

- Доктор... давно ли, по-вашему, существует на берегу эта железная

глыба? Вы делали анализы...

- Да, делал еще перед нашим злосчастным полетом. Принимая во внимание

низкий процент кислорода в воздухе... хотя, с другой стороны, присутствие

воды должно действовать каталитически... я думаю, что железо существует в

такой форме лет сто пятьдесят... ну, скажем, даже сто шестьдесят.

- А может быть... девяносто?

- Едва ли. Разве если температура была гораздо выше. А о чем вы

думаете, профессор?

- Если температура была гораздо выше... - повторил китаец очень

медленно и снова сел.

- Вы думаете... - обратился к нему Райнер, но Арсеньев жестом остановил

его.

- Не мешайте ему. Он сейчас нас не слышит.

Эта история произвела на меня такое сильное впечатление, что я забыл о

далеком отсвете, который видел во мраке, когда стоял на палубе. Наутро и в

последующие дни небо мерцало тихими электрическими разрядами, и далекого

отблеска уже не было видно.

БОЛЬШОЕ ПЯТНО

Шестнадцать дней продолжались исследования высоких слоев атмосферы.

Говорю "дней", ибо хотя долина и была наполнена мраком, наши организмы

сохраняли двадцатичетырехчасовой ритм сна и бодрствования. Вместе с

физиками я устанавливал на палубе ракеты радарные приборы и

ультрафиолетовые прожекторы. Мы выпустили также несколько шаров-зондов,

записывающих напряжение ионизации, а помещенные в них передатчики сообщали

нам результаты измерений. Райнер возился в лаборатории, делая анализы

минералов, собранных в Мертвом Лесу. Чандрасекар сидел в кабине "Маракса",

поглощенный какими-то сложными вычислениями. Я с нетерпением ожидал

рассвета, до которого были отложены наиболее важные работы. Погода все

время стояла морозная, лед расстилался на озере удивительно гладкой

поверхностью. Этому способствовал полнейший покой. В темноте среди туч

мерцали беглые отсветы, напоминая пробивавшееся сквозь тучу полярное

сияние. На двадцатые сутки над долиной прошла мощная электрическая буря.

Лед скрипел и трескался, подпираемый волнами, стенки ракеты дрожали,

крупный град стучал по бортам и палубе, но внутрь ракеты не проникало ни

малейшее содрогание воздуха. На следующий день все утихло, и при

уменьшившемся морозе - ртуть в термометре поднялась до минус четырех -

барометр начал падать. Приближался рассвет, а с ним новая сильная буря.

Арсеньев дал распоряжение взлететь. Когда мы в последний раз стояли на

палубе ракеты, небо наливалось тяжелым свинцовым серым светом. Тусклый

отблеск лег на льдины, сковавшие озеро. Потом шлюзы закрылись, и загудели

двигатели. Лед трескался с оглушительным грохотом, распадался на куски,

высоко взлетая над носом "Космократора". Корабль взметнул воду и, оставив

за собою белую бурлящую полосу, круто поднялся в воздух. Из мрака,

разорванного пламенем выхлопов, вынырнули призрачные силуэты гор и полные

синих теней пропасти. Мы поднимались по винтовой линии все выше сквозь

толстые слои облаков. И вдруг все стоявшие в Централи закрыли лица руками:

в телевизорах запылал раскаленный белый диск, низко нырявший в тучах. Летя

на восток, мы встретили солнце на несколько часов раньше, чем оно взошло

над долиной.

"Космократор" направился носом к Земле, словно намереваясь ринуться в

бездну, разделявшую обе планеты, но навигаторы только ввели его в поток

радиоволн, который нес нам вести из дому. Несколько часов летели мы в

пустоте под черным небом, полным так давно не виданных звезд. Потом

"Космократор", как пловец, ищущий дна, нырнул в тучи. Время от времени

открывались маленькие люки на дне и на длинных кабелях опускались

вспомогательные радарные антенны. Индукционные аппараты искали в тумане

залежи металла. В обеих лабораториях анализаторы колебаний записывали и

расщепляли волны, отражавшиеся от невидимой поверхности грунта. По

инструкции, данной мне, когда я принимал навигационное дежурство, было

ясно, что мы направляемся к долине Белого Шара.

В одиннадцать часов в Централи появился Арсеньев. Он был какой-то

рассеянный, не сразу отвечал на вопросы и, казалось, думал о чем-то своем.

Проверив приборы, он приказал мне особенно следить за показаниями

гравиметра.

- Если что-нибудь изменится, прошу сейчас же сообщить мне, - сказал он.

- Не изменится, профессор, - ответил я, - потому что мы будем делать не

больше трех четвертей километра в секунду.

- Это не имеет никакого отношения к скорости корабля.

Я не мог удержаться от замечания:

Blog

Stanislaw Lem. Astronauci (1951)