Русская рок-поэзия

Вид материала

Документы

Содержание Диалогический аспект Музыка и слово в альбоме в. цоя «это не любовь»

Подобный материал:

• Русская рок-поэзия 1970-х 1990-х гг. В социокультурном контексте, 1798.02kb.
• Русская рок-поэзия, 8716.24kb.
• А. А. Фет и русская поэзия первой трети ХХ века Специальность 10. 01. 01 русская литература, 488.33kb.
• Рок-поэзия как социокультурный феномен, 713.31kb.
• "Рок". Тем более,что рок считается молодежной культурой,потому что Нет! Пусть это будет, 373.74kb.
• Виа и рок музыка в троицке, 135.73kb.
• В. Г. Белинский Тема моего реферата: «Анакреонт и анакреонтика в русской поэзии»., 179.93kb.
• «Русская икона и герои жития», 22.22kb.
• Элизиум пресс-релиз, 32.85kb.
• Урок-Про-Рок, 1051.37kb.

Н.В. РОЙТБЕРГ

Донецк

ДИАЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

ПРОИЗВЕДЕНИЙ АЛЕКСАНДРА БАШЛАЧЕВА


Неоспорим тот факт, что в ХХ веке возникла общая для сфер философии и культуры тенденция открыть измерение нового сознания и мировосприятия, направленное против спекулятивно-умозрительного и сугубо теоретического подхода к действительности. Данная тенденция нашла свое выражение как в определенных философских направлениях, так и в художественной области – в частности, в роке как явлении маргинальной культуры, что подтверждается наличием общего для них проблемно-тематического поля.

Как один из составляющих элементов контркультуры рок фундирован в наибольшей степени теоретико-философскими положениями Франкфуртской школы, «философии жизни», экзистенциализма, а также «философии диалога» с их критикой искусства, актуализацией антропологического вопроса и проблемы взаимоотношения я – ты (Ты). В качестве своих поэтических основ рок утверждает принцип жизнетворчества, ориентацию на христологию, отождествление слова (песни) и поступка, попытку реализации персонального поэтического мифа, ярко выраженную актуализацию диалогических отношений.

В этом контексте поэзия рока смыкается с воззрениями и основными положениями философов диалогического направления, для которых слово, язык, речь являются не только средством и медиатором, но и свидетельством бытийного единства человека с другими людьми, с миром и с Богом. Говоря о диалогическом аспекте произведений Башлачева, мы будем понимать под диалогом, прежде всего, коммуникативное взаимодействие онтологической глубины (диалог как бытие-общение) и экзистенциального характера (незавершенное, становящееся, здесь и сейчас происходящее интерактивное действие, ориентированное на прорыв наличного и данного).

Жизненно-практические и творческие установки рока фундированы идеями, сходными с идеями диалогической философии: невозможность существования и возникновения «Я» без предшествующего ему «Другого»; противостояние объективации, техницизму как миру безличного «оно»; примат ответственности и этики; утверждение в качестве высшего вечного Ты – Бога; неприятие искусства как «тени реальности» (Э. Левинас) и упразднение границ между творчеством и жизнью; ориентация на карнавально-праздничную эстетику как сферу площадного, фамильярного контакта.

Обратимся в качестве примера к основным положениям философии одного из крупнейших мыслителей-диалогистов ХХ века – Эммануэля Левинаса. Отношение «я» – «другой», являющееся базовым для «философии общения», у Левинаса пронизано мета-этическим и религиозным аспектами. Другой фундирует призыв к ответу и желание, провоцирует «Я» забыть о себе самом в жертву «Другому»: «уязвимость – это одержимость другим или приближение другого»; «<…> разрыв между мной и собой. Никто не в силах оставаться внутри самого себя: человечность человека, его субъективность – это ответственность за других, человек соткан из ответственностей, и они раздирают его сущность»¹⁴¹.

«Самотождественность» «я», по Левинасу, подвергается «разрыву» со стороны трансцендентального «Другого» как «богоявленности Лика», проявляющего себя через след. Асимметричность отношений «я» – «ты» является гарантом преодоления Тотальности и выхода к Бесконечному как к пространству метафизической этики. Данные положения эксплицируются в словесном общении, в речи, которой имманентен Другой. Мыслитель выдвигает в качестве главного концепта своей диалогической философии метафору Мессии в противовес метафоре Гегеза как олицетворению монологизма.

Спецификацию левинасовского видения диалогического измерения можно охарактеризовать как мета-этическую, про-Мессианскую, фундированную приматом метафизики над онтологией и феноменологией, где во главу угла поставлен этос моей ответственности за другого, который есть одновременно и самый ничтожный среди всех («пришлец и сирота»), и тот, через которого может быть явлено лицо Всевышнего.

Данные положения философии французского мыслителя, на наш взгляд, могут быть экстраполированы как на сами произведения Башлачева, его теоретические высказывания о своем творчестве, так и на судьбу череповецкого барда. Важно учитывать, что Башлачев пытался переосмыслить традиционные христианские представления о взаимоотношении человека с человеком, окружающим миром и Богом сквозь призму не только современности, но и самобытного мировосприятия, задаваемого рок-культурой.

В отличие от духовной поэзии 1980–1990-х гг. с ее традиционно-религиозным, почти каноническим пониманием места человека и поэта в мире, поэзия андеграунда и рок-культуры в лице Башлачева не принимает трансцендентность Бога («Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы» («Спроси, звезда»), «Наша правда проста, но нам не хватит креста / Из соломенной веры в «Спаси-сохрани», / Ведь святых на Руси – только знай, выноси… / В этом – высшая мера. Скоси-схорони…» («Посошок»)). Если принять предложенное Н.И. Ильинской разделение религиозно ориентированной поэзии рубежа ХХ – XXI столетий на «традиционно-догматическую», «парахристианскую» и «внеконфессионально-религиозную», то наиболее правомерным представляется относить рок-поэзию именно ко второй, ведущим принципом которой является «экзистенциальный духовный вектор»¹⁴².

Христианство ищет иные, новые пути взаимодействия с человеком конца ХХ века, который, в свою очередь возвращается к вере, но не через церковь: «Ведя диалог с современностью, христианство находит новые средства для провозглашения евангельской истины. Для разных реципиентов хорал Баха в той же мере, что и рок-музыка, может оказаться эффективной формой пересказывания Евангелия»¹⁴³. В этом плане богоборчество и аутомессианизм, христология и мотивы Богооставленности, Богоискания, столь характерные для поэзии Башлачева и для рок-поэзии в целом, перекликаются с аналогичными тенденциями поэзии Серебряного века к переводу христианского мифа в миф собственной жизни, к жизнетворчеству и пафосу добровольной жертвы (ср.: «для ХХ века история Христа есть не только (зачастую и не столько) подвиг искупления и милосердия, сколько экзистенциальная трагедия (стихотворение «Гамлет» Б.Л. Пастернака), или знак абсолютной неудачи человеческого промысла (роман «Парфюмер» П. Зюскинда)»¹⁴⁴).

«Каждую песню надо оправдать жизнью. Каждую песню надо обязательно прожить», – таково творческое кредо Александра Башлачева¹⁴⁵, заявленное им в одном из интервью. Для Башлачева песня и поступок тождественны: «Все мои песни, поступки направлены на то, чтоб удерживать свет, и они с каждым днем должны быть все более сильными, чтобы его удерживать»¹⁴⁶. Концепция дара слова как участи, прозрения и страшной ответственности отражена поэтом в одном из уцелевших произведений позднего периода творчества (в период с сентября 1986 года до самоубийства 17 февраля 1988 года Башлачев практически ничего не пишет и уничтожает свои последние записи):


И труд нелеп, и бестолкова праздность,

И с плеч долой все та же голова,

Когда приходит бешеная ясность,

Насилуя притихшие слова.

(август 1987 г.).


В творчестве Башлачева можно выделить несколько центральных тематических и смысловых «узлов», которые позволяют представить все его творческое наследие в качестве развернутой парадигмы слово (песня) – поступок – судьба. Данная парадигма, по нашему убеждению, наиболее развернуто представлена в песне «Тесто»:


Но все впереди, а пока еще рано,

И сердце в груди не нашло свою рану,

Чтоб в исповеди быть с любовью на равных

И дар русской речи беречь.

Так значит жить и ловить это Слово упрямо,

Душой не кривить перед каждою ямой,

И гнать себя дальше – все прямо да прямо,

Да прямо – в великую печь!


«Узлами» являются мотивы зерна (зерно – колос – каравай) как добровольного самопожертвования; виденья как веденья, прозрения или, наоборот, слепоты и в физическом, и в духовном смысле; колокольчика как шутовского атрибута, символа православной Руси и дороги¹⁴⁷.

Для произведений Башлачева характерно осознанное духовное нагнетание экзистенциального плана, колоссальное внутреннее напряжение. В этом плане вовсе не случаен тот факт, что «Меккой русского рока» стал Санкт-Петербург – город, который выжимает из Психеи все самое сокровенное, позволяя человеку понять, чего он действительно стоит; город, где слиты хаос и космос: призрачность, ирреальность и предельная видимость, ясность, откровение. «В Москве, может быть, и можно жить, а в Ленинграде стоит жить»¹⁴⁸ – писал Башлачев (ср.: «В своем творчестве он (Башлачев – Н.Р.) экзистенциалист. Башлачев – это Достоевский в поэзии»¹⁴⁹).

Можно сказать, что русский рок стремился создать единство жизни и творчества и в этом стремлении дошел до крайних пределов. Но «по ту сторону самого крайнего слова стоит смерть»¹⁵⁰ – следовательно, творческий «произвол» безжизнен. Творчество Башлачева ориентировано на Абсолют, но укоренено в природе самого человека, поэтому, по его убеждению, «из века в век, из года в год, изо дня в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта», т.е. таким образом реализуется связь человека с Абсолютом (оправдание человека творчеством). Этому же способствует непосредственное взаимообщение Я и не-Я, Я и мира: «прорвать себя и ощутить <…> частью целого, не то, чтобы слиться, а по формуле Я + все, где каждый – центр, совершено индивидуальный, совершенно неповторимый»¹⁵¹.

Нежелание принимать трансцендентность Бога оборачивается стремлением прорваться в высшее бытие с помощью слов. Более того, слово и поступок сливаются воедино. Пересекается граница между творчеством и жизнью. Посредством приданию слову онтологически-орудийного статуса А. Башлачев преодолевает язык и восходит от простого слова к сакральному Имени Имен¹⁵². Персональный миф и христология позволяют поэту совместить статус «бунтующего Диониса» с претензией на подвиг добровольного жертвенного подвига. Произведения Башлачева направлены не только непосредственно к аудитории, но и к Высшему Собеседнику – и в этом состоит главный духовный жест, духовный поступок поэта.

Диалогика Башлачева «исповедальна» как «публичное» высказывание и осуществление «христологии». Обращаясь не только к реципиенту, но и к Высшему Собеседнику, поэт посредством трансгрессии языка и разграничения жизни и искусства стремится осуществить прорыв в высшее бытие: слово становится действенно, а жизнетворческая установка порождает персональный миф и требует его реального воплощения. Башлачев также актуализирует присущую русской ментальности духовно-православную направленность, фундированную идеями ответственности и жертвенности. Спродюсированный самим поэтом альбом «Вечный Пост» может интерпретироваться как постепенное развертывание и воплощение своей творческой судьбы, инспирированной принципами христологии и антроподицеи.

Таким образом, произведениям Башлачева во многом созвучны положения «философии диалога» Левинаса об ответственности (башлачевская антроподицея, христология), богоявленности Лица Другого (ср.: «Я тебя люблю <…> Я верую тебе»), языке как основе диалога (башлачевское отношение к слову), приоритете «духовного поступка» над искусством как «тенью реальности» и необходимости последнего быть претворенным в «естество» ((«Если это искусство… хотя «искусство» тоже термин искусственный. Искус <…> Если это естество, скажем так, то это должно быть живым <…> Ты должен прожить песню, проживать ее всякий раз. Ты не должен делить себя на себя и песню, это не искусство, это естество»¹⁵³ (жизнетворчество и создание персонального поэтического мифа)), о признании Мессии в противовес Гегезу (про-мессианская идея жертвенности и самоизвольной гибели во благо других), мета-этике как основе «первой философии» (башлачевский взгляд на проблемы добра – зла, жизни – смерти и пр.). Общение с другими видится Башлачеву как преодоление себя и ощущение себя «частью целого». Невозможно услышать «последние слова последнего поэта» (Дж. Моррисон), потому что «Жизнь так прекрасна, жизнь так велика, что ее никогда никто не выговорит»¹⁵⁴. Таким образом, поэт пытается реализовать преодоление нескольких «границ»: языка, жизни и творчества, себя самого в общении с другими, – пытаясь преодолеть главную границу – трансцендентность Бога.

На примере творчества Башлачева мы позволим себе выдвинуть гипотезу, что диалог в рок-произведении можно интерпретировать как проявление трансгрессии – преодоления непреодолимой границы, запретов и норм социального, культурного и др. планов, экспликантами которого выступают смерть, безумие, ситуация праздника, религиозно-мистический экстаз. В отличие от трансцендирования, которое «континуально» и имеет положительный предел в себе самом, трансгрессия «дискретна» и абсолютизирует само состояние переходности. В отличие от «обычного» диалога, цель которого – достижение понимания как «положительного» предела, «трансгрессивный» диалог в роке стремится к пределу «негативному» как самозарождающейся и требующей своего преодоления границе. Трансгрессию в роке можно интерпретировать как предел, границу между культурой и контркультурой, которая иллюстрирует, с одной стороны, присущую человеку потребность выходить за рамки наличного и обыденного, и, с другой стороны, отражает свойственное культуре самопреодоление и самоотрицание с целью обновления и дальнейшего развития: сфера пограничного, маргинального – это способ обращения культуры к Другому. Как специфическое понятие второй половины-конца ХХ века трансгрессия означивает абсолютизацию состояния переходности и приоритет синергетических установок, а также отражает потребность поиска новых ценностных ориентиров. В частности, данные тенденции отразились в явлениях контркультуры и андеграунда, одна из существенных составляющих которых – рок.