Библиотека Альдебаран

Вид материала

Книга

Содержание Память мы потеряли в кит

Подобный материал:

• Библиотека Альдебаран, 2189.93kb.
• Библиотека Альдебаран, 535.18kb.
• Студенческая Библиотека Онлайн, 169.06kb.
• Библиотека Альдебаран, 1616.97kb.
• Библиотека Альдебаран, 5850.32kb.
• Библиотека Альдебаран, 3931.12kb.
• Библиотека Альдебаран, 7121.35kb.
• Библиотека Альдебаран, 2381.99kb.
• Библиотека Альдебаран, 1789.76kb.
• Библиотека Альдебаран, 1490.77kb.

Память мы потеряли в кит

Кино портит не только зрение, но и притупляет ум ребенка.

Улунай


Галип проснулся и увидел, что опять идет снег. Может быть, он сквозь сон почувствовал, как снег своим безмолвием перекрывает городской шум; когда Галип подошел к окну, у него возникло то же ощущение, которое он только что испытал во сне, хотя что ему снилось, вспомнить не мог. Был уже вечер, давно стемнело. Галип умылся водой, которая так и не нагрелась в колонке, и оделся. Взял лист бумаги, ручку, сел за стол, немного посидел над своим списком. Потом побрился, надел серый твидовый пиджак – Рюйя считала, что он ему идет, и точно такой же был у Джеляля, – грубое толстое пальто и вышел на улицу.

Дойдя до площади Нишанташи, обрадовался, что проезд по центральному проспекту открыт. В газетном киоске у бакалейной лавки увидел свежий номер «Миллиет» и купил его. Зашел в ресторан на противоположной стороне улицы, сел в угол, где его не было видно прохожим, и заказал томатный суп и котлету. В ожидании еды положил на стол газету и внимательно прочитал воскресную – опять старую – статью Джеляля. За кофе сделал в статье некоторые пометки. Выйдя из ресторана, поймал такси и поехал в Бакыркей.

В Бакыркее он отпустил такси и отправился пешком искать квартал Гюнтепе, который, по его представлению, находился недалеко от центрального проспекта. Дорога шла среди перестроенных из лачуг двухэтажных домов с задернутыми на окнах занавесками и темных лавок.

Галип нашел нужный дом. На втором этаже, куда вела отдельная лестница, через занавески просачивался свет телеэкрана. Когда он стал подниматься по ступенькам, во дворе смежного дома громко залаяла собака. «Я не буду слишком долго разговаривать с Рюйей!» – мысленно говорил Галип то ли себе, то ли ее бывшему мужу. Он попросит ее объяснить причину ухода – из «прощального письма» он ничего не понял – и потребует, чтобы она как можно скорее забрала все свои вещи, все: одежду, книги, сигареты, чулки, очешники, шпильки, пряжки, недоеденные шоколадки, игрушки, оставшиеся с детства, даже пустые коробки из под лекарств. «Любое напоминание о тебе невыносимо для меня». Конечно, он не сможет всего этого сказать при этом типе, так что главное – сразу уговорить Рюйю пойти куда нибудь, где можно посидеть и поговорить «как разумные люди». И уж если они сразу заведут разговор о «разумности», Рюйю можно будет убеждать. Только вот где в этом квартале найти подходящее место, если здесь всего одна кофейня и в нее ходят одни мужчины? Он давно уже нажал на звонок.

Сначала он услышал голос ребенка («Мама, звонят!»), а потом голос женщины, не имеющий ничего общего с голосом его жены, которую он любил двадцать пять, а знал тридцать лет; Галип понял, как он сглупил, предположив, что найдет здесь Рюйю. Он подумал было удрать, но дверь открылась. Галип сразу узнал бывшего мужа Рюйи – это был человек средних лет, среднего роста, и выглядел он так, будто осуществил свою мечту и вполне доволен жизнью.

Глаза бывшего мужа привыкли к темноте, и он узнал Галипа. Из комнаты выглянули любопытные глаза сначала жены, затем одного, потом второго ребенка: «Кто там, папа?» Папа, удивленный, не знал, что ответить. Галип решил, не заходя в дом, тут же уйти, и выпалил одним духом цель своего прихода. Он просит извинения за столь поздний визит, но ему крайне необходимо навести срочные справки об одном человеке, узнать хотя бы, под какими именами он скрывается. Он взялся защищать студента университета, обвиняемого в убийстве, которого не совершал. Настоящий же убийца разгуливает по городу под вымышленным именем, и когда нибудь…

Галипа пригласили войти, выдали домашние тапочки, которые оказались ему малы, и сунули в руки чашку кофе. Галипу вовсе не хотелось вступать в долгие разговоры, поэтому он быстро назвал первое попавшееся имя: оно окажется незнакомым бывшему мужу, и можно будет быстро уйти. Но хозяин дома начал говорить. Слушая его, Галип почувствовал, что рассказ наваливается на него, как сон, и понял, что покинуть этот дом будет нелегко. Потом он вспомнит, что утешал себя тем, что из рассказа выплывет что нибудь, связанное с Рюйей, но это было утешение больного, успокаивающего себя тем, что его усыпят перед опасной операцией. Ему казалось, что выйти отсюда не удастся никогда, но все же через три часа он сумел подойти к входной двери. За это время бывший муж, речь которого текла, как поток, не встречающий никаких препятствий, успел рассказать следующее.

Мы думали, что знаем многое, но не знали ничего.

Мы, например, знали, что большинство евреев Европы и Америки были выходцами из еврейско хазарского государства, которое тысячу лет назад простиралось на территории между Кавказом и Волгой. Мы знали, что хазары – это тюрки, принявшие иудаизм. Но мы не знали, что насколько иудеи являются тюрками, настолько и тюрки являются иудеями. Очень интересно проследить историю развития двух братских племен, которые на протяжении двадцати веков кочевали, постоянно соприкасаясь, словно кружились в ритме танца под какую то неслышимую музыку, как сиамские близнецы, обреченные жить друг с другом, но так и не объединились.

На столе появилась карта, Галип преодолел оцепенение разомлевшего от тепла тела и с изумлением стал рассматривать стрелки, нарисованные на карте зеленой шариковой ручкой. Бывший муж Рюйи развивал свою идею. Он говорил, что история состоит из чередующихся равнозначных периодов и это – аксиома. А потому сейчас мы должны готовиться к полосе бед, и она будет длиться ровно столько, сколько длилась счастливая жизнь.

Будет создано новое государство на Проливах. На сей раз в новой стране не поселится много пришельцев, как это бывало неоднократно на протяжении тысячелетий, но пришельцы превратят нынешних обитателей в «новых людей», в прислугу. Не обязательно даже читать Ибн Хальдуна, чтобы предположить, что ради этого они лишат нас памяти, превратив в безродных тварей вне времени, без прошлого и без истории. Чтобы уничтожить нашу память, они планировали сначала поить турецких детей в миссионерских школах Стамбула светло лиловой жидкостью (слышите, какой цвет, сказала детям мать, которая внимательно слушала рассказ мужа). Но потом «гуманное» крыло Запада признало этот радикальный метод слишком опасным из за вредности химических веществ, и тогда был применен более мягкий способ – кино и музыка, – рассчитанный на более долгий срок.

Несомненно, этот способ – демонстрация лиц красивых женщин, словно сошедших с икон, прекрасная музыка, пейзажи, напоминающие о божественном, яркие, броские, сверкающие бутылки с напитками, оружие, самолеты и невиданная одежда – дает гораздо более эффективные результаты, чем методы, которые миссионеры опробовали в Латинской Америке и Африке. (Галипу было бы интересно узнать, кто еще слушал эти заготовленные речи: соседи по кварталу? Единомышленники? Пассажиры маршруток, не имеющие удостоверения личности? Теща?) Когда в Стамбуле, в районах Шехзадебаши и Бейоглу, открылись первые кинотеатры, сотни людей были буквально ослеплены. Зрители испытывали ужас от того, что с ними проделывают в залах кинотеатров, громко кричали в отчаянии, на помощь приходили полицейские и врачи психиатры. Тем, у кого сегодня бывает такая непосредственная реакция в кинотеатрах, надевают на ослепленные глаза дешевые очки. И все же находятся такие, что не желают успокаиваться. Он понял это, когда увидел в двух кварталах отсюда подростка шестнадцати лет, который ночью в упор расстреливал киноафишу. Другой, когда его схватили у входа в кинотеатр с канистрой бензина, вырывался и требовал, чтобы ему вернули глаза, да, глаза, он хотел видеть жизнь no старому. Газеты писали, что сына пастуха из Малатьи за неделю так приучили к кино, что он забыл дорогу домой, забыл вообще все, что знал, напрочь потерял память, читал ли Галип об этом? Слишком много времени понадобилось бы, чтобы рассказать обо всех, кто стал нищим, так как не мог вернуться к нормальной работе из за желания ходить по улицам, увиденным на белом полотне, носить такую же одежду, обладать такими же женщинами. Люди воображали себя на месте живущих на экране, их было так много, что сосчитать было невозможно, поэтому их не называли ни «больными», ни «грешными», наши новые господа даже нанимали их на работу. Мы все ослепли, все, все.

Теперь хозяин дома, бывший муж Рюйи, спрашивал: неужели и в самом деле ни один из государственных деятелей не видел прямой связи между упадком Стамбула и успехами кино? Он спрашивал: случайность ли то, что в нашей стране публичные дома и кинотеатры открывались на одних и тех же улицах? И еще спрашивал: почему кинотеатры темные, такие темные, всегда темные?

Здесь, в этом доме, десять лет назад они с Рюйей ханым под вымышленными именами, с фальшивыми паспортами с энтузиазмом работали ради идеи, в которую верили. Они получали воззвания из страны, где никогда не бывали, написанные на чужом языке той страны; они делали перевод на «наш» язык, стараясь, чтобы он был максимально точным; они получали политические задания от людей, которых никогда не видели, излагали их на «новом» языке, печатали на машинке и размножали, чтобы распространить среди людей, которых они также никогда не видели. На самом деле они просто хотели стать другими. Как радовались они, когда узнавали, что какой нибудь новый знакомый принял их вымышленные имена за настоящие! Иногда они, забыв про усталость после целого дня работы на фабрике батареек, про статьи, которые надо было писать, про готовые воззвания, которые надо было связывать в пачки, подолгу рассматривали свои новые паспорта. Им так нравилось говорить с юношеским волнением «Я изменился!», так нравилось говорить «Я стал совсем другим!», что они специально подводили разговоры к тому, чтобы дать возможность друг другу произносить эти слова. Благодаря новым паспортам они увидели в мире смысл, которого не могли видеть раньше; мир становился совершенно новой энциклопедией, и ее можно было читать с начала и до конца; по мере чтения изменялась энциклопедия, изменялись и они; прочитав ее с начала до конца, они начинали читать мир энциклопедию снова, с первого тома, и были просто без ума от радости, что у них есть новые паспорта. (В тот момент, когда хозяин дома явно потерялся в потоке своих слов – как в энциклопедии, о которой он говорил, – Галип обратил внимание на выпуски «Хранилища знаний», издаваемые какой то газетой, лежавшие на одной из буфетных полок. ) Теперь он понимает, что они сами создали этот порочный круг в поисках утешения: невозможно стать другим, совсем другим, а потом вернуться к счастью своего первоначального состояния; считать так – беспочвенный оптимизм. На середине своего пути они поняли, что сбились с дороги среди знаков, которым уже не в состоянии были придавать какой либо смысл, писем, воззваний, фотографий, лиц, пистолетов. Тогда их дом был единственным на этом пустом холме. И как то вечером Рюйя запихала свои вещи в небольшую сумку и вернулась в семью, в старый свой дом: он казался ей более надежным.

Увлекшийся монологом хозяин дома чем то напоминал Галипу Ловкого Зайца из старого детского журнала; он вскакивал с кресла, ходил взад вперед, отчего у Галипа сонно кружилась голова, и продолжал увлеченно: «их» игры надо было прекратить, значит, мы должны были вернуться и начать все сначала. Галип бей видит, что этот дом – типичный дом «мещанина», или «представителя среднего класса», или «нашего простого человека». Старые кресла под чехлами из цветного ситца, занавески из синтетической ткани, эмалированные тарелки с орнаментом из бабочек, уродливый буфет и хранящийся в нем ликерный сервиз с сахарницей, выставляемый на стол только для гостей по праздникам, выцветший старый ковер. Все это хозяин знает и видит. Знает он и то, что его нынешняя жена – не такая блестящая и образованная женщина, как Рюйя; она, как и его мать, простая, скромная, она – дочь его дяди (женщина улыбнулась сначала Галипу: вот какая у нее тайна, а потом мужу). И дети у них хорошие. И если он будет жив здоров и ничего не изменится, он проживет такую же жизнь, как его отец. Он сознательно выбрал эту жизнь, намеренно живет именно так, срывая заговор двухтысячелетней давности, категорически отвергает идею «быть другим», желает быть только самим собой.

И все, что Галипу могло показаться случайным в этой комнате, разложено, расставлено, развешано исключительно с этой целью. Стенные часы повешены специально, потому что в таком доме должны быть такие часы с боем. Телевизор в таких домах в это время всегда включен, он стал чем то вроде уличного фонаря; салфетка ручной работы лежит на нем потому, что в таких семьях телевизор должен быть покрыт именно такой салфеткой. Все продумано до мелочей: и беспорядок на столе, и груда старых газет, и капля варенья на коробке для шитья, приспособленной из коробки шоколадных конфет, чашка с отбитой детьми ручкой, похожей на ухо, белье, что сушится у печки довольно страшного вида. Иногда он наблюдал за детьми и очень радовался, когда видел, что они смотрят фильм, разговаривают с родителями, сидят за столом, движутся и говорят именно так, как положено в подобных семьях. Это было счастье, человек был счастлив, так как сознательно жил именно той жизнью, какой хотел. А когда он понимает, что с помощью этого счастья он еще и срывает заговор, задуманный две тысячи лет назад, он становится еще счастливее.

Несмотря на большое количество чашек выпитого чая и кофе, Галипу казалось, что он сейчас заснет (хоть бы эта фраза была последней!); он встал, сказал, что ему надо торопиться, и, с трудом передвигая затекшие ноги, пошел к двери. Хозяин двинулся за ним и, втиснувшись между Галипом и стеной, на которой висело пальто гостя, продолжал говорить:

Ему жаль Галип бея, который возвращается в Стамбул, где начался этот упадок. Стамбул – пробный камень: не то что жить там, ступить туда означает – сдаться, потерпеть поражение. Страшный город, он теперь полон отвратительных картин, которые мы раньше видели только в темных кинотеатрах. Жалкая толпа, старые автомобили, медленно погружающиеся в воду мосты, груды жестяных банок, искореженный асфальт, непонятные громадные буквы, неразборчивые афиши, полустертые надписи на стенах, реклама спиртного и сигарет, минареты, с которых не читают азан, груды камней, пыль, грязь и т. д. и т. д. От этой разрухи нечего ожидать. Если когда нибудь наступит время воскресения – хозяин дома уверен, что есть множество людей, как и он, всю жизнь сопротивляющихся тому, что происходит, – оно начнется в этих кварталах, о которых с пренебрежением говорят: «бетонные лачуги», потому что именно здесь все еще хранятся истинные сокровища. Он гордится тем, что начинал строить этот квартал, и приглашает Галипа сюда, в эту жизнь, прямо сейчас, Галип мог бы остаться здесь сегодня ночью, они хотя бы поспорили…

Галип надел пальто, попрощался с хозяином дома, его молчаливой женой, тихими детьми, открыл дверь и вышел. Хозяин дома, стоя у открытой двери, внимательно всматривался в темноту, а потом произнес с таким удовольствием, что даже Галипу понравилось: «Как бело!» Много лет назад, не унимался бывший муж Рюйи, он познакомился с шейхом, который ходил только в белых одеждах, и после этого знакомства увидел белый белый сон. В этом белоснежном сне он сидел вдвоем с Мухаммедом на заднем сиденье белого «кадиллака». Впереди сидели шофер, лица которого не было видно, и два внука Мухаммеда – Хасан и Хюсейн в белых одеждах. Когда «кадиллак» проезжал по Бейоглу мимо афиш, реклам, кинотеатров и публичных домов, внуки, оборачиваясь к деду, морщились.

Галип стоял на верхней ступеньке засыпанной снегом лестницы, ожидая окончания рассказа, хозяин дома не умолкал: нет, он не придавал снам слишком большого значения. Просто научился читать некоторые священные знаки, вот и все. Ему бы хотелось, чтобы Галип и Рюйя пользовались его знаниями. Другие пользуются.

Он слышал, как премьер министр дословно приводил выдержки из его анализа политической ситуации и излагал некоторые его идеи, сформулированные в статье, опубликованной им под псевдонимом три года назад в момент политического кризиса. Конечно, у них много служащих, которые следят за выходящими в стране даже самыми маленькими журналами и при необходимости докладывают наверх. На днях он обратил внимание на статью Джеляля Салика и понял, что тот тоже какими то путями добрался до его статей и тщетно пытается по своему истолковать одну старую проблему.

В обоих случаях любопытно, что мысли человека, про которого говорят, что он исчерпал себя и никому не нужен, повторяют премьер министр и известный журналист. Он хотел было доказать, что эти два уважаемых человека использовали некоторые предложения и даже фразы из статьи в малотиражном журнале одной из фракций, собирался заявить в прессе о наглом плагиате, но потом решил, что для этого еще не пришло время. Он твердо знал, что надо набраться терпения и ждать, потому что настанет день, когда и эти люди постучат в его дверь. Разве не факт, что в этот отдаленный район ночью, в снег, под неубедительным предлогом разузнать что то о человеке под вымышленным именем приехал Галип бей. Галип бей должен знать, что он хорошо читает подобные знаки. Галип спустился по ступенькам на покрытую снегом мостовую и уже не слышал последних вопросов, которые задавал ему хозяин дома:

Может ли Галип прочитать нашу историю под этим новым углом зрения? Если он заблудится и не сможет выбраться на центральный проспект, не вернется ли он к ним в дом? Может ли он передать большой привет Рюйе?