Geum.ru

А. В. Ремнев (Омский госуниверситет)

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3
ничего или все". Сделав этот шаг, нужно было идти дальше в поисках новых "естественных границ". Изменился и характер самой границы: появляются длинные ряды укреплений и военных постов, стремящиеся сомкнуться в одну непрерывную линию. Однако и эти военные линии не стали настоящей границей, а послужили в дальнейшем лишь оплотом для дальнейшего движения к югу. Полного государственного поглощения новых территорий и народов не происходило и царская власть предпочитала временно сохранять прежние порядки. Безлюдные и безводные степи были населены такими подданными, от которых нужно было обороняться и держать в покорности страхом оружия. "Это было странное явление двойной государственной границы, - подчеркивал Венюков, - действительной и фиктивной - на пространстве от Каспийского моря до подножий Алтая"46. Но, осуждая плохо продуманное движение в южном азиатском направлении, Венюков оставался на позициях охранительной экспансии, утверждая ее вынужденный характер, подчиненный географическому императиву.

С 1820-х годов47, с реформ М.М. Сперанского, начинается очередной этап наступательного движения на юг, который характерен "завоеванием" уже ранее присоединенной казахской степи, когда фиктивное подданство казахов было решено превратить в действительное. Хотя, как утверждал Венюков, у России был исторический шанс остановиться на северной окраине голодной и безлюдной степи, но судьба влекла дальше "с какою-то роковою неотразимостью". Старший казахский жуз присягнул на подданство России, русские войска двинулись дальше к нижнему течению Сыр-Дарьи. Теперь империи пришлось иметь дело уже не только с кочевниками, но и с оседлым населением Средней Азии. "Это был второй роковой шаг", после которого уже не было поворота назад, что означало бы потерять влияние на азиатов, "которое можно поддерживать только непрерывными успехами", "Тут начало системы, которая привела нас за Балхаш, к Или, к Алатау и наконец в Небесные горы и в Туркестан", - заключал Венюков48. Впрочем, и сам он оказывался заложником широко бытовавшего убеждения, заявляя, "что, раз ступив на какую-нибудь почву с оружием в руках, мы не можем уже отказаться от нее без явного ущерба своему нравственному влиянию даже на собственных подданных - азиатцев"49.

Не разделяя безудержного стремления России к югу и отвечая на вопрос: "Зачем нам Бухара, зачем Туркмения, зачем Бадакшан? Мы и без того зашли в Средней Азии дальше чем нужно?" - Венюков объяснял, что нас влекут туда "законы больших исторических движений", которые также "непреложны как законы мира физического"50. И этому "историческому движению" не силах противостоять весьма разумные рассуждения, что пора остановиться, потому что, как убеждал сам Венюков, тщетны "все усилия разных администраторов и дипломатов положить предел русскому движению" к естественным границам. География будет сильнее доводов политиков, пока российская граница в Средней Азии "остается на воздухе"51.

Наряду с уже традиционными для политической географии естественными факторами (моря, реки и горы), Венюков уделяет значительное внимание степи. Тема "Россия и степь" заняла заметное место в его геополитических рассуждениях. По его убеждению, владение степью не дает надежных границ для государства, степняки не представляют какого-либо значительного экономического интереса ("бедность есть вечный удел массы всякого кочевого населения"52). С бедностью кочевого населения Венюков связывал и его варварство и особое хищничество. Оценивая опыт окраинной политики самодержавия, Венюков готов предложить и свои рекомендации. Так, он считает, что "кавказское устройство" - "в смысле скорейшего подавления видимой неприязни номадов" - может оказаться самым эффективным на начальном этапе. Однако оно ненадежно с позиции отстранения от управления туземной верхушки, что вселяет в народе недоверие к русским. В оренбургской же системе его не устраивают действия подвижных казачьих отрядов, которые, не носят созидательного характера, ограничиваясь лишь карательными мерами. Наиболее оптимальной ему представлялась сибирская модель, сочетающая действия военных казачьих отрядов с русской колонизацией степных земель. "Успех этой системы, - подчеркивает Венюков, - дознан не только полувековым опытом в Западной Сибири, но - и весьма быстрым развитием киргизо-русской гражданственности в Семиречье и на низовьях Сыра"53. Впрочем, к занятию земель кочевников под казачьи станицы он призывал относиться осторожно, не возбуждая без необходимости недовольства коренного населения. Особенно вредно расселять казаков мелкими станицами на небольшом между ними расстоянии, это может побудить кочевников к нежелательным миграциям или даже к восстаниям54. Однако метод военно-казачьей колонизации, примененный в казахских степях, неизбежно поведет нас вперед, "потому что всякая новая линия будет вызывать собою основание передовой, сначала из укреплений, а потом станиц, селений и городов, пока крайняя из них не примкнет к какой-нибудь естественной, трудно проходимой преграде на окраине степи"55. Такими естественными границами, по его убеждению, могут стать реки или горные хребты, но никак не степи. "Тогда в бюрократических сферах наших еще не додумались до той простой истины, что владение степями есть тягость для государства...". Поэтому ценна для государства не просто территория, а территория, доведенная до естественных пределов. Лишь такой подход будет иметь историческое оправдание убыточности азиатских окраин. Окупится ли присоединение новых земель в Средней Азии? - это волнует Венюкова в последнюю очередь, и он относит этот вопрос к области "экономических гипотез". Помимо всего прочего, дойдя до наших естественных южных азиатских границ, полагал Венюков, самое главное то, что мы сможем занять положение, которое обеспечит не только их устойчивость, но и позволит России стать "в довольно угрожающее положение относительно нашего главного врага на земном шаре - Англии, и это искупит до некоторой степени теперешние убытки от завоевания Средней Азии"56. Только уничтожение самостоятельности Бухары и туркменских племен, т.е. выход к естественным границам, позволит уменьшить находящиеся в крае войска и тем самым сократить дефицит Туркестана.

Отвечая на вопрос о будущей границе империи в Средней Азии ("какую указала нам природа"), он обращается внимание "на орогидрографическую карту Турана и его окраин", которая, по его мнению, убеждает, "что физическая география, согласно с этнографиею, прямо указывает, что Россия должна подчинить себе всех туркмен, узбеков и таджиков, живущих в арало-каспийской низменности, и что затем соседями ее могут быть персияне, курды, джемшиды, фирузкухи, монголы, хуарейцы, афганы и гитральцы, из которых большинство суть мелкие горные народцы, а два главные народа, персияне и афганы, всегда могут и должны быть сделаны "младшими братьями" России, дружба с которою прямо требуется их собственными интересами и влияние которой естественно будет направлено к поддержанию каждым из них национальной самостоятельности"57. Если же "эфемерная в своих основах" англо-индийская империя рухнет, то и тогда для России не будет никакого интереса нарушать целостность и независимость Афганистана и Ирана. Соседство с мусульманскими государствами кажется ему опасным прежде всего из-за их возможности влиять на уже подвластных России мусульман. Особенно это опасно там, где еще слаб "русский элемент".

Если к дальнейшему продвижению вглубь Центральной Азии Венюков относился с некоторой настороженностью, то присоединение Приамурского края он причислял к наиболее замечательным событиям XIX века, позволившему мирным путем выйти к открытому морю, где Россия сможет развить свои морские силы и приобрести мировое влияние. Это база "для всей будущей деятельности России в восточной Азии" - писал он. Сибирь требовала естественной границы на берегах Тихого океана, а так как суровое побережье Охотского моря не предоставляло удобного выхода в океан для развития торговли, то России "ничего не оставалось более, как занять опять Амур". "Это приобретение, величиною в 11000 кв. миль, есть важнейшее из всех, сделанных русским народом не только во второй половине XIX в., но и вообще в этом столетии, и если еще нашим современникам может казаться, что Кавказ, Польша и Финляндия важнее, то потомки, конечно, скажут противное"58. Исключительная значимость для России дальневосточных территорий, заключалась, по мнению Венюкова, прежде всего в том, что "это есть единственная часть всей русской империи, где мы стоим у открытого моря, при том не полярного, а распространяющегося до экватора, т.е. до богатейших на земном шаре южной Азии, Зондского архипелага, Австралии и Америки. Если русскому народу суждено остаться полноправным членом общей семьи образованных и сильных наций, то ему пока нет другого пути к достижению этой цели, как прочное утверждение на берегах Японского моря, на Сахалине и даже, отчасти, в Камчатке. Потеря владений на берегах Тихого океана или даже оставление их незанятыми "сильным, свободным и промышленным населением русского корня были бы равносильны отречением от великой исторической будущности"59. Однако мы преступно мало обращаем внимания на эту далекую нашу окраину и при первом же военном столкновении здесь можем потерять и Камчатку, и Сахалин, на которые уже давно зарятся англичане и американцы. Уступка же им русского побережья Тихого океана грозит России новым восточным вопросом, "едва ли не хуже Босфорского". В воспоминаниях Венюков высказывается еще определеннее: "Вот где! Не на Босфоре Константинопольском, а на Босфоре Восточном должно со временем воспоследовать радикальное разрешение восточного вопроса"60. Хотя он скептически относился к преждевременным восторженным наименованиям Тихого океана -"Средиземным морем будущего", или Амура - "азиатским Миссисиппи". Так, нереальным ему представлялся в тех условиях проект железной дороги от Байкала до Амура, экономически притягивающий Восточную Сибирь к Тихому океану. Хотя он и сам писал, что без выхода к океану "Сибирь бессмысленна", и "не из портов же Охотского моря сносились бы мы с южною Азиею, с Китаем, с Америкой, не через пустыни Гоби и покрытый льдом Северный океан прокладывали бы пути своему политическому влиянию на соседей… Разумеется, при этом я удивлялся "глупости" китайцев… и не сомневался ни минуты, что мы, представители цивилизации Запада, ничего подобного не повторим, что через 10-15 лет по Амуру протянется "золотая цепь цветущих колоний". Пусть это произойдет и не так быстро, как это делают американцы. Однако с отъездом Муравьева-Амурского, для Амурского края "наступила почти непроглядная ночь", и "поэзия амурского дела кончилась"61. В Петербурге не спешили разумно распорядиться новыми землями и, как отмечал Венюков, правительство опасалось, что железные дороги в Сибири дадут ей "самостоятельную жизнь экономическую, а с нею, конечно, и политическую"62.

Важно не только достигнуть "естественных границ", но и эффективно их охранять. А это нельзя сделать лишь путем международных соглашений и усилением военной мощи. Нужны более действенные механизмы, главным из которых должна стать русская колонизация азиатских окраин. Мало включить земли и народы в границы империи, нужно их еще действительно сделать неотъемлемой частью государства, и мы еще слишком мало сделали для того, чтобы действительно прочно укрепиться в Азии. С этой точки зрения, доказывает Венюков, особое значение приобретает дальнейшее освоение Сибири, которая становится в политическом отношении "базой русского влияния на важнейшие государства восточной Азии". Необходимы серьезные и срочные меры по ее научному изучению, нужны в самой Сибири научные центры, университет, настоятельно требуются меры по улучшению коммуникаций. Нам нужны серьезные усилия по заселению русскими побережья Тихого океана, ибо, как гласит доктрина международного права, указывал Венюков, "только действительно прочное занятие страны известною нацией даст ей территориальное верховенство"63. Существовала для него геополитическая аксиома - только тогда можно считать, что та или иная территория действительно присоединена, когда колонизована русскими. С этой точки зрения, мы все еще не стоим прочно даже в Охотско-Камчатском крае и на Сахалине, и происки англичан и американцев могут грозить потерей этих наших важных владений. Колонизации он придавал не только важное экономическое значение, но видел в ней прежде всего политический смысл. Закрепление территорий за Россией, по его убеждению, невозможно без крестьянской колонизации, которая только и сможет обеспечить "прочный покой" на новых землях.

У России есть богатый колонизационный опыт, утверждал многократно Венюков, способность "к достижению самых высоких целей, какие только может преследовать, при расширении своей территории, нация, цивилизованная и имеющая нравственное право на влиятельный голос в общей семье человечества"64. Отдавая пальму первенства Англии в колониальной политике и "расширении области европеизма"65, Венюков сразу после нее ставит Россию. Однако, если Англия превосходит Россию по масштабам своих колониальных владений, то Россия может указать миру на наиболее эффективную политику в реализации цивилизационной миссии. Той миссии, которую не смогла, к примеру, выполнить Испания. Он заявляет о нравственном и гуманном превосходстве русского колониста перед его европейскими собратьями в других частях света. Отношение русских к присоединяемым к империи народам носит кардинальные отличия: "Туземные племена северной Азии не истребляются русскими, сливаются с ними; за сибирскими дикарями русский человек не охотится с ружьем и собакой, как англичанин за маорисами в Новой Зеландии, он их не спаивает спиртом и не расстреливает из винтовки как северо-американец краснокожих индейцев, не обращает в рабочий скот, как те же американец, англичанин, испанец и португалец негров, не делает из них племен крепостных, обложенных барщиной, как голландец из малайцев Зондского архипелага. Религиозная нетерпимость совершенно чужда русским людям… Ни о какой племенной, ни о социальной вражде в разноплеменном населении Сибири нет и речи. Полное политическое спокойствие царствует на всем обширном пространстве от Урала до Тихого океана, несмотря даже на прилив туда стольких элементов беспорядка в лице ссыльных преступников. И в общегосударственном смысле северная Азия является не мятежною колонией, которая истощала бы свою метрополию усилиями на поддержание политических уз, а простым продолжением великой империи, политическое могущество которой только черпает в завоеванной стране новые силы"66. Мы должны держаться в Азии не силой оружия, или многочисленностью русского населения, и даже не экономическим и политическим превосходством, а силой нравственного и умственного превосходства. "Мы проглядели, что из всех завоевательных сил самая прочная есть общение побежденных с победителями на поприще умственного развития, как было в Римской империи, как отчасти есть теперь во владениях Англии"67. Несмотря на наши политические противоречия с Англией, утверждал М.И. Венюков, у нас с ней одна общая историческая миссия - "цивилизовать далекий Восток".

Взор Венюкова обращен не только на внешние государственные границы, но и на политико-административную организацию внутреннего пространства империи. Благодаря трудам Венюкова был поставлен вопрос об основных теоретических принципах определения внутренних административных границ и степени властных полномочий местных органов управления68. 21 октября 1872 г., выступая в Русском географическом обществе, он сформулировал главную цель административных преобразований в Азиатской России: "Создать такие большие административные группы, которые бы наиболее соответствовали естественным, т.е. физико-географическим, этнографическим и экономическим условиям различных частей Азиатской России, в том убеждении, что только такие группы могут быть полезны и долговечны"69. При этом он предупреждал не увлекаться созданием новых генерал-губернаторств, чтобы "не обособлять таких местностей, которые давно уже имеют все данные для окончательного слития их с Россиею собственно".

Как член межведомственной комиссии, созданной в 1873 г. для выработки проекта нового административно-территориального устройства Азиатской России, Венюков в специальном докладе "Об общих основаниях административных делений и в частности о группировке провинций под генерал-губернаторским управлением" затронул многие теоретические проблемы, впервые поставив их на солидную научную основу. Он отметил, что потребность в группировке нескольких провинций исторически осознана давно. В Римской империи существовали проконсульства, в Испании, Голландии и Англии - вице-королевства и генерал-губернаторства. При этом, заметил Венюков: "Власть генерал-губернаторов, наместников и вице-королей, всюду превосходя власть обыкновенных губернаторов, нигде однако же не получила такой юридической определенности, которая отличает последнюю"70. Права и обязанности генерал-губернаторов, констатировал он, разнообразны в разных частях империи, что проистекает из особенностей местных условий. Самодержавие, предоставляя региональным властям известную самостоятельность, открывало возможности для административно-политического эксперимента, что привело к сосуществованию разных моделей имперского управления на окраинах.

Базисные условия, согласно которым устанавливалась особая форма административно-территориальной организации, считал Венюков, должны быть следующими: 1) географическая отдаленность (или даже отдельность) региона; 2) пространство и физико-географические условия; 3) состояние коммуникаций и надежность связи с центром государства; 4) особенности пограничного положения и взаимоотношений с соседними странами; 5) численность населения; 6) этнографический и конфессиональный состав населения, а также степень его политической благонадежности; 7) уровень правового развития населения и состояние органов местного управления; 8) экономический и интеллектуальный потенциал края; 9) военно-стратегические интересы.

Фактор отдаленности, отмечал Венюков, не должен иметь самодовлеющего значения, и там, где отдаленность неравносильна отдельности, сохранение особого порядка управления в виде центральных местных учреждений ведет лишь к искусственному обособлению края, чреватому вредными политическими последствиями. У сильной местной власти, предупреждал он, может возникнуть желание "обособить край от прочих частей государства". Нужно сохранить баланс между обеспечением жителям провинции близости местной высшей власти и правительственной уверенностью, "что дела в далеких окраинах идут с должным единообразием и по заданному направлению". Венюков призывал в большей степени учитывать физико-географические особенности, определяющие особый строй "местной гражданской цивилизации" и условия экономической деятельности населения, как это было в случае с Кавказом или Финляндией. При этом Венюков соглашался с тем, что, если территория края слишком большая и разделена на области, то будет необходима и местная центральная власть. Затрудненность же коммуникаций, по его мнению, уже утратила свое значение и может вызывать лишь некоторое расширение прав местной администрации. Пограничное же положение не должно иметь самодовлеющего значения, если, правда, край не граничит с "полуварварскими странами", отношения с которыми требуют, помимо обычных дипломатических мер, постоянного вооруженного противодействия. При этом было бы важным сосредоточить в руках одного высшего местного начальства управление всеми пограничными областями, прилегающими "к иноземным территориям одного политического типа".

Большое значение Венюков придавал и единству управления "пограничными пространствами", упрекая центральную власть в разделении в 1867 г. командования войсками на границе с западным Китаем между западно-сибирским и туркестанским генерал-губернаторами71. Он признавал политическую целесообразность достижения "единства внешней политики на окраинах, предоставив в ведение каждого генерал-губернатора такой район, чтобы он мог вести пограничные дела в одном направлении без вмешательства других генерал-губернаторов и без разделения с ними власти по решению пограничных вопросов"72. Так, например, казахи оказались в трех генерал-губернаторствах (западно-сибирском, оренбургском и туркестанском), что уже само по себе порождало управленческие модификации. Хотя, как отмечает Венюков, "быт киргизского народа повсюду один и тот же, а потому и отношения наши к этим людям должны быть единообразны"73.

Сильной и самостоятельной местной власти, доказывал М.И. Венюков, могут требовать факторы этнический и конфессиональный. Это связано прежде всего с тем, что на местную администрацию возлагается важная задача по слиянию коренных народов "с господствующей народностью посредством водворения среди них языка, гражданской цивилизации и учреждений господствующего племени". В его рассуждениях по этому поводу содержался господствовавший в правительственных кругах взгляд на цель этнической имперской политики: "В государствах, подобных России, могущих стремиться только к установлению господства одной расы над прочими – в противоположность Австрии, Турции и Английской Индии, где это условие недостижимо, - провинции с инородческим населением, конечно, требуют особенного внимания администрации для направления их к скорейшему этнографическому объединению. При этом разумная политика обязывает, чтобы там, где есть несколько инородческих племен, господствующая раса прежде всего не допускала взаимного их сближения и объединения, в ущерб собственному значению"74. Не забывал он и старого имперского принципа "devide et impera", отмечая, что "калмыки суть исконные враги киргизов", или призывая не оставлять без внимания антипатию, существующую между узбеками и таджиками75. "Всякое взаимное истребление средне-азиатцев, - с известным политическим цинизмом рассуждал Венюков, - есть для нас положительная выгода, лишь бы их столкновения происходили не на наших землях и не вредили прямо нашей торговле"76. Пока кочевники, разделяющие Россию с Китаем, остаются "невежественными и неискусными в военном деле", а, главное, разъединенными, они не представляют большой опасности.

Существенным он считал учет степени готовности инородческих племен к слиянию с господствующею расой, замечая, что "инородцы необразованные ассимилируются скорее, чем те, у которых есть зачатки своеобразной цивилизации, или которые могут поддерживать свою национальность, опираясь на соседние чужеземные влияния". Инородческое население, имеющее свою цивилизацию, прогнозировал Венюков, потребует местной сильной и самостоятельной власти, "пока искусная политика не сделает тождественными важнейшие экономические, социальные и умственные интересы обеих рас, господствующей и подчиненной"77.

Для проведения на окраинах обрусительной политики генерал-губернаторская власть будет более эффективна: "Руководя водворением среди инородцев представителей главного племени, поощряя преданность иноплеменников интересам государства, направляя молодые их поколения в общегосударственные училища, давая образованным инородцам долю участия в высшей административной деятельности, она может гораздо вернее, чем общепровинциальное управление, всегда поглощенное мелкими текущими заботами, повести дело так, что мало-по-малу иноплеменность в стране ослабеет, если не исчезнет совсем"78. Не сбрасывал со счетов М.И. Венюков и традиционные мотивы христианского миссионерства, направленного против "мусульманского изуверства, и следовательно к освобождению человеческой личности от поглощения ее узкими требованиями ислама". Исламское влияние представлялось ему одним из наиболее опасных, и он подчеркивал, что "мусульманский фанатизм есть такое начало, которое всегда будет враждебно относиться к европейской цивилизации, которой представителями в Средней Азии являемся мы"79. С точки зрения приверженности исламу он оценивал и политическую лояльность разных народов, выделяя в Средней Азии узбеков, как отличающихся "изуверством религиозным" по сравнению с казахами и таджиками (последние, по его мнению не являются столь убежденными исламистами) 80. Мусульмане Туркестана мало чем отличаются, по мнению Венюкова, от мусульманского населения заволжских губерний империи, и, если пока в крае необходимо такое количество войск здесь, то только из-за "вредного влияния", которое оказывают исламисты из Бухары ("признанный центр среднеазиатского ислама, который вместе с религиозным изуверством сообщает Узбекам и Таджикам фанатизм политический против господства "неверных" завоевателей") или Джитышара во главе с Якуб-беком, а также происки англичан, которые подстрекают против России туркмен81. Религиозные настроения, полагал он, могут иметь политическое значение только в случае наличия обширных территорий, заселенных сплошь иноверческим население.

Важно придерживаться в отношении народов и конфессий единства в направленности мер религиозно-политического свойства. Неодинаковое положение инородцев в разных областях империи может стать источником недовольства. Там же, где "господствующая народность" уже численно преобладает, утверждал он, генерал-губернаторской власти не требуется, так как она создает дополнительные политические трудности, поскольку между местной администрацией и центральным правительством "становится лишняя и весьма влиятельная инстанция, нередко руководствующаяся политическими видами и убеждениями, несогласными с действительными потребностями страны и пользами местного населения"82.

Из собственных наблюдений он заключал, что лучше всего христианизации поддаются язычники, хуже ламаисты и мусульмане", по отношению к которым "вся тяжесть дела племенного объединения падает на одну светскую власть". Так, в отношении бурят, он полагал более полезным ограничить христианскую миссионерскую деятельность и действовать более осторожно и с известной последовательностью: способствовать смешанным бракам, привлекать бурят к службе в армии, снизить значение влияние родовых тайшей и т.п.83 Важное значение может иметь устройство хороших дорог, особенно в местностях населенных кочевниками, а также водворение между ними "русских оседлостей". В отличие от бурят, например, по отношению к киргизам он призывал "присоединить искусную пропаганду религиозных понятий, взамен очень шатко знакомого кара-киргизам ислама", что позволит "надеяться на скорое перерождение многовековых хищников в народ совершенно мирный и невраждебный нам"84.

Русская власть должна постоянно демонстрировать, включенным в империю азиатским народам, свое гражданское превосходство, преимущество европейской системы управления и суда перед азиатским деспотизмом, уравнивая перед законом все народы, вводя рациональную систему налогов и покровительствуя экономическому преуспеянию края. Все это должно указывать туземцам на "высоту нравственного уровня их повелителей"85. Он рекомендует привлекать на свою сторону степную аристократию, "чем иметь дело с народом, возбуждая в нем демократические наклонности". Вместе с тем, Венюков признает и ограниченность такой политики, потому что народные массы, недовольные своими правителями, видят, что последних поддерживает русская власть, у которой они могли бы найти защиту и покровительство. Опора на местную верхушку нередко приводит к тому, что население следует за своими биями, у которых, однако, могут быть цели, противоположные интересам России86. И если в дальнейшем российские власти будут укреплять народное доверие к себе путем упрочения "личной независимости новых граждан русской земли от мелочной полицейской опеки", предоставлением гарантий местному самоуправлению, строгой справедливостью и открытостью в действиях русских властей, то этим будут созданы действительно основательные условия для прочного положения России в Азии. Военно-народное управление, он признавал далеко не совершенным, но и при нем "туземцы, без сомнения, замечают в условиях своей теперешней жизни резкий поворот к лучшему", и народ, "рядом с пристрастием, алчностью и беззакониями туземных правителей, будет смотреть на русских как на своих избавителей от тяжкого ига, и тем самым станет желать распространения русской власти". Туземцы, привыкшие традиционно уважать только силу, с сочувствием и пониманием, допускал Венюков, отнесутся к русской власти, которая не всегда отвечает в своих действиях требованиям европейской свободы87.