Geum.ru

Орден Ассасинов (Order Assasinov)

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 2 - Философия воли Ч.1
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23




Глава 2 - Философия воли Ч.1

10 июля 1958 года два мексиканских ребенка стояли на тротуаре в городе Куба, штат Нью-Мексико; мать одного из них разговаривала с соседкой в нескольких ярдах от них. «Джип» проехал вдоль почти пустой улицы и остановился напротив группы людей: бородатый мужчина за рулем поднял винтовку, дважды выстрелил и уехал прочь, один ребенок был убит, другой - смертельно ранен. Кто-то заметил номер «джипа», и позже в тот же день отряд полицейских окружил дом его владельца, американского исследователя природных ресурсов по имени Норман Фуз, в лагере в горах. Фуза обезвредили после выстрела в ногу. Он даже не пытался отрицать того, что стрелял в детей; причина, как он объяснил, заключалась в желании сделать что-нибудь, что сдержало бы взрыв рождаемости. «Если рождаемость будет расти такими же темпами, то еды на всех не хватит, и каждый из нас будет жить на нескольких квадратных футах земли». Полицейский спросил: знает ли он, что у матери убитой девочки одиннадцать детей. «Нет, но когда я увидел детей, мне пришло в голову, что их слишком много в этом мире. И я решил начать избавляться от них...»

В этой истории есть что-то, что олицетворяет преступную жестокость в конце двадцатого века. Здесь брезжит призрачная видимость логики, переходящая затем в абсурдность. Причины кажутся смутными или недостаточными, словно утаили некий жизненно важный кусок доказательств. То же самое справедливо по отношению к негритянским бунтам в Америке в конце шестидесятых, и к насилию I.R.A. в Северной Ирландии, которое, как я писал, до сих пор продолжается. Создается такое впечатление, что насилие коренится глубже, чем его очевидная мотивация - как будто общественное недовольство послужило причиной извержения вулкана, которое позже вызвало землетрясение.
Судебное разбирательство по делу об убийстве Мурса и случай Мэнсона обладают тем же неуловимым признаком. В случае классического убийства девятнадцатого века убийца пытался создать двойственность, предполагающую сомнения или смягчающие обстоятельства. Но факты работали против него; назло его отговоркам, мотив стоит, словно Эйфслева башня; он оказывается в положении лжеца, которого полностью разоблачили. Даже после того как Брэди и Мэнсон были осуждены, оставалось ощущение, что не было сказано ничего, что могло бы объяснить, что же на самом деле произошло. Были странные оправдания, аргументы о больном обществе, извлеченные из де Сада или Маркузе; но ничто из этого не могло быть отождествлено с достаточным мотивом. Возможно, возникло бы чувство психологического облегчения, если бы заключение психиатра могло показать, что Иэн Брэди всегда был педерастом-садистом или что мания величия Мэнсона была следствием венерической болезни. Но это был именно тот вид уверенности, который никогда не выявляется. Американское общество сочло случай Мэнсона чрезвычайно разочаровывающим, поскольку казалось, что он убеждал в соответствии с некой нелинейной логикой. Он был невиновен; не потому, что не сделал ничего для убийств, а потому, что виновно было общество. И подпольная пресса Калифорнии, казалось, сочла этот ответ подсудимого понятным и справедливым, несмотря на то что никто фактически не утверждал, что именно общество убило Шарон Тейт и семью Да Бьянка.
Ясно одно: если мы принимаем различие между ассасинами и убийцами, то Фуз, Мэнсон и Брэди принадлежат к ассасинам. Обычное убийство совершается преступником, думающим о последствиях. Он надеется, что его не поймают; а если его поймали - он повесит голову и признается в том, что виноват, сказав: «Попался за дело». Ассасин опустит вниз дуло своей винтовки с чувством своей правоты, ощущая себя директором школы, который бьет тростью нерадивого ученика, или палачом, который освобождает капкан. Он карает общество. Он чувствует, что он прав.

Ницше понимал психологию ассасина. В письме Стриндбергу от 7 декабря 1888 года он писал:
« ...история преступных семей... всегда приводит к личности, слишком сильной для своего специфического социального окружения. Последнее значительное преступление в Париже, дело Прадо, является классическим примером этого. Прадо был более чем равным по силам соперником для своих судей, даже его адвокаты, проявляя самообладание, восхищались его острословием и бравадой. И это вопреки тому факту, что давление судебного следствия уже так сильно навредило ему в физическом плане, что несколько свидетелей опознали его лишь по старым портретам» [курсив мой].
Прадо был казнен в декабре 1888 года за убийство проститутки по имени Мари Агетэн. В 1887 году Прадо был арестован при попытке бегства с места ограбления; он пытался стрелять в полицейских, которые преследовали его. Спустя некоторое время также были арестованы две его любовницы, обвиненные в соучастии в другом ограблении. Заключенные в одной камере, соперницы стали негодовать на мужчину, который был виновен в их положении, и одна из любовниц сказала другой, что Прадо убил Мари Агетэн. После чего она решила рассказать об этом следователю. Были найдены ювелиры, которые опознали в Прадо человека, который продал им ювелирные изделия, принадлежащие Мари Агетэн. Во время судебного разбирательства было обнаружено, что помимо своих двух любовниц (одна из которых родила ребенка от него в тюрьме) у Прадо еще была жена в Испании. Общество валило толпой на представление Дон Жуана, который столкнулся лицом к лицу с женщиной, которую предал. X. Б. Ирвинг, описывая дело Прадо в «Исследованиях о французских преступниках», говорил: «Какая бы тайна ни сопутствовала предшествующему жизненному пути [Прадо], он был отчаянным и безрассудно смелым. Он сражался, и сражался мужественно и решительно, на Кубе и во время Карлистских войн в Испании. М. Горон в свих мемуарах склонен признать,

<...>

что Прадо был сыном Президента Перуанской Республики... Прадо... был кем-то вроде солдата рядом с ним; его преступления весьма безрассудны и отважны; он не знал слез... и, оказавшись в безвыходном положении, он показал себя начитанным, щедрым на слова и неодолимым в возражениях, затопив судей стремительными потоками своих аргументов и обвинений». После вынесения смертного приговора Прадо написал письмо президенту Франции Карно, попросив устроить казнь как можно раньше. Карно (который был убит пять лет спустя) исполнил просьбу; Прадо встретил свою смерть без страха. В письме другу, написанном незадолго до казни, он процитировал Дидро: «Для мудрого человека не существует таких вещей, как законы. Так как все законы подвержены ошибкам или исключениям, мудрый человек - сам себе судья, подчиняется ли он законам или нарушает их». Можно сказать, что это кредо Ассасинов.
Приблизительно десятилетием позже социолог Вилфредо Парето вывел концепцию, которая вызвала бы восхищение у Ницше и Прадо. Всех людей можно оценить по шкале с оценками от «отлично» до «очень плохо». Человек, никогда не совершавший убийства, получил бы ноль по криминальной шкале, в то время как Джек Потрошитель подобрался бы к самой вершине. Генри Форд был бы высоко оценен по деловой шкале; Ганди был бы высоко оценен по шкале святости. Все те, кто получил максимальную оценку, образуют элиту общества. Существует правящая элита и неправящая элита. Отсюда следует, что преступники, так же, как творческие люди и философы, принадлежат к неправящей элите...
В настоящее время мы бы упомянули об «элите» Парето как о доминантном меньшинстве. Исследования Тинбергена, Лоренса и других осведомили нас о жизненно важной роли, которую играет доминирование в зоологии: социальное устройство большинства птиц и животных основано на доминировании. Как ни странно, оказывается, что доминирующее меньшинство составляет ровно пять процентов от общей популяции. Это относится к людям так же, как к животным или птицам. Когда Шоу спрашивал путешественника Стэнли, сколько из его людей сможет возглавить экспедицию, если сам он заболеет, Стэнли ответил: «Один из двадцати». Шоу спросил, приблизительный ли это подсчет или точный. «Точный», ответил Стэнли. Китайцы использовали это знание во время Корейской войны, предотвращая побег заключенных тем, что держали «доминантные пять процентов» в отдельных временных лагерях для военнопленных с усиленной охраной; остальных после этого можно было оставить почти без охраны.
Ницше признал Прадо членом «доминантного меньшинства», несмотря на то что не знал ничего о зоологии. Его собственная философия признавала Силу Воли основным стимулом всех живых существ. И Ницше, в свою очередь, унаследовал это представление о воле от Шопенгауэра, чья книга «Мир как Воля и Представление» вышла в 1819 году. Шопенгауэр представлял волю как гигантскую, ослепляющую, ищущую силу, подобную некоему странному спруту. Она движет всей жизнью, но у нее нет цели, за исключением бесконечного самообновления. Так что живущие создания движимы бесконечным желанием, и жизнь - это боль, за исключением того момента, когда желание исчерпывает себя и становится скучным. Воля ведет нас под воздействием созданных иллюзий - религии, любви, тщеславия, знаний, которые дают нам ложное ощущение осмысленности и целеустремленности...
Будучи молодым человеком, сомневающимся в себе и зачастую истощенным, Ницше все это принял безоговорочно, но позже здравая интуиция обратила его к теории эволюции, и он увидел волю к власти как выражение человеческих усилий в стремлении стать богом. Эта воля к развитию, словно источник постоянного раздражения, вдохновляла элиту. В здоровом, развивающемся обществе всегда найдется место для искателя приключений - человека с четкими понятиями и достаточно храброго для того, чтобы воплотить их. В разлагающемся и фривольном обществе у такого человека нет выхода, и раздражение может привести его к уничтожению других людей или к самоуничтожению. Совершая акты насилия, он не испытывает угрызений совести, поскольку чувствует только презрение к обществу и его ценностям. (Любимым писателем Ницше был Достоевский; он считал Раскольникова отличным примером своей Воли к Власти.) К моменту смерти Ницше (1900-й год) эти взгляды нашли широкое распространение и признание среди европейских интеллектуалов.

Все изменил Фрейд. Он признал подсознательную волю Шопенгауэра и определил ее как либидо, сексуальное влечение. Эта точка зрения была настолько потрясающей - после изысканного сдерживания чувств девятнадцатого века - и пробудила такую сильную и жгучую полемику, что Ницше и Шопенгауэр были полностью заслонены - или, в лучшем случае, считались интересными предшественниками Фрейда. Фрейд определил проблему Достоевского как эдипов комплекс. В соответствии с сексуальной теорией, мужское насилие является формой замены изнасилования (хотя позже, осознав несоответствие этого определения, он так же ввел определение «смертельного побуждения»).
Адлер, в прошлом - последователь Фрейда, предложил альтернативную теорию, в которой главную роль играет воля к власти; но по сравнению с Ницше или Шопенгауэром воля к власти, по Адлеру, является защитной тенью, попыткой уравновесить чувство неполноценности. Но в сравнении с сексуальным влечением, по Фрейду, эта теория, безусловно, лишена драматической привлекательности.
И только во второй половине двадцатого века фрейдистская теория постепенно потеряла авторитет. Это, скорее, вызвано открытиями в зоологии, чем в психологии. В 1932-м году Солли Цукерман опубликовал свои исследования об общественной жизни обезьян в Лондонском зоопарке - «Общественная Жизнь Обезьян и Человекообразных Приматов», - и его находки подтверждают теорию Фрейда; казалось бы, обезьяны мало о чем думают, кроме секса, и их общественная иерархия обусловлена именно этим. Но четыре года спустя молодой американский психолог Абрахам Маслоу изучал обезьян в зоопарке Бронкса и узнал, что вся непрекращающаяся сексуальная активность являлась способом удовлетворения доминирования; доминирующие обезьяны возвышаются над менее влиятельными, и нет никакой разницы, кто занимает высшее положение - самец или самка. Книга Роберта Эндрю «Происхождение Африки» (1961) популяризировала открытие, которое было сделано более полувека назад южноафриканским натуралистом Юджином Мараисом: среди животных в их естественной среде обитания секс менее важен, чем доминирование и «территориальный инстинкт». Книга Эндрю вызвала быстрый рост общественного интереса к области поведения животных и доминирования. Книга Конрада Лоренса «В Агрессии», которая десятью годами раньше привлекла главным образом исследователей зоологии, стала бестселлером. В ней было несколько прямых вызовов теории Фрейда; но, несмотря на биологические доказательства, господство сексуальной теории стало ослабевать.
Здесь я предполагаю, что в целом, на основании здравого смысла, фрейдистское либидо менее удовлетворительно в качестве объяснения «доминирования», которое движет ницшеанскую эволюцию. Восточный деспот может наслаждаться осуществлением власти, но хранит свое сексуальное побуждение для гарема; и его сексуальная потребность кажется выражением его воли к власти, а не наоборот. Фрейдистская теория выглядит такой правдоподобной, поскольку цивилизованные люди одержимы сексом, словно обезьяны в неволе. Но было бы более логичным предположить, что сексуальное доминирование - это часть воли к власти, чем рассматривать все человеческое доминирование как выражение сексуальной неудовлетворенности. Мужчины, одержимые политическим доминированием, такие как Гитлер и Сталин, редко были серьезно заинтересованы в сексе; мужчины, одержимые сексуальными завоеваниями, такие как Казанова и Фрэнк Харрис, редко выделялись в других областях доминантной активности. Сексуальное доминирование является в некотором смысле несущественным подразделением воли к власти.
Этот снова возникший вопрос - о природе садизма - уже обсуждался в связи с Душителями. С тех пор как стало допустимо открыто обсуждать сексуальную ненормальность, ближе к концу девятнадцатого века, было принято на веру, что садизм сексуален по своему происхождению. Краффт-Эбинг характеризовал его как «сочетание похоти и жестокости», Хэйвлок Эллис - как «сексуальное удовольствие от причинения боли», Айвен Блох - как «похотливое удовольствие, которое испытывают извращенцы при виде страдания...» При использовании в повседневном языке, садизм стал синонимом жестокости, так что любой - от охранника из немецкого концентрационного лагеря до мальчика, который привязывает оловянную консервную банку к кошачьему хвосту, - характеризуется как садист. Исходя из Фрейдистской психологии, мы вынуждены принимать любую жестокость как относящуюся к половой жизни но происхождению. Эта точка зрения стала столь общим местом наших размышлений, что большинство из нас никогда не осознавали этого, - мы просто используем термины «жестокость» и «садизм» как взаимозаменяемые.

Но если современное насилие понятно, то необходимо вернуться к дофрейдистской модели мысли, - на самом деле, к Воле к Власти Шопенгауэра и Ницше. Обсудим следующий эпизод из книги « Червяк в Бутоне», исследования викторианской сексуальности Рональда Пирсолла:

Тридцатипятилетняя Джейн Шор жила в Шордиче и была женой инженера, работающего в Китае. По пути к подруге она заглянула в бар «Лорд Нэпир» в Клэптоне и быстро выпила последовательно эль, пиво и джин. Пятеро мужчин вызвались проводить ее до дома подруги. По пути старший работник с нефтяного завода остановил группу людей. Он спросил: «Что вы собираетесь сделать с этой женщиной?» «О! Она это любит», - ответил один из мужчин. Они бросили мисс Шор в двадцатипятифутовую лощину, и огромная толпа наблюдала за тем, как пять мужчин насиловали и били ее, и никто не вмешался до тех пор, пока она не оказалась при смерти. Судебное обвинение порицало наблюдателей за то, что они не помешали, но носящие парики судья и надменные адвокаты жили не в джунглях...

Понятно, что это садизм - как комментирует мистер Пирсолл - и, кажется, больше нечего сказать. Но викторианцы, которые никогда не читали Краффт-Эбинга, могли удивиться, почему пять обыкновенных рабочих - по-видимому не «извращенцы» - захотели избить Джейн Шор. Можно понять изнасилование пьяной женщины, но не жестокое обращение с ней. Но лишь до тех пор, пока мы не попытаемся представить себе эту сцену. Средь бела дня голая женщина лежит на траве, вокруг нее лежит разорванная одежда; двое мужчин держат ее ноги раздвинутыми, а третий стоит на коленях между ними. Над ними стоит толпа мужчин и женщин - возможно, несколько детей - и молча смотрит на это. Даже в «джунглях» подобный тип поведения достаточно позорен. Поэтому они били ее для того, чтобы утвердить свое право на нее; это притязание их преступной похоти, акт демонстративного неповиновения. Это похоже на гориллу, которая бьет себя в грудь...
Надо сказать, что избиение не является частью полового сношения; это нечто сбивающее с толку, предназначенное для того, чтобы изнасилование выглядело как наказание. И это бы не служило своим целям до тех пор, пока все в этой толпе инстинктивно не признали бы, что изнасилование - это выражение воли к власти, а не наоборот. Если бы все происходило в темноте и без свидетелей, возможно, ее бы изнасиловали, но не избили.
Ницше унаследовал от Шопенгауэра  представление о том, что самая сильная человеческая потребность заключается не в желании безопасности, или любви, или красоты, а в воле самой по себе, ожесточенности, постоянном голоде, как будто желудок пуст. Ницше пришел, чтобы опровергнуть убеждение Шопенгауэра в том, что воля была абсолютно тщетным желанием, пищей для иллюзий. Он осознал, что счастье - это чувство, которое мы испытываем после преодоления препятствий, и что человек в связи с этим по сути своей является целеустремленным созданием, чья воля является инструментом его эволюции к сверхчеловеку. Он начинает видеть, что утверждение воли - глубочайший и самый значительный из человеческих инстинктов; таким образом, он нападает на моралистов и эстетов - Святого Павла, Джорджа Элиота, Сент-Бёва - и прославляет искателя приключений и отравителя Чезаре Борджа, который убил мужа сестры для того, чтобы сделать ее своей любовницей. Но, так или иначе, мы соглашаемся с историческим суждением Ницше о том, что «Европа была близка к величию, когда оставалась надежда на то, что Чезаре Борджа сможет захватить папский престол». Мы можем видеть, что это обусловлено его убеждением в том, что воля сама по себе является глубочайшей и величайшей из человеческих потребностей и что в здоровом человечестве ее можно удовлетворить лишь неким видом завоевания. У Ницше не было сомнений в том, что совращение Чезаре Борджа своей сестры было выражением того же самого волевого порыва, который заставил его мечтать о том, чтобы стать властелином Италии.
Двадцатый век отверг ницшеанскую Волю к Власти, поскольку для жестокого оппортунизма она представлялась отклонением от нормы; это подобно отвержению сексуальной теории Фрейда, поскольку она кажется разрешением отцеубийства и инцеста. Если ницшеанское предположение о том, что воля сама по себе является основной человеческой потребностью, и верно, способ, с помощью которого она проявляет себя в случае Чезаре Борджа или Гитлера, неуместен. Одобрение Ницше Чезаре Борджа может быть веской причиной критики Ницше со стороны человечества, но это так же неуместно - как это было бы неуместно по отношению к сексуальной теории Фрейда, если бы Фрейд восхищался Казановой.

На самом деле, все значительные постфрейдистские открытия в психологии подтверждают теорию Ницше. Я писал о них довольно много в другом месте, но они настолько важны в контексте данной книги, что необходимо предложить краткое изложение.
В своем важном эссе «О запасах жизненной энергии» Уильям Джеймс признал, что основная проблема человеческого сознания заключается в его тенденции колебаться между состоянием большой живости и энергичности и состоянием тупости и скуки; причем последнее является «нормой». Джеймс установил, что «бдительные» состояния вызываются с помощью значительного усилия, ощущения, что здесь есть что-то важное и стоящее, чтобы сделать это. С другой стороны, личность, попавшая в ловушку чувства отупения и безразличия, может просто «истощаться» до тех пор, пока жизнь не окажется бесконечной серией препятствий, и каждая муха будет казаться слоном. Другими словами, «неврастения» возникает в результате неиспользованной воли.
Абрахам Маслоу  (1908 - 1970) решил, что адлеровская «воля к власти» объясняет поведение обезьян в зоопарке Бронкса лучше, чем фрейдистская сексуальная теория, но это не привело его к отвержению Фрейда. Вместо этого он просто решил, что Фрейд был прав на более низком уровне, чем Адлер, и сформулировал свою теорию, которую назвал «Иерархия Ценностей». В соответствии с Маслоу, простое животное (или человек) нуждается в еде и безопасности; когда эти потребности удовлетворены, ему требуется секс, слияние с самцом или самкой; когда и эти потребности удовлетворены, возникает потребность в реализации чувства собственного достоинства, становится важным общественное признание. И разумный человек - тот, кто, удовлетворив себя на всех этих уровнях, найдет себя в разработке «мета-нужд», почувствует необходимость интеллектуальной деятельности, потребность в искусстве и философии, альтруизме или религии. Человеческое существо становится умственно больным, как утверждает Маслоу, когда возникает некая значительная блокировка его эволюции на любом уровне. Когда это происходит, воля не может найти пути вперед; она становится пассивной, и затем следуют тезисы Джеймса. Жизненно важные батареи работают вяло, словно машина, которую оставили в гараже на всю зиму. С другой стороны, когда путь открыт и человеческое существо охвачено мощным чувством целеустремленности, батареи столь сильно заряжаются, что любое минимальное удовлетворение вызывает спонтанную разрядку, чувство чистого наслаждения, которое Маслоу назвал «пиком опыта». Сущность психологического здоровья заключена в активности воли.
Подобный взгляд также распространялся - с другой точки зрения - Виктором Франклом, еврейским психиатром, который провел войну в нацистских концентрационных лагерях. Франкл заметил, что заключенные, которые ни на что не надеялись, были предрасположены к истощению и умирали, в то время как заключенные, стремившиеся любыми способами с оптимизмом двигаться вперед, оставались здоровыми. Еще до войны Франкл заметил, что люди,. которые начинали беспокоиться из-за малейшей проблемы, часто развивали в себе серьезные блокировки и напряжение. Лучший способ излечить подобных больных - заставить их приложить усилия для того, чтобы сделать именно то, что они боялись сделать (так, мальчика, который заикался, вылечили тем, что заставили его играть роль заики в школьном спектакле). Франкл пришел к выводу, что чувство целеустремленности жизненно необходимо для умственного здоровья; личность, не устремленная к цели, начинает беспокоиться по пустякам, подобно тому, как некоторые люди начинают испытывать зуд, когда лежат без сна в ночи. Как только они убедят себя сделать настоящее усилие, блокировка пропадет.
«Терапия реальностью» Уильяма Глассера и «терапия ответственностью» Хоуберта Моурера зависит от того же утверждения, что люди без целеустремленности становятся очагом любого вида психологической болезни и что лечение зависит от пробудившейся воли к чувству реальности и ответственности.
На самом деле, настоящее обоснование всех этих психологических трудов лежит в философии Эдмунда Гуссерля (чья наиболее важная работа «Идеи» появилась в 1912 году). Основное открытие Гуссерля заключалось в том, что все наши умственные процессы являются «преднамеренными» - скорее активными, чем пассивными. Я склонен допускать это, когда я смотрю на что-нибудь и оно, при посредстве моих глаз, отпечатывается у меня в сознании. Правда заключается как раз в обратном. Когда я вижу что-то, это подобно тому, как если бы я протянул руки и подобрал это. Я настолько привык «видеть вещи», что я больше не замечаю вызванное этим напряжение, не намного большее напряжение я замечаю, когда я читаю газету. Но здесь есть напряжение; я должен постоянно интерпретировать «действительность», так же как я должен интерпретировать черные значки в газете.
У этого свойства есть важное следствие, особенно для поэтов и мистиков. Если я чувствую повсеместную скуку и усталость, я прекращаю вкладывать то же подсознательное напряжение в мое «видение», и вещи на самом деле выглядят скучнее. Когда я заинтересован и полон намерений, я вкладываю больше подсознательной энергии в мое видение, и вещи кажутся светящимися смыслом. Я вижу больше цветов, ощущаю больше запахов.
Но поскольку я не подозреваю об этом подсознательном напряжении, я озадачен, почему мир всегда кажется меняющимся. В один из дней жизнь, само собой разумеется, удивительна, следующий день пройдет бестолково. В данном случае проблема имеет тенденцию к саморазвитию; потому что в мире, который выглядит скучным и бестолковым, мой непосредственный ответ становится пассивным и скучным, и я буду допускать, что это вполне нормально. И если некий интерес или чувство целеустремленности заставит меня сделать напряжение и я неожиданно снова начну ощущать «пик опыта», я почти наверняка не увижу связи между моим напряжением и пиком опыта; вместо этого я восприму пик опыта как единичный счастливый случай, результат некого удачного шанса, который я не осознал...
Сам Гуссерль не сделал этого подробного приложения своей теории к психологии; но это подразумевается. И его открытие «преднамеренности сознания» позволяет нам увидеть связь между вопросом, приведшим в замешательство Уильяма Джеймса, и ответом, предложенным Маслоу и Франклом. Наша жизнеспособность так сильно колеблется между мистическим экстазом и полным умственным разложением, поскольку мы делаем фундаментальную ошибку относительно природы сознания. Мы думаем, что оно автоматическое, как и наше дыхание. Но это не так; оно зависит от напряжения, как плавание. Если мы перестанем прилагать усилие, мы утонем.

Теперь я перейду к своему небольшому вкладу в этой области. Все мои собственные работы в основном затрагивали проблему «жизненного провала», - когда жизнь становится тщетной и кислой, и все усилия, кажется, не имеют смысла. В 1957 году я разработал концепцию «автопилота» или «робота». «Привычка» является разновидностью робота в подсознании. Когда ребенок учится ходить, он вынужден прилагать мучительное усилие с каждым шагом; затем вступает робот, и он уже делает это автоматически; это применимо ко всем навыкам, приобретенным в течение жизни: вождению машины, печатанью на машинке, изучению иностранных языков. Человеческий «робот» более серьезно квалифицирован, чем у животных; но его высокая эффективность оборачивается нашим падением, поскольку он делает нас ленивыми и зависимыми. Я ставлю пластинку с любимой симфонией и удивляюсь, почему музыке не удается взволновать меня; это происходит потому, что я не приложил достаточных усилий; в результате робот слушает симфонию, а «я» - нет. Чем больше скуки и равнодушия я получаю, чем больше робот контролирует мои функции, тем больше я чувствую себя пассивным инструментом в руках судьбы. Можно видеть, как робот объясняет проблему человеческой пассивности, и порочный круг тоски, таким образом, может привести жизнь к провалу и умственному крушению.
Для удобства мы можем представить человека как большое скопление «рецепторных клеток», каждая из которых подобна вогнутой линзе отражателя радиотелескопа. В моменты большой настойчивости или возбуждения все эти клетки «включены»; но когда жизнь уныла и скучна, большинство клеток «выключены». Чтобы быть точным: ни одна клетка никогда не выключается насовсем (пока мы не умрем); они все еще записывают информацию, но они не передают ее центральному «я». Наша часть, которая является роботом, состоит из этих «пассивных» клеток.
Это приводит к интересным последствиям. Мое понимание того, «кто я есть», зависит от того, сколько клеток включено. Когда мне скучно и все безразлично, мое представление о том, «кто я есть» в данный момент гораздо меньше, чем когда я счастлив и возбужден. Это так же абсурдно, как если бы мой физический рост варьировался между шестью футами и шестью дюймами.
Для удобства нужно как-нибудь обозначить это чувство того, «кто я есть», и я буду называть его «собственный воображаемый образ» (‘self-image’).
Теперь мой воображаемый образ зависит, в наибольшей степени от того, что происходит вокруг меня. Если происходит что-то возбуждающее, случаются изумительные вещи, тогда большинство моих «рецепторных клеток» будут включены, а мой воображаемый образ будет чистым и удовлетворенным; если я грущу, воображаемый образ станет расплывчатым и отрывочным.
Все это было хорошо выражено в рассказе бразильского писателя Мачадо де Ассиса «Зеркало». Молодой человек из удаленной деревни уходит служить в армию и возвращается домой в форме лейтенанта, которой он сильно восхищается. Тетушка пригласила его остановиться на своей ферме, где слуг проинструктировали, чтобы они обращались к нему «Синьор лейтенант». Его эго расцвело от подобного внимания. Когда его тетушку и ее мужа вызвали к постели больного, слуги воспользовались возможностью и убежали; молодой человек проснулся однажды утром и обнаружил, что он один.
Он обнаружил, как это мучительно - лишиться своего ежедневного рациона восхищения. Это была удаленная ферма, и одиночество заставило его потерять чувство собственной уникальности. В спальне стояло огромное зеркало, и однажды, когда он заглянул в него, он подумал, что его очертания становятся расплывчатыми и неточными... Затем его поразила одна идея. Он взял свою красную форму лейтенанта и прошелся из стороны в сторону перед зеркалом; и вот так он сумел сохранить здравый ум до приезда своей тетушки...
Это точное описание психологии воображаемого образа. Мир вокруг - это зеркало, которое нас отражает. Но это волшебное зеркало. Иногда - когда наша жизненная сила высока - оно отражает нас четко и ясно; иногда изображение настолько размыто, что мы с трудом можем различить свое отражение.
Но мое душевное равновесие зависит от силы моего воображаемого образа Человек, заключенный в абсолютно черную и звуконепроницаемую комнату на несколько дней, постепенно сходит с ума, потому что его воображаемый образ постепенно растворяется. Это также объясняет, почему большинство людей так сильно нуждаются в других людях; им нужно «зеркало». Но это, безусловно, зависит от внутренних ресурсов личности. Ученый или философ, разгадывающий интересную проблему, имеет внутреннее зеркало для того, чтобы сохранить свое чувство уникальности. Но большинство людей находятся в положении сартровского отчима, о котором Сартр писал: «По воскресеньям он замыкался в себе, находил там пустыню и чувствовал себя потерянным».
Теперь можно увидеть, почему я считаю ницшеанскую волю к власти ключом к человеческой психологии. Размытый внутренний образ тождественен с чувством неустойчивости и бездеятельности. С другой стороны, как только мы испытываем чувство власти и намеренья, воображаемый образ становится чистым, и жизнь неожиданно наполняется смыслом. В «Хрониках Убийства» я обратил внимание на то, как много изнасилований со смертельным исходом совершается бродягами и скитальцами. Когда мужчина «в пути», его чувство уникальности становится размытым. В этой ситуации его потребность в «решительном действии» становится критической, поскольку заставляет его образ вновь возникнуть в зеркале. Инстинктивно он ищет вокруг что-то, что побудит его к решительному действию. Сексуальный инстинкт - наша сильнейшая инстинктивная сила; он, скорее, предпочтет совершить изнасилование, нежели другое преступление.