Geum.ru

Мой Террорист

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14


Наконец, возвращаюсь домой. Из Женькиной комнаты доносятся тихие судорожные вздохи, влажное шмыганье, горестное бормотанье. Как-то не похоже на звуки страстной любви, поэтому осторожно заглядываю. Джеки лежит на кровати одетый, лицом в подушку, плечи дрожат. Господи, что такое? Ведь только что все было просто прекрасно. Ложусь рядом с ним, поворачиваю к себе, обнимаю.


- Сладкий мой, что случилось? Давай, расскажи Тони. Неужели поссорились?

Все просто ужасно, Фил в ресторане был и был не один. Сидел за столом с какой-то шикарной блондинкой. Не очень юной, лет тридцати пяти, но очень красивой. На вошедшего Женьку он взглянул один раз, мельком, и тут же отвернулся. С таким равнодушием, как будто его не знает.


- Ну перестань, еще ничего не понятно. Может быть, она какая-то родственница. Тетка, кузина, да мало ли кто. Знакомая родителей. Он, наверное, просто не захотел светить ваши отношения. Ну сам подумай, как бы ты поступил на его месте?


Но Джеки не слушает, ему больно, очень, его боль отзывается во мне как своя. Убираю с его лица волосы, нежно целую в губы. Он, не раздумывая, отвечает. Он мокрый, горячий, соленый от слез. И такой нежный. Как давно у нас с ним ничего не было. Джеки, какой ты нежный… Джеки, какой ты сладкий… Фил, какой ты дурак…


Чувствую, что возбуждаюсь. Я два дня хотел этого хама, и теперь желание накатывает резко, в момент. Глажу дрожащую спину, провожу рукой у него между ног. Он тут же сжимает колени.


- Тони, не надо… Я не хочу…


Поглаживаю стиснутые коленки, дышу ему в шею. Чувствую между губами и его кожей свое дыхание. Такое горячее…


- Хороший мой, не упрямься, это же я, Тони, - бормочу прямо в ушко, - Я тебя поласкаю… Тебе будет приятно… Ты кончишь, расслабишься и спокойно уснешь…


Слабо отталкивает меня:


- Нет, Тони, нет… Не хочу, не надо, пожалуйста…


В этом «не надо» нет никакой уверенности. Его колени дрожат под моей ладонью… Ты захочешь, Джеки… Ты уже почти хочешь… Посасываю, покусываю ушко, вылизываю языком шею. Джеки, ты сдашься. Твое тело я знаю почти как свое, оно уже льнет ко мне, пусть ты этого даже не сознаешь. Когда-то мы с тобой заканчивали этим каждый наш день… И часто с этого же начинали… Ты сдашься, Джеки, еще немного и ты будешь мой. Еще немного…


Нас прерывает стук в дверь. Стараюсь не реагировать, идите все нах, мне не до вас. Но колотят очень настойчиво, все громче и громче. Shit, да что за пожар такой?! Ругнувшись, встаю, выхожу в общую комнату. Все, ничего не будет. Этот стук привел Женьку в чувство, он снова зажался. Мое возбуждение тоже быстро спадает, почти так же стремительно, как и возникло. Включаю свет, иду открывать. На пороге Филип, он просто в отчаянье. Бледное лицо, загар на нем кажется каким-то серым, тоскливый взгляд, дрожащие губы. Действительно, тетка, младшая сестра матери. Проездом, всего на два дня. Отловила его в ресторане, целый час вплотную общалась, потом два часа таскала по Острову, просила все показать. Насилу от нее отделался и тут же примчался сюда на коленях просить прощения.


- Тони, где Джеки? Он здесь?


Машу рукой в сторону Женькиной комнаты:


- Там…


Фил бросается туда почти бегом, захлопывает за собой дверь. Оттуда доносятся их голоса: тихий, обиженный – Джеки, умоляющий – Фила. Потом они замолкают. Минут через двадцать Джеки выходит, встрепанный, щеки пылают, прячет ресницами сияющие глаза.


- Тони… Тони, ты не будешь против… - смущенно отводит взгляд.


Я все понимаю.


- Если Фил останется у тебя?


- Ну… да…


- С чего мне быть против? Конечно, пусть остается.


Ухожу в свою комнату, закрываю плотнее дверь, ложусь. Перед глазами невольно встает картинка: белые смятые простыни, два загорелых, сплетенных тела. Темные волосы Джеки на белой подушке… Простыни постепенно становятся черными, два тела на них – не Джеки и Фил, это уже я и он. Не хочу ничего вспоминать, но и поделать с собой тоже ничего не могу. В моих жилах сейчас не кровь, в них желание пополам с моей ненавистью, это такая гремучая смесь… Дело заканчивается предсказуемо: сеансом самоудовлетворения. Нереально длинный сегодняшний день, только что пережитое мной одинокое наслаждение – все это наваливается на меня целой тонной. Плестись в душ просто нет сил. Вытираюсь трусами, бросаю их на пол. Кажется, они еще не успевают упасть, а я уже засыпаю.


Рано утром меня будит мой мобильный. Звонит дядя Юра, Юрий Петрович, компаньон моих родителей. Он их старинный друг, кажется, еще со студенческих лет. Я его помню с детства, с тех самых пор, когда он и родители только начинали свой бизнес, мы жили в обычной двушке, которая самое первое время по совместительству служила им офисом. Поэтому я до сих пор зову его так «по-семейному», можно сказать, по-детски. Дядя Юра чем-то очень сильно взволнован.


- Антон, немедленно вылетай в Москву. Да, очень срочно. Нет, все расскажу на месте. Билет тебе заказан, самолет через три часа. Пересадка в Париже. Я встречу.


Еще какое-то время лежу, пытаюсь что-то сообразить. Кажется, и правда, что-то серьезное. У дяди Юры был такой голос… Пробую дозвониться маме, потом отцу. Они оба недоступны. Тревога охватывает меня все сильней. Самолет через три часа. Нет, уже через два часа сорок две минуты. Встаю, собираю вещи. Беру лишь самое необходимое: документы, деньги, джинсы, легкую куртку – сейчас октябрь, в Москве прохладно, в Париже надо будет переодеться. Весь мой багаж умещается в небольшую сумку. Бужу Джеки. Да, улетаю. Срочно вызвали, зачем, понятия не имею. Думаю, скоро вернусь. Конечно же, позвоню. Вещи? Я же вернусь. Если вдруг не получится, скажи персоналу отеля, чтобы переслали домой. Нет, я абсолютно не буду против, если Фил поживет у нас. Все, целую, пока…


Выхожу из бунгало, оглядываюсь назад, и сердце вдруг почему-то сжимается от тоски. Я вдруг понимаю, что больше сюда не вернусь. Я не вернусь ни сюда, ни в свою спокойную, счастливую жизнь. Я не знаю, что ждет меня дома, но чувствую – что-то очень плохое.


Мой Террорист. Глава 2


Дядя Юра встречает меня в аэропорту, как обещал. По-прежнему не отвечает на вопросы, настойчиво подталкивает меня к машине.


- Дома, Антон, все дома.


Судя по всему, едем домой к родителям, в их городскую квартиру. Дядя Юра лавирует в потоке машин не хуже опытного таксиста, умело избегает больших пробок, но совсем уж без задержек, конечно, не получается. Я даже рад этому, хочу, чтобы мое неведение продлилось еще хоть немного, неизвестность мучительна, но то, что я должен узнать, тоже пугает. В Москве золотисто-красная осень. День сегодня прозрачный и яркий, но от этого только тревожней.


У дяди Юры почему-то ключи, он открывает квартиру, молча проходит. Я уже ни о чем не спрашиваю, просто иду следом за ним в кабинет отца. Не знаю, работает тут отец или нет. Вряд ли, для этого есть офис. Скорее всего, что-то вроде холостяцкого логова, островок мужской независимости в семейном доме. Хотя, точно сказать не могу, все может быть. Удивительно, как мало, оказывается, я знаю о его привычках. А об этой квартире – еще меньше. Она для меня почти чужая, родители купили ее уже после того, как отправили меня в Англию. Потом вскоре появился загородный дом, где они в основном жили. В нем я обычно проводил свои «русские» каникулы. Последний год, после своего возвращения, я вообще живу отдельно от них.


Я ничего не знаю об этой комнате, не знаю, значат ли что-то для отца эти книги на полках, коллекция трубок, картина на стене напротив окна, фотографии в тонких рамках. Но так странно и страшно быть сейчас здесь без него, с его другом, который хочет, нет, должен мне что-то сказать, но явно оттягивает момент, никак не может заставить себя начать разговор. Он достает из бара бутылку виски, два низких широких стакана, наливает каждый до половины. Один стакан сует мне в руки.


- Сядь, Антон. Выпей.


Сажусь на широкий кожаный диван, с сомнением кручу стакан в руках. Пить виски вот так – неразбавленным, без льда?


- Выпей. Давай, залпом, как лекарство.


Он садится напротив, на край стола, махом опрокидывает в себя спиртное. Не верю глазам. Дядя Юра у нас пижон, светский лев, холостяк, вечный юноша, дамский угодник. Он любит, чтобы все было красиво. Что бы вот так – благородный напиток? Светские львы так не пьют. Так пьют опустившиеся алкаши возле ларьков. Паленую водку из пластикового стакана. От этого как-то жутко. Внимательно слежу, как по шее ходит кадык. В глаза вдруг бросается, какая она старая, эта шея. Вялая кожа, проступившие жилы. Он вообще скверно выглядит, это я замечаю только сейчас. Мешки под глазами, сигарета чуть подрагивает в руке. Он ровесник моих родителей, ему тоже за шестьдесят и все эти шестьдесят видно, как никогда раньше. Как много, оказывается, седины в модно подстриженной блондинистой шевелюре. Потертый пижон, постаревший плейбой. Быстро выпиваю свой виски. От волнения совершенно не чувствую вкус, только разлившееся внутри тепло.


- Антон… Мама с папой…


Он еле выталкивает из горла слова, дышит неровно, со всхлипом, как будто пытается не заплакать.


- Авария… За городом. Возвращались домой… Сердечный приступ… Врачи говорят, умер мгновенно, за рулем. Машина – в отбойник, отбросило на встречку… Лешка… Представляешь, на нем ни царапинки. А Ольга…


Дядя Юра жалко морщится. Слезы все-таки текут, он смахивает их рукой.


- Ольга… Не сработала подушка… Никогда не любила пристегиваться… Её выбросило из машины…


- Дядя Юра! Что с мамой?!! Она тоже?!..


- Нет… Тяжелая черепно-мозговая… Пока без сознания… В Склифе.


- Дядя Юра, но как, почему? Почему – сердце? Он был таким… сильным… здоровым… никогда ни на что не жаловался…


- Последнее время жаловался… Ты просто не знал. Алексей не хотел.


Он больше не пытается сдерживаться, слезы бегут и бегут. Отец не хотел, чтобы я знал. А я и не стремился. Никогда не думал, что у него могут быть какие-то проблемы. Они с мамой были такими здоровыми и молодыми, такими… успешными. Хозяева своей судьбы, образцовая семейная пара. Как много всего я не знал. И как много уже не узнаю. Осознание этого приходит внезапно, наваливается на плечи, придавливает к земле. Тоже хочу заплакать, но вместо этого вдруг проваливаюсь в полную темноту.


Кажется, я отключился всего на секунду. В первый момент ничего не помню. Удивляюсь: как странно, только что сидел на диване, но сейчас почему-то лежу. Со мной такое впервые. И тут же вспоминаю. Резкая боль в груди, в животе. Сворачиваюсь клубком. Хочется выкричать, выплакать эту боль, но я не могу. Я ничего не могу, не могу даже вспомнить нужное слово, оно совсем близко, вертится на языке, вот-вот сорвется… Как же это по-русски.. Нет, не могу, беспомощно повторяю:


- Почему, дядя Юра? Дядя Юра, it`s impossible… impossible… impossible…


Дядя Юра уже взял себя в руки, он сидит на полу рядом, взгляд застывший, куда-то в стену. Гладит меня по голове, как ребенка.


- Возможно, Антошка… К сожаленью, возможно.


***


Все происходит так быстро. Похороны уже послезавтра. Надо все подготовить. Дядя Юра все время со мной. Сначала просто тупо таскаюсь за ним, потом вдруг замечаю, как он вымотан. Бедный дядя Юра, бедный старый плейбой. Он тоже осиротел. За всю свою бурную светскую жизнь он так и не удосужился обзавестись ни женой, ни детьми. Если так разобраться, я и родители - его единственная семья. Кажется, он и сам это говорил. Мне становится стыдно, беру себя в руки, активно включаюсь. Столько всего надо успеть… Нужно в морг, отвезти костюм и ботинки, обо всем договориться, потом в загс, в ритуальные услуги, потом заказать поминки. Сколько разных формальностей связано с человеческой смертью. Венки – «Любимому папе от сына», «Любимому мужу Алексею от безутешной Ольги», «Дорогому другу от Юры». Звонок от Джеки. Он волнуется, куда я пропал, почему не связался с ним, как обещал. От его голоса на сердце теплеет, но я сейчас не хочу и не в состоянии ничего никому объяснять, тем более по телефону. Поэтому отвечаю, что очень, просто предельно занят, не могу говорить, перезвоню через несколько дней и тут же нажимаю «отбой».


Проводить отца приходит много народу. Друзья, знакомые, деловые партнеры. Ко мне подходят, выражают соболезнование, мужчины жмут руку. Киваю, благодарю, пожимаю в ответ. На кладбище долго прощаются, говорят, говорят, говорят… Я стою у самого гроба. Дядя Юра рядом. Опять светлый, солнечный день. Листья облетают, уже много нападало в аккуратную, с ровными четкими краями яму. Какое-то облегчение от того, что гроб поставят на этот яркий нарядный ковер, а не просто на голую землю. Лицо отца на плоской белой подушке. Оно сейчас не молодое, не старое, оно никакое, без возраста. Не человек, просто предмет. Оболочка, которую покинула жизнь.


Скажите, куда все девается? Каждый человек своей жизнью создает целый мир. Я не о вещах, которые он сделал, не о детях которых родил. Я о том, что у каждого из нас внутри. Чувства, мысли, желания. Представление о действительности, взгляд на вещи, система ценностей. Память, в конце концов. Куда все это девается, когда человек умирает? И даже не только это. Каждый из нас по-своему видит наш общий огромный мир, он у каждого свой. И когда человек уходит, он умирает с ним вместе. И наш мир становится немного беднее.


Душа. Говорят, сорок дней она будет рядом. Я не религиозен, мои родители, воспитанные в советской стране – атеисты. И мне ничего такого не прививали. Я не верю ни в бога, ни в загробную жизнь, но сейчас мне так хочется, чтобы все это было.


Речи заканчиваются. Дядя Юра легонько подталкивает меня. Целую руки, целую бледный холодный лоб. Неживой, какой-то вещественный холод. Бросаю на крышку комок земли. Потом – дядя Юра, потом другие. Потом в ход идут лопаты. В какой-то момент мне кажется, что я стою там, внизу, рядом с папой, снова надвигается удушливая чернота, но в этот раз я с ней справляюсь. Я не хлопаюсь в обморок, просто изо всех сил стискиваю руку стоящего рядом со мной дядя Юры. Он снова плачет, горько, как-то по-женски. Сморкается в аккуратный белый платочек. А я опять не могу.


К маме меня не пускают, она все еще в реанимации, туда нельзя. Но мне так надо ее увидеть. Я должен убедиться, что она в самом деле есть. Дядя Юра куда-то уходит вместе с врачом, потом возвращается. Нам разрешают издали, с порога палаты посмотреть. Неподвижное тело, вытянутое на горизонтали больничной кровати, отрешенное, без всякого выражения лицо, голова в белом шлеме бинтов. И тонкая изломанная линия на мониторе - доказательство маминой жизни. В этой застывшей фигуре нет ничего знакомого - бледный призрак, странный Некто, пришелец из космоса, не могу поверить, что это она. Но мне все-таки становится чуть легче.


Мама сейчас чужая, далекая, но главное, что она жива, она есть. Только бы ничего больше не случилось, только бы выкарабкалась. Я буду ее лечить, увезу в Германию, там лучшие в мире врачи. Потом – в Израиль, там лучшая в мире восстановительная медицина. Врач сказал, что среди прочих последствий травмы возможны отклонения психики. Ничего, поедем с ней в Швецию, там лучшая в мире психиатрия. Все это, конечно, стоит безумных денег, какое счастье, что у нас они есть. Наскоро оцениваю возможности: крупная компания, приносящая большой стабильный доход, солидные счета в нескольких банках, в том числе за пределами Раши, недвижимость в Москве, недвижимость в Лондоне, вилла во Флориде, вилла во Франции, дом в Испании, еще где-то, наверняка. Ценные бумаги, семейные драгоценности, надо все точно выяснить.


Через несколько дней узнаю, что ничего этого у меня нет. Звонит адвокат, наш семейный поверенный, назначает встречу. Наверное, что-то насчет наследства. В первый момент чувствую досаду, мне сейчас совершенно не хочется вникать в дела, подписывать важные документы, принимать какие-то решения. Я ощущаю себя потерянным, ранимым. За последние двенадцать лет жизни я нечасто видел родителей, но я всегда знал, что они есть. Их любовь и поддержка всегда были фоном, а по сути, как я теперь понимаю, основой моей жизни. А сейчас я словно повис в пустоте. Отца больше нет, а мама… Мама сама беззащитна, любовь и забота ей нужны больше, чем мне.


Придется идти. Крупная компания не может долго оставаться без «головы», надо принимать дела. Там, конечно, сейчас всем руководят папины замы, но надолго оставлять без присмотра бизнес нельзя, это я понимаю. Становится страшно, я не справлюсь, я не знаю, что с этим делать, я не умею руководить большим бизнесом, я даже не очень хорошо его себе представляю! И даже не знаю, где искать помощи. Мама мне не помощник, и дело не только в том, что она больна, она работала в фирме только первые годы, а потом, когда они прочно встали на ноги, работу оставила. Дядя Юра тоже уже несколько лет, как отошел от дел, он не занимает в компании никакой должности, просто входит в совет директоров. Но, может быть, он вернется?


Ну почему я был таким дураком? Таким легкомысленным, таким беспечным? Вряд ли я научился бы за год всему, но хотя бы имел какое-то представление. Наверное, я, и правда, слишком инфантильный, я был так уверен, что родители будут если не всегда, то еще очень долго, как бывают уверены дети. Почему мне никто не сказал, не объяснил, не ткнул носом?! Хотя, мама с папой пытались. Кажется, дядя Юра тоже. Но я не хотел об этом думать. Мне так нравилась моя красивая, легкая жизнь… Она и сейчас мне нравится. Тоскую о ней, как о потерянном рае. Тоскую о том счастливом, беззаботном мальчике, которым был всего неделю назад. Очень хочу проснуться… Проснуться на Островах, в нашем с Джеки бунгало, и обнаружить, что это всего лишь кошмар, страшный нелепый сон.


Джеки… Как я хочу тебя увидеть, подойти, уткнуться носом в плечо, хотя бы просто услышать голос. Может быть, мне бы стало немножко легче, может быть, я, наконец, смог бы заплакать. Тянусь к телефону, но в последний момент останавливаюсь. Я не могу сейчас ничего рассказать Джеку, я не знаю, как об этом рассказывать. Кроме того, у меня странное, тоже какое-то детское, чувство. Мне кажется, что пока я буду молчать, пока не озвучу все, что случилось – все еще поправимо, не окончательно. Конечно, об этом знает масса людей, но они узнали не от меня, может быть, даже раньше, чем я. А я – я говорить об этом не должен, я принимаю обет молчания, как будто это хоть что-то может поправить…


Все же беру телефон. Звоню дяде Юре. Его, оказывается, тоже пригласили на встречу. Все правильно, отец наверняка и ему что-нибудь завещал. Вряд ли что-то серьезное, скорее память о друге: какие-нибудь клюшки для гольфа, коллекцию трубок или что-то еще в том же роде.


***


Кошмар продолжается. Узнаю от адвоката, что наследовать мне, собственно, нечего. У отца, оказывается, огромные долги: очень крупные кредиты в нескольких банках, кроме того, он должен приличные суммы каким-то людям, о которых я первый раз слышу. Долговые расписки уже предъявлены. Имущество семьи частично продано, остальное находится в залоге. Все эти чудовищные перемены произошли за последние год-полтора. Растерянно смотрю на дядю Юру, тот удивлен не меньше меня, он тоже ни о чем не знал. Интересуюсь у адвоката, как так могло случиться, что он как юрист все это одобрил, почему он не удержал отца? Адвокат пожимает плечами: он тоже был в неведении. Объясняет мне, что он не сыщик, не шпион. Он семейный поверенный и привык к тому, что наниматель держит его в курсе своих дел. Он тоже считает, что такие вещи не должны были делаться без консультации с ним. Он, пожалуй, даже чувствует себя оскорбленным, его профессиональная честь задета.


Но и это еще не все. Большая часть компании продана. Десять процентов акций у меня, еще двадцать у дяди Юры. Остальные поровну принадлежат отцу с матерью. Вернее, принадлежали. Примерно два месяца назад мама передала свои акции отцу, после чего он на десять процентов оформил дарственную на меня, а остальное продал. Чувствую, что во всем этом что-то неправильное, незаконное. Вытаскиваю из памяти полученные во время учебы знания, роюсь в них.


- Но ведь отец сначала обязан был предложить свои акции компании и только после отказа купить мог продать их еще кому-то. Разве в России не так?


Адвокат опять пожимает плечами.


- Так, конечно. Но, судя по документам, он это сделал. Есть протокол заседания совета директоров, в котором зафиксирован факт отказа от покупки. Под ним – ваши подписи.


- Фальшивка?


- Вряд ли. Думаю, при продаже подлинность подписей проверялась очень тщательно. Но, если вы поручаете, я закажу экспертизу.


Снова вопросительно смотрю на Юрия Петровича. Он смущенно отводит глаза, что-то бормочет о том, что, в принципе, допускает, что мог подписать. Он ведь последнее время не очень разбирался в делах фирмы и к тому же так доверял Алексею… Все ясно. Конечно, он подписал. Так все и было. Подписал, не читая. Так же как и я, обычно я все так и подписывал. Внутри меня нарастает нервная дрожь, щекочущий истеричный смешок, который я с трудом сдерживаю. Два дурака, старый и молодой, просрали компанию. Из-за того, что один безгранично доверял другу, а другой – отцу. И еще из-за того, что не давали себе ни малейшего труда вникнуть в то, под чем подписываются. Теперь шестьдесят процентов бизнеса принадлежат неизвестно кому.


Спрашиваю у юриста, кто новый владелец. Адвокат кивает, он уже навел кое-какие справки. Некто Гуров Виктор Александрович. Довольно молод, тридцать четыре года. Не женат. Бизнесом начал заниматься рано, еще в юности. Тогда, в середине девяностых, деньги в России валялись под ногами, их можно было делать буквально из воздуха, главное – не зевать и не сидеть сложа руки. Гуров крутился резво, брался за все подряд. Возил из-за границы компьютеры, другую бытовую технику, вначале чуть ли не поштучно, позднее занялся оптовой торговлей продуктами. Внутренний рынок был настолько пустым, что выгодно перепродать можно было все что угодно, хоть черта лысого. За несколько лет неплохо поднялся, но тут перешел дорогу одной влиятельной преступной группировке и был вынужден покинуть Россию. С тех пор ведет дела исключительно за рубежом, в основном, в развивающихся странах. Поэтому здесь, в Раше, его мало кто знает.