Поэма Руки мои

Вид материалаПоэма
Подобный материал:
Михаил Хонинов


МОЙ ПУТЬ


Поэма


Руки мои,

когда было мне два,

Из пиалы

пить учили меня;

Позже,

когда было восемь мне лет,

Буквы писали,

печатая след.

А в восемнадцать

я, гражданин,

Закон выбирая,

с другими един:

Пальцы мои

словно стали равны,

Дав делегата

великой страны.

В тот исторический,

памятный год

Занавес сцены театра

– я горд –

Знамя как будто

рукой придержал,

Благоговейно

его целовал.

Занавес поднят,

я руки простер –

Неба и сини могучий простор! –

Машет с друзьями,

со мной Гаруда,

Выше все,

к солнцу,

вперед все – туда.

В двадцать

по-прежнему верен судьбе:

Стал пограничником.

Там, на столбе,

Герб моей родины,

рядом с ружьем

Я на посту том

и ночью и днем.

………………………………………………

………………………………………………


Земля-планета,

ты – прекрасный из миров! –

Нет почитания к тебе

твоих сынов;

Нет изумлению

предела моему:

Ты им иль мачеха, иль мать?

Я не пойму:

Как будто у тебя для всех

одна трава,

Везде зеленая,

не синяя она;

Как будто у тебя для всех

одна вода,

Везде живая,

а не мертвая она;

Как будто у тебя для всех

одни ключи,

А не отмычки…

Нет, Земля, молчи.


Вот снова, человек,

тебе сказать хочу,

Хотя бы как соседу

«здравствуй» на ходу:

Всех держит бережно

планетная кора,

Несет всю жизнь

под солнцем на спине.

Пора

С рук матери-Земли

на ноги крепко встать,

Чтоб горя ей

от сыновей-детей не знать.


Земля,

дай же на миг мне силы свои!

Руками своими тебя подниму

и,

Смотри, встряхну –

плохое сброшу:

пропадай,

Хорошее оставлю –

только не страдай.


Твой чудный облик

мне бы чуть-чуть изменить:

Тогда не сможет к нам

смерть сама приходить,

Тогда в блаженстве Бумба

– род значит людской –

Цветет,

как лотос, ранней весенней порой.

…………………………………………………………

…………………………………………………………


Я посмотрел:

уже стало светать –

Руки мои,

вам детей всех не взять,

Тех,

что держались рукой за кровать,

Тех,

что шагали,

бежали играть,

Не потому,

что мне так тяжело,

А потому,

что от вас далеко.


И летом

в ранний июньский рассвет

До колыбели

добраться сил нет:

Дети заплакали,

дети зовут.

Дети не знают.

Я знаю:

идут.

Вышли враги из домов.

На войну.

Гитлера орды

на нашу страну.

Руки они засучили –

жара,

Рады работе –

пожары дотла;

Небо всем застит

черная мгла;

Солнце там черное

слепнет.

Не я.

Я же со всеми

наш мир защищать

Бросился в бой.

И костям вновь трещать

Под русским славным

трехгранным штыком,

Если пришел

в дом чужой не с добром.

Руки свои побратимам тяну –

С едою, водою,

обнять всех зову:

Вместе за родину бились мы рядом,

Всегда помогая

и словом, и взглядом.

Многих из них

я в дороге оставил:

Рыл им могилы,

кресты, где мог, ставил;

Их имена –

и в поэмах, в стихах,

В прозе моей,

и всегда на устах.

…………………………………………….

…………………………………………….


Березина!

Ты тоже не забудь

Своих героев.

Славься, вечно будь

В двенадцатом

и вновь в сороковых,

В тех опаленных,

горьких,

роковых;

И в новых днях

кати свою волну

На берег памяти,

на молодость мою…

………………………………………….

………………………………………….


Издалека

белорусская мать

Лодку стала

ко мне

направлять,

Лодка все ближе,

и я – на борту.

Что ж ты, мать, плачешь

на синем ветру?..

Весла, как руки,

готовы обнять

Воду реки,

чтоб теченье догнать,

Руки, как весла,

послушны судьбе –

Взмахи весла приближали к тебе.

…Помню,

как в детстве

встречали мы зул –

Лодка из теста

плывет в караул,

В лодке той

девять горящих огней –

Нас было восемь

в кибитке детей –

Лодочка жизни,

плыви и гори.

Лепит лампадку из теста

– смотри –

Мать моя,

ловко фитиль подожгла:

Значит,

зима в наши степи пришла…

Мать белорусская,

руки твои

Бульбою пахнут –

едою любви;

Пахнет подушка

весенней травой,

Солнцем и медом:

я сплю,

я – живой.


Утром

Семен провожает меня

В лес, к партизанам,

тропой семеня,

Старчески

он, вероятно, слезлив –

Руки пожал обе,

перекрестив.

Из рук одних

я в другие попал,

Цену надежде

я вскоре узнал,

И, наконец,

вот секретный райком –

Принял меня

бородач-военком.

«Я – Солдатенко», –

мне руку пожал.

«А я – Хонинов», –

отзыв подал.


Тысячу дней

я с врагом воевал –

Руки окрепли:

уже побеждал.

Колбча, Дубровка и Местино –

зря

Враг там ярился:

здесь наша земля!

В лесу Хачинском

семнадцать дней

Стойко держались,

предел сил презрев:

Восемь атак в день

в свинцовом аду,

Ветхое небо от взрывов

в лесу,

Вороны немы,

воронки-птенцы –

Просят у тучи:

«Воды нам, воды!».

В глотки им

льют раскаленный свинец –

Кажется,

здесь неживому конец…

Но мы вставали

в кровавом поту –

И умирали

на данном посту,

Но мы прорвемся из леса –

в Берлин!

Ярость святая –

рука-исполин!


………………………………………

………………………………………


Знамя Победы,

рейхстаг…

Вот – Берлин!

Я мог быть там же.

Со всеми.

Един.

…………………………………………….

…………………………………………….


Степное солнце-мать,

ты снова предо мной:

Рукою гладишь –

боль утихнет;

вновь покой –

И крепишь все во мне

калмыцким вновь узлом,

Как в детстве

войлочный надежный отчий дом.

Над головой

взгрустнула ива в тишине,

О чем печалится

в вечерней вышине?..

Я к длинной ветке прикоснулся,

как к руке –

С тобою вместе мы,

как облако в реке.

…Мать белорусская,

ты плачешь

почему?

Твои вопросы непонятны мне.

Чему

Тревожишься ты вновь,

хромой старик Семен?

Пропал вдруг голос твой…

Все кажется мне сном…

………………………………………………………….

………………………………………………………….


Полдень.

Безоблачно.

Вдруг пополам

Молния небо разбила.

Кто к нам?..

Неман, на спину взвалив,

и меня

Следом за немцами вывел.

Тогда

Тенью мне черной

дорогу прикрыл,

Тучею спрятал,

беду отрубил.

Гнался я,

падал,

вставал во весь рост –

Здесь моя родина,

долг мой непрост:

Мне бы врага победить –

и домой,

В край мой полынный,

далекий,

родной…

Но я отозван:

мне – строгий приказ:

Руки как будто связали

сейчас.

Крепла обида

на землю – мне мать,

Стал я слезами

ее поливать,

Реки

пока все в пути переплыл,

Мысли,

как путы,

стреножил из жил.

Выжгли на лбу моем

словно клеймо –

То коменданта печать,

заодно

Дали бумагу,

сказали читать:

«Здесь расписаться»,

а больше –

не знать.

Я расписался.

Сквозь слезы стена –

Вдруг показалось –

качнулась она:

Брови я сдвинул,

сжал крепко рот:

Сталин

– отец всех народов и вождь –

Тихо, не видя,

сидит за столом,

Трубка в руке,

рысий взгляд.

Это он!..


Температура по Цельсию

вскачь:

Горькие слезы как сахар:

не плачь!

Тело мое затвердело,

как кол:

Вот он, заступник народа!

Нашел!

И, по-армейски

чеканя шаг,

Честь ему отдал,

и начал так:

– Роднее были,

чем десять отцов,

Любимей были,

чем матери.

Зов-

Клич ваш услышав,

бросались на танк,

С именем вашим

сражались в войсках!

Враг был разорван нами

в клочки –

Славу множили:

встань и иди!..

………………………………………………

………………………………………………


Декабрь

– последние дни –

испугал:

Мир содрогнулся.

Народ мой страдал.

Мыкался скот.

И собак хриплый лай

Всю мешанину вокруг оглашал.

Все было тяжким.

В смятении ум:

Логику бросил тогда он

на штурм.

Дивное – станция,

здесь началось

Столпотрясение…

Сон мой:

сбылось…

И с Абганерово

тоже пошли

Все эшелоны

с родимой земли,

Плача, кричали.

Даже металл

Выдержку

там по дороге терял,

Косяк дверей из пазов

выпирал –

Столько людей

тот вагон сотрясал.

Плакали дети во сне –

даже сон

Их не спасал.

И в вагоне огонь

Часто детей тех

котлом обжигал –

Тесно в печурке –

в застенках играл.

Другому

ввек же ни с кем не играть –

Мать

перестала совсем уж дышать:

Так задохнулся ребенок

внутри –

Страшен, малыш, этот мир:

не смотри!


…Что мне таить от вас,

строгий отец?

Как пропустить,

ведь не виден конец…

Все, что случилось,

я вам расскажу.

…Жались друг к другу

там на ветру

Те эшелоны –

вот станция:

стой.

С визгом раздвинули двери-засов,

Как будто вспорот

Небесный здесь шов.

Молча, беззвучно

сгрузили всех тех,

Кто не проснется,

скажу без утех.

Станции все незнакомы,

как знать,

Где же могилы

потом отыскать?


…Сталин, отец,

что сказать сироте,

Что потеряла семью

на войне?

Чем мне утешить всех тех,

кто в пути

Мерз,

голодал,

пропадал…

Все – свои!

Слову внемлите,

отец, моему.

Людям поверьте –

не мне одному.

Все родились мы в России,

росли –

Жизни спасите!

Вы б нам помогли –

Остановите,

не медля, террор,

Тех,

кто готовит державе позор!

В нашей семье

много наций давно,

Старший из братьев известен;

дано

Младших братьев

ему поучать,

Чтобы в семье

никому не пропасть.

С тех пор,

как в стремя вступила нога,

С тех пор

коснулась к тороке рука,

С тех пор

краснел, как в песках саксаул,

Сердцем мужая,

держа караул.

Скажут: «Туда!» –

мы скакали туда,

Скажут: «Ловить!» –

мы ловили тогда,

Скажут: «Душить!» –

мы душили всегда,

Страну свою защищали

всегда,

Непобедимыми были

тогда.

Что же сейчас

нет в помине заслуг?

Старший наш брат теперь нем,

даже глух?

Веря ему,

мои предки пришли

В волжские степи –

Китай позади.

Ойраты в Волге

увидели мать:

Как же нам,

детям,

мать предавать?


…Мне бы сидеть –

не сидится уже,

Мне бы поспать –

но не спится уже,

Мне бы любить –

но жена умерла:

Двое малюток,

сирот, у меня.

Горе все множится,

как саранча,

И не щадит никого,

понял я.


…Хоть на мгновенье

взгляните в окно –

Верьте мне:

правду скажу все равно.

Видите –

там Половинка моя,

Люди болеют,

работать нельзя:

Силы иссякли –

ни встать

и ни сесть,

С голоду пухнут –

им нечего есть.

Станция,

где остановка

лишь «Смерть»,

Только ее

ты там можешь иметь.

Только

отчаянно снова в побег

Рвутся товарищи –

им бы побед!

Им Иванов помогал,

как друзьям,

А не врагам,

как сказали бы нам.

Их,

тех Иванов,

на вольной Руси

Много,

мы знаем,

как солнца в степи,

Всех

под конвой

невозможно загнать,

Берия,

вам надо это признать.

Товарищ Молотов!

Вы, Маленков,

Людей спасите!..

– Нет,

хватит тут слов, –

Сталин

внезапно мне голос подал, –

Калмык виновен –

приказ подписал.

Нет возражений

с разных сторон:

Берия,

Молотов

и Маленков.

Сталин

трубкой поправил усы,

Ответ, мол, получен…


Но мои сны…

Но за спиной

у меня голоса:

«Думал неправда?

Что ложь?

Навсегда?».


Брови взметнулись:

я все ж не сдаюсь,

Будь же заступником,

я поборюсь:

– Рад,

что увидел незлого отца,

Рады калмыки.

Два слова гонца.


Вижу –

стена предо мною бела,

В инее будто

от страха она.

И, порицая,

отец не глядит,

Он недоволен:

Сталин молчит.


– Издалека

к нам пришедшая весть

Может в пути

и неправду иметь.

Каждый калмык

вам тогда подтвердит,

Стоит позвать только:

правду хранит.

Были в республике

дети одни,

Женщины,

матери

и старики,

Чем же они

провиниться могли?

Горестно ждут

все ответа они.

Черные души,

сродни чужакам,

Письма писали те подлые

вам,

Собственной тени боясь

даже днем,

Чтобы карьеру им

сделать на том.

Я Совнаркома письмо

прочитал,

Свою шинель

я при этом не снял,

Туда добавил я

несколько слов,

Судьбою данных:

на все был готов.

«Калмыков не оставляйте,

отец,

В беде-развязке

один есть конец».

Мудрость,

я верил,

всегда победит,

Слово же ваше

всю правду крепит.

Видно,

письмо затерялось в пути –

Теперь следов

никогда не найти,

Может,

в руках чьих-то грузом лежит:

Совесть, бывает,

что сзади бежит.

Если б письмо

в ваши руки пришло –

Сразу виновного

вами

нашло.


Если сомнения

в речи моей

Вас одолели,

проверьте:

друзей

Всех моих можете

вы опросить,

Они вам скажут,

иному не быть:

«Да,

триста сорок

тех памятных лет

Вместе у матери

были без бед;

Вместе

мы ели еду из котла,

Тренога домом

огню там была;

Вместе

мы думу имели одну,

Братьями-сестрами

звали семью;

Были любимыми,

знали все лад:

Мать не обидит любого из чад».

Друзья мои

из всех разных мест –

Из Сталинграда,

Ростова тех лет,

И астраханцы –

вторая семья,

Стал там артистом:

учеба была.

Как появились

калмыки на свет,

С кисточкой красной

– то солнечный след –

Души чисты,

как ковыльный простор,

Ясен

прищуренный зноем их взор.

«Белых коней

всегда молнией бьет», –

Так говорил

в старину мой народ.

По той причине

и нет под луной

Тех, кто смирит

их твердой рукой.

Те,

кто способны маля-плеть поднять,

Клич ваш услышав,

все встали опять,

С криком «Ура»

свою кровь проливать,

Чтобы врага беспощадного

смять.

Правду свою,

как могу, завершу

Просьбой сыновней:

– Еще раз прошу –

Боль не утихнет,

пока я живой, –

Верните в степи калмыков

– домой.

Холод

в подол их свой лютый собрал,

В землю запрятал –

кто стар и кто мал…


– Хватит, солдат!

Ну, довольно с тебя, –

В спину толкнули

вдруг слуги вождя.

В комнате новой:

– Давай распишись,

И помолчи –

со свободой простись.

Горло сдавило,

по телу – озноб;

Слово, как пуля,

и целится в лоб;

Стала шинель моя

сразу мала;

Слезы закапали

вновь с воробья,

Пряжку солдатскую моя…

И я,

Буквы не видя,

не мог прочитать,

Потом не мог

ничего в них понять:

Читаю…

В ярости мой комендант,

В жизни, наверно,

большой он педант:

Букву закона

ему б соблюсти,

Спецпоселенцу приказ донести.

«За то,

что калмыки, –

останетесь здесь,

Будем вас

денно и нощно стеречь.

Вечная ссылка:

забудьте про дом,

А за побег

под расстрел подведем».

А комендант –

вся советская власть,

То-то потешится,

вижу я, всласть…

……………………………………….

……………………………………….


На этом, матушка,

прервем наш разговор:

Бежали беды –

отменили приговор.

Калмык – вновь друг степей,

как завещал поэт,

А выше этого суда,

известно, нет:

Поэты редко ошибаются,

друзья,

Им голос свыше даровали

ведь не зря.


Семен, послушав,

не согласен был со мной:

– Ты говори, милок.

Не прост был правды бой.

Кого боишься ты,

таишься, если свой.

Нам партия

была всегда родней родных –

Для человека все:

законов нет иных.

Вселенная для нас,

как матери подол,

Куда ни плыл бы ты,

куда бы ни пошел.

Под небом голубым,

где нет совсем зимы,

С калмыками дружны народы все,

и мы

Все долгие века

привыкли доверять,

За пазухой зла-камня

молча не держать.

Вот белоруска-мать,

тебя она спасла,

Картошку

снова партизанам понесла,

Одежду им дала,

а главное – завет:

Любите родину,

дороже счастья нет.

И если

просьбе нашей матери не внять,

Когда

наказ ее мы можем выполнять?..


Сказал

и в грудь себе, волнуясь, постучал,

Как будто

даже должником себя считал.

Да, радость, знаем,

чередом идет с бедой:

Закон природы –

все не стелется травой.

……………………………………………….

……………………………………………….


Названной матери –

семьдесят лет,

Ласково гладит Прасковья

от бед,

Рядом я с нею сижу,

но покой,

Мне не дается –

тревога и боль.

Под руки взяв

дорогих стариков,

Выйду навстречу

гряде облаков.

Далью открывшейся

сердце унял,

Семена, Прасковью

я обнимал,

И, жизнь итожа,

вслух всем так сказал:

– Радуюсь я,

что вам сын я

и брат,

Мой путь таков –

я любовью богат.

Мой путь иначе

не мыслился мне

На материнской

заветной

Земле!

1970

Перевела Римма Ханинова.

21-26 декабря 2005


Хонинов Р.М., Ханинова Р.М. Стану красным тюльпаном.

Элиста, 2010. – С. 125-153.