Джон Фаулз. Коллекционер

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22

Ч.В.

Я буду обижена, растеряна, выбита из колеи, устану от ударов по

самолюбию. И все равно это будет жизнь в потоке яркого света, после этой

черной дыры.

Все очень просто. Он владеет тайной жизни. Вечной весной. Словно чистый

родник. Вовсе не аморален.

Кажется, будто я всегда видела его в сумерках, а сейчас вдруг вижу в

лучах рассвета. Он остался прежним, но все вокруг изменилось.

Сегодня взглянула на себя в зеркало и удивилась собственным глазам. Они

постарели. Но и помолодели тоже. Когда говоришь об этом, это кажется

невозможным. Но это в самом деле именно так. Я стала старше и моложе.

Старше, потому что теперь я сама знаю. Моложе, потому что мое "я" в

значительной мере состояло из того, чему я научилась от старших. Тяжкий груз

затхлых, устаревших представлений на этом "я", словно грязь и глина,

налипшие на новый ботинок.

Могущество женщины! Никогда раньше не ощущала в себе такой

таинственной, необъяснимой силы. Какие же дураки мужчины.

Мы так слабы физически. Беспомощны. Даже теперь, в наши дни. Но все

равно мы - сильнее. Мы можем вынести их жестокость. Они неспособны перенести

нашу.

Я все думаю. Если уж так нужно, отдам Ч.В. себя. И как бы он со мной ни

обращался, я останусь самой собой. Глубинная женская суть во мне останется

неприкосновенной.

Все, что я здесь пишу, - дикость. Но я полна стремлений. Какой-то новой

независимости.

Перестала думать о "сейчасном". О сегодняшнем. Уверена - я выберусь

отсюда. Чувствую это. Не могу объяснить. Только Калибану меня никогда не

осилить.

Думаю о будущих картинах.

Прошлой ночью представила себе, как напишу желтое, как сливочное масло

(деревенское масло!), поле, уходящее к белому светящемуся небу, и солнце

только-только встает. Странное, румяно-розовое (я очень четко представила

себе это) затишье до начала всех вещей, песня жаворонка до появления

жаворонка.

Два странных, противоречивых сна.

Первый совсем простой. Я гуляла где-то в поле. Не знаю с кем, только

это был кто-то очень мне дорогой. Может быть, Ч.В. Солнечные лучи на зелени

хлебов.

И вдруг - ласточки, низко над хлебами. Мне видны были их спинки,

блестевшие на солнце, словно иссиня-черный шелк. Ласточки летели очень

низко, все вокруг наполнилось щебетом. Летели рядом и впереди, и сзади нас,

туда же, куда шли мы, такие же радостные, счастливые. И меня охватило

чувство такого счастья... Я сказала, до чего же чудесно, ты только посмотри

на этих ласточек!

Все было очень просто: неизвестно откуда взявшиеся ласточки, и солнце,

и зеленые хлеба. И счастье. Чистое, весеннее чувство. Тут я проснулась.

Потом - другой сон. Стою у окна на втором этаже огромного дома (в

Ледимонте?), а внизу - черный конь. Он в ярости, но мне не страшно, ведь я -

наверху, за окном. И вдруг - к моему ужасу - он поворачивается, скачет

галопом прямо к дому и гигантским прыжком, оскалив зубы, бросается ко мне.

Окно - вдребезги. А я - даже в этот ужасный миг - думаю: он разобьется,

никакой опасности нет. Но он упал на спину и бьет ногами в воздухе, все

ближе, ближе, ближе, а комната тесная, и я вдруг понимаю, что сейчас он

забьет меня копытами насмерть. И некуда бежать. Когда я проснулась, пришлось

зажечь свет.

Насилие. То, чего я больше всего боюсь.

Больше всего ненавижу.

Когда выберусь отсюда, не стану вести дневник. Это не настоящее. Здесь,

под землей, он помогает мне сохранить рассудок, с ним я разговариваю по

ночам. Но он подстегивает тщеславие. Пишешь то, что хочешь услышать о себе.

Забавно. Когда рисуешь, пишешь автопортрет, нет желания польстить себе.

Схитрить.

Это нездоровое, болезненное стремление - копаться в себе. Патология

какая-то.

Так хочется писать картины, писать все совсем иное: поля, домики

где-нибудь на юге, пейзажи, огромные открытые пространства, залитые огромным

открытым светом.

Именно этим я занималась сегодня. Переменчивость света: воспоминания об

Испании. Охряные стены, добела обожженные солнечным светом. Крепостные стены

Авилы {Авила - город в Испании, где сохранилась крепость XI в.}. Дворики

Кордовы {Кордова - город в Испании на р. Гвадалквивир.}. Не пытаюсь

воспроизвести место. Только свет.

Fiat lux! {Да будет свет! (Лат.)}

Снова и снова слушала записи квартета "Модерн Джаз". В их музыке

совершенно нет мрака ночи, клубящихся тьмой провалов. Взрывы света, искры и

сполохи, звездный блеск, а иногда - свет полдня, огромный всеобъемлющий

свет, алмазные канделябры, плывущие в небесах.

5 декабря

Ч.В.

Разум распят.

Разбогатевшими выскочками. Толпами "новых".

То, что говорит Ч.В., возмущает. Но не забывается. Остается в памяти

навсегда. Жесткие, прочные слова, рассчитанные на долгую жизнь.

Целый день пишу небо. Просто провожу линию в нескольких сантиметрах от

нижнего края. Это - земля. И больше не думаю ни о чем, кроме неба. Июньское

небо. Декабрьское. Августовское. В весеннем дожде. В молниях. На заре. В

сумерках. Написала уже с десяток небес. Только небо, больше ничего. Просто -

линия, а над нею - небо.

Странная мысль: я бы не хотела, чтобы этого не произошло. Потому что,

если выберусь отсюда, я стану совершенно иной, и надеюсь, гораздо лучше, чем

раньше. Потому что, если не выберусь, если случится что-нибудь ужасное, я

все равно буду знать, что та, какой я была, какой осталась бы, если бы этого

не случилось, совсем не такая, какой я хочу быть теперь.

Как в стрельбе по тарелочкам. Тут уж не станешь думать, как бы не

разбить да не испортить.

Калибан совсем притих. Что-то вроде перемирия. Завтра попрошу его

отвести меня наверх. Хочу посмотреть, правда ли он готовит для меня комнату.

Сегодня попросила, чтобы он меня связал и рот заклеил и дал посидеть

перед открытой дверью. Не снаружи, нет, в подвале, на самой нижней

ступеньке. Он согласился. Не сразу. И я могла смотреть вверх и видеть небо.

Бледно-серое небо. Летящие птицы. Кажется, голуби. Слышала звуки извне.

Впервые за два месяца - настоящий дневной свет. Живой свет. Я плакала.

6 декабря

Ходила наверх, принимать ванну, и мы посмотрели комнату, которую я

займу. Кое-что он уже сделал. Собирается поискать для меня старинное

виндзорское кресло. Я это кресло ему нарисовала.

Почувствовала себя почти счастливой.

Не могу успокоиться. Не могу писать. Такое чувство, будто я почти

выбралась отсюда.

Вот какой разговор позволяет мне думать, что К. более нормален, чем

прежде.

М. (мы стояли в моей будущей комнате). Почему бы вам просто не

позволить мне пожить здесь в качестве гостьи? Если я дам вам честное слово?

К. Даже если полсотни честных и заслуженных людей, более лучших, чем

меня окружают, побожились, что вы не сбежите, я б им ни за что не поверил.

Никому в мире не поверил бы.

М. Нельзя же всю жизнь никому не верить.

К. Вам никогда не понять, что значит жить в одиночестве.

М. А как, по-вашему, я живу эти два месяца?

К. Ну уж тут и спору нет - о вас там многие думают. Скучают. А обо

мне... Никому никакого дела нет, жив я или давно помер.

М. А тетушка?

К. Она-то...

(Долгая пуза).

К. (вдруг у него вырвалось, может быть, против воли). Вы не знаете, что

вы для меня. Вы - все, что у меня есть. Если вас не будет - не будет ничего.

(И наступило великое молчание.)

7 декабря

Он купил это кресло. Принес сюда, вниз. Не хочу, чтобы оно стояло

здесь. Не хочу, чтобы там, наверху, было что-нибудь отсюда. Пусть все будет

совсем по-другому.

Завтра я навсегда уйду отсюда. Переберусь наверх. Вчера попросила его

об этом. И он согласился. Мне не придется ждать целую неделю. Он уехал в

Луис - покупать вещи для моей комнаты. Мы собираемся устроить праздничный

ужин.

Последние два дня он был более приветлив, чем обычно.

Не собираюсь терять голову и пытаться бежать при первой же возможности.

Разумеется, он будет следить. Не могу представить, что еще он сделает.

Конечно, заколотит досками окно, запрет дверь. Но найдется какой-нибудь

способ видеть дневной свет. Рано или поздно должен представиться шанс (если

К. сам, по своей воле меня не отпустит) вырваться на свет.

Знаю, шанс этот будет последним. Если он меня поймает, посадит снова

назад, в подземелье.

Так что я должна как следует использовать этот последний шанс.

Действовать наверняка.

Убеждаю себя, что надо готовиться к худшему.

Но что-то необычное в нем заставляет верить: на этот раз он сделает то,

что обещал.

Заразилась от него насморком. Ничего страшного.

Боже мой Боже мой что мне делать убить себя что ли? Умру от отчаяния.

К. убивает меня безнадежностью.

Я все еще здесь, внизу. Он и не собирался меня переселять.

Он хочет делать снимки. Вот и вся его тайна. Он хочет меня раздеть и...

о Боже, я и не знала прежде, что такое отвращение.

Он наговорил мне множество гадостей. Что я - уличная. Предлагала себя.

Сама напросилась.

Я просто рассудок потеряла от ярости. Швырнула в него пузырьком с

тушью.

Он сказал, если я не соглашусь, он запретит мне бывать наверху,

принимать ванну и выходить в наружный подвал. Я не выйду отсюда. Никогда.

Наша ненависть. Теперь она просочилась наружу.

Я заразилась его гадкой простудой. Мысли путаются.

Не смогу убить себя. Слишком злюсь на него.

Он всегда манипулировал мною в своих целях. С самого начала. Эта

выдумка с собакой. Взывает к чувству, к сердцу. Потом топчет его каблуками.

Он меня ненавидит. Стремится унизить, сломать, уничтожить. Хочет, чтобы

я возненавидела себя до предела, до самоуничтожения.

И последняя подлость - он не принес мне ужин. Ко всему прочему я еще

должна сидеть голодной. Может быть, собирается уморить меня голодом. Он и на

это способен.

Справилась с собой. Ему меня не осилить. Не сдамся. Не позволю ему

сломать меня.

Поднимается температура. Чувствую себя совсем бальной.

Все против меня, но я не сдамся.

Лежу на кровати. Картина Ч.В. рядом со мной.

Держусь за раму. Как за распятие.

Выживу. Выберусь. Не сдамся.

Не сдамся.

Ненавижу Бога. Ненавижу силу, создавшую этот мир. Людей. Сделавшую

возможным существование Калибана. Возникновение таких ситуаций, как эта.

Если Бог существует, то Он - огромный отвратительный паук, во тьме

плетущий свою сеть.

Он не может быть добрым.

Какая боль, какое ужасное прозрение живет во мне сейчас. Все это было

совершенно не нужно. Одна сплошная боль, ее ничем не окупишь. Из нее ничто

не может родиться.

Все напрасно. Все впустую.

Чем старше мир, тем это очевиднее.

Атомная бомба и пытки в Алжире, умирающие от голода дети в Конго. Тьма

растет и расползается.

Все больше страданий. Все больше страдающих. И все напрасно.

Словно короткое замыкание: свет погас. И я здесь, во тьме прозрения.

Истина черна.

Бог - импотент. Он не может любить нас. Ненавидит, потому что бессилен

любить.

Вся эта подлость, эгоизм, ложь.

Люди не признаются в этом. Слишком заняты: гребут и гребут под себя.

Некогда заметить, что произошло замыкание и свет погас. Не видят тьмы и

паучьего лика за сетью, не чувствуют, как липка паутина. Что она - всегда и

везде, стоит только чуть поскрести тоненький слой счастья и добра.

Черная черная черная тьма.

Не только никогда не испытывала ничего подобного, даже представить себе

не могла, что такое возможно. Сильнее, чем ненависть. Глубже, чем отчаяние.

Нельзя ненавидеть то, что тебя не касается. Я уже не способна

чувствовать то, что люди называют отчаянием. Я - за пределами отчаяния.

Такое ощущение, что просто ничего не чувствую. Все вижу, но не чувствую

ничего.

О Боже, если только Ты существуешь.

Моя ненависть больше чем ненависть.

Он только что приходил. Я спала не раздеваясь, не разобрав постели.

Лихорадит.

Душно. Все-таки это грипп.

Чувствовала себя паршиво. Ничего не сказала. Нет сил высказать ему свою

ненависть.

Постель отсырела. Боль в груди.

Не произнесла ни слова. Слишком далеко зашло - какие могут быть слова.

Если бы я была - Гойя. Смогла бы в рисунке выразить всепоглощающую ненависть

к нему.

Мне очень страшно. Даже представить страшно, что будет, если я в самом

деле больна. Не пойму, отчего так болит в груди. Словно у меня уже много

дней тяжелый бронхит.

Но он должен вызвать врача. Он мог бы меня убить, но он вряд ли

способен вот так позволить мне умереть.

О Боже, как страшно.

(Вечер.) Принес термометр. Перед обедом было 37,7, сейчас уже 38,3.

Чувствую себя ужасно.

Целый день в постели.

Он не человек.

О Боже, как мне одиноко, я совсем одна.

Писать не могу.

(Утро.) Тяжелая простуда, осложненная бронхитом. Трясет.

Плохо спала. Страшные сны. Странные, очень живые. Один - про Ч.В.

Расплакалась. Мне так страшно.

Не могу есть. Болит спина, там, где легкое. Больно дышать. Все время

думаю: вдруг это воспаление легких. Но этого не может быть.

Не умру. Не умру. Назло Калибану.

Сон. Необыкновенный.

Гуляю в рябиновой роще в Л. Гляжу наверх, сквозь зелень деревьев. Вижу

самолет в синем небе. И знаю - он разобьется. Потом вижу место, где он

разбился. Боюсь идти дальше. Недалеко от меня идет девушка. Минни? Мне не

видно. На ней странная одежда вроде греческой. Ниспадает складками. Белая. В

лучах яркого солнца сквозь зелень притихших деревьев. Кажется, она знает

меня, а я ее - нет. (Не Минни.) Не приближается. Мне нужно быть с нею рядом.

Близко. Но нет. Я просыпаюсь.

Если умру, никто никогда не узнает.

От этой мысли бросает в дрожь. Температура. Не могу писать.

(Ночь.) Милосердия не существует. Бога нет.

Накричала на него, и он обозлился.

Я так слаба - не могла его остановить.

Связал, заклеил рот и сделал свои гадкие снимки.

Пусть больно. Пусть унизительно.

Я сделала, как он хотел. Чтобы покончить с этим.

Дело не во мне - мне уже все равно.

Но Господи, какое скотство.

Плачу и плачу, не могу писать.

Не сдамся.

Не сдамся.

Декабрь

Не могу спать. Схожу с ума. Приходится жечь свет. Ужасные сны. Кажется,

в комнате люди. П., Минни.

Воспаление легких.

Он должен вызвать врача.

Это - убийство.

Не могу писать об этом. Слова бессильны.

(Он пришел.) Не слушает. Я умоляла. Сказала - это убийство. Слабость.

Температура 39. Несколько раз вырвало.

Ни слова о вчерашнем. Ни он, ни я.

Было ли это на самом деле? Лихорадка. Брежу.

Если б я только знала, в чем виновата. Что я сделала.

Бесполезно бесполезно.

Не умру не умру.

Мой дорогой Ч.В., это

О Боже Боже не дай мне умереть

Боже не дай мне умереть

Не дай умереть

Blog

Джон Фаулз. Коллекционер

Ч.В.

Ч.В.