- Двойственность Книги Бытия проявляется на разных уровнях. Есть двойственность в двух, 1554.69kb.
- Семь Лучей Бога Семь Божественных Энергий Голубой Луч Пламя Воли Господа, Энергия Первого, 1589.38kb.
- Рождество христово и начало "нашей эры, 221.42kb.
- Конференция Адама Смита за последние 10 лет стала центральным местом встречи руководителей, 23.57kb.
- Реферат По предмету : введение в теорию экономики. На тему : Политическая экономия, 129.98kb.
- М. В. Ломоносова Исторический факультет. Отделение истории и теории искусства, 202.64kb.
- Адама Смита, 82.02kb.
- Гипотезы о происхождении человека, 20.84kb.
- Отчет о научной стажировке в Университете им. Адама Мицкевича г. Познань с 15. 09., 54.14kb.
- Книга вторая, 2074.19kb.
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 40
Естественная магия
В недельном чтении “Мецора” продолжается изложение законов о проказе и соответствующих очищениях после избавления от этого недуга. Далее описываются очищения от других возможных осквернений, в частности, от нечистоты, вызванной соприкосновением с семенем или с менструальной кровью.
“Мужчина, у которого случится истечение семени, пусть омоет все тело свое в воде, и будет нечист до вечера” (5.16).
Даже случайное, а не намеренное истечение семени воспринимается в иудаизме как весьма нежелательное явление и в пределе приравнивается к кровопролитию.
Как объясняется эта строгость? - Сообразно все тому же платоническому принципу соответствия. Очевидно, что материальное семя соответствует некой созидательной творческой силе, и потому его выделение не бывает нейтральным. В каббале считается, что всякое человеческое деяние порождает ангела. Если это соблюдение заповеди, то оно приводит в мир ангела - заступника, если это преступление - то ангела - обвинителя. Однако в случае с семяизлиянием эта общая логика особенно наглядна. Ведь семя созидательно как бы по самой своей сути. Если семя не зачинает человека или не поглощается женщиной, этой единственной законной его восприемницей, то оно зачинает ангела - вредителя. По этой причине иудаизм, разрешающий в некоторых случаях использование противозачаточных средств женщинами, запрещает мужчинам использовать презервативы.
Однако неудивительно, что общий запрет на излияние семени особенно строг в отношении онанизма. Онанизм дополнительно пагубен, причем не только своей преднамеренностью, но и тем, что в его случае примешивается уже и чистая магия.
В самом деле, если мы задумаемся над тем, что представляет из себя онанизм, то убедимся, что являясь с одной стороны вроде бы чисто психологическим и физиологическим феноменом, с культурной и религиозной точки зрения он оборачивается откровенно магическим актом, пожалуй, самым наглядным примером имитационной магии. Ведь онанист манипулирует не с реальной женщиной, а с ее образом, иными словами, онанист занимается ровно тем же самым, чем занимается маг. Существует правда, инфантильный онанизм, не предполагающий какой либо “внешний объект”. Однако если говорить об онанизме здоровых взрослых людей, то он неизбежно оказывается спонтанной, физиологической магией. Более того, магией, раскрывающей внутренний смысл других магических действий: любая магия - это своего рода духовная мастурбация.
Не удивительно поэтому, что увлечение этим невинным занятием может повлечь за собой, как утверждает еврейская религия, самые тяжкие последствия, в частности, гибель потомства.
Культовая сексуальность
Другой запрет, приведенный в недельном чтении “мецора”, в своем роде не менее суров и не менее осмыслен: “Если у женщины будет кровотечение, и кровь будет в истечении из плоти ее, то семь дней должна пребывать она в отстранении своем, и всякий, кто прикоснется к ней, нечист до вечера” (15.19)
В период месячных иудаизм налагает запрет на интимную близость между мужем и женой. В этот период брачные отношения как бы трансформируются в свою противоположность - в отношения кровнородственные. Во всяком случае знаменательно, что вступление в связь с женой в двенадцатидневный период ее отлучения именуется “кровосмешением”. Запрет на эту связь (“если кто ляжет с женою, страждущей очищением...”) (20.18) упоминается в общем перечне кровосмесительных связей, между запретами на совокупление с родной сестрой и тетей.
Впрочем, этим вмешательство Бога Израиля в “личную жизнь” еврея не ограничивается: кроме указаных запретов на использование презервативов и близости в течение двенадцати дней ритуальной нечистоты, существуют и другие ограничения.
Однако прежде чем обратиться к их рассмотрению, следует отметить, что не только иудаизм, но вообще любая религия претендует на регламентацию сексуальной жизни. Тот контроль над сексуальной сферой, который привиделся Оруэллу в его антиутопии “1984”, но на который так всерьез и не посягнул ни один тоталитарный режим, всегда так или иначе осуществлялся каждой религией.
Относя секс к сфере своей абсолютной индивидуальной свободы, воспринимая его даже как своеобразный символ этой свободы, куда не допускается никакой внешний авторитет и советчик (исключая разве что психиатра, призванного следить за тем, чтобы оргазм неукоснительно достигался), современный человек даже не подозревает, в какой мере эта сфера всегда и везде была опутана "религиозным дурманом".
Даже здесь, и быть может здесь в особенности, традиционный человек себе никогда не принадлежал.
Но для того, чтобы понять, чем является для традиционных религий сексуальная сфера, необходимо указать, что любое значимое действие носит в них имитационный характер.
По меткому замечанию французского исследователя религии Мирча Элиаде, "человек традиционных культур признавал себя реальным, "действительно самим собой" лишь тогда, когда переставал им быть". "По мере того как некоторое действие (или предмет) приобретает некую реальность, благодаря повторению парадигматических действий, и только благодаря этому, осуществляется неявная отмена мирского времени, "истории", и тот, кто воспроизводит образцовое действие, таким образом переносится в мифическое время первого явления этого действия-образца".
"Повторяя архетипическое жертвоприношение, приносящий жертву во время церемониального обряда покидает обыденный мир смертных и погружается в божественный мир бессмертных. И об этом говорит такими словами: "Я достиг Неба, богов; я стал бессмертным" (Тайтирия Самхита 1,7,9). И если бы он спустился обратно в обыденный мир, покинутый им во время обряда, без определенных приготовлений, он умер бы на месте; вот почему необходимы различные ритуалы десакрализации, помогающие вернуть принесшего жертву в мирское время. То же самое происходит и при церемониальном половом соединении: человек перестает существовать в мирском времени, лишенном смысла, поскольку он имитирует божественный архетип: "Я - Небо, Ты - Земля" и т.д.(Упанишада VI,4,20)"
Именно на этом мировосприятии основывается индуистская Кама-сутра: сексуальная техника, воспроизводящая в различных сексуальных позах и состояниях космогоническую связь неба и земли.
Как уже мне доводилось отмечать, отношение иудаизма к “парадигматическим действиям” двойственное. В своей основе иудаизм - единственная в мире религия, такие действия отрицающая, однако в каббале иудаизм вторичным образом возвращается к этим методам, определенным образом их трансформируя.
Так, в каббале иудаизм признает мужское и женское начала присущими Божественной природе, и супружеские пары могут посвящать свою близость “соединению Всесвятого, да будет Он благословен, и Шехины Его”, однако “технические” выводы делаются при этом совершенно иные, нежели в индуизме: в сексуальной жизни предписывается целомудрие и скромность.
“Гилхот цниут” - “Законы скромности” - именно так именуются законы и ограничения, связанные с сексуальной сферой. Этот раздел Шулхан Аруха (предоставляющий весьма скудный ассортимент разрешенных поз), вполне заслуживает того, чтобы именоваться еврейской Кама-Сутрой.
Темнота - друг молодежи
Отдельную тему представляет из себя излагаемый в этом разделе запрет на интимную близость при свете.
С одной стороны, это предписание соответствует какому-то глубинному требованию человеческой природы. Его ощущают как что-то вполне естественное не только многие евреи, но вообще все скромные, и даже не очень, люди. В мое время даже легкомысленное юношество любило повторять шутливое присловие: “темнота - друг молодежи”.
Но с другой стороны, нагота обладает своей безусловной сексуальной значимостью, своей властью, которая в чем-то даже превосходит непосредственное обладание.
Но с чем вообще может быть связан этот запрет? Ведь казалось бы, касаться - это заведомо больше, чем видеть. Почему же после того как разрешено нечто большее, по-прежнему запрещено нечто меньшее?
Ответ лежит, по-видимому, именно в природе двух этих чувств: осязания и зрения, или точнее, зрения как дистанционного, отстраненного осязания.
Зрение предполагает отдаленность, предполагает различенность. Осязание, напротив, предполагает слияние. Осязание есть констатация разделенности и слиянности тел, оно реализует сексуальный союз, оно является его основой. По самой своей сути половые органы осязательны и сокрыты, в то время как лицо, напротив, зряче и обнажено.
Любовь невозможна без взгляда, без встречи глаз, но вожделенное рассматривание обнаженного тела двусмысленно и противоречиво: это своеобразное “подглядывание”, это дистанцирование там, где предполагается единение, это отстраненность там, где ожидается непосредственное соприкосновение, хотя именно поэтому оно представляет собой отдельную область острых сексуальных наслаждений, в наше время столь бурно раскрывшуюся в порнографической индустрии.
И если в магическом действии мы вправе усмотреть духовную мастурбацию, то в ряде мистических занятий без сомнения узнаем духовную порнографию. Во всяком случае, то вожделение мистических тайн, поверх страха небес и первичных нравственных задач, которым отмечены некоторые мистические сочинения, представляет собой бестактное обнажение сокрытого, т.е. именно своеобразную религиозную порнографию.
ТОРА И КОРАН
Ислам в свете Торы
В нынешнем недельном чтении “Ахарей” описывается богослужение праздника Йом Кипур: “И приведет Аарон козла, на которого выпал жребий для Господа, и принесет его в грехочистительную жертву. Козла же, на которого выпал жребий - к Азазелу, пусть поставлен будет живым пред Господа, чтобы совершить через него искупление, для отправления его к Азазелу в пустыню” (16.9-10)
Как уже в свое время говорилось, эти законы жертвоприношения двух козлов имеют одну интересную параллель, во всяком случае р.Броер соотносит их с принесением в жертву Ицхака и Ишмаэля.
"И встал Авраам рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плечи, и ребенка, и отослал ее. И пошла она и заблудилась в пустыне Беер-Шева" - читаем мы о судьбе Ишмаэля (Берешит 21.14). И тут же, на другой странице описывается совершенное Авраамом с Ицхаком: "И встал Авраам рано утром, оседлал осла своего и взял с собою двух отроков своих и Ицхака, сына своего, и наколол дров для всесожжения, и встал и пошел на место, о котором сказал ему Бог." (22.3).
Эта драма столь непохожих между собой жертв двух сыновей Авраама прообразуется и раскрывается именно в богослужебной практике Йом Кипура. Ицхак, вознесенный (в жертву) на горе Мориа и замещенный жертвенным животным, как бы возносится каждый год на том же месте в лице жертвенного животного. Разве что с одной поправкой. Связывание Ицхака произошло в день Суда над миром, в Рош Ашана, описываемая же жертва приносилась через десять дней после этого, в день Искупления мира, в день Милости. Что же касается второго козла, изгоняемого к скале Азазела, то он соответствует изгнанному в пустыню второму сыну, Ишмаэлю.
Как это изгнание произошло? Через десять лет совместной жизни (после божественного обетования даровать Авраму детей) Сарай оставалась неплодной и пожелала, чтобы Аврам вошел к ее служанке Агари.
Аврам был милосерден. Он не мог отказать жене и вошел к ее служанке. Агарь родила Ишмаэля, но и после того как у Сары родился Ицхак, она продолжала считать себя и своего сына единственными наследниками Авраама и его благословений. Авраам был милосерден, он долго терпел Агарь и Ишмаэля, но в какой-то момент все же вынужден был их прогнать.
Жертва Азазелу, изгнание козла в пустыню - это символ изгнания собственных грехов, плода собственных грехов, это желание порвать со своими слабостями. Жертва на горе Мориа - это жертва всесожжения, это жертва чистой любви, жертва непорочная, уже после того как грехи отделены.
Однако просто удивительно, как с точностью до отдельных деталей воспроизведен этот древний семейный конфликт на уровне двух великих народов! За эти тысячелетия Ишмаэль не изменился, он также желает быть единственным сыном Авраама, желает один наследовать всю его землю. Он продолжает отстаивать свою правоту всеми доступными ему средствами. И ни в чем это так явственно не проявляется, как в превращении Храмовой горы из святыни еврейской в святыню мусульманскую.
По преданию иерусалимский Храм был воздвигнут на том месте, где Авраам связал Ицхака и занес над ним нож. И именно здесь вместо Ицхака из года в год в Йом Кипур должен был приноситься в жертву козел. Но второй сын Авраама, Ишмаэль, изгнанный в пустыню и в лице кочевника - бедуина проведший там два тысячелетия, вернулся из этой пустыни и овладел Храмовой горой.
При этом весь религиозно-исторический контекст был им от начала и до конца переиначен. С одной стороны, ислам объявил, что в жертву Авраам вознамерился принести не Ицхака, а Ишмаэля (правда, не на горе Мориа, а неподалеку от Мекки), но с другой, гора Мориа все же была у евреев отнята, так как именно на ней Мухамед получил заповедь молитвы. Первая святыня Израиля превратилась в третью святыню Ишмаэля.
Теология замещения
В христианстве довольно давно была разработана теология замещения: новый духовный Израиль пришел на место Израиля по-плоти. Однако во-первых, в последние десятелетия эта теология полностью пересмотрена целым рядом церквей, включая католическую, а во-вторых, если христиане и пытаются заместить иудаизм, то замещение это все же всегда происходило за счет его переосмысления и переопределения. Источник - Тора - признается безусловным, а потому внутри христианства всегда остается голос и для самого иудаизма. Но в отношении ислама термин “теология замещения” применить как раз вполне уместно. Мусульмане пришли с тем, чтобы заместить иудаизм (и христианство) целиком, т.е. предложив другой источник - Коран.
Формально признавая авторитет Торы (и Евангелия), Коран пришел не затем, чтобы с ними соотнестись, а затем, чтобы их устранить. Отнюдь не случайно в мусульманской традиции признается, что жертве подлежал не Ицхак, отец Яакова и Эсава, т.е. евреев и христиан, а Ишмаэль (в соответсвующем месте Корана - Сура 37.99-106 - имя сына попросту не называется). Отнюдь не случайно на месте святая святых Иерусалимского храма стоит не церковь, а мечеть. Жребий, выпавший каждому из козлов, поменялся: жертвенное животное, предназначенное для изгнания в пустыню, поднимается на гору Мориа, а предназначенное для всесожжения изгоняется вон. Потомки отправленного в пустыню сына овладевают жертвенником, а потомки вознесенного в жертву не допускаются к нему.
Часто можно услышать, что спор иудеев с христианами - это спор по существу, в то время как спор с мусульманами - это всего лишь спор о деталях. Мне трудно согласиться с этим утверждением.
После того как в мир пришел деконструктивизм, после того как французский философ Жак Деррида разъяснил нам, что все возможные понимания текста являются адекватными, споры между иудеями и христианами в известном смысле стали выглядеть анахронизмом. Евреи и христиане понимают ТАНАХ по-разному, но его святость равно неоспорима для них обоих. В этом отношении “Новый Завет” не только не противопоставляет себя “ветхому”, но чистосердечно признает свою текстуальную производность и вторичность.
Например, в Нагорной проповеди Иисус говорит: “Вы слышали, что было сказано: “Возлюби ближнего своего и возненавидь врага твоего”. А я говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за гонящих вас”. Очевидно, что эти слова являются цитатой из Торы: “возлюби ближнего своего, как самого себя” (Ваикра 19.18), очевидно также и то, что цитата неверна. Но христиане как раз признают это. Они никогда не скажут, что Иисус пришел переиначить текст Торы, что приведенная им цитата правильнее, чем масоретская версия Пятикнижия. Они признают, что в имеющемся у них Евангелии (являющемся к тому же не оригиналом, а переводом) могут содержаться такого рода досадные ошибки.
Тора в свете Корана
Однако позиция Корана в этом отношении совершенно другая. С одной стороны, Коран вроде бы признает авторитет Торы, но с другой позволяет себе спорить с Торой именно как с источником, причем он готов к очной ставке с ней. Делается это, следует отметить, с большим искусством и поймать Коран на фактическом и явном противоречии с Торой не всегда просто.
Между тем, в тех случаях когда Коран позволяет себе явно противоречащие Торе высказывания, он в отличие от Евангелия не только не может уступить в спорном месте, но даже настаивает на неточности Торы.
Одно вероучение вправе ошибочно интерпретировать другое вероучение. Нет ничего странного в том, что в описании одной веры другая вера обычно выглядит в карикатурном виде. Само по себе это дурно, это свидетельствует о нежелании человека задумываться, но тем не менее это поправимый порок. Однако когда карикатурное описание входит не в комментарий, а в сам религиозный источник, когда это карикатурное описание претендует на то, чтобы быть более подлинным, нежели оригинал, то конфликт выглядит неразрешимым.
Например, в Коране (9.30) говорится: “Сказали иудеи: “Узайр (Эзра) - сын Аллаха”. И сказали христиане: “Мессия - сын Аллаха”. Эти слова в их устах похожи на слова тех, которые не веровали раньше. Пусть поразит их Аллах!”
Ислам относится к этим словам Корана как к достоверному свидетельству. Вот что, например, говорит крупнейший экзегет ислама, Ал-Табари (838-923): “Было велено этим иудеям и христианам... поклоняться только Аллаху, отдавая Ему одному свою веру... Тогда как иудеи придали сотоварища своему Господу, говоря, что Узайр - сын Аллаха, а христиане - говоря подобное о Мессии”.
Если бы Коран не претендовал заместить Тору, если бы он предполагал являться лишь чем-то вроде мидраша, т.е. чем-то вроде исследования, поясняющего и дополняющего текст источника, то никаких проблем не возникало бы. Это видение легко бы вписалось в общий деконструктивистский метод прочтения текста.
Но Коран не согласен на такую роль. Коран для ислама - это именно первоисточник, причем существенно более совершенный и подлинный, нежели Тора.
В исламе существует понятие “Иджаз ал-Куран”, понятие, подразумевающее чудесность и неподражаемость Корана как текста. Этот подход коренится в самом Коране. В некоторых сурах подлинность посланничества Мухамеда обосновывается именно невозможностью открыть что-либо подобное Корану: “Если вы в сомнении относительно того, что Мы ниспослали Нашему рабу, то принесите суру, подобную этому... если же вы этого не сделаете - а вы никогда этого не сделаете! - то побойтесь огня” (2.21).
В исламе какое-то время велась полемика относительно несотворенности, предвечности Корана, причем именно этот подход победил и закрепился в традиции. Но даже те, кто считали Коран сотворенным, никогда не спорили с тем, что он сотворен “неподражаемым”. Само собой разумеется, что Коран (также как в иудаизме Тора) считается “непереводимым”.
Однако при этом существенно, что ислам отказывает в “неподражаемости” Торе. На протяжении веков этот отказ использовался мусульманами как аргумент в полемике с иудаизмом и христианством. Причем эту полемику ислам вел как с каждым из них порознь, так и с обоими вместе, воспринимая евреев и христиан как некую единую общину “сынов Ицхака”.
Если с христианами евреи имеют общую Книгу, то с мусульманами лишь общую Тему. Если с христианами евреев разделяет понимание текста, то с мусульманами сама его версия. А это значит, что если диалог евреев и христиан герменевтически закономерен и продуктивен, то их общий диалог с исламским миром всего лишь герменевтически возможен (как отыскание такого единого истолкования Торы и Корана, которое бы оказалось приемлемым для них обоих).
КРОВОСМЕШЕНИЕ
“Привычка древних народов”
В недельном чтении “Кдошим” продолжается изложение запретов на различные половые связи, начатое в предыдущем недельном чтении “Ахарей”. Среди прочего вновь упоминается запрет на сексуальную близость между близкими родственниками: “Если кто возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его, то это позор, да будут они истреблены пред глазами сынов народа их. Наготу сестры своей он открыл: грех свой понесет он” (20.17)
Однако “кровосмешение” - “гилуй арайот” - служит названием не только для сексуальной связи между близкими родственниками, но и названием вообще для всякой запрещенной половой связи. Это вызвано тем, что в еврейской традиции на целый класс предметов обычно распространяется название предмета наиболее в этом классе выделяющегося, самого крайнего по своей форме.
Но почему именно кровосмешение воспринимается как самый тяжкий вид сексуального преступления? Почему, например, не скотоложество или не гомосексуализм?
В нашем плюралистическом обществе к любым сексуальным предпочтениям относятся с пониманием. Между тем слово “инцест” продолжает сохранять однозначно отрицательную конотацию даже в устах либеральных журналистов, периодически докладывающих обществу о преступлениях, связанных с кровосмешением.
Это обстоятельство заслуживает того, чтобы в него отдельно углубиться, особенно если учесть, что инцест вроде бы уже довольно давно был реабилитирован самой наукой.
Действительно, в свое время один из властителей дум ХХ-го века Зигмунд Фрейд очень хорошо поработал на ниве легализации инцеста. В частности, он писал: "Очевидно, святое - это нечто, чего нельзя касаться. Впрочем, запрет на священное аффективно усилен, собственно говоря, без рационального обоснования. Ибо почему, например, инцест с дочерью или с сестрой должен являться особо тяжким преступлением, гораздо более гнусным, чем любое другое сексуальное сношение? Ответ на вопрос о таком обосновании гласит, что этому противятся все наши чувства. Но это означает только, что запрет считается само собой разумеющимся, что его можно не обосновывать. Никчемность такого объяснения обнаруживается достаточно легко. То, что якобы оскорбляет наши самые святые чувства, было общепринятым обычаем, можно сказать священной привычкой в знатных семьях древнего Египта и у других древних народов…
Вы не без улыбки вспомните высказывания науки по поводу причин запрета инцеста. Чего только тут не придумали! Что вследствие совместной жизни в детстве половое влечение не должно направляться на членов семьи другого пола, или что во избежании вырождения биологическая тенденция должна найти свое психическое выражение во враждебном отношении к инцесту! При этом совершенно забывают, что в таком неумолимом запрете законом и обычаями не было бы необходимости, если бы против инцестуозного искушения существовали какие-либо надежные естественные ограничения. Истина в противоположном. Первый выбор объекта у людей всегда инцестуозный, у мужчины направленный на мать и сестру, и требуются самые строгие запреты, чтобы не дать проявиться этой продолжающей оказывать свое действие детской склонности."
Все вроде бы так, все вроде бы очень научно и очень убедительно. Но вот минули десятилетия, отшумела сексуальная революция, в демократическом мире были легализованы порнография и гомосексуализм, но при всей своей, как говорит Фрейд, “естественности”, инцест продолжает вызывать у людей устойчивое отвращение. В чем здесь дело?
По-видимому, в том, что инцестуальные связи разрушительны по отношению к фундаментальным человеческим ценностям, потому что запрет на них действительно является “само собой разумеющимся”.
В самом деле, запрет на кровосмешение относится к так называемым “мишпатим”, т.е. к тем “уставам”, которые согласно Устной Торе следовало бы выполнять даже в том случае, если бы они не были предписаны Торой. Как сказано: “Уставы (мишпатим) Мои исполняйте” (Ваикра 18.4) - это те из записанных в Торе, которые, если бы не были записаны в виде законов, следовало записать, как, например, запрет грабежа, кровосмешения, идолопоклонства, богохульства и кровопролития, которые, если бы и не были записаны в виде законов, следовало бы записать” (Сифра “Ахарей мот”)
Возлюби отца и мать
Что поделать, подавляющее число людей испытывают отвращение к половому соитию со своими близкими родственниками. И при этом они воспринимают эти негативные чувства не как дань "обычаям" (которыми в других случаях они могут совершенно пренебрегать), а как что-то совершенно неприемлемое в своей основе. Отвращение к инцесту настолько глубоко укоренено в природе человека, что оно как раз не нуждается в поддержке "самых строгих запретов". Отвращение к инцесту никому искусственно не прививается, ибо это отвращение в буквальном смысле слова впитывается с молоком матери.
Для того чтобы разъяснить этот тезис, мне опять придется обратиться к великому адвокату кровосмешения Зигмунду Фрейду, который считал сосание материнской груди квазисексуальным актом: "Первые сексуальные побуждения у грудного младенца проявляются в связи с другими жизненно важными функциями. Его главный интерес направлен на прием пищи; когда он, насытившись, засыпает у груди, у него появляется выражение блаженного удовлетворения, которое позднее повторится после переживания полового оргазма".
Однако это утверждение может вызвать недоумение. В самом деле, если исходить из того, что кормящая мать переживает с младенцем некое общее состояние (аналогично тому как она переживает общее состояние с мужчиной в момент интимной близости), то по ней очень просто установить, что в кормлении сексуальный компонент как раз полностью отсутствует. Оставаясь "эрогенной зоной", женская грудь в момент кормления воспринимает своего "партнера" совершенно иначе.
Так же как и ее младенец, мать испытывает определенное наслаждение от того ощущения телесного единства, которое у нее возникает при кормлении, но при этом она решительно отличает это единство с младенцем от того рода единства с супругом, которое привело к рождению младенца. Но тогда тем более трудно охарактеризовать как "сексуальные" переживания самого младенца.
Иными словами, отношения матери и ребенка уникальны и не имеют аналога. Именно из страха разрушить эти отношения мать и сын шарахаются от сексуальной связи как от предельно мыслимой порчи. Точно такое же ощущение испытывают мужчины и женщины, рожденные от одной матери. Братья и сестры наделены некой ценнейшей уникальной связью, которая не может безнаказанно совмещаться с другой уникальной связью - сексуальной.
Разумеется, повзрослев, ребенок может отметить сексуальные достоинства своих ближайших родственников, он может даже испытать по отношению к ним сексуальное вожделение. Однако это не значит, во-первых, что та причина, по которой он от этого вожделения отшатнется (в терминах Фрейда, осуществит "вытеснение"), ему извне навязана, а во-вторых, что само это вожделение восходит к первым дням его существования.
“Само собой разумеющееся” отвращение к инцесту коренится в элементарном осознании своей индивидуальности, осознании, которое обще людям всех культур. Таким образом, вступать в кровосмесительную связь было бы непозволительно даже в том случае, если бы запрет на эту связь не провозглашался Торой.
По ту сторону индивидуальности
В самом деле, в природе родственной связи лежит чувство непосредственного обладания своим близким. Внутрисемейные отношения во всех традиционных обществах всегда подчинялись иному праву, нежели отношения между “внешними” гражданами. Так, например, римское право дозволяло отцам убивать собственных детей.
Особенность взаимоотношения между родителями и детьми, между братьями и сестрами состоит в том, что они принадлежат друг другу, что, являясь с одной стороны независимыми индивидами, с другой стороны они продолжают индивидуальность друг друга (разумеется, не на биологическом, а на социально-культурном уровне).
Сексуальная связь является уникальной возможностью приведения заведомо иной, чужой индивидуальности к индивидуальности собственной. Но смысл этого сближения состоит в том, что индивидуальность должна быть именно иная (никого, например, не удивляет, что не существует такой перверсии, такого сексуального извращения, при котором бы человек вожделел какую-нибудь часть собственного тела; онаниста привлекает отнюдь не собственный кулак, а воображаемая женщина).
Итак, сексуальная связь по самим своим основам обращена на иного. Когда же этим “иным” становится тот, кто на культурно-социальном уровне является мною самим, является продолжением меня, то эта сексуальная связь с ним не может не восприниматься как саморазрушение, как сексуальная шизофрения, как отрицание инидивидуальных основ.
Те отношения, которые складываются между родителями и детьми, между братьями и сестрами - неповторимы и самоценны. Но именно поэтому они абсолютно несовместимы с другого рода уникальными отношениями, предполагающими сексуальную близость, отношениями, которые могут складываться исключительно с иной индивидуальностью. Связь женщины с ее ребенком столь же глубока, как и ее связь с мужем, но это принципиально иная связь. Тот, кто имеет такую связь, тот кто ею дорожит, не может не отшатнуться от своих случайных вожделений, если они в нем вопреки всему появятся.
При этом вероятность того, что такое вожделение возникнет с обеих сторон, настолько мала, что инцест практически всегда сопряжен с насилием, что дополнительно характеризует его как крайнюю форму моральной деградации.
Фрейд бы отнес указанные мною причины отвращения к инцесту не к разряду "естественных" причин, а к разряду предписанных "сверх-Я", т.е. к ценностым, мировоззренческим установкам. Это, разумеется, так, но почему при этом предполагается, что его собственный анализ таких установок полностью лишен?
А на основании сказанного в этом не только можно усомниться, но и заключить прямо обратное, а именно, что фрейдовский анализ, видящий сексуального партнера даже в том, кто принципиально на такую роль не годится, сам является продуктом работы определенного "сверх-Я", того “сверх-Я”, которое руководило самыми тяжкими идолослужителями (по Торе - египтянами и хананеями).
В самом деле, общий перечень кровосмесительных запретов (Ваикра 18.1-30) именуется в Торе “обычаями земли Египетской, в которой вы жили... и обычаями земли Ханаанской, в которую Я веду вас” (18.3) (словами Фрейда, “священная привычка знатных семей древнего Египта и других древних народов”). При этом характерно, что среди этого общего перечня дается также и запрет на поклонение Молоху (18.21).
СВЯЩЕННАЯ АСИММЕТРИЯ
Народ в народе
Недельная глава “Эмор” в значительной мере посвящена законам священства, законам, определяющим жизнь священников.
“Святы дожны они быть Богу своему, и да не оскверняют имени Бога своего, ибо жертвы Господни, хлеб Бога своего, приносят они, и потому они должны быть святы. Жену блудницу и обесчещенную нельзя им брать, и жену, отверженную мужем своим, нельзя им брать, так как свят он (священник) Богу своему. И ты святи его, ибо хлеб Бога твоего приносит он (в жертву); свят да будет он у тебя, ибо свят Я, Господь освящающий вас”(21. 6-8)
Итак, мы видим, что внутри самого святого народа, народа отделенного от всего человечества, происходит еще одно отделение. К священникам предъявляются дополнительные требования, им даются дополнительные предписания. Помимо запрета жениться на разведеных женщинах, Тора налагает на священников и некоторые другие ограничения. В частности, священник не может соприкасаться с мертвым телом и вообще принимать участие в похоронах. Совершать богослужение мог только тот священник, который был лишен целого ряда физических пороков.
Итак, мы видим, что священники, когены, являющиеся потомками Аарона, дополнительно избраны внутри Израиля, представляют собой как бы народ в народе. Невольно возникает вопрос: какой в этом смысл? Зачем дополнительно кого-то избирать, если весь Израиль уже избран, если он уже представляет собой “царство священников и народ святой” (Шемот 19.6)?
Прежде чем попытаться ответить на сам этот вопрос, я бы хотел обратить внимание на те философские средства, которые могут для этого ответа использоваться.
Избрание Когенов внутри Израиля обычно рассматривается как аналог и углубление избрания Израиля внутри человечества. При этом на ум всем всегда приходит иерархическая трактовка этой данности. Когены, Израиль, сыны Ноаха (праведники народов мира) - это три уровня святости, три степени посвящения. Нисколько не возражая против такой интерпретации, сам я вместе с тем предпочитаю обращаться к иной, горизонтальной, а не вертикальной оси сравнения.
Мне видится, что избрание когенов внутри Израиля адекватнее описывается в иных терминах, в терминах теории дополнительности, в терминах симметрии-асимметрии.
Между святым и святым
Итак, я бы предпочел сравнить всеобщее священство Израиля со специальным священством когенов не как низ и верх, а как две стороны, как правое и левое.
Само по себе уподобление каких-либо персонажей священной истории (например, Моше и Аарона) правой и левой рукам в традиции встречается. Но несмотря на то, что я никогда не слышал, чтобы Когены и Израиль уподоблялись паре рук, само это сравнение, на мой взгляд, более чем осмысленно.
В самом деле, отделение когенов от прочих израилитян именуется “отделением святого от святого” (“мавдиль бейн кодеш лекодеш”). Очевидно, что соотнесение какого-либо предмета с ним же самим возможно только как констатация его парности, в противном случае отождествление окажется полностью бессодержательным.
Сопоставление объекта с самим собой возможно исключительно как сопоставление парных симметричных предметов, ведь тождество только таких предметов явственно и неоспоримо. Отличение руки от руки, ноги от ноги может быть произведено лишь в смысле их принадлежности единой симетричной структуре. Поэтому когда мы слышим об отделении “святого от святого”, то невольно должны воспринимать это разделение как разделение между святым-левым и святым-правым.
На мой взгляд такое диалогическое, дополнительное понимание миссии священства соответствует ему в большей степени, чем понимание иерархическое. К тому же это понимание в большей мере отвечает духу иудаизма.
В самом деле, философия, как известно, начинается с вопроса о “всеобщем”. Человек мыслит сопоставляя. Пока мы сраниваем отдельные предметы, например, МЕРЕЦ с Шинуем, торговую сеть Кооп с торговой сетью Суперсаль (или ту же правую руку с левой рукой) мы находимся в плоскости обычного мышления. Философия начинается тогда, когда мы обращаемся к первосмыслу, когда мы хотим понять и проанализировать мир как целое, т.е. когда мы пытаемся схватить “вообще ВСЕ”. Тут наша мысль решительно пасует. Как быть? Ведь “все” сравнивать не с чем, ведь помимо “всего” ничего уже не остается.
Возможно два способа: первый путь эллинской философии, которая сравнила “все” (единое) со многим. Второй путь - сравнить “все” с одним из элементом этого “всего”, представив этот элемент как другое “все”, как другую тотальность. Этот диалогический образ мышления сложился в новой европейскрой философии, однако корни его лежат именно в иудаизме. Если бы с древних времен евреи разрабатывали свою оригинальную философию, то она должна была бы быть именно диалогической, а не иерархической.
Ведь избрание Израиля - это именно акт удвоения мира. Царь всего мира одновременно является Богом Израиля: “У Господа Бога твоего, небо и небеса небес, земля и все что на ней, но только отцов твоих благословил Господь, и избрал вас из всех народов” (Дварим 10.14). Еврейская философия должна была бы основываться не на иерархическом разделении (хотя такой подход возможен и ничему не противоречит), а на диалогическом соотнесении всеобщего (весь мир) с его элементом, выступающим в качестве другого всеобщего (Израиль).
Загадочный закон
Между тем отделение Святого от Святого, подчиняясь этой же самой общей логике дополнительности, в то же время высвечивает отдельный аспект этой логики - аспект симметрии.
Законы, связанные с симметрией - это одни из самых универсальных и загадочных законов мироздания. Симметрия - это одно из самых глубоких, самых базисных характеристик бытия, которая отмечается на ее самых разных уровнях. Симметрию (как и ее верную спутницу асимметрию) можно наблюдать в мире физическом, органическом, социальном и духовном. Симметрия фигурирует в квантовой физике (левый и правый спин электрона), в химии (левовращающие и правовращающие кристаллические структуры) и, разумеется, в биологии, которая имеет дело с объектами, практически всегда подчиненными законам симметрии.
Кроме того, эта действительность лежит в основе человеческого мышления. Ведь работа ума осуществляется за счет непрекращающегося сопоставления, за счет парадоксального единства тождества (симметрии) и различия (асимметрии). Как говорил Гегель: “сравнение имеет смысл лишь при предположении наличного различия, и точно так же наоборот, различие имеет смысл лишь при предположении наличного сходства”.
В религии правая и левая сторона также имеют четкий духовный смысл. Правым, например, считается божественное качество милости, а левым - суда. Соответственно сатанинский мир, коренящийся в качестве суда, именуется в идуаизме “левой стороной”. В этом смысле “левая сторона” - это своеобразное зазеркалье, это неподлинное, иллюзорное отраженное существование.
Однако при этом важно подчеркнуть, что полная симметрия в реальном мире невозможна. Ситуация буриданова осла, умершего от голода по причине невозможности выбрать между двумя равными стогами сена, - идеальная ситуация. Всякая симметрия непременно отмечена каким-либо асимметрическим элементом.
Пастер в середине XIX-го века показал, что все живое, начиная с бактерии и кончая человеком, различает левые и правые формы химических веществ, например, отличают химически тождественную глюкозу и галактозу. Пастер пришел к выводу, что “симметрия между левым и правым в живой природе нарушена уже на молекулярном уровне”. “Почему возникает определенная диссимметрия, а не противоположная, почему только правый сахар... и левые белки?” - изумлялся великий ученый.
Итак, асимметрия - это необходимый элемент симметрии, это внесение принципа различия в принцип тождества, делающий возможным само это тождество.
Как бы то ни было, но мы вправе рассмотреть законы, связанные с когенами, как признак асимметрии в ситуации двух симметричных священств, правого и левого. Причем именно это разделение священства, на мой взгляд, может прояснить общий философский смысл такого фундаментального явления, каковым является симметрия-асимметрия.
Всевышний предназначил потомство Аарона для священнической миссии не сразу. Первоначальный Его план заключался в другом. Первоначально Всевышний желал, чтобы священники посвящались из первородных сыновей всех израилитян. Но в результате того, что Израиль поклонился золотому тельцу и лишь колено Леви (которому принадлежал Аарон) от отступничества уклонилось, первоначальный план изменился: “Я ведь взял Левитов из среды сынов Израилевых вместо всех первенцев, разверзающих чрево, из сынов Израиля” (Бемидбар 3.11)
Между тем этот первоначальный план раскрывает нам внутренний смысл отделения Святого от Святого, внутренний смысл бытия в качестве симметричного.
Во-первых, этот план дополнительно подтверждает тезис о изначальной тождественности (симметричности) всеобщего священства (Израиль) и священства специального (Когены). Ведь по своей “природе” первенец ничем не отличается от последующих детей.
А во-вторых, в этом замысле Всевышнего посвящать когенов из первенцев всех израилитян просматривается глубинный смысл самого принципа симметрии-асимметрии: она возникает как бы из самой еврейской идеи святости, святости как внутренней различенности.
В самом деле, первенец является первенцем только потому что после него появляются другие дети. Первое предполагает второе, но одновременно, как говорит французский философ Жак Дерида: “второе своим запаздыванием делает возможным первое”. Иными словами первое и второе немыслимы друг без друга. Они возникают вместе, возникают парно. Но тогда первое и второе во времени соответствуют правому и левому в пространстве. Таким образом мы вправе сказать, что симметрично-асимметричные структуры, пронизывающие все уровни мироздания, основываются на еврейской идее святости, обнаруживают внутреннюю святость жизни, внутреннюю святость бытия.
ИГО СВОБОДЫ
Небесная агрономия
Недельное чтение “Бе гар Синай” в значительной мере посвящено законам седьмого года, года “шмиты”: “Шесть лет засевай поле твое и шесть лет обрезывай виноградник твой и собирай плоды ее (земли). А в седьмой год суббота покоя да будет для земли, суббота Господня: поля твоего не засевай и виноградника твоего не обрезывай. Что само вырастет на жатве твоей, не сжинай, и винограда с охранявшихся лоз твоих не снимай; год покоя да будет для земли” (Ваикра 25.3-5).
Но этого мало, после прошествия семи таких семилетних циклов объявлялся еще один дополнительный субботний год, именуемый юбилейным. Таким образом раз в пятьдесят лет земля должна была отдыхать два года подряд.
Общепризнано, что именно иудаизму принадлежит патент выходного дня. Ни один древний народ не отдыхал раз в неделю. Однако все древние народы периодически давали отдохнуть земле. Действительно, все земледельцы испокон веков держали землю под паром, и поэтому само повеление Всевышнего не возделывать землю в течение года выглядит естественным и имеющим явный сельско-хозяйственный смысл.
Между тем та форма, в которую оказалась воплощена эта общая аграрная идея, не может не вызывать удивления. Ведь если уж Торой заповедано делать что-то естественное, что-то аграрно-осмысленное, то почему тогда в такой неестественной форме? Почему бы, в самом деле, не предоставить отдых земле так, как это делают другие народы? Почему бы ежегодно не держать под паром часть земли? Почему ей нужно давать отдыхать всей сразу в отдельные годы? Ведь так человек рискует остаться без пищи.
Ответ хорошо известен, ибо дан в самой Торе: “А если скажете: “что же будем есть в седьмой год, когда мы не будем ни сеять, ни собирать урожая нашего?” Я пошлю вам благословение Мое в шестой год, и он доставит урожай на три года. И будете сеять в восьмой год, но есть будете из урожаев старых до девятого года” (25.20)
Итак, заповедь седьмого года - это не только аграрная заповедь, но и заповедь - испытание. Всевышний - Царь мира, Он управляет им. Что же касается Эрец Исраэль, то эта земля находится под Его особым наблюдением, и если Всевышний пообещал, что в шестой год эта земля будет приносить особо большие урожаи, то значит так и произойдет. Таким образом в соблюдении заповеди седьмого года проявляется человеческое доверие Богу.
В иудаизме существует понятие “импульс снизу” (“итхирута дилтата”), согласно которому благодать дается лишь в ответ на человеческое мужество, в ответ на человеческое дерзновение. В этом смысле законы седьмого года кажутся основывающимися именно на этом импульсе снизу.
Тем не менее остается один вопрос, а именно: как относиться к тому, что это доверие к Всевышнему повелевается Им самим, а не инициируется человеком? Какой же это импульс “снизу”, если он предписан “сверху”? Какой же смысл в проявлении доверия, если тебя к нему обязывают?
Почет обязанности
Таков иудаизм, он не только не усматривает в этом какого-то бы нибыло противоречия, но считает такое положение вполне естественным и духовно полезным. Предписанный поступок котируется иудаизмом выше, нежели поступок, инициированный самим человеком.
Талмуд устами равви Ханины формулирует это положение следующим образом: “Тот, кто исполнил заповедь по обязанности, стоит выше того, кто исполняет заповедь, не будучи обязан”.
Это высказывание р.Ханины делается в связи со следующей примечательной историей, рассказанной в трактате Киддушин (31а):
“Спросили р.Элиэзера: “Как велико бывает почтение к отцу и матери?” Он ответил: “Пойди и взгляни, что сделал для своего отца некий язычник из Ашкелона по имени Дама б.Нетина. Мудрецы хотели купить у него камни для эфода за 600 000, а р.Кахана говорит за 800 000. Но ключ находился под подушкой у его отца, и он не захотел его тревожить. На следующий год Всевышний воздал ему: у него родилась рыжая телица (необходимая для храмового богослужения). Пришли к нему мудрецы. Он сказал им: “Я знаю, что если бы я попросил за телицу все богатство мира, вы дали бы мне. Но я прошу у вас лишь те деньги, которые я потерял из-за почтения к отцу”. Сказал р.Ханина: Если необязанный исполнять заповеди поступает так - тем более тот, кто обязан!”. Отсюда и делается приведенный уже вывод: “Тот, кто исполнил заповедь по обязанности, стоит выше того, кто исполняет заповедь, не будучи обязан”.
Главный повод для благочестивого поступка еврей видит в возможности послужить, в исполнении поручения, а не в свободном добровольном решении.
Не так давно мне довелось упоминать о заповедях, которые по мнению традиции следовало бы выполнять даже в том случае, если бы они не были даны письменной Торой. “Уставы (мишпатим) Мои исполняйте” (Ваикра 18.4) - это те из записанных в Торе, которые, если бы не были записаны в виде законов, следовало записать, как, например, запрет грабежа, кровосмешения, идолопоклонства, богохульства и кровопролития, которые, если бы и не были записаны в виде законов, следовало бы записать” (Сифра)
Очевидно, что здесь имеются в виду те самые “заповеди”, которые открыты человеческой совести. Эти заповеди человек, созданный по образу и подобию Всевышнего, независимо от того, к какой культуре он принадлежит, распознает в своем сердце. Таким образом эти заповеди уже вменены евреям, вменены им в качестве просто людей, между тем их выполнение в качестве дополнительно предписанных представляет в иудаизме собственно религиозную и духовную ценность.
Но почему так? Разве можно быть свободным дважды? Свобода - дискретна, либо она есть, либо ее нет.
Мы легче поймем эту проблему, если вспомним, что в седьмой год не только отдыхала земля, но и выпускались на волю рабы.
Еврейское всемогущество
Этот закон провозглашается в книге Шмот (21.1): “Шесть лет пусть служит он, а в седьмой пусть выйдет на волю даром”. Раб мог отказаться, тогда ему прокалывалось ухо и он объявлялся вечным рабом. Однако в юбилейный год даже такой добровольный раб должен был обрести свободу: “Если обеднеет брат твой у тебя и продан будет тебе, не порабощай его работой рабской. Как наемник, как поселенец должен он быть у тебя; до года юбилейного пусть работает у тебя. А тогда отойдет от тебя, сам и сыны его с ним, и вовзвратится к семье своей, во владение отцов своих вступит опять. Потому что они Мои рабы, которых я вывел из земли Египетской: не должны они быть продаваемы, как продают рабов” (25.39-42)
По всей видимости, именно в этом положении таится определенная особенность иудаизма - сопряженность двух противоположных отношений к одной и той же действительности. Евреи были освобождены из египетского рабства, а само рабство - в отличие от прочих древних народов - виделось евреям явлением аномальным. И в то же время религия евреев отмечена некоторыми явственными признаками именно рабской преданности. Иудаизм - это религия, в которой свобода непосредственно и самым живым образом связана с рабством, т.е. с мелкой педантичной исполнительностью.
Часто говорят о необходимости внутреннего освобождения, о том, что человек с психологией раба не может быть свободен, даже если формально никому не принадлежит. Но в иудаизме справедливо также и обратное, в иудаизме (как религиозной системе) невозможно освободиться, не покорив себя Всевышнему вполне внешним образом, не подчинив свою жизнь множеству мелких предписаний.
В нашей недельной главе приводятся такие слова Всевышнего: “Ибо Мне сыны Израилевы рабы; они - Мои рабы, которых Я вывел из земли Египетской” (25.55)
Даже добившись внутреннего и внешнего освобождения, даже находясь в достоинстве сына, верующий иудей всегда сохраняет чувство всецелой подчиненности Богу, Он всегда продолжает говорить и об “иге небес” и об “иге заповедей”.
За тысячелетия до провозглашения “Декларации прав человека” (осудившей рабство “во всех его видах” - статья 4), иудаизм считал рабство явлением более чем недостойным. Иудаизм был первый, кто обнаружил, что человек не может быть собственностью другого человека, что личность не должна принадлежать другой личности. Однако в отношении Всевышнего рабство никогда не было и никогда не будет упразднено. Хочет того еврей или нет, знает он об этом или не знает, но он обязан подчиняться внешним предписаниям синайского закона: “Ибо Мне сыны Израилевы рабы; они - Мои рабы, которых Я вывел из земли Египетской” (25.55).
Итак, мы вправе резюмировать, что еврейскую религиозность отличает специфическая сплавленность сыновней и рабской верности. Еврей - сын, и даже первенец (“Израиль, первенец Мой” Шемот 4.22). Он напрямую обращается к Всевышнему и влияет на Его суверенные решения. Как говорится об этом в книге Зогар (2.15а.): “Что значит написанное (2 Шмуэль 23.3): “Владеющий человеком праведник, владеющий страхом Божиим?” Святой, благословен Он, владеет человеком. А кто владеет Святым, благословен Он? Праведник. Ибо тот принимает решение, а праведник отменяет его”.
Однако это еврейское всемогущество осмысленно и действенно лишь в контексте все того же Синайского союза, все того же “ига заповедей”. И, пожалуй, ничто так не иллюстрирует это, как следующая хасидская история.
Однажды, когда австрийский император издал антииудейский закон, к Лиженскому ребе, ребе Элимелеку пришел его хасид Фейвел и сказал: “Равви, у меня иск к Богу”.
На другой день равви Элимелек и два других цадика, равви Исраэль из Кожниц и равви Иаков Ицхак из Люблина, учредили Бейт Дин.
“Почему мы стали слугами этого царства? - спросил истец. - Разве не сказано в Торе: “Мне сыны Израилевы рабы; они - Мои рабы, которых Я вывел из земли Египетской”? Таким образом даже если мы находимся в других странах, Он должен предоставить нам свободу служить Ему”.
Равви Элимелек произнес: “Теперь обе стороны должный выйти, чтобы судьи могли быть беспристрастны. Так что выйди, равви Фейвел, а Тебя, Владыка мира, мы не в силах удалить, ибо славой Твоей полна вся земля, но знай, что и к Тебе мы будем беспристрастны”.
После того трое судий сидели некоторое время молча с закрытыми глазами. Потом они позвали Фейвела и огласили приговор: “Фейвел прав”. И в тот же миг император отменил свой антиеврейский закон.
РЕЛИГИЯ ВОЛЬНОДУМЦЕВ
“Узда для черни”
Недельное чтение “Бехуккотай” в значительной мере посвящено благословениям и проклятиям, которые Всевышний изрек на свой народ. Эти благословения и проклятия были произнесены в связи с изложенными в предыдущей главе законами “шмиты”, и можно сказать, что под их знаком.
“Если вы по уставам Моим будете поступать и заповеди Мои соблюдать будете и исполнять будете их, то Я дам вам дожди вовремя, и земля даст урожай свой... И водворю мир в стране... И будете гнать врагов ваших, и падут они пред вами под мечем. И пятеро из вас прогонят сто...” (26.3-13)
“Если же вы не послушаете Меня и не будете исполнять все заповеди эти, и если презрите уставы Мои, и если Моими законами возгнушается душа ваша, так что вы не будете исполнять всех Моих заповедей, нарушая завет Мой, то Я поступлю с вами так: и пошлю на вас ужас, чахотку и горячку, томящие глаза и мучащие душу, и будете сеять напрасно семена ваши, и съедят их враги ваши. И обращу лицо Мое на вас, и будете поражены врагами вашими, и будут властвовать над вами неприятели ваши, и побежите, хотя никто не гонит вас.” (26.14-46).
“И опустошу Я землю вашу, и изумятся ей враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста, и города ваши будут руинами. Тогда наверстает земля Субботы свои во все дни запустения своего, когда вы будете в земле врагов ваших” (26.32-43).
Эти слова Торы можно назвать истинно пророческими. Причем речь идет не только о вавилонском изгнании, когда земля действительно “наверстывала” несоблюденные субботние годы. Речь идет вообще о рассеянии. Ведь рассеяние в данном контексте означает “нерастворимость” евреев в других народах, иначе угроза “рассеяния” была бы бессмыслена. Действительно, многие народы изгонялись со своей родины, многие “рассеивались”, но в конце концов они всегда поглощались другими народами. Говоря о “рассеянии”, Тора по существу предсказывает, что евреи сохранятся отдельным народом даже на чужбине.
Однако описание воздаяния и наказания в приведенных отрывках убедительны не только с исторической точки зрения. Они убеждают своей психологической достоверностью: они как бы проистекают из самого человека, а не сваливаются на него извне. Любой человек, имеющий какие бы то ни было ценности, силен и бесстрашен, и напротив, человек двоящийся и предающий свои ценности, пуглив и уязвим. Но это общее правило должно быть тем более справедливым и действенным, когда высшей ценностью признается Владыка мира.
Тем не менее начиная с XVII века, после того, как в Европе зародилась секулярная культура, эти и подобные слова Писания
стали восприниматься многими европейцами как признак низкой духовной организации. Религия вообще, и иудаизм в особенности, стали выглядеть примитивной системой кнута и пряника. Выполнишь - получишь награду, не выполнишь - заработаешь наказание.
Просветители не отрицали практическую пользу такой религиозности, - по их словам, она служила “уздой для черни”, - но сами они стали усматривать во Всевышнем в лучшем случае Первопричину.
Спиноза, Гольбах, Дидро и, конечно же, “патрон демократии” Вольтер произнесли немало едких слов в адрес религии, противопоставляя ей свою моральную систему деизма. Согласно этой системе, сотворив мир, Всевышний предоставил ему возможность развиваться по его собственным имманентным законам, а от людей стал ожидать самостоятельности и свободы: “Нравы деистов, - писал Вольтер, - обязательно должны быть чисты, ибо они всегда находятся перед лицом Бога справедливости и чистоты, Бога, который не спускается на землю, чтобы приказать обокрасть египтян, чтобы повелеть Осии взять за деньги наложницу, спать с блудницей. Мы не продаем своих женщин как Авраам... и т.д. и т.п.”
Эти вольнодумные взгляды, противопоставившие себя взглядам “черни”, получили в свое время самое широкое распространение. Характерно, как герой Стендаля, бывший семинарист Жюльен Сорель, накануне казни размышлет о Боге: “Но о каком боге? Не о библейском Боге, мелочном, жестоком тиране, исполненном жаждой мщения... но о Боге Вольтера, справедливом, добром, бесконечном...”
С духовной ревизией иудаизма выступили в ту пору и некоторые (главным образом, немецкие) евреи. Так называемая “гаскала” ощутила себя призванной “очистить” иудаизм и “улучшить” еврейского Бога. Подобное отношение к религии сохранилось среди избранного народа и доныне. Насколько я могу судить, многие представители левой израильской элиты, в том числе считающая себя раввином Шуламит Алони, искренние деисты.
Ложная дилемма
Просветители оглупляли религию, но и религия со своей стороны не оставалась в долгу и оглупляла рационализм и секулярную культуру. Вольнодумие было расценено религиозным сознанием как величайшая духовная пагуба, как признак последних времен. В прошлом веке страсти несколько поутихли, но ясности не прибавилось: с теми или иными оговорками вольнодумие и религия слывут непримиримыми врагами и по сей день.
Между тем в действительности их антогонизм не более чем досадный предрассудок: между религией и вольнодумием не только не существует непреодолимых разногласий, но даже имеет место своеобразный синергизм. Европейский рационализм и иудаизм в действительности предполагают друг друга и вычерчивают некую единую религиозно-мировоззренческую структуру.
В самом деле, при всем том, что рационализм всегда претендовал на некую собственную позицию (в частности, деистскую), состоялся он прежде всего в диалогическом мышлении. Истинное вольнодумие, исходящее из того, что ни у одной религии нет привилегии перед другой, - это уникальный феномен европейской культуры, предполагающий существование в религиозном междумирьи. Такого рода вольнодумие с одной стороны все же связывает свое происхождение с библейским откровением, а с другой последовательно демократично и стремится проникнуться правдой каждой позиции, выявить ее и усвоить.
Иудаизм для такого вольнодумца не является исключением. Он искренне исследует еврейскую религию, честно старается вникнуть в ее специфику и понять изнутри. Усвоив, что божественные заповеди даны в их интерпретации компетентными законоучителями, наш вольнодумец не прельстится “гаскалой”. Он не станет утверждать, что постановление о кашруте неверно, так как оно основывается на представлениях о диффузии двухтысячелетней давности. Напротив, он примет это постановление как единственно достоверную религиозно- юридическую норму.
Разумеется, если знакомящийся с иудаизмом вольнодумец нееврей, он не задержится на дальнейшем углублении в Закон Моше, который к нему не обращен. Он обнаружит себя вправе либо оставаться в пределах внетрадиционного вольнодумия, либо примкнуть к какой-либо религиозной общине, уважающей экзистенциальные ценности. Однако для еврея он не усмотрит ничего более естественного, нежели следовать предписаниям галахи.
Причем такой ход мысли не какое-то последнее интеллектуальное новшество, обусловленное реакцией на катастрофу европейского еврейства. Такой ход мысли закономерен сам по себе и его можно обнаружить уже у самых истоков вольнодумия, в частности в трудах английского просветителя Джона Толанда (1670-1722), названного кем-то “первым свободным мыслителем в истории Запада”.
Еврейский выбор
Толанд относится к тем, кто разделял и отчасти даже разрабатывал деистский подход. Более того, именно он ввел термин “пантеизм”, позволивший не только сформулировать понятие деизма, но и прояснить позиции множества других религиозных учений.
В собственно религиозной сфере Толанд придерживался “разумного” христианства, которое, по его мнению, было обращено к неевреям. Между тем для евреев он не видел альтернативы исполнению законов Торы. В своем сочинении “Назареус” Толанд писал: “Евреи, даже независимо от того, обращаются ли они в христианство или нет, по-прежнему всегда должны соблюдать закон Моисея в том виде, в каком он существует в наши дни. И те кто думают, что Иисус Христос освободил их от обязанности соблюдать Закон и что настаивать на соблюдении Закона - это грех, совсем не понимают Священное Писание”.
Не являясь евреем, Джон Толанд выбрал для себя нечто другое, выбрал “разумное” христианство, проповедником которого наряду с деизмом являлся, однако если бы он был евреем, то основываясь на тех же самых представлениях безусловно совершил бы “тшуву”.
Итак, нееврея истинное вольнодумие ведет к самым разнообразным формам монотеизма, еврея - в иудаизм. Вольнодумец, рожденный матерью еврейкой, и решивший, наконец, добросовестно ознакомиться также и с иудаизмом, не может не признать его внутреннюю правду. Честно вникнув в особенности иудаизма, честно исследовав все его положения, вольнодумец по матери-еврейке легко может склониться к необходимости соблюдения заповедей, причем “в том виде, в каком они существуют в наши дни”.
Он обнаружит, что самим фактом своего рождения он уже вовлечен в духовный Союз с Богом, что нарушение этого духовного Союза может повлечь те “физические” последствия, о которых говорится в нашем недельном чтении. Благословения и проклятия, приведенные в нашем сегодняшнем чтении, зазвучат для нашего вольнодумца не как мелкие посулы и угрозы, а как прозрение собственной совести.
Он останется вольнодумцем, но именно благодаря серьезности и добросовестности своего вольнодумия, он не станет изобретать для себя своих собственных “реформистских” “просвещенных” правил (что бы он легко мог сделать, находясь в христианстве, ибо такого рода индивидуальное творчество лежит в характере этой религии). Иными словами, он станет соблюдать субботу вместе с ортодоксальными иудеями, а не нарушать ее вместе с реформистскими. Причем все это он сделает не вопреки свободомыслию, а благодаря ему, зачастую даже находя неубедительными те аргументы, которые привлекает в защиту заповедей сам традиционный иудаизм.
Однако характерно, что являясь ортодоксальным иудеем, в первую очередь он все же будет идентифицировать себя со свободомыслящими людьми.
БЕМИДБАР