Geum.ru

Отношение к истории, сознание необходимости определить свое место в бытии человечества один из важнейших показателей нравственной культуры общества

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3
Так, нетрудно заметить, что в Лаврентьевской, Ипатьевской летописях, Троицком списке Новгородской первой летописи Рюрик был призван на княжение вместе с братьями для организации наряда, то есть, как полагает большинство исследователей, для налаживания внутреннего и внешнего порядка, пресечения междоусобиц и вражды между славянскими и финскими племенами. В Никифоровской и Супрасльской летописях, Пискаревском летописце говорится, что Рюрик был призван на княжение в качестве нарядника, то есть правителя, для организации управления над призвавшими его племенами. Слово «нарядник» фигурирует также и в некоторых других русских летописях, среди которых можно назвать Тверскую, Львовскую, Никифоровскую, Холмогорскую и Густинскую летописи. Так, к примеру, в Густинской летописи вместо спорного «наряда» прописана развернутая фраза «…но строения доброго несть в ней».25

Следующее важнейшее событие русской истории, последовавшее за летописным рассказом о «призвании князей», связано с созданием Рюриком первого очага российской государственности. Здесь, как уже было отмечено, присутствует полная разноголосица летописцев и нестыковка сообщаемых ими фактов. В первую очередь это касается вопроса о первой Рюриковой столице. Во всех современных переводах «Повести временных лет» говорится, что после пребывания на Русь Рюрик стал княжить в Новгороде, Синеус – на Белоозере, а Трувор – в Изборске. В действительности же в наиболее древних и авторитетных летописях про Рюрика сказано нечто совсем другое. Так, в Ипатьевской и Радзивиловской летописях говорится, что, придя в Новгородскую землю, братья-варяги первым делом «срубили» город Ладогу. В нем-то и «сел» и стал править Рюрик. «…Седе в Ладозе старей Рюрикъ, а другий сиде у нас на Белеозере, а третий Труворъ въ Изборъске» - сообщает Радзивиловская летопись под 862 г.26 Между прочим, в одном из списков «Сказания о Словене и Русе» есть одно любопытное уточнение: Рюрик «срубил» первую столицу державы Рюриковичей не на том месте, где долгое время находилась всем хорошо известная Старая Ладога – на левом берегу Волхова в 12 километрах от Ладожского озера: «А столицу свою Рюрик на острове озера Ладоги заложил».27 Про то, что Новгород Великий был избран Рюриком в качестве стольного града, в данном фрагменте летописей вообще не говорится ничего. Зато в Новгородской первой летописи младшего извода и Новгородско-софийских сводах XV в. Рюрик, конечно сразу же садится в Новгороде.

Так же привлекает внимание и тот факт, что как только Рюрик вместе с братьями уселись на своих местах, начали «города рубить и воевать всюду». Вполне возможно предположить, что призванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, тем самым они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов, как защитники населения и охранители границ.28 В одном из летописных сводов имеется сообщение, что князья-братья не совсем охотно, не тотчас, а с раздумьем приняли предложение славяно-финских послов, «едва избрашась, боясь звериного их обычая и нрава».

Далее согласно летописям, водворившись в Новгороде, Рюрик скоро возбудил против себя недовольство в туземцах. В Начальном летописном своде говорится, что через два года после призвания новгородцы «оскорбились, говоря: быть нам рабами и много зла потерпеть от Рюрика и земляков его».29 Никоновская летопись под 864 г. сообщает о мятеже в Новгороде под руководством некоего Вадима Храброго, который впоследствии был казнен. «Уби Рюрик Вадима Храброго, и иных многих изби новгородцев, съветников его», - говорится в летописи.30 Вадим упомянут и в Степенной книге. Борьба с Рюриком длилась довольно долго – около трех лет. Под 867 г. эта же летопись сообщает о бегстве неких новгородских «мужей» от Рюрика в Киев. Рюрик успешно подавил сопротивление части племенных старейшин, а чтобы закрепить свое положение, вступил в брак с представительницей одного из знатных семейств, от брака с которой (около 876 г.) родился сын Игорь.31 Но этому свидетельству противоречит утверждение Иоакимовской летописи, сообщающей, что Рюрик имел несколько жен, «но паче всех любляше Ефанду, дочерь князя урманского».32 Когда любимая жена Рюрика «роди сына Ингоря, даде ей обещанный при море град с Ижорой в вело» - также сообщает нам летопись.

Согласно Ипатьевскому списку «Повести временных лет», через два года после приглашения умерли Синеус и брат его Трувор. И принял власть один Рюрик, и пришел он к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить, и стал раздавать мужам своим волости и города ставить – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. «И по тем городам варяги – находники, а коренное население в Новгороде – словене, в Полоцке – кривичи, в Ростове – меря, Белоозере – весь, в Муроме – мурома. И над теми всеми властвовал Рюрик».33

Записи Никоновской летописи XVI в. также представляют интерес для выявления места и значения первого русского князя в древнерусской истории, так как они противоречат своим антиваряжским тоном как соседним статьям летописи, почерпнутым из «Повести временных лет», так и общей династической тенденции XVI в., считавшей Рюрика прямым предком московского царя. Сведения Никоновской летописи представляют в своей совокупности несомненный интерес. Те события, которые в «Повести временных лет» сгруппированы под одним 862 г., здесь даны с разбивкой по годам, заполняя тот пустой интервал, который существует в «Повести» между 866 и 879 гг.34 Можно также заметить, что абсолютная датировка событий в этих двух источниках не совпадает. Так под 867 г. в Никоновской летописи упоминается о восстании словен, кривичи и мери против варягов и их изгнании за море. Прибытие же Рюрика в Новгород относится к 870 г. Мятеж Вадима Храброго и раздача городов Рюриком датированы 872 и 873 гг. соответственно. Но все же относительная датировка этих двух летописных источников несколько соблюдается.

В «Повести временных лет» также содержится упоминание о двух князьях, действовавших во времена Рюрика. В начале повествования о них говорится следующее: «И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царю-городу с родом своим».35 Составитель «Повести временных лет» назвал Аскольда и Дира мужами, боярами Рюрика, испросившимися в Царьград и без разрешения своего князя засевшими в Киеве. В других летописях Аскольд и Дир даже и не «бояре» Рюрика: в Львовской («ни княжеска ни же боярска роду»), Воскресенской («не племени его, ни боярина»), Устюжском летописном своде («и не даст им Рюрик ни града ни села»).36 Особняком в этом деле стоят сведения Иоакимовской летописи, согласно которой славяне, жившие по Днепру и притесняемые хазарами, прислали к Рюрику послов с просьбой направить кого-либо из его приближенных к ним на княжение. Рюрик же в свою очередь направил к ним Аскольда (Оскольда) с дружиной, который прибыл в Киев и стал там княжить.37

В некоторых древнерусских произведениях второй половины XI в. родоначальником русской княжеской династии назван не Рюрик, а Олег, иногда Игорь. Князь Рюрик не известен ни митрополиту Иллариону, ни монаху Иакову. Следует также обратить внимание на то, что митрополит Илларион, имевший целью прославить династию русских князей, в своем повествовании («Слове о законе и благодати») Рюрика даже и не вспомнил: перечисляя предков Владимира Святого, он называет только Святослава и Игоря. «Похвалим же и мы <…> великага кагана нашея земли Володимера, внука стараго Игоря, сына же славнаго Святослава».38 Этого не могло бы быть, если в представлении Иллариона, образованнейшего человека своего времени, Рюрик играл значительную роль в истории Руси.39 Нет имени Рюрика и в росписи русских князей, помещенной под 6360 (852) г., где летописец, говоря о начале русской земли, упоминает и первого русского князя, которым был, по его мнению, князь Олег. В свою очередь, Олега знают и византийские, и хазарские источники.

Теперь необходимо сделать ряд выводов, касающихся оценки изображения Рюрика в летописях, и в частности в «Повести временных лет». Так, если в ней о Рюрике говорится как о первом князе, пришедшим из чужой земли и будто бы положившем начало династии, то, стало быть, и летописец должен был видеть в его фигуре нечто значительное и особенное. Однако обращает на себя внимание тот факт, что, рассказывая о Рюрике, летописец ни разу не пророчествует о том, что с него начнется некий новый этап в жизни Русской земли.40 А «пророчествовать» летописцы, как известно, умели и делали это довольно охотно. Поэтому здесь вправе ожидать, что, имея в виду особую роль Рюрика, летописец бы не преминул как-то оговорить, обозначить это. Но этого нет. О Рюрике рассказывается ровно столько, сколько донесла молва или какие-нибудь иные источники. Поэтому, можно сказать, что Рюрик выглядит в «Повести временных лет» фигурой местного, областного значения. Все события в летописи разворачиваются как бы вокруг Рюрика. Как говорится: «Короля играет его свита». Что касается новгородских преданий о Рюрике, они также отличаются крайней бедностью. Новгородцы не могли припомнить ни одного похода своего первого князя. Они ничего не знали об обстоятельствах его смерти, местонахождения могилы и прочее. Семнадцать лет он утверждался на севере Руси, но что он делал, прославился чем-нибудь – об этом ничего не говорится. Киевским князем он не стал. Под 879 г. летописец сообщает о кончине Рюрика и о том, что тот передал перед смертью свое княжение Олегу, «от рода ему суща», и отдал ему на руки своего сына Игоря, так как тот был еще слишком мал – «бе бо детескъ вельми».41 В истории Руси Рюрик не делает никакой грани. Гранью, и весьма существенной, является объединение Новгорода и Киева в одно большое государство.42 Но это произошло уже в период правления князя Олега. Так же примечателен тот факт, что после 879 г. в русских летописях среди княжеских фамилий имя Рюрика не встречается. Так, если имена Олега и Игоря становятся традиционными у русских князей уже в конце X в., то имя Рюрик после долгого перерыва мы впервые находим лишь во второй половине XI в., причем и далее оно не пользуется популярностью.43 Впрочем, говоря о Рюрике и его правлении, мы не можем заменить Несторово летосчисление другим вернейшим; не можем ни решительно опровергнуть, ни исправить его, и поэтому, следуя ему во всех случаях, начинаем историю государства Российского с 862 года.44

В завершение повествования об изображении Рюрика в отечественных письменных источниках необходимо остановиться на двух совершенно противоположных точках зрения, высказанных такими российскими историками, как Н.М.Карамзин и В.О.Ключевский. Касаются эти точки зрения оценки сведений источников о первом русском князе и его значении для русской истории. Так, Н.М.Карамзин безоговорочно принял версию об основании государственной власти в Древней Руси Рюриком. Но он видел в этом не ущемление, а, наоборот, возвышение национального достоинства своего народа, добровольно признавшего необходимость монархической власти.45 По его мнению, прогнав варягов за море и не дав им дани, «славяне, утомленные внутренними раздорами, в 862 г. снова призвали к себе трех братьев варяжских, от племени русского, которые сделались первыми властителями в нашем древнем отечестве. «Сие происшествие важное, служащее основанием истории и величия России, требует от нас особенного внимания и рассмотрения всех обстоятельств», - говорил он. Рассуждая о территории Руси, подвластной Рюрику в начале его правления, Н.М.Карамзин считал, что держава Рюрика «простиралась только до Эстонии и Ключей Славянских», где сохранились остатки Изборска. То есть речь идет о бывшей Санкт-Петербургской, Эстляндской, Новгородской и Псковской губерниях. В дальнейшем, по Карамзину, «уже ее пределы достигли на востоке до нынешней Ярославской и Нижегородской губерний, а на юге – до западной Двины; уже меря, мурома и полочане зависели от Рюрика».46 По мнению исследователя, память Рюрика, как первого самодержца российского, осталась бессмертною в нашей истории, и главным действием его княжения было твердое присоединение некоторых финских племен к народу славянскому в России, так что весь, меря, мурома наконец обратились в славян, приняв их обычаи, язык и веру.47 Следует отметить, что Н.М.Карамзин являлся придворным историком Рюриковичей-Романовых, ведущих свою родословную от князей Рюрика и Игоря.48 Поэтому ожидать от него иной оценки правления Рюрика не было бы никакого смысла.

По мнению же В.О.Ключевского, если снять несколько идиллический покров, которым подернуто «Сказание о призвании князей», то пред нами откроется очень простое, даже грубоватое явление, не раз повторяющееся у нас в те века. Так, оказывается, что князья были призваны не для одного внутреннего наряда, то есть устройства управления. Как уже отмечалось выше, согласно преданиям Начального летописного свода, князья, как только уселись на своих местах, начали «города рубить и воевать всюду». Ключевский по этому поводу пишет: «Если призванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, значит, они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов, как защитники населения и охранители границ».49 Он считал, что Рюрик не совсем охотно, не тотчас, а с раздумьем принял предложение славяно-финских послов, «едва избрашась, - как записано в одном из летописных сводов, - боясь звериного их обычая и нрава». С этим, по его мнению, согласно и уцелевшее известие, что Рюрик не прямо уселся в Новгороде, а сперва предпочел остановиться вдали от него, при самом входе в страну, в городе Ладоге, как будто с расчетом быть поближе к родине, куда можно было скрыться в случае нужды.50 В Ладоге же Рюрик поспешил «срубить город», построить крепость тоже на всякий случай, для защиты туземцев от земляков-пиратов или же для своей защиты от самих туземцев, если бы не удалось с ними поладить. Восстание под руководством Вадима Храброго, направленное против власти Рюрика и его людей и бегство множества новгородских мужей в Киев, как считал исследователь, говорят не о благодушном приглашении чужаков властвовать над безнарядными туземцами, а скорее о военном найме с целью защиты от внешних врагов, переросшем в военный переворот, способствовавший приходу Рюрика к власти. Почувствовав свою силу, наемники превратились во властителей, а свое наемное жалованье превратили в обязательную дань с возвышением оклада.51 Вот так и объяснял Ключевский тот прозаический факт, скрывающийся в поэтической легенде о призвании князей, согласно которому область вольного Новгорода стала варяжским княжеством.

Наряду с письменными известиями, основным видом источников, постоянно возрастающих количественно и ставящих все новые вопросы в изучении русско-скандинавских отношений, стали данные археологии. Известный исследователь А.В.Арциховский утверждал даже, что «варяжский вопрос чем дальше, тем больше становится предметом ведения археологии».52 Во всяком случае, археологические данные стали важнейшим коррелятом при комплексном изучении проблемы, прежде всего при сопоставлении с письменными памятниками. Данные археологии, касающиеся рассмотрения «варяжского вопроса», можно использовать также для выявления следов пребывания основателя княжеской династии Рюриковичей на Руси и подтверждения или опровержения сведений отечественных письменных источников об этом пребывании. Так, как уже отмечалось раннее, многие русские письменные источники сообщают о прибытии князя Рюрика в Новгород сразу же после приглашения славяно-финскими послами или же по истечению определенного срока. В качестве места пребывания Рюрика в источниках фигурирует и город Ладога. Привлечение археологических материалов позволяет проверить эти сообщения на достоверность и определить уровень развития Новгорода и Ладоги в те далекие времена.

Как уже известно, Ладога в качестве городского центра упоминается в летописи одним из первых русских городов под 862 г. Однако, археологические данные позволяют утверждать, что городом она становится, по крайней мере, с середины IX столетия.53 Картину возникновения и становления города Ладоги рисует в общих чертах А. Н. Кирпичников. Уже в середине VIII в. славянские поселенцы осваивают финскую территорию. Одним из их поселений был и будущий город Ладога, с самого начала имевший торгово-ремесленный характер. Расположенная «на острие» славянского расселения в северных землях, в авангарде длительного массового движения, вклинившегося в автохтонные массивы, окруженная различными по происхождению финно-угорскими группировками и при этом выдвинутая к морским просторам Балтики, Ладога стала естественным местом наиболее ранних и глубоких славяно-скандинавских контактов.54 Поселение первой половины IX в. (сводная усадебная застройка, окруженная разнородными могильниками) сохраняло характер многоэтнического межплеменного центра, который вполне соответствовал складывающейся конфедерации северных племен – словен, кривичей, чуди, мери, веси, находившейся в контакте с варягами и внутренне еще не слишком прочной. Строительный горизонт поселения середины IX в. был уничтожен пожаром. Вполне правомерно связать эту катастрофу с событиями 859-862 гг., обострением отношений с норманнами, «изгнанием варягов», племенной междоусобицей.55 Появление в Ладоге первого норманнского владетеля с его окружением оставило, по мнению А.Н.Кирпичникова, определенный археологический след. Речь здесь идет о скандинавском по своим признакам могильнике в урочище Плакун, расположенном на правом берегу Волхова напротив Ладожской каменной крепости. Он вошел в литературу как скандинавский погребальный комплекс, и до сих пор это определение не вызывало решительных возражений. Время насыпки плакунских курганов (с учетом дендро-даты одного из комплексов – 890 – 900 гг.) – вторая половина IX и X столетий.56 Исследованиями могильника занимались такие видные исследователи Ладоги, как Н.И.Репников, В.И.Равдоникас, Г.П.Гроздилов, Г.Ф.Корзухина. В.И.Равдоникас датировал могильник X в. и отметил, что «это первая в Приладожье группа могильных памятников, которые определенно и надежно можно связать с норманнами».57 В работе Г.Ф.Корзухиной дана иная хронология некрополя – IX в. и подробно обоснована его этническая интерпретация. Автор пишет, что «курганы на Плакуне – это могилы не случайных заезжих купцов и, безусловно, не воинов, совершавших грабительские набеги на Ладогу. Это кладбище выходцев из Скандинавии, живших здесь постоянно и даже с семьями».58 Данное заключение подтверждает и обряд погребения, и сопровождающий захороненных инвентарь. Таким образом, второй этнический компонент Ладоги – скандинавы – оставил свои следы в погребальных древностях этого интернационального центра. А.Н.Кирпичников заявляет: «Погребения в Плакуне могут быть соотнесены с окружением какого-либо конунга, например Рюрика, прибывшего в Ладогу, по летописному замечанию, «с родом своим». Эти северные пришельцы, похоже не отличались особым богатством и знатностью. По сообщению Никоновской летописи, использовавшей какие-то не дошедшие до нас источники, варяги неохотно откликнулись на приглашение славян и финнов, «едва избрашася». Весьма скромные по составу материалы Плакуна, если их отождествить с представителями двора норманнского вождя, не противоречат приведенному летописному замечанию».

В последствии Ладога стала столицей формирующейся империи Рюриковичей – Верхней Руси – одного из первых древнерусских государственных образований. Статус столицы не мог не повлиять на развитие Ладоги и формирование местной военно-дружинной и купеческой прослойки. По предположению известного исследователя советских времен Х.Ловмяньского, Рюрик и его преемник Олег, деятельность которых одно время локализовались в городе в низовьях Волхова, сами принимали участие в русско-скандинавской торговле.59 Сооружение в Ладоге деревянных укреплений, перепланировка, по меньшей мере, части поселения, подразделение его на детинец и посад, возведение в прежде межплеменном центре княжеской резиденции с помещениями для стражи, дворских и родичей, вычленение на почетном месте придворного родового кладбища – все эти черты, судя по письменным источникам, присущи Ладоге второй половины IX в.60 Однако главным строительным достижением той поры является сооружение на мысу, образованном рекой Ладожкой и Волховом, обводной крепостной каменной стены с башней (или башнями). Это укрепление для своего времени необычно, так как явилось первой каменной фортификацией средневековой Руси. Новая твердыня обеспечила безопасность судоходству, торговле, всему «посадскому строению», она явно была направлена против варяжских находников, на случай их подступа к городу с разбойничьими и пиратскими целями. Эта новопостроенная твердыня на века закрепила за Ладогой значение мощного форпоста и своеобразных укрепленных северных ворот страны.61

Как полагает другой не менее известный археолог и исследователь И.В.Дубов, динамика событий в Ладоге непосредственно влияла на ход торговых контактов в северо-восточной части Балтики. По наблюдениям В.М.Потина, колебания в поступлении восточного серебра в Скандинавию точно соответствуют хронологии летописных известий: приток монет из Восточной Европы начинается в 840-х гг. (сообщение о варяжской дани), в 850-х гг. происходит спад (подтверждающий известия 859 г.), и лишь с 860-870-х гг. («призвание князей» и стабилизация положения) вывоз серебра на север возобновляется и приобретает устойчивый характер.62

Следует непосредственно отметить, что Ладога демонстрирует редкое совпадение данных письменных, нумизматических и археологических источников, раскрывающих реальное содержание варяжской легенды: историю контактов и конфликтов славян, чуди и норманнов в межплеменном открытом торгово-ремесленном центре на Волхове; в итоге этих отношений Ладога была включена в орбиту древнерусской государственности.