Григорий Яблонский

Вид материала

Содержание

II. Историческая дата - 23 мая 1952 года

Подобный материал:

Григорий Яблонский

Два рассказа о памяти и одна новогодняя быль

ДВА РАССКАЗА О ПАМЯТИ

(из цикла «Избранная жизнь»)

I. НЕ ПОМНЮ…

Абраму Яковлевичу Явлинскому

Не секрет, что люди, дожив до определённого возраста, начинают многое забывать. Я сам тоже начинаю доживать до такого возраста. В этом нет ничего страшного. Просто надо привыкнуть и жить дальше. Об этом и расскажу.

У нас, в нашем Сент-Луисе, есть Центр здоровья для пожилых людей, приехавших из России. Называется он «Aging Well». Как это перевести поточнее – «Старение без хлопот» или «Приятное старение», так что ли… В народе его называют просто «Детский садик». Пожилые люди там собираются, завтракают, делают простые упражнения, поют, читают, играют – кто в карты, кто в домино, - в общем, проводят время вместе. Меня пригласил выступить перед ними Абрам Яковлевич, а ему отказать я не смог. Я ещё расскажу об Абрам Яковлевиче.

За минут 10 до начала выступления мы подъехали к скромному одноэтажному домику «Аging Well», я разделся и стал прохаживаться в одной из небольших комнат Центра. Ко мне подошёл пожилой человек с тонкой папкой в руках.

- Меня зовут Борис,- сказал он.

Я тоже назвал своё имя.

- Скажите, вы – профессиональный поэт? – спросил Борис.

- Профессиональный? – удивился я.- Нет. Денег за публикации, как правило, я не получаю. Да и вообще я не поэт. Да и не писатель. Скорее литератор (иногда я себя так называю).

- Ну, пусть литератор, - согласился мой собеседник.- А вы бы не могли оценить мои стихи?

Я согласился. Судя по папке, риск был не слишком велик.

Я стал читать большой стих, обращённый к женщине, по-видимому, к жене Бориса. В нём упоминались различные знаменательные даты и трогательные моменты их совместной биографии, их знакомство, рождение детей, трудовая деятельность. Cтих был написан на двух страницах, я прочитал сначала первую, потом вторую.

- Ну, и что вы скажете? – спросил меня Борис. Он был деликатен. В его голосе не было требовательности.

- Ну что сказать? – Я не уклонился от ответа.- Насколько я понял, вы отразили то, что происходило с вами и с вашей спутницей в течение вашей жизни.

- Да,- тут он не сдержал гордости. – Тут все факты – правда. А вот вы обратили внимание на первый факт, как я познакомился с женой. Я пришёл на вечеринку с подругой, а ушёл с будущей женой.

Я не удержался. В таких ситуациях для меня нет никакой возможности удержаться.

- А с подругой кто ушёл?

- В каком смысле? – не понял он.

- В самом прямом. Вы пришли с подругой, познакомились с будущей женой...

- Тут вы что-то напутали, - перебил он. – У меня всё ясно написано.

Я пришёл с подругой, а ушёл с будущей женой.

- Очень хорошо, - сказал я. – А что, это была одна и та же женщина?

- Кто?

- Подруга и будущая жена.

- Да нет же! – вскричал он. – Это были разные женщины!

- Вот об этом-то я вас и спрашиваю, - заключил я. – Вы пришли с подругой.

Так?

- Так! - сказал он.

- Познакомились на вечере с другой девушкой. Так?

- Так! - сказал он.

- И ушли с этой другой девушкой, которая впоследствии стала вашей женой. Так?

- Да, - сказал он.

- И вот я вас спрашиваю, кто ушёл с первой девушкой? Кто ушел с подругой?

Он крепко задумался. Видения прошлого встали перед ним, окутав внутренний взор непроницаемой плотной пеленой. Борис покачал головой и тяжело вздохнул: «Не помню!..»

Времени у меня оставалось мало. Мы попрощались, и я стал выступать.

Выступление моё состояло в том, что я прочитал свой рассказ, который назывался «О бабушке, дедушке и литовских партизанах». Читал я его почти наизусть. Этот автобиографический рассказ, напечатанный в двух толстых журналах и двух газетах, был вершиной моего творчества, а никаких других вершин у меня не было. Честно говоря, рассказ этот, пользовавшийся у аудитории неизменным успехом, мне чрезвычайно надоел, включая всех его персонажей – дедушку, бабушку, литовских партизан и меня самого. И ещё я заметил, что в зале довольно большое число людей сидело с закрытыми глазами, то ли они не открывали глаз вообще, то ли закрыли их при первых звуках моего голоса.

Как бы то ни было, я закончил выступление и стал пить чай, которым меня любезно угостила фирма «Аging Well». Ко мне подсел большой человек, лицо которого источало доброжелательное разочарование. Он был строитель из Ташкента и звали его то ли Семён, то ли Соломон. По виду он был не слишком стар, но оказалось, что он хорошо помнит землетрясения – не только Ташкентское 1966 года, но и Ашхабадское 1948 года. Он хотел мне об этом рассказать более подробно. Но тут за столом появился Абрам Яковлевич, тот самый, который пригласил меня в «Детский садик» и которому я не смог отказать.

Теперь об Абрам Яковлевиче. Его тут все знали, любили и не могли без него обойтись. За плечами у него было 90 лет и куча болезней, но это был живой мотор, производивший добрую энергию. Офицер Красной Армии и джентльмен, политрук и рыцарь, Карл Маркс и Альберт Швейцер – вот в каком диапазоне работал мотор Абрам Яковлевича.

Глядя на него, меня осенило: «Вот что, Абрам Яковлевич, я узнал в вашем “садике”» – И пересказал ему историю с подругой и женой, которую я узнал от Бориса.

- Так это же моя история! - воскликнул поражённый Абрам Яковлевич. –

Перед войной мы поссорились с Броней, и я пошёл на вечеринку с другой

девушкой, нo вдруг я увидел Броню, и мы с ней помирились – на этой же вечеринке. И ушёл я с Броней.

- Абрам Яковлевич, - спросил я (и поверьте, я не мог это не спросить). -

А кто же ушёл с этой другой девушкой?

Абрам Яковлевич не медлил ни секунды.

- Не помню! - сказал он решительно, как бы ни о чём не жалея.

И тогда – по всем законам жанра – я обратился к сидящему за столом строителю Семёну-Соломону, пережившему Ашхабадское и Ташкентское землетрясения и прекрасно помнящему их детали.

- Скажите, Соломон, а не приходилось ли вам...

Он не дал мне закончить.

- Конечно! Конечно! И не раз!.. Был даже случай, когда я пришёл с женой, бывшей…cтала бывшей, а ушёл с другой, будущей...

-И что же? И что же? – вне себя прокричал я, на грани срыва. –

А кто же ушёл с первой женой?

На лице Соломона появилось выражение невыносимого отчаяния.

- Не помню, - вымолвил он еле слышно.

И вот что я подумал в этот момент. А у меня в моей, уже некороткой, жизни, были ли случаи, чтобы я пришёл на вечер, встречу, танцы и т.д. с одной девушкой-подругой, а ушёл с другой – женой?

Было ли такое в моей жизни? Хоть когда-нибудь?

И знаете что? Не помню....

Cент-Луис, 4 ноября 2008 г.

II. Историческая дата - 23 мая 1952 года

Сестре Тане

Я живу в американском городе Сент-Луисе на Среднем Западе, штат Миссури.

Жизнь в целом протекает неплохо, но иногда засоряются санитарно-технические системы. И тогда мы с женой приглашаем очень квалифицированного человека - Сашу Пушкевича. Раньше он жил в Гомеле и работал старшим инженером. Здесь, в Миссури, он занимается другим.

После того как Саша вычистит сиcтемы, мы приглашаем его пить чай. Так было и в этот раз. Почему-то заговорили о Соне Лацис.

Соня – женщина, очень известная в нашей «сommunity». Oна–любительница истории.

У нее колоссальная, с большим вкусом подобранная библиотека исторической литературы. На полках в замечательном порядке стоят английские и русские книги. Гиббон, Моммзен, Тойнби, Шпенглер, Хантингтон, Фуко... А из русских – Тарле, Утченко, Артамонов, Гумилёв, Гуревич, Гаспаров... Голова кружится... Иногда она даёт их читать.

- Не люблю работать у Сони, - сказал Саша Пушкевич. – Вот всё сделаешь, почистишь по-человечески, а она вопрос задаёт. Один и тот же вопрос. Надоело...

- Какой же это вопрос? – заинтересовался я.

- Ну и что там было?..

Я тоже люблю историю. В детстве я очень любил историю. Мой папа был философ и историк древнего мира, археолог. Он был один из тех, кто перед самой войной, работая в экспедиции Славина, раскопали Ольвию, греческую колонию на юге Украины. Моя мама была тоже историк, партийный историк. Она описывала историю Всесоюзной коммунистической партии большевиков, впоследствии переименованной в Коммунистическую партию Советского Союза.

В нашем доме тоже было много исторических книг. Был журнал «Вестник древнего мира». В шкафу стояли коричневые тома «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса», которые издавались Институтом Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК ВКП (б).

На столе лежали протоколы нескольких последних партийных съездов. Я любил читать и то, и другое, и третье. Особенно мне нравился толстый протокол ХVIII-го съезда, а в нём - доклад Андрея Андреевича Жданова. Критикуя «перекосы на местах», Андрей Андреевич приводил разные интересные примеры, например, как один человек, боясь исключения из партии, принёс из поликлиники справку: «Дана товарищу такому-то, что, по состоянию здоровья, классовым врагом он использован быть не может».

Мою маму тоже чуть не исключили из партии за связь с врагом народа, зубным врачом. Но ей повезло, ограничились только строгим выговором.

Дело в том, что мой отец, археолог, погиб на войне в самом её начале, в Киевском окружении, а мама Софья Львовна - через три года после конца войны вышла замуж снова. А в 50-м году её мужа посадили по 58-й статье,часть 1 за экономическую контрреволюцию: он был стоматологом. В 51-м году мама родила мою сестру, Таню.

После войны мы жили в чудесном курортном городке Ессентуки, и мама одно время работала третьим секретарём горкома партии. Но, будучи связанной с врагом народа, она навсегда лишилась возможности работать по партийной линии и, более того, заниматься своим любимым делом – партийной историей. В итоге мы уехали из Ессентуков и вернулись в наш родной Киев, который оставили в эвакуацию.

Я страшно ревновал мою красивую маму Софью Львовну к сестре Тане. Мама пыталась успокоить меня и говорила: «Смотри, Гриша, вот у меня два пальца, и если отрежут любой из них, мне будет больно!»

Бабушка Мария Евсеевна тоже показывала мне другие два пальца.

Но меня не удовлетворяли эти сравнения на пальцах.

«Мама, - говорил я. – У тебя была любовь. Одна любовь. И раньше ты не делила эту любовь на две части. Был один я. А сейчас ты должна разделить свою любовь. Таким образом, твоя нынешняя любовь ко мне равна половине прежней».

Я и сейчас думаю, что моя логика была сильной.

Итак, шёл май 1952 г. Было 23-е мая. Государство Израиль уже существовало и уже в первый раз победило. Иосиф Виссарионович, Ив Фарж и композитор Прокофьев были ещё живы. Корейская война была в полном разгаре. В кинотеатрах шли два хороших фильма: «Седая девушка» и «Тарзан в западне». Кремлёвские врачи ещё ходили спокойно в своих белых халатах. Внезапно моя сестра Таня, сидевшая на руках у мамы, обкакала её. На прекрасном мамином кремовом платье появились отвратительные разводы. Бабушка и я бросились устранять следы происшествия. Сестра Таня смотрела на нас маленькими довольными глазками.

- Мама, - сказал я. – Я запомню эту дату навсегда. 23-го мая 1952 года Таня обкакала маму.

Мама была, хотя и историк партии, но всё же историк. Она не спросила: «Зачем? Зачем помнить эту дату?» А если бы и спросила, я бы не ответил.

Не отвечу и сейчас.

Но примерно понимаю свои мотивы. Из потока времён выскакивают события, даты, мгновения... Некоторые и запоминать не надо. Они врезаются в память намертво,

не вышибить – начала войн, крах государств, страшные катастрофы... Но таких событий-меньшинство. Нас окружает толпа событий непритязательных, затрапезно-скромных, но неповторимых. Они как бы просят: «Запомни! Запомни!»

А неповторимость очищает и возвышает.

Так вот я и запомнил эту дату: 23 мая 1952 года моя сестра Таня обкакала маму. Я запомнил эту дату навсегда и, возвращаясь в Киев в 60-х и 70-х годах, всегда напоминал о ней маме. И мы смеялись и радовались вместе. Эта неповторимая историческая дата нас сближала.

А вот в 80-х годах я стал бывать в Киеве очень редко. В конце концов я забыл эту дату.

Мама умерла в 1991-м году, в год, когда СССР развалился и Украина решила стать независимым государством. На фоне таких событий моя историческая дата совершенно поблекла. Она испарилась из моей головы. Я даже забыл, что я её помнил.

И вот совсем недавно она вернулась ко мне. Это произошло совершенно неожиданно.

И без всякого пирожного «Мадлен».

Я приехал в Киев в середине июля и шёл по бульвару Шевченко по направлению к Крещатику. Я прошёл пересечение с Пушкинской улицей и вышёл на Крещатик.

Справа у меня был памятник Владимиру Ильичу Ленину с надписью о необходимости единых действий пролетариев великорусских и украинских (эту надпись я не забыл)

Напротив и направо, на той стороне Крещатика, был Бессарабский рынок. Прямо напротив был бывший кинотеатр стереоскопического фильма, в котором я, кажется, смотрел фильм «Робинзон Крузо».

Внезапно я вспомнил...Я вспомнил весенний шум киевских каштанов мая 1952 года... И то, что мне скоро надо сдавать экзамен по украинскому языку, а ведь мы вернулись в Киев совсем недавно, и я украинский не знаю... И газированную воду с сиропом за 4 копейки на углу Ленина и Пушкинской... И соседей - Марью Львовну с сыном Лёликом и Фаню Климентьевну с внуком Адиком, который не ел плавленые сырки, а питался исключительно голландским сыром... И серую книгу, которую я тогда читал – К. Маркс «Выписки по хронологической истории Индии»...

И мамино кремовое платье с разводами...

Я вспомнил 23-го мая 1952 года и то, что тогда случилось.

Ко мне вернулась моя историческая дата.

И чем моя дата хуже других дат – скажeм, 19 августа или 4 ноября?

А по неповторимости – ей вообще нет равных.

Сент-Луис, 21 декабря 2008 г.

/

Г. Яблонский

C Новым Счастьем!

(новогодняя быль)

В жизни порой происходят страшные вещи. Народы воюют. Самолёты

падают. Террористы штурмуют отели. Здания рушатся. И некоторые, и не без основания, начинают думать, что приходит последнее время рода человеческого и мир близок к своему концу, пусть даже и не вполне логическому. Да, есть и такие признаки. Но, к счастью, случается так, что страшная катастрофа как-то откладывается, и мир, подойдя к самому краешку обрыва и потоптавшись на нём, благополучно отступает от пропасти и переводит дух.

Расскажу по этому поводу одну современную русскую историю. Многие сочтут эту историю абсолютно неправдоподобной, а - по моему разумению - так вполне. Случилась она лет десять тому назад, в канун Нового 1998-го года. Рассказал мне эту историю мой старый московский приятель, человек чрезвычайно осведомлённый, которому можно верить и в большом, и в малом. Многие факты стали известны только сейчас, но кое-что просочилось сразу же, по-видимому, после того, как Ельцин, на день выйдя из больницы и промчавшись по кремлёвским кабинетам, во внезапном гневе уволил зятя Валентина, главу своей администрации, сдержаннейшего и деликатнейшего Валентина Юмашева, со всеми помощниками. Почему это случилось- это другая история и тоже почти новогодняя. А мы пока займёмся первой.

Итак, декабрь 1997 г., где-то 25-е или 26-е число. Надо сказать, что на самом кремлёвском верху уже давно, задолго до зловещего августа 98-го года, было ясно, что крах неизбежен и необходимо что-то предпринять. Это только людям, неискушённым в русской политике, могут показаться внезапными и уход Черномырдина, и стремительный взлёт Кириенко, и его же стремительное падение спустя три месяца. На верху же весь ужас ситуации и неизбежность падения- несмотря на все разговоры о стабилизации и сияние огней лужковской Москвы - предощущалось довольно давно. А надо сказать, мрак и безысходность в душе человека особенно сильно сгущаются перед самыми светлыми праздниками.

Так вот, в канун Нового, 1998-го года, пришли к Борису Николаевичу два финансовых человека, один из них, «чистый» финансист, персона, близкая к Задорнову, министру финансов, разумеется, второй - университетский профессор, из числа тех, которые всегда умели запугать Бориса Николаевича иностранными терминами. Не буду называть их фамилии, тогда они были у всех на слуху, а сейчас это никакого значения не имеет.

На руках у них была некая справка, в которой - с пугающей точностью до одной недели - были определены время краха и его масштабы.

Но самое удивительное последовало далее.

Когда Борис Николаевич угрюмо осведомился: «Ну и что же вы, господа хорошие, предлагаете?» - финансист ответил контрвопросом: «А знаете ли Вы, Б.Н., сколько у населения денег в чулке?». И сам же ответил: « Десятки миллиардов долларов. Только такие деньги могут спасти Россию… Но деньги эти, надо заметить, семейные».

« Это какой-такой семьи?»- спросил Ельцин не менее угрюмо

- Всех, Борис Николаевич,- заторопился финансист.- Всех семей, взятых совокупно.

- И что же?- спросил Ельцин, грозно недоумевая.

- А то,- подключился профессор,- чтобы включить эти деньги в государственный бюджет, предлагается реструктурировать, деинстуционализировать русскую семью. И немедленно пояснил: « Предлагается модификация Семейного Кодекса России и в связи с этим срочная перерегистрация всех гражданских браков. Фактически, Борис Николаевич, мы хотим ввести Россию в цивилизованный мир брачных контрактов. Мы объявим все существующие гражданские браки недействительными и потребуем их срочной перерегистрации. Примерная стоимость нами прикинута. Это около 1100 долларов США. Мы сбросим до 1000, с каждой стороны, разумеется».

Хорошо известно, что Борис Николаевич - человек мужественный, ко всему готовый, не пасующий ни перед какими неожиданностями. В Политбюро был… С моста падал…На танке стоял... Белый Дом штурмовал… Человек такого покроя и опыта не выказывает свои чувства.

Молчал Борис Николаевич долго-долго. Спросил медленно, с расстановкой, со смыслом:
«Раз-во-дить что ли будете?»

- Да какой развод, какой развод, Борис Николаевич? - заволновался

финансист. Перерегистрация, просто перерегистрация… В сущности, это же реституция…

- Компенсация за реституцию,- пояснил профессор.

Реституция, понимаешь,- проговорил Борис Николаевич своё любимое,

без нужды пародируемое словцо. - А как не захотят?

- Захотят, Борис Николаевич, как не захотеть,- наперебой объясняли оба.

Справок давать не будем, паспорта задержим…Да потом, если честно говорить, в семейной жизни столько накапливается, столько проблем образуется, люди рады будут, отдохнут душой, спасибо скажут…

Борис Николаевич склонил голову в раздумье:

- А вот как наотрез пойдёт дело, а вот как совсем не захотят…

- Чего? Перерегистрацию?

- Да заново, понимаешь, регистрироваться не захотят...

- И это, Борис Николаевич, предусмотрено. Перерегистрация обязательна. Опоздание с перерегистрацией, уклонение или отказ от неё повлечёт за собой увеличение платы до 2000 долларов США, с каждой стороны, разумеется. Мы, Борис Николаевич, уже многое предусмотрели. Прежде всего, меры социальной защиты, рассрочка для малоимущих и пенсионеров. По-видимому, надо будет пойти навстречу людям старше 90 и, в виде исключения, разрешить им бесплатную перерегистрацию. А, самое главное, Б.Н., у нас очень много сограждан за рубежом, людей, кстати сказать, не бедных. Их мы тоже будем перерегистрировать, причём не меньше чем за 5000 долларов. Посольства могут взять на себя соответствующие функции, с МИДом этот вопрос мы уже прорабатывали. И заметьте, Б.Н., мы собираемся делать это только один раз и в ограниченном объёме. Только перерегистрация браков, ничего больше…Мы не касаемся других актов гражданского состояния…Рождение, смерть, изменение гражданства – вне этой реформы… Мы вообще далеко не заходим…Господи, да всё это такие мелочи, Борис Николаевич, ведь не бороды же мы собираемся рубить!....…А можно, Борис Николаевич, и по-другому. Вот вы о русской национальной идее говорили... А всеобщая перерегистрация семей (ВСП) – чем не национальная идея?

Выслушав все предложения и пояснения, Борис Николаевич ни словом, ни

жестом не выдал своего истинного отношения. Но этим двоим, финансисту и профессору, людям опытным, было и так ясно, что он заинтересовался и не на шутку.

И, действительно, в Кремле сразу же закипела работа. Было дано поручение ГПУ (Главному Правовому Управлению) проверить юридические основания идеи. Валентин осторожненько проверял реакцию СМИ, телевидения, прежде всего, чтобы действовать наверняка и избежать непонимания и нелепого вышучивания. И удачно подключилась дочь Татьяна, советник по имиджу. Поколебалась вначале, в первом браке хватила горя, во втором, с Валентином, всё прочно, а от добра добра не ищут. Но убедили её, убедили… И было решено объявить об этом народу в новогоднем обращении президента. Объявить кратко, двумя-тремя фразами, значительными, но не вполне ясными, чтобы люди поняли, но не сразу, чтобы не слишком волновались и точный смысл дошёл только после праздника. Уже и сняли на плёнку обращение к народу, где Борис Николаевич в новом костюме, солидно сияющий, причёсанный-волосок к волоску - говорил о том, что:

«Новое время требует новых решений, которые должны приниматься каждым и касаться каждого. Мы должны обновить статус нашего общества, каждой семьи с тем, чтобы максимально укрепить её на новой правовой, социальной и экономической основе»

И самое главное – в конце обращения президент произнёс традиционное :

« С Новым Годом! С Новым Счастьем!», но с большим и очевидным подтекстом. В это « Новое Счастье» вкладывался смысл, далеко не тривиальный. Борис Николаевич произносил это очень раздельно и очень по-доброму, как бы обращаясь ко всем и каждому и приглашая участвовать в строительстве нового счастья. Верхняя губа у него немного оттопыривалась, и особая потаённая улыбка теплилась в уголках глаз. Так было задумано для имиджа и на экране выглядело прекрасно.

И вот вся эта логически продуманная и выверенная конструкция рухнула, обратилась в пыль. Почему? А кто ж его знает. То ли «финансист» и профессор испугались собственной смелости. То ли Наина Иосифовна, жена Бориса Николаевича, изменила своему обычаю не касаться ничего политического и вмешалась, почувствовав прямую угрозу семье. А скорее всего, сам Борис Николаевич с его глубинной интуицией, политическим нюхом и незаёмной народной мудростью понял, что что-то здесь не так и, несмотря на несомненный экономический профит, лучше пока погодить, а то и вовсе отказаться.

В общем, не прошло. Фразу об обновлении семьи из новогоднего обращения убрали, и сохранилась она лишь на видеокопии, которая навсегда поселилась в спецархиве Федеральной связи (ФАПСИ), у генерала армии, которого через месяц внезапно уволили в отставку.

А потом - через 9 месяцев рухнул рубль. Обвалились банки. Притихли олигархи. Увял московский миддл-класс. Прости - прощай еженедельные барбекю, Куршавель зимой и Кипр с Антальей летом.

А потом и это, слава богу, прошло, жизнь не стоит на месте и снова солнышко, снова всё по-хорошему. И снова - здравствуй, Куршавель, здравствуй, родной, давно не виделись! И казалось, идея всеобщей семейной перерегистрации (ВСП!) забыта напрочь. Вычеркнута, снежком замело.

Так нет же! Проросло семя! Вспомнили! И от того же московского приятеля (верю ему на 100%) знаю точно: вырыл идею Слава Сурков, необузданный гений – всё обдумал по деталям ещё в 2007-м, за год до нынешнего кризиса. Новый мессия, чёрт бы его подрал! Интуиция бешеная, умница, философ, джазист! Сечина с Шуваловым убедил, самим всё объяснил на пальцах. Десятки совещаний провёл по-тихому. И уже было закрытое слушание в Думе. И осталось только провести пакет документов.

И всё, и перерегистрация. В феврале, не позже!!! Cтрашная, всесокрушающая! А дальше? Дальше-то что? Ведь Россия начнёт, а мир подхватит! Ведь пострашнее пролетарской мировой будет, тут не брат на брата, а похлеще, тут такой мировой пожар сотворим, всё в летучий прах обратится!

И никто не убережётся, нигде не отсидится - даже в самых дальних и надёжных странах. Тут кризис раем покажется!

Что делать? Делать-то что? Только одно и остаётся: за руки взяться и держаться крепко, так крепко, чтобы не расцепили, чтобы не рухнуть.

Братья и сёстры! Леди и джентльмены! Герры и фрау! Мадам и месье! Старики и старушки! Соотечественники и иногородние! К вам обращаюсь я, друзья мои, в это трагическое, неумолимое время. Мы выстоим!

Пусть осенят нас светлые тени Филимона и Бавкиды, князя Игоря и Ярославны, Абеляра и Элоизы, Петра и Февронии, Ромео и Джульетты, Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны!!!

Мир будет сохранён и упрочен, когда все семьи мира возьмут дело мира в свои руки и будут отстаивать его - до конца, а, если понадобится, то и после конца!

Возьмёмся за руки, друзья и подруги!

Поклянёмся: «Ни шагу в сторону!»

И я уверен - вы слышите – уверен - почти уверен, что сгинет страшная ВСП, рассосётся. И обойдётся, не может быть, чтобы не обошлось .... И будем мы – и через месяц, и через годы сидеть за нашим общим столом по обе стороны океана - и не таким уж и скудным столом, заметьте, - и встречать замечательный семейный праздник Нового Года, и, глядя в глаза нашим дорогим жёнам и подругам, говорить с любовью и без подвоха:

« С Новым Годом! С Новым Счастьем!»

Сент-Луис декабрь 1998 -декабрь 2008

Blog

Григорий Яблонский

Содержание