Настоящая статья представляет собой журнальный вариант главы из подготавливаемой к печати монографии автора «Экономическая политика России в период проведения рыночных реформ в 1921-1924 гг. и ее сравнение с реформами 90-х годов». В ней использованы материалы Государственного архива РФ (ГАРФ), Российских государственных архивов экономики (РГАЭ) и социально-политической истории (РГАСПИ).
С началом радикальных реформ в 1992 г. много говорилось о необходимости привлечения иностранного капитала в разных формах для решения стоящих перед Россией экономических проблем. Однако по данным международной статистики прямые иностранные инвестиции в Россию за 1992-1999 годы составили незначительную для масштабов нашей страны сумму в 17,7 млрд. долларов. [1] Для того чтобы разобраться в причинах такой неудачи обратимся к опыту первой половины 20-х годов, к периоду новой экономической политики (нэп), неотъемлемым элементом которой был провозглашен был провозглашен курс на привлечение иностранного капитала в форме концессий.
Главному инициатору перехода от политики «военного коммунизма» к нэпу председателю Совета народных комиссаров (Совнаркома) В.Ленину пришлось весной 1921 г. приложить много усилий, чтобы опровергнуть принципиальные возражения против концессий со стороны тех своих соратников, которые считали недопустимым давать наживаться иностранным капиталистам. Так, выступая с докладом о концессиях на заседании коммунистической фракции Всероссийского центрального совета профсоюзов (ВЦСПС), в апреле 1921 г. он заявил: «Нам не жалко дать иностранному капиталисту и 2000% прибыли, лишь бы улучшить положение рабочих и крестьян, - и это нужно осуществить во что бы то ни стало» [2] . Хотя возражения против самой идеи концессий после ее одобрения руководством страны открыто не звучали, но практическая ее реализация проходила, как мы увидим, в острой борьбе.
Под концессией имелась ввиду многолетняя аренда предприятий, причем в отличие от обычной аренды в каждом концессионном договоре могли быть предусмотрены те или иные отклонения от действующего законодательства. Концессии могли предоставляться как иностранному владельцу, так и смешанному обществу с участием отечественного капитала. Для практической реализации намеченного курса определяющее значение имели условия, на которых предполагалось сдавать в концессии те или иные объекты. Например, для нефтяных концессий Баку и Грозного в то время намечались явно завышенные цифры отчислений долевых отчислений от валовой добычи в пользу государства –30-40%. [3]
Первое обсуждение концессионного договора с Уркартом
Противоречие между провозглашенным курсом и его воплощением в жизнь наглядно проявилось в судьбе концессии Л.Уркарта. 20 июня 1921 г. нарком внешней торговли официальный представитель России в Англии Л.Красин направил в правительство записку, в котором сообщал о том, что к нему обратился крупный английский промышленник Лесли Уркарт с предложением о сдаче концессий на принадлежавшие его компании до революции горнорудные предприятия Урала и Сибири. Речь шла действительно об очень крупной сделке, которая могла бы не только сама по себе существенно облегчить восстановление горнорудной промышленности, но и повлияла бы на других потенциальных концессионеров. Уркарт, которому в то время было 47 лет, большую часть своей жизни –27 лет провел в России и свободно владел русским языком. По специальности горный инженер, он до революции около 10 лет работал в Баку, а затем на Урале и на Алтае. Незадолго до мировой войны он возглавлял Русско-Азиатское объединенное общество, которому принадлежали на правах собственности или аренды медные рудники и медеплавильный завод в Кыштымском округе, угольные копи в Экибастузе, Риддерские рудники в Алтае, где добывались цинк и свинец, и полиметаллические месторождения в Таналыке. Эти предприятия были оборудованы по последнему слову техники, на них работали лучшие русские инженеры, а также высококвалифицированные зарубежные специалисты. Вскоре после революции эти предприятия были национализированы, так их руководство отказалось признавать рабочий контроль. Во время гражданской войны Уркарт был активным сторонником интервенции стран Антанты против советской власти и поддерживал Колчака, который фактически вернул ему предприятия. Уркарт был очень влиятельной фигурой в политическом мире Запада, среди его близких друзей был министр торговли США Г.Гувер, министр иностранный дел Великобритании Д.Керзон, что повышало значение договоренности с ним.
Как писал Л.Красин, Уркарт в беседе с ним утверждал, что без его содействия восстановить предприятия будет трудно, потому что все результаты изысканий по разведке и использованию месторождений обрабатывались и фиксировались в Лондоне, а технический персонал предприятий разъехался по разным странам, но находится у него на учете, и по первому знаку все явятся на места. Высший орган политической власти в стране - Политбюро ЦК компартии уже 2 июля приняло в принципе предложение Уркарта, и для ведения переговоров о конкретных деталях концессионного договора была образована специальная правительственная комиссия. 20 августа Уркарт приехал в Москву и вел переговоры до 12 сентября.
Однако в середине сентября Политбюро приняло решение прервать переговоры с Уркартом, и Л.Красину было поручено в течение двух с половиной месяцев подготовить новые более благоприятные для России условия. Советская сторона выдвигала в качестве основной причины провала переговоров разногласия по экономических вопросам. Уркарт требовал принять 5% долевое отчисление от валового производства в пользу государства, в то время как правительственная комиссия настаивала на 10%. Это долевое отчисление заменяло все налоги и служило платой за предоставление концессии.
Сам Уркарт связал неудачу переговоров прежде всего с политическими факторами, хотя справедливости ради надо сказать, что он готов был закрыть на них глаза, если бы советское правительство приняло его экономические требования. В своем письме Л.Красину от 12 октября он сделал упор на разногласиях по двум статьям договора. Так, он требовал, чтобы те работники, которые будут работать на его предприятиях, были освобождены от всяких видов трудовых мобилизаций, и могли быть арестованы только по приговору суда, а не органов госбезопасности –Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК). Далее он предлагал на роль арбитра, который должен был разрешать разногласия между сторонами, нейтрального специалиста, назначаемого американским Институтом горных инженеров и металлургов. Комиссия же настаивал на том, чтобы им был гражданин России, назначаемый Российской академией наук. Уркарт объяснял свое несогласие с этим предложение тем, что любой российский гражданин не может быть свободен от давления властей.
Еще откровеннее он высказался в беседе с Л.Красиным, заявив, что «считает дальнейшие переговоры бесцельными, ибо нет правительства, с которым можно разговаривать». [4] Он обвинил советское правительство в непоследовательной политике и связал такую политику с вмешательством компартии и ВЧК в правительственные дела.. Отрывки из письма Уркарта Красину, в которых он говорил о невозможности иметь дело с советской властью, были опубликованы в английской печати и вызвали значительный резонанс среди общественности, а также повлияли на позицию правительств стран Антанты, затормозив развитие их отношений с Россией.
Идея временной реституции В.Ипатьева и его поездка заграницу.
Примерно в это же время с кардинальным предложением, развивающим идею концессий, выступил член Президиума Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) известный химик академик В.Ипатьев, который во время первой мировой войны возглавлял химический комитет при Главном артиллерийском управлении в звании генерал-лейтенанта и ведал производством всей химической продукции для военных надобностей. Он написал докладную записку на имя председателя ВСНХ П.Богданова, в которой выдвинул идею сдачи бывшим иностранным владельцам их национализированных предприятий в долгосрочную аренду с тем, чтобы они за свой счет и кредитов иностранных банков могли не только оживить производство, но и ввести новейшие усовершенствования согласно последним требованиям техники. Если в идее концессии не было заложено сдачи предприятий обязательно их бывшим владельцам, то в записке упор делался именно на этом, а использование термина «реституция» предполагало предоставление владельцу больших прав в управлении предприятием. Для ведения переговоров с бывшими владельцами предприятий В.Ипатьев предлагал командировать его, как человека, которого они хорошо знали по дореволюционной деятельности и относились к нему с доверием.
П.Богданов ознакомил с этой запиской председателя Госплана Г.Кржижановского и они решили обсудить доклад В.Ипатьева на специальном заседании в Госплане. В заседании приняли участие руководящие работники Госплана и ВСНХ, и в принятом решении одобрялась идея вступить в переговоры с бывшими владельцами предприятий. В начале сентябре П.Богданов обратился в правительство с просьбой командировать В.Ипатьева и его сотрудника профессора Л.Фокина заграницу для переговоров о восстановление предприятий тяжелой промышленности Юга России и Донбасса. Однако эта поездка задержалась на несколько месяцев.
Политические условия для привлечения иностранных капиталов начали складываться поздней осенью 1921 г., и они были связаны с двумя основными факторами: развитием нэпа и ухудшением экономического положения вследствие неурожая, обострявшем потребность в привлечении средств. В конце октября было опубликовано правительственное заявление о признании довоенных долгов царской России при условии предоставления зарубежных кредитов, обеспечивающих практическую возможность выполнения этих обязательств.
Это было принципиально важное решение. Дело в том, что аннулирование этих долгов, принятое вскоре после Октябрьской революции 1917 г. явилось беспрецедентным в мировой практике. Случаи отказа платить по внешним долгам из-за тяжелого финансового положения той или иной страны были нередки, но Россия не объявила о неплатежеспособности, а аннулировала долги по принципиальным соображениям и в надежде на мировую революцию. Аннулирование долгов привело к торговой и финансовой блокаде советской России со стороны западных стран-кредиторов и поддержки ими противников большевиков в гражданской войне. После ее окончания возобновились торговые сделки с западными странами, однако они не хотели устанавливать официальные дипломатические отношения без признания довоенных долгов. А в отсутствии официального признания советского правительства экономические связи не могли быть устойчивыми.
Другой важным шагом навстречу требованиям иностранных инвесторов явилась реорганизация ВЧК, сужение ее компетенции. 1 декабря было принято решение Политбюро о создании комиссии для подготовки реорганизации ВЧК, ей были даны директивы «подготовить и провести через ВЦИК общее положение об изменении в смысле серьезных умягчений». [5] Спустя 2 месяца ВЧК была упразднена и образовано при наркомате внутренних дел Государственное политическое управление (ГПУ), которое было лишено права внесудебного осуждения.
На этом политическом фоне было, наконец, принято решение командировать В.Ипатьева и Л.Фокина заграницу. В начале декабря примерно за 2 недели до отъезда В.Ипатьева заграницу Ленин встретился с ним и дал ему карт-бланш вести разговоры с любыми лицами. Поездка проходила в благоприятной международной обстановке. 6 января 1922 г. Верховный Совет стран Антанты на своем совещании в Каннах пригласил делегацию советского правительства принять участие в международной экономической и финансовой конференции, намеченной на весну в Генуе. На конференция предполагалось рассмотреть вопросы установления мира и экономического сотрудничества в Европе, в частности урегулировать взаимоотношения между Россией и европейскими странами.
Первой страной, которую посетили В. Ипатьев и Л.Фокин, была Бельгия. До революции именно Бельгии принадлежали значительные вложения в русскую тяжелую промышленность. Много бельгийских инженеров, техников, менеджеров работало в России. С другой стороны, Л.Фокин долгое время работал в Бельгии и имел хорошие связи в деловых кругах. Используя их, делегация смогла провести переговоры с видными промышленниками и финансистами Бельгии, директорами тех акционерных обществ, которые до революции функционировали в России. В отчете о пребывании в Бельгии делегация сообщала, что заинтересованные лица выражали живейшее желание возобновить работу на своих предприятиях. Они не ограничивались декларациями о намерениях, были разработаны детальные планы восстановления предприятий, подготовлены значительные финансовые резервы для быстрого пуска их в ход. Речь шла не о государственном займе, а о целевом финансировании предприятий, в основном в виде товаров и оборудования, но от их притока выиграл бы и бюджет, куда поступали бы таможенные сборы, тарифы за провоз, налоги.
Однако все эти капиталовложения бельгийские предприниматели готовы были осуществить только при выполнении определенных условий. «Возвращение в полную собственность всех имуществ, принадлежавших бельгийцам считается первым и основным условием, без которого немыслимо дальнейшее движение. Никаких компромиссных переходных форм владения вроде концессий или аренды не допускается», [6] - писали ученые в своем отчете в Москву. Одновременно выдвигались требования компенсации убытков, понесенных в результате национализации, а также невмешательства рабочих организаций в административную деятельность предприятий. Кроме того, необходимыми условиями возобновления эффективной работы предприятий их бывшие владельцы считали отказ от государственной монополии внешней торговли и допуск в Россию иностранных коммерческих банков. Особо подчеркивалась необходимость создания надежных правовых гарантий обеспечения прав иностранных инвесторов, включающих в себя наличие суда, «действующего по опубликованным законам при наличности публичного судебного процесса с допущением адвокатуры». [7]
Как разъясняли авторы отчета, такая жесткая позиция базировалась на поддержке большинством политиков Бельгии идеи продолжения экономического бойкота России, который должен был вынудить советскую власть пойти на полную капитуляцию. Такие ее шаги, как развитие нэпа, признание царских долгов эти политики объясняли твердой позицией западных стран и делали вывод, что нет основания сходить с этого пути накануне полной победы. Однако авторы отчета полагали, что удастся найти компромисс на основе долговременной аренды, и не считали другие предъявляемые условия для возврата капиталов неприемлемыми, Они подчеркивали, что «это общие условия необходимые для здоровых частных хозяйственных предприятий всюду, и для нас бельгийские условия не представляют ни жертв, ни опасности политического порабощения» [8] .
Такой подход имел определенные основания в тенденциях развития нэпа, которые проявились в последние месяцы 1921 года. Например, 10 декабря был принят декрет, который предоставлял Президиуму ВСНХ право безвозмездно возвращать национализированные предприятия с числом рабочих до 20 человек их бывшим владельцам в тех случаях, когда они недостаточно использовались государственными органами.
Из Бельгии В.Ипатьев и Л.Фокин переехали во Францию, где в течение февраля вели аналогичные переговоры с бывшими владельцами металлургических, химических, угольных, нефтяных предприятий, национализированных в России. Они готовы были вернуться в Россию на тех же условиях, как и их бельгийские коллеги. Авторы отчета указывали на невозможность получения государством крупного займа от какого-либо одного капиталиста и подчеркивали, что «при сколько-нибудь серьезных займах нам приходится апеллировать к широким массам мелких владельцев незначительных в отдельности сбережений» [9] . Например, во Франции насчитывалось более 1 млн. зарегистрированных держателей русских ценных бумаг. Наличие многочисленных мелких инвесторов влияло на позицию французской общественности, которую излагали авторы: «Здесь всюду выражается взгляд, что несравненно большее значение в деле возобновления сношений с Россией имеет общественное мнение, чем какие бы то ни было разрешения стоящего у власти правительства» [10] . Что же касается межправительственных отношений, то авторы полагали, что дружественное расположение иностранного правительства может только способствовать реального делу мобилизации капиталов, которое будут выполнять биржа и частные банки.
Подготовка к конференции в Генуе
В.Ипатьев и Л.Фокин выполнили фактически роль разведчиков, которые выяснили, что в Бельгии и Франции можно было найти капиталы, необходимые для оживления экономики России. Однако их можно было привлечь только при выполнении определенных условий, которые руководство страны в полной мере не собиралось принимать. Это подтвердилось в ходе подготовки к конференцию в Генуе. В начале января была образована специальная подготовительная комиссия во главе с наркомом иностранных дел Г.Чичериным. Комиссия была призвана прежде всего выработать советскую позицию в ответ на требования западных стран, выраженные в Каннской резолюции Верховного совета стран Антанты. В этой резолюции, с одной стороны, заключалось важное для Советской России признание того, что каждая страна имеет право избрать для себя ту систему собственности, которую она предпочитает. С другой стороны, в ней подчеркивалось, что нации, желающие получить иностранные кредиты, должны «признать все публичные долги и обязательства, которые были или будут заключены или гарантированы государством, муниципалитетами или другими общественными учреждениями, а также признать за собой обязательство вернуть, восстановить или, в случае невозможности этого, возместить все потери или убытки, причиненные иностранным интересам конфискацией или секвестром имущества». [11]
Наибольшие дискуссии в комиссии вызвал вопрос о том, как удовлетворить запросы иностранных владельцев национализированной собственности. Л.Красин предложил организовать несколько крупных смешанных трестов по добыче нефти и угля с участием государства и иностранного капитала, причем бывшие владельцы предприятий получили бы компенсацию акциями и облигациями этих трестов. Государство входило бы в эти тресты, предоставляя недра, сооружения, машины, а капиталисты давали бы деньги.
Говоря о том, кто будет руководить работой таких трестов, Л.Красин прямо заявил: «Едва ли западный капитал согласится вкладывать сколько-нибудь значительные суммы в промышленные предприятия, в правлениях которых преобладают представители большевистского правительства, не пользующегося в капиталистических странах репутацией особо выдающегося организатора больших промышленных предприятий… Пока мы собственными силами, деньгами и мозгами не в состоянии справиться с восстановлением производства в этих жизненно важных отраслях промышленности нам не остается ничего иного, как призвать иностранный капитал, хотя бы пришлось ему здорово заплатить за науку». [12] Но раз надо привлекать иностранный капитал, то следует создать условия для его работы и поэтому в конце своего выступления Красин подчеркивал: «Весьма большое значение для осуществления этих схем имеет вопрос о публично-правовых, судебных и т.п. гарантиях и вообще об условиях, обеспечивающих иностранному капиталу безопасную и успешную работу в России». [13]
Предложение предоставить большинство в правлениях смешанных трестов иностранцам вызвали возражения со стороны влиятельного партийного деятеля члена коллегии Наркомфина Е.Преображенского, который назвал его неприемлемым. Он предложил зафиксировать, что во всех важных отраслях иностранный капитал не может доминировать в акционерном капитале трестов и соответственно иметь большинство в правлении. Отвечая на замечание Л.Красина об отсутствии достаточного числа квалифицированных людей для управления смешанными предприятиями, Е.Преображенский сформулировал позицию, широко распространенную в партийном аппарате: «Если прав т.Красин в своей оценке, то нам нужно ликвидировать самостоятельное хозяйство и предложить иностранцам устроить из нас колонию. Если иностранный капитал захватит важнейшие экономические позиции, то он себе подчинит все, так как на одной Красной Армии и ЧК держаться долго нельзя. С другой стороны рабочие нас не поймут и будут против таких уступок иностранному капиталу. Если иностранный капитал сейчас не пойдет, то это не значит что он не пойдет завтра». [14] Комиссия не поддержала позицию Преображенского. Однако на практике смешанные тресты так и не получили распространение, в частности, из-за разногласий о составе правлений.
Большинство комиссии выступало за то, что договориться на конференции в Генуе с западными странами по спорным вопросам. Так Г.Чичерин в своем проекте действий на конференции, написанном в середине февраля, подчеркивал: «Главное –видимость благополучного исхода конференции… Если, наоборот, конференция продемонстрирует невозможность соглашения между нами и остальным миром и невозможность ведения с нами дел, это лишит нас займов и концессионеров. Мы идем на конференцию, потому что мы действительно не можем обойтись без иностранного капитала». [15] Вместе с тем отмечалось, что важно создать условия для эффективного использования западной помощи. Например, представитель России в Италии В.Воровский указывал на необходимость «упразднить разноголосицу между ведомствами, уничтожить убивающий все дело бюрократизм, обуздать самодурство на местах…, без этих коренных реформ сближение с Европой выродится в расхищение наших богатств иностранцами и в растрату полученных кредитов». [16]
Обсуждения в подготовительной комиссии перед Генуей были важны в той мере, в какой они влияли на позицию руководства страны и прежде всего Ленина. Хотя он из-за болезни жил в Подмосковье и не участвовал в текущих делах, но за подготовкой к Генуе он внимательно следил, регулярно переписывался с Г.Чичериным и разрабатывал проекты директив ЦК для советской делегации, которые Политбюро брало за основу. Суть его позиции состояла в том, что России не страшен срыв конференции в Генуе, ибо время работает на нее. В письме Г.Чичерину 10 февраля он писал: «Архисекретно. Нам выгодно, чтобы Геную сорвали…но не мы конечно. Заем мы получим лучше без Генуи, если Геную сорвем не мы. Надо придумать маневры половчее, чтобы Геную сорвали не мы». [17] Отвечая ему в тот же день, Г.Чичерин писал: «Вы несомненно ошибаетесь, если думаете, что получим заем без Генуи… Заем дают не правительства с их дефинатами, а капиталисты, деловые круги. Теперь они видят в нас наилучшее возможное в данных условиях в России правительство. Но если мы будем бить в Генуе стекла, они шарахнутся от нас». [18]
Почему же Ленин считал выгодным срыв Генуи? Он ответил на этот вопрос спустя более полугода, когда стал чувствовать себя лучше и вернулся к текущей работе в Москве. 24 октября в письме Г.Чичерину он так разъяснял свою мысль: «Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем». [19] Действительно, в ряде своих выступлений и статей он писал о том, что капиталистические страны находятся в кризисе, и это усиливает их заинтересованность в выходе на такой большой рынок, как Россия. Отсюда делался вывод о том, что со временем можно получить от них экономическую помощь на более выгодных условиях. Вероятно, играло свою роль и отсутствие у Ленина личных контактов с руководителями западных стран.
Как раз западные лидеры и прежде всего главный инициатор конференции в Генуе премьер-министр Англии Ллойд-Джордж надежды на успех конференции связывали с участием в ней Ленина. В памятной записке МИДа Италии от 7 января 1922 г. с приглашением российской делегации на конференцию в Геную специально подчеркивалось, что «итальянское правительство в согласии с британским правительством, считает, что личное участие в этой конференции г. Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом становлении Европы». [20] Жена Л.Красина в своих воспоминаниях, опубликованных в Англии в 1929 г., писала, ссылаясь на слова мужа, что «Ллойд-Джордж был уверен в том, что в личных переговорах с Лениным станет возможным как-то разрубить гордиев узел русской проблемы». [21] Такая надежда основывалась на представлении о его способности отказываться от догм и учитывать реальность, которые были продемонстрированы в ходе перемен внутри России после перехода к нэпу. Возможно, что если бы Ленин смог поехать в Геную и там лучше понять своих оппонентов, эти надежды бы оправдались.
Из-за болезни он нес мог туда поехать, и стороннику договоренности с капиталистическими странами Г.Чичерину, назначенному заместителем руководителя делегации, в ходе подготовки и проведения конференции приходилось убеждать в своей правоте политическое руководство страны. В проекте постановления ЦК о задачах делегации в Генуе, написанном Лениным 24 февраля, давалась директива делегации по основному спорному вопросу о частных долгах ограничиться как предельной уступкой предоставлением бывшим владельцам национализированных предприятий преимущественного права на концессии на эти предприятия. Бывшим собственникам, предприятия которых не намечались к сдаче в концессию, никакой компенсации не предполагалось.
Такой подход фактически угрожал срывом конференцию. Поэтому на следующий день Чичерин направил в Политбюро дополнительные соображения по вопросу о тактике российской делегации в Генуе. Он сравнил дилемму, стоящую перед Генуей, с той, которая была в момент Брестских переговоров 1918 г. Предстояло сделать выбор между непримиримостью и лавированием, уступками частному капиталу. Г.Чичерин привел яркий образ создавшейся ситуации: «В одном из моих интервью я говорил о концессиях: стол с яствами накрыт, но гости почему-то не идут. Иностранная печать ответила: если стол с яствами накрыть в разбойничьей берлоге никто туда не пойдет, ибо будет уверен, что его там ограбят или убьют» [22] . Иностранный капитал, по его мнению придет только в том случае, если из всей совокупности фактов, и в частности, из выступлений советской делегации в Генуе сделает вывод о том, что курс на сделку с капиталом является прочной и длительной системой. Главную задачу делегации он формулировал так: «Подняться при помощи западного капитала, но не дать себя превратить в колонию – вот предмет борьбы». [23]
Аргументы Г.Чичерина были восприняты Лениным, и он смягчил свою позицию. В докладе на съезде партии в конце марта 1922 г. он подчеркивал: «Мы идем в Геную с практической целью –расширить торговлю и создать условия, при которых бы она наиболее широко и успешно развивалась». [24] Таким образом, намерение договориться было. Подтверждением этого намерения явился меморандум о юридических мероприятиях правительства России, который незадолго до начала конференции была разослан правительствам других стран-участниц конференции. В нем перечислялись те нормативные акты, которые были приняты с начала нэпа для обеспечения частной инициативы и профессиональной деятельности. Среди них подчеркивалась важность постановления о реорганизации ВЧК, декретов о запрете экспроприации частной собственности без возмещения и о разрешении организовывать иностранные и смешанные акционерных обществ. В меморандуме правительство сообщало о начавшейся разработке кодекса имущественного гражданского права, который «принимает принципы, общепризнанные в этой области гражданскими законами на Западе, и налагает на договаривающиеся стороны, не исключая и правительственные органы, обязательство строго выполнять условия договора и определяет случаи, когда договоры могут быть расторгнуты в судебном порядке». [25] Демонстрируя свое стремление создать правовое государство, власти хотели показать, что они готовы устранить преграды на пути привлечения иностранного капитала.
Западные страны –победители в мировой войне также готовились к конференции. Их согласованная позиция была изложена в докладе экспертов- экономистов, принятом в конце марта на совещании в Лондоне. В докладе подчеркивалось, что необходимо создать благоприятные стабильные условия для привлечения иностранного капитала, без которых только спекулянты решаются предпринимать краткосрочные торговые операции, и «есть основание опасаться, что главным результатом окажется не восстановление России, а лишь эксплуатация России и русского народа». [26] Среди таких условий, в частности, намечались ввести определенные правовые гарантии для иностранцев, приезжающих в Россию как для занятий коммерческой деятельностью, так и в качестве специалистов. Например, арест иностранца и приведение в исполнение приговора над ним по уголовному делу предлагалось осуществлять только с согласия консула.
Эксперты на первый план выдвигали необходимость уплаты советским правительством довоенных долгов государства перед иностранными подданными и возврата иностранцам национализированного после революции имущества с компенсацией тех убытков, которые они понесли. Так как им было понятно, что у России еще, по крайней мере, несколько лет не будет средств для уплаты по долгам, то они намечали 5-летний мораторий и выпуск новых русских облигации, в которые должны были конвертироваться старые обязательства.
Учитывая тот факт, что национальный доход России за годы войны уменьшился более, чем в два раза, вряд ли можно было ожидать, что и через 5 лет страна сможет начать выплату платежей в тех объемах, которые намечали эксперты. Тем более, что они не давали никаких оценок величине возможного привлечения капиталов. Также неприемлемыми были требования создать работающим в России иностранцам фактическую неподсудность российским судам. Таким образом, накануне конференции, которая открылась 10 апреля, достаточно отчетливо выявились глубокие расхождения между сторонами.
В то же время отношения между Россией и проигравшей войну Германией складывались более благоприятно. 16 апреля в Рапалло, близ Генуи, Г.Чичерин и министр иностранных дел Германии В.Ратенау от имени правительств своих стран подписали договор о возобновлении дипломатических отношений и взаимном отказе от возмещения военных убытков. Германия также отказалась от претензий, связанных с национализацией имущества ее граждан после революции. Эта статья договора имела принципиальное значение, однако, в согласно записанной в ней оговорки она сохраняла свое действие при условии, что Россия не будет удовлетворять аналогичных претензий других стран. Советское руководство возлагало большие надежды на договор, но фактически его экономическое значение было невелико прежде всего потому, что Германия сама находилось в тяжелом финансовом положении из-за необходимости выплачивать значительные репарации странам Антанты. Вместе с тем он способствовал тому, что именно из Германии поступала большая часть заявок на концессии, но отношение к ним со стороны российского правительства в целом было аналогично отношению к предложениям фирм других стран.
| | |
