Е. А. Гаричева диалог в «кроткой» Ф. М. Достоевского 1 Вконтексте напряженных размышлений о судьбе русской женщины следует рассматривать «фантастический рассказ

Вид материала

Рассказ

Содержание Гаричева Е.А.

Подобный материал:

• Ф. М. Достоевского «сон смешного человека» ианимационным фильмом а. К. Петрова предметом, 65.58kb.
• Ф. М. Достоевского, 65.11kb.
• Ф. М. Достоевского «бобок» в контексте темы кладбища в русской литературе XIX века, 87.06kb.
• Роман “Преступление и наказание”, 28.24kb.
• Соня (Новый рижский театр, Латвия) 10 октября (17: 00 и 21: 00) / «Сцена-Молот», 92.27kb.
• Г. И. Нургатина учитель информатики г. Нурлат, Республика Татарстан, сош №2 Сценарий, 31.77kb.
• Н. А. Некрасова «Русские женщины» Цель урок, 47.46kb.
• Гаричева Елена Алексеевна образ человека в литературе и искусстве древнего новгорода, 1423.8kb.
• Реферат тема: Русская культура xixв и ее вклад в мировую культуру, 396.87kb.
• Начало Великой Отечественной войны поэт встретил, живя в подмосковном поселке Переделкино., 88.94kb.

Е. А. ГАРИЧЕВА


ДИАЛОГ В «КРОТКОЙ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО¹


В контексте напряженных размышлений о судьбе русской женщины следует рассматривать «фантастический рассказ» Достоевского «Кроткая» (1876). Героиня, покончившая жизнь самоубийством, появилась после фактов самоубийства в текущей действительности, которые потрясли писателя: дочь Герцена, акушерка Писарева, швея Борисова. Достоевский пытается ответить на вопрос, почему Писарева, приехавшая учиться в Петербург и получившая образование, кончает жизнь самоубийством: «Усталость, апатия. Живая натура. Не вытерпела и разочаровалась. Прокляла» (24, 219); «Отчего Писарева устала и отравилась: не нашла требований духу» (24, 227). Это приводит его к обобщению: «Жаль, что женщина слаба, устает, не выносит разочарования» (24, 200).

Впрочем, писатель понимает, что мотивы у самоубийц могут быть разные. Поэтому он противопоставляет смерть дочери Герцена смерти Борисовой: «1) Две смерти. Дочь Герцена. Холодный мрак и скука. Мачеха. 2) Потом из окна с образом. Смиренное самоубийство. Мир Божий не для меня. Как-то потом долго думается» (24, 275).

Желание исследовать тип «кроткой» прослеживается в первоначальных заголовках рассказа: «Девушка с образом», «Запуганная» (24, 381, 385). По мнению комментаторов к ПСС, разделение на хищный и смирный тип Достоевский заимствовал у А. Григорьева (24, 460).

Одним из первых заметил повторяющийся тип характера у Достоевского Н.А. Добролюбов: «…Люди, которых человеческое достоинство оскорблено, являются нам у Достоевского в двух главных типах: кротком и ожесточенном… Первые не делают уже никакого протеста, склоняются под тяжестью своего положения и серьезно начинают уверять себя, что они – нуль…»². Очевидно, что исследователь выделяет такой критерий, определяющий типологию характеров, как сохранение достоинства, определение своего места в мире. Кроткий – это не сопротивляющийся давлению и не сохраняющий своего достоинства человек.

Но есть и другой тип кроткого. Его Г.К. Щенников соотнес с социально-нравственным идеалом Достоевского, раскрытом в статье «Социализм и христианство»³. На первом этапе – патриархальности – «человек живет непосредственно», на втором этапе – цивилизации – человек «теряет источник живой жизни», руководствуясь разумом, утрачивает веру и обособляется от других, на третьем этапе – христианстве – отдельный человек добровольно и сознательно отрекается от своеволия и, отдавая себя другим, но не растворяясь в общем, достигает высшего единения со всеми (20, 191-192).

Св. Ефрем Сирин утверждает, что выработать в себе смиренномудрие можно лишь в непрестанной борьбе с гордостью, человекоугодием и тщеславием⁴. Обращаясь к Посланию Апостола Павла, он создает образ воина Христова, который в борьбе со своими страстями обретает покой в Боге: «Итак войди в себя, возлюбленный, и возвратись в покой твой. Облекись в броню веры, возложи на себя шлем спасения, восприми меч Духа Святого, иже есть глагол Божий (Еф. 6:17). Будь для единодушных братий образцем кроткого нрава. И высшие да подивятся терпению твоему. Да возрадуется о доблести твоей и живущий в тебе Дух Святый»⁵. Именно такое понимание кротости содержится в размышлениях Достоевского о «Дворянском гнезде» Тургенева, которое вошло в «Дневник писателя»: «Кроткий человек не мстит, проходит мимо, но примириться со злом и сделать хоть малейшую нравственную уступку ему в душе своей он не может» (22, 189). Такой тип кроткого, по мнению писателя, несет в себе лучшие качества русского человека.

Этот тип кроткой показан Достоевским в одноименном рассказе 1876 года. О.Ю. Юрьева, справедливо указывая на сложность и противоречивость образа героини, не рассмотрела его в развитии, в изменении, и не соотнесла это с изменением Закладчика⁶.

Рассказчик понимает, что героиня смиренна от природы: «Добрые и кроткие не долго сопротивляются и хоть вовсе не очень открываются, но от разговора увернуться никак не умеют…» (24, 8). Она сохраняет в себе ребенка, который зависим от родителей и боится чужих: «Была она такая тоненькая, белокуренькая, средне-высокого роста; со мной всегда мешковата, как будто конфузилась (я думаю, и со всеми чужими была такая же …» (24, 6). Автор называет ее любопытство «детским», ее рассказ о своей семье – «очаровательным лепетом невинности». В черновиках Закладчик восклицает: «Дитя! дитя! 10-летнее дитя!» (24, 326).

Кроткая хранит вещи, доставшиеся ей от родителей, как драгоценность. Семья для нее ассоциируется с идиллией. Особенно ей дорог образ Богородицы, который она закладывает, не снимая ризы, вопреки совету Закладчика. Это показывает целостность героини – она воспринимает мир в единстве земного и небесного, внешнего и внутреннего.

Черты, которые обнаруживает закладчик в Кроткой, соотносятся с лучшими чертами русской женщины, отмеченными Достоевским: доброта, искренность, великодушие, чистота, прямолинейность, сохранение идеала (24: 8, 9, 10, 16, 19).

Но, вместе с тем, надлом в душе Кроткой уже произошел. Это проявляется, когда Закладчик указывает на ее бедность: «Батюшки, как вспыхнула! Глаза у нее голубые, большие, задумчивые, но – как загорелись!» (24, 7). Кроткая несет в себе романтическое мироощущение, она знает, что такое индивидуалистический бунт: «Вы мстите обществу? Да? – перебила она меня вдруг с довольно едкой насмешкой, в которой было, впрочем, много невинного» (24, 9). Ее интерес вызывает фраза Мефистофеля, которую цитирует рассказчик: «Я есмь часть той части целого, которая хочет делать зло, а творит добро». Романтическое представление о взаимопроникновении добра и зла противоречит библейской истине о сущем как божественном бытии: из небытия бытие не рождается. Но окончательное смешение ценностей в душе героини происходит, когда она попадает в дом Закладчика.

Герой описывает пространство своего дома так: «Киот мой с лампадкой, - это в зале, где касса; у меня же в комнате мой шкаф и в нем несколько книг, и укладка, ключи у меня, ну, там постель, столы, стулья» (24, 15). В спальне Закладчика нет икон – следовательно, он не молится перед сном. Кроме того, киот находится в помещении, куда заходят посетители – для них это знак, что он человек верующий. Герой оказывается в зависимости от мнения других – вот почему его так мучает история его несостоявшейся дуэли. Рассказчик утратил свою целостность, хотя и мечтает о том, чтобы его полюбили как внутреннего человека.

Его поединок с Кроткой – это и борьба со своим страхом, и в то же время самоутверждение. Рассказчик размышляет: «Гордые особенно хороши, когда…ну, когда уж не сомневаешься в своем над ними могуществе, а?» (26, 12). Жажда власти над душой, по мнению Б. Вышеславцева, самый страшный человеческий порок, который разрушает человека и извращает Эрос⁷. В черновиках к рассказу есть запись: «И вся моя [раба моя]» (24, 249).

Поединок Закладчика с Кроткой – это и конфликт ценностей. Рассказчик отрицает самопожертвование: «Дешевое великодушие всегда легко, и даже отдать жизнь – это дешево, потому что тут только кровь кипит и сил избыток, красоты страстно хочется!» (24, 14). Именно после этого разговора на губах Кроткой появляется «недоверчивая, молчаливая, нехорошая» улыбка и она начинает молчать, т.е. выходит из диалога. Ссоры же происходят после того, как Кроткая «вздумала выдавать деньги по-своему, ценить вещи выше стоимости». Для Закладчика деньги – это мера ценностей: «…Объявил ей спокойно, что деньги мои, что я имею право смотреть на мир моими глазами» (24, 17). Возможно, для Кроткой это означает разрыв между словом и делом мужа: ведь он ее убеждал, что может делать благо для людей, будучи ростовщиком. Следствием становится бунт, и она является «зверем в припадке»: ценности в ее душе окончательно смешиваются. Самооправдание мужа для нее становится моделью поведения: «…Восстать действием против такой тирании и принять все последствия, значило выказать гораздо более мужества, чем в какой хотите дуэли» (24, 18).

Кроме того, можно заметить параллель между размышлением Закладчика о внезапном изменении Кроткой и попыткой Достоевского понять покушение на убийство подчерицы, совершенное Корниловой (один из нашумевших процессов, о котором пишет Достоевский в «Дневнике писателя»). Резкое превращение «кроткой» в «зверя» писатель объясняет ее аффективным состоянием. Сама Корнилова так говорила о своем преступлении: «Как будто воля не моя была, а чья-то чужая» (24, 313). В черновиках к рассказу есть запись: «Кроткие так, отдаются движению, не рассуждают» (24, 318).

Когда происходит окончательное падение героини, Закладчик это осознает, но у него не хватает душевных сил остановить ее: «…Зачем же ее не спас от злодейства? …Но душа моя тогда была в мрачном отчаянии: я погибал, я сам погибал, так кого ж бы я мог спасти?» (24, 22). После преступления жены и своего самоутверждения рассказчик окончательно выходит из диалога с Кроткой: «И вдруг – вдруг, видя, что я смотрю на нее, она бледно усмехнулась бледными губами, с робким вопросом в глазах… Я равнодушно отвел глаза... Брак был расторгнут, «побеждена, но не прощена»… Ночью с ней сделался бред, а наутро горячка» (24, 22). Не получив прощения, Кроткая замыкается в своем мире, молчание становится ее защитой: «…Она как бы рада была не сказать лишнего слова» (24, 23). Ее пространство сужается: «Она занималась работой, бельем, а по вечерам иногда читала книги, которые брала из моего шкафа. Выбор книг в шкафе тоже должен был свидетельствовать в мою пользу. Не выходила она никуда» (24, 25).

Пение Кроткой показывает, что дух ее сломлен: «Тогда еще голос ее был довольно сильный, звонкий, хотя неверный, но ужасно приятный и здоровый. Теперь же песенка была такая слабенькая, - о, не то чтобы заунывная…, но как будто бы в голосе было что-то надтреснутое, сломанное, как будто голосок не мог справиться, как будто сама песенка была больная» (24, 27). Причины духовной и душевной болезни героини выявляются во время ее исповеди: «…Сложив руки… начала говорить мне, что она – преступница, что она это знает, что преступление ее мучило всю зиму, мучает и теперь… что она слишком ценит мое великодушие» (24, 32). Вместе с тем, «детский смех» героини означает, что ядро ее личности сохраняется.

А далее рассказчик вновь переворачивает модель мира героини – теперь ему хочется, чтобы к нему относились, как к объекту: «…Не отвечай мне ничего, не замечай меня вовсе и только дай из угла смотреть на тебя, обрати меня в свою вещь, в собачонку» (24, 28). Кроткую пугает изменение ее положения: сначала муж играет роль Бога, теперь он в ней видит своего кумира. В.В. Лепахин полагает: «Кроткая бросается из окна с прижатой к груди иконой Богоматери. Тем самым она хочет сказать, что ее уход из жизни не бунт против Бога (как у Кириллова), а слабость жизненной силы и заранее просит прощения за грех самоубийства»⁸. Это еще и защита ее мира, и просьба о заступничестве Пресвятой Богородицы. Ее уход с иконой через окно символичен: она словно отказывается от этого мира и уходит в другой – мир небытия. Странная улыбка Кроткой перед смертью напоминает улыбку героини рассказа А.П. Чехова «Скрипка Ротшильдта»: она радуется смерти как освобождению от тирании мужа.

Таким образом, Кроткая Достоевского выходит из состояния природной чистоты, в ней пробуждается индивидуальное и индивидуалистическое (бунт), личностное начало (покаяние), но встать на путь смиренномудрия она не может. Почему Кроткая кончает жизнь самоубийством? В черновиках Достоевский шесть раз повторяет слово «устала» (24, 324-325).

По мысли В.А. Туниманова, композиция рассказа является кольцевой, что символизирует безысходность для героя⁹. Но смерть Кроткой меняет рассказчика. В авторском предисловии к рассказу читаем о герое: «Ряд вызванных им воспоминаний неотразимо приводит его наконец к правде; правда неотразимо возвышает его ум и сердце. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его. Истина открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере для него самого» (24, 5). Героя начинает тяготить молчание, для него оно становится символом небытия: «Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и – посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание – вот земля!» (24, 35). Кроме того, Закладчик вспоминает Первое послание Иоанна, в котором есть слова: «Бог есть Любовь» (4:8) и предостережение: «Дети! Храните себя от идолов» (5:21). В черновиках он хочет читать Псалтирь. У героя появляется потребность в диалоге, который, по мысли М. Бахтина, и есть подлинное бытие человека, со-бытие его с Богом¹⁰.

Включение в диалог с уже ушедшей из жизни женой дает возможность Закладчику понять свою вину: «…Я не безумный и не брежу вовсе, напротив, никогда еще так ум не сиял… Измучил я ее – вот что!» (24, 35). В плане для рассказа у Достоевского находим: «Но он надорвал ее сердце» (24, 382). Напряженное состояние диалога заставляет героя искать точку соприкосновения с Кроткой, и он ее находит: «Почему, почему мы бы не могли сойтиться и начать опять новую жизнь? Я великодушен, она тоже – вот и точка соединения!» (24, 34). Великодушие – это качество русского человека. «Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют», - утверждает Достоевский (22, 40). Это перекликается с признанием Закладчика: «Но ненависть моя никогда не могла созреть и укрепиться в душе моей» (24, 25). Таким образом, в сердце героя, в его покаянии и великодушии, залог его будущего возрождения.

В черновиках к «Дневнику писателя» 1876 года находим размышления Достоевского о незаконченных типах (24, 447). Видимо, Закладчик также относится к таковым: он объединяет в себе парадоксалиста, подпольного человека и безобразника-страдальца. Истина, которую открывает герой, не может его не изменить. Единственный его исход отныне – глубокое покаяние.