Geum.ru

Н. А. Рыбакова Философско-поэтическое слово о старости

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

(С. 61) Н.А. Рыбакова

Философско-поэтическое слово о старости

//Труды Псковского политехнического института. – № 6. –

Естествознание и математика. Гуманитарные науки. – СПб./Псков. – 2002. – С. 61-65.


В статье анализируются представления выдающегося скульптора и художника эпохи Возрождения Микеланджело Буонарроти о старости. Автор подчеркивает, что всю лирику выдающегося творца пронизывает тема старости и одиночества. Показано, что образ старости, как он дан в творчестве Микеланджело, противоречив. Вместе с тем поэтическое изображение старости оказывается способом преодоления этой противоречивости, освобождения старости от ее немощи и тленности.

Попытку философско-поэтического постижения старости мы находим у выдающегося скульптора и художника эпохи Возрождения Микеланджело Буонарроти. Сразу же подчеркнем, что в творчестве Микеланджело нас интересует не литературное достоинство его стихов, хотя стихи сами по себе хороши, но мотив, побудивший гениального скульптора обратиться к такому тонкому и действительно, казалось бы, приличествующему легкокрылой юности, искусству, как поэзия.

В письме флорентийскому другу от 19 сентября 1554 г. Микеланджело писал, что многие считают, будто он выжил из ума, впал в детство, раз он сочиняет сонеты. Но чтобы не разубеждать никого в этом мнении, он продолжает писать стихи. (См.: [1, 163]). Строки из письма Микеланджело лишь подтверждают неординарность его личности, не желающей считаться с теми, кто ниже понимания универсальности его творческого духа. Можно было бы предположить, что увлечение стихами говорит о необычайной свежести восприятия жизни самим Микеланджело. Можно было бы..., если бы не тема. Всю его лирику пронизывает тема старости и одиночества.

Тот индивидуализм эпохи Возрождения, о котором пишут почти все исследователи, изучающие этот период развития культуры, в жизни Микеланджело выражается одним понятием: самоотверженность. Художник не хотел, да, видимо, и не мог по многогранности и по силе своих дарований однозначно вписаться в контекст социальных, семейных и прочих уз. К нему в первую очередь применимо высказывание Н.А. Бердяева о том, что личность не может быть частью социума или космоса, личность вообще не может быть частью, а наоборот, социум и космос – часть личности. [2, 351].

«В искусстве не достичь заветной цели,

Коль высший смысл земного бытия

Умом пытливым мы не одолели». [3, 23].

Эти строки Микеланджело – его творческое кредо. Для постижения высшего смысла бытия хороши все дарованные человеку Богом средства одухотворенности.

«Создатель целого и всех частей

Недаром выделил одно творенье,

Чтоб мир возвысить силой вдохновенья

И чудотворной силою своей». [3, 11].

Этот сонет, не имеющий названия, как и все стихи Микеланджело, был написан во время работы над фреской «Сотворение человека» в центральной

(С. 62) части плафона Сикстинской капеллы. Осмысленное одухотворение – вот в чем он видел задачу художника.

«Ужель прекрасным будучи пленен,

Не прославляю добрые деянья

И человека – высшее созданье,

К кому я помыслами устремлен». [3, 128].

Миссия творца приравнивается здесь Микеланджело к миссии Всевышнего. Но участь его по-человечески трагична.

«К закату подведен грядою лет.

Как поздно, жизнь, сумел познать я цену

Твоих посулов...». [3, 122].

Микеланджело видит микрокосмичность человека, которая обнажает, сталкивает, гасит и вновь обнажает противоречия верха и низа, молодости и старости, смерти и бессмертия. Человек и все сущее вращаются в этом круге, будоража мысль художника восторгом и мукой. Единичные вещи приходят и уходят, самотождественной и неизменной остается лишь порождающая и уничтожающая их субстанция. Будучи основой космоса, она должна быть максимально ощутимой в человеке. И Микеланджело знает ее: основа жизни – огонь.

«Я счастлив, душу породнив с огнем.

Он негасим во мне и жжет так сладко,

Хоть близится к закату жизнь моя». [3, 16].

«Хоть удали былой нет у меня,

Я уповаю только на горенье,

Душой и телом презирая тленье». [3, 75].

«Чем пуще пламя, тем отрадней мне». [3, 108].

А. Махов, анализируя лирику Микеланджело, пишет о том, что поэт любит противопоставлять такие извечные начала, как добро и зло, жизнь и смерть, время и вечность, дабы найти между ними диалектическую связь. И не по этой ли причине, задает А. Махов вопрос, Рафаэль изобразил его на знаменитой фреске «Афинская школа» в образе древнегреческого философа Гераклита. [1, 165]. Нам, конечно, сейчас сложно отвечать за Рафаэля, но думается, сравнение Микеланджело с Гераклитом указывает, прежде всего, на огненную субстанцию космоса и одержимость Микеланджело метафизическим огнем творческого вдохновения. А что касается онтологического закона противоречия и совмещения противоположностей или логоса, в поэзии самого Микеланджело постоянно обнаруживаются отклонения от этого закона. Логосу в этом мире подвластно все, но только не индивидуальное сознание человека, в котором крайности несовместимы.

Образ старости у Микеланджело оказывается несовместимым по форме и содержанию. С одной стороны, он пишет, что «лишь с красотою дружен гений мой», а, с другой, дает столь эстетически непривлекательное изображение старости, что сказанное почти тотчас заставляет усомниться в предыдущих словах. Но именно в этом, на наш взгляд, и содержится ключ к проблеме обращения художника к теме старости в избранной им форме. Для Микеланджело поэтическое слово о старости – это способ очищения, освобождения, отрешения от ее немощи и тленности. Именно реалистическое, граничащее с хрестоматийной точностью, медико-биологическое описание наиболее соответствует цели поэта.

«О, если б с Фениксом мне породниться,

(С. 63) Я б устремился к солнцу в небеса

И сжег бы старческие телеса,

Заставив жизнь назад листать страницы». [3, 109].

И когда устраняется внешняя форма старости, то обнажается ее истина.

«Глупец лишь утверждает,

Что старость отжила свой век и вздорна.

Да разве знаться с мудростью зазорно?

Коль разуму покорна,

Душа стремится к истине всегда,

Соразмеряя силы и года». [3, 103].

Оптимизм и пессимизм у Микеланджело поочередно сменяют друг друга. У него нет полумер, как не может быть полувдохновения или полублагодати. Несовместимость, крайность противоречий в творчестве Микеланджело – это путь к поиску определенности. Он как бы пытается услышать сердцем весть запредельного мира: будет ли ему за труды прощение, облечется ли дух бессмертием?

Микеланджело ищет надежду на бессмертие и в памяти людской:

«Будь в воске, глине или камне тело,

Ему не угрожает увяданье.

А памяти, обретшей очертанья,

Дано к потомкам обращаться смело». [3, 25].

Он стремится обрести бессмертие перенесением силы человеческого духа во внутреннюю сущность своих произведений.

«Есть доля правды, что любой ваятель,

В суровом камне образ высекая,

Творит, не замечая,

Как схоже с ним само же изваянье». [3, 28].

«Коль в изваяньи жизнь забьет ключом,

Бессмертны станут мастер и творенье». [3, 30].

Но и в проблеме бессмертия художник впадает в крайности. Поскольку надежда и вера во спасение еще не есть знание, Микеланджело последовательно отрицает то, что прежде утверждал. Теперь он мыслит иначе: между творцом и творением существует онтологический разрыв, они рождены божественным вдохновеньем и восходят к вечности, тогда как мастер живет в опустошающем его времени, оставаясь в одиночестве и непричастности к своим творениям.

«То раб закованный, то господин,

На дыбу жизни поднят я судьбою,

А изваянья, созданные мною,

Шагнули в вечность. Я, как перст, один». [3, 20].

Одиночество, оставленность приводят Микеланджело к чувству, граничащему с отчаянием, к осознанию бессмысленности творчества вообще.

«Добавлю, чтоб портрет полнее был:

Напрасно занимался я стихами.

Зачем болванов каменных плодил,

Тягался со стихией и ветрами,

Стремясь в неведомое никуда?

Вот и сижу с разбитыми мечтами,

Служение искусству – ерунда.

Век спину гнуть, о тягостное бремя!

Брюзжанье вкупе с немощью – беда,

(С. 64) И ноги протянуть приспело время». [3, 142-143].

Приведенные выше строки Микеланджело – не сиюминутная слабость, но осознание конца жизни, когда кажется, что все созданное им как бы восстает против него в своей бытийности, а он сам отходит за грань неведомой черты. Это «человеческое, слишком человеческое», как сказал бы Ф. Ницше, осознание того, что горение художника есть всего лишь отраженный свет и потому «седой зиме не обернуться летом».

Поздняя старость – трагедия последней и вечной творческой паузы, конец земного назначения личности.

«Но постарел и выдохся мой гений,

И мне давно пора бы на покой –

От долгих ожиданий глохнет рвенье». [3, 144].

«Да будет за труды мне снисхожденье,

Чтоб со спокойной умереть душой». [3, 146].

Анализ поэзии Микеланджело позволяет сформулировать следующие выводы:
  1. Старость не является качественно однородным состоянием человека. В ней можно выделить, по крайней мере, три этапа: начало старости, среднестарческий период и глубокую старость. Эти этапы невозможно приурочить точно к тому или иному количеству лет стареющего человека. Вероятно, они могут зависеть от меры предстоящей жизни, вычислить которую не представляются возможным. Заметим, что о различных этапах старения пишут и современные психологи. (См.: [4], [5]).
  2. Если биологическая картина процессов старения, как утверждают геронтологи, имеет в старости монотонный характер, то духовная жизнь личности может длительное время быть весьма активной и плодотворной.
  3. Влияние социальной среды на старение и здоровье человека весьма существенно, однако, не следует забывать и тот факт, что и в старости та или иная социальная среда бывает предметом выбора самого человека.
  4. И, наконец, чем выше уровень творческих способностей человека, тем менее наблюдается в его старости типичного и более – индивидуально-личностного, пронизанного духом его эпохи.

Итак, обращение к опыту гуманистического осмысления старости, в частности, рассмотрение взглядов Микеланджело, как наиболее яркого представителея эпохи Возрождения, дает основание утверждать, что здесь складывается новое понимание старости, отражающее, соответственно, эволюцию самой проблемы старости. Особенностью этого понимания оказывается соединение идеи античности – идеи одушевленного тела, и идеи средневековья, представленной через принцип личности. Понятно, что обе эти идеи являются, на первый взгляд, несовместимыми: античность говорит об имманентном, внутрикосмическом бытии человека, тогда как средневековье уводит человека в трансцендентную, «закосмическую» сферу. Средством соединения имманентного и трансцендентного в эпоху Возрождения становится творчество. Человек – это творец, но творит он в здешнем мире. Тем самым синтез имманентного и трансцендентного осуществляется на основе имманентного, то есть на земной основе. В этих условиях становится понятным и то, что стремление в запредельную космосу сферу уравновешивается бытием в здешнем мире, отягощенном материей. И, отдавая свою энергию творчеству, человек, в конце концов, находит мирское успокоение, вписавшись в здешнее бытие. А сама старость начинает интерпретироваться как достижение личной

(С. 65) заслуги перед Богом и людьми. Эта заслуга «заработана» творческой деятельностью, понимаемой весьма широко. Потому сама старость обретает в эпоху Возрождения новые черты, дающие основание отнести ее к духовно-эстетическому типу, какого не знали ни античность, ни средневековье. Однако надо сразу подчеркнуть, что этот тип старости окончательно так и не сложился. Не случайно Микеланджело колебался в изображении старости между ее неприглядной формой и возвышенным содержанием. Духовно-эстетический тип старости в последующие эпохи как самостоятельный тип востребован не был. Новое время, опираясь на формирующиеся в эпоху Возрождения предпосылки рационалистического мировосприятия, усилило их и поставило возраст старости перед серьезным испытанием со стороны разума.

литература:




  1. Махов А. С. Поэтическое слово Микеланджело //Микеланджело Буонарроти. Лирика. Л., 1987.
  2. Бердяев Н.А. Проблема человека. К построению христианской антропологии //Бердяев Н.А. Самопознание. Л., 1991.
  3. Микеланджело Буонарроти. Лирика. Л., 1987.
  4. Крайг Г. Психология развития. СПб., 2000.
  5. Слободчиков В.И., Исаев Е.И. Основы психологической антропологии. Психология развития человека: Развитие субъективной реальности в онтогенезе: Учебное пособие для вузов. М., 2000.