Geum.ru

Два философских введения в двадцать первый век

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   50
Не оплакана близкими,

Я к холму погребальному

К небывалой могиле иду?

Горе мне, увы, несчастной!

Ни с живыми, ни с умершими

Не делить мне ныне век!..

И вот меня схватили и ведут,

Безбрачную, без свадебных напевов,

Младенца не кормившую. Одна,

Несчастная, лишенная друзей,

Живая ухожу в обитель мертвых.

ХОР.

Не стихает жестокая буря в душе

Этой девы - бушуют порывы.

Вот отрывок, сочленяющий обе нити (индивидуальное - сакральное)

трагедийного клубка:

9. ХОР.

Я вижу: на Лабдаков дом

Беда вослед беде

Издревле рушится. Живых -

Страданья мертвых ждут.

Их вечно губит некий бог143,

Им избавленья нет.

Вот и ныне: лишь свет озарил

Юный отпрыск Эдипова дома,

Вновь его поспешает скосить

Серп богов беспощадный...

Губит его -

И неистовой речи безумье

И заблудившийся дух144.

То, что осторожный хор называет безумием, то Гемон определяет иначе:

Бессмертные даруют людям разум,

А он на свете - высшее из благ...145

Или - если взять иной текст - двустишие Эпикарма:

Разум внемлет и зрит, -

Все прочее слепо и глухо146.

Боги, роковая предопределенность карают смертью Антигону, Гемона,

Эвридику; позором и отчаяньем - Креонта147. И их собственный неизменный

нрав, характер, эйдос самой формы их бытия обрекает их скорее погибнуть, чем

изменить самим себе, своему достоинству, - "он у меня не может взять

мое..."148. Но только Антигона, в наибольшей осознанности (разум - в

толковании Гемона; безумие - в оценке хора...), погружая в себя и преображая

в себе исходную апорию космической справедливости, с наибольшей силой

переживая столкновение ужаса и сострадания (двух собственно человеческих

страстей), погибает, рождаясь богоравной (см. гимн человеку в тексте

трагедии) героической личностью.

Продумаем это чуть внимательнее. -

В "акме" трагедии заново возникают - и отталкиваются друг от друга - два

самостоятельных круга античной культуры (две амбивалентно сопряженных

культуры) античности. Один, внешний круг: обрамляющая действие (особенно

резко в вводных и заключительных сентенциях хора...), неподвижная, но - в

себе - напряженная и апорийная культура (теперь, из трагедии излучаясь, это

именно культура) МИФА: рок и - космическая справедливость, хаос и - космос,

карающие - в собственном противоборстве - человека извне. Но, чтобы

совершить свой суд, этот внешний круг трагедийно сжимается и заново

порождается в (точечном) внутреннем круге: неразрешимой амехании действия,

фабулы, в апории логоса и - эйдоса; разума и - характера; наконец, совсем

неделимо, - сострадания и - страха. Так возникает - и в сознании действующих

лиц, и в сознании зрителей, слушателей - необоримая сила катарсиса,

необоримая роком даже (и - только) в момент смерти. В сопряжении этих двух

"кругов", двух - расходящихся из единого средоточия, сходящихся в это

средоточие - культур, двух смертей (по воле рока, по воле разума) гибнет

индивид и рождается - герой!

Я остановился несколько детальнее - но, впрочем, также очень сжато - на

античной форме бытия индивида в "горизонте личности", чтобы наметить более

определенно сам схематизм моего подхода.

В заключение - еще несколько исторически определенных образов

самодетерминации, как они реализуются в регулятивной идее личности Нового

времени. -

...Дон-Кихот живет и умирает в неравновесном со-бытии, взаимопорождении

(и отсюда - возможности перерешения...) средневековой (...рыцарской) и

нововременной культур. Но - в событии, значимом не в интервале необратимого

развития этих культур: из одного состояния - в другое, высшее (ср. Гегель),

но в точке их непреходящего и лишь поступком разрешаемого и вновь

возникающего сопряжения, взаимосомнительности, взаимоиронии. В образе

Дон-Кихота, в идее личности, возникающей в горизонте индивидуальной жизни

человека XVII века, очень значимо также и другое сопряжение: Дон-Кихота

(безумие абсолютной справедливости) и Санчо Пансы, со-вечного Дон-Кихоту

гениального читателя, протагониста, способного смеяться над Дон-Кихотом и

следовать за ним, обращать его деяние в особенно безнадежное и безумное

("понимаю его безумие, прозреваю его безумие здравым смыслом Нового

времени") и - преображать подвиг Дон-Кихота в ироничное, взвешенное - и

столь же бессмысленное - собственное губернаторство. Санчо Панса на века - в

своем диалоге с Дон-Кихотом - раскрывает смысл жизни благородного гидальго:

быть безумно, безрассудно справедливым, - смеяться над собственным безумием,

- рассудочно судить его и все-таки - вновь искать абсолют (абсолютное зло и

абсолютное добро) в каждом тривиальном и бытовом мгновении. И только так - в

смеховом отстранении и в безумном соучастии - сообщать истории и каждому ее

моменту смысл и основательность. Вообще, в образе Санчо Пансы в образ

Дон-Кихота навечно вмонтирован образ читателя книги "Дон-Кихот" (как хоры в

античную трагедию, но в совсем иной функции) - читателя, с которым мы,

реальные читатели, должны и не можем отождествиться, читателя, не

позволяющего нам свести идею-личность Дон-Кихота к пошлостям "донкихотства".

Такой, вмонтированный (в основной образ) и художественно преображенный,

диалог - диалог Дон-Кихота и Санчо Пансы (но вовсе не бакалавра Карраско) и

дает ту исходную форму романного отстранения от собственной жизни, взятой

вне каких-либо привилегированных точек ("акме" или "исповеди"), что решающе

характерно для схематизма самодетерминации индивидов Нового времени, живущих

в горизонте личности.

...Гамлет, в страшном и странном своем дву-единстве с Призраками

средневековой чести, рода, авторитета, возмездия - призраками, неотделимыми

от собственного сознания датского принца. И - сразу же - два других

сопряжения: с отстраненным (в едином сознании) свидетелем Горацио и - с

испытующе холодным и страстно допытывающимся до абсолютной истины -

экспериментатором театральных Ловушек. Снова - все тот же исходный схематизм

самодетерминации собственной судьбы и мышления Нового времени.

Не хотелось бы, но все же повторю: я вовсе не пытаюсь здесь решить тайну

шекспировского Гамлета, я просто иллюстрирую логику понимания нововременной

культуры.

В античности, в средние века, в Новое время - всегда (и каждый раз совсем

по-иному) - мое собственное сознание и мою собственную судьбу возможно

рационально, и свободно, и действительно (а не произвольно и иллюзорно)

самоопределить только на грани (и во взаимопорождении) различных культур,

различных форм самоотстранения - эпохального, культурологически значимого -

личности от самое себя.

Пока - о регулятивной идее "исторической поэтики", идее личности -

достаточно.

Теперь - два историко-логических примечания, необходимых, чтобы правильно

- философски изначально - понять все, сказанное выше (и все, что будет еще

сказано о "второй регулятивной идее").

Во-первых. Здесь вкратце осмыслены только три формы европейского "бытия

индивида в горизонте личности" - в ориентации на четвертый, современный

смысл такого бытия. Конечно, это только немногие образы. Но включать в свой

анализ другие формы самодетерминации я просто не могу - мало их знаю,

недостаточно способен провести через свое сознание и мышление. Но основное -

не в этом. Принципиально "регулятивная идея личности" в моем понимании

подобна, скажем, субстанции в понимании Спинозы. Спиноза говорит о

бесконечном множестве атрибутов его субстанции, называя и конкретизируя

только два атрибута - протяженности и мышления. Такой подход не только

исторически, но и логически очень точен. Новое время в своей коренной

(познавательной) антиномии способно рефлективно актуализировать только два

полюса бесконечно-возможного мира - бытие познающего "Я" и - предмета

познания. Но при этом необходимо предположить (чтобы логически фиксировать

бесконечно-возможность бытия...) наличие бесконечного числа атрибутов.

Аналогично и с пониманием идей личности. Личность, по определению (см. выше

- ее бытие на грани культур...), бесконечно-возможна, поэтому мои "немногие"

образцы не только предполагают иные возможности, но и сами сформулированы не

как наличные определения, каковыми они являются исторически, но именно как

логические потенции (соответствует ли им реальное историческое бытие - это

уже иной, хотя и очень существенный, вопрос).

Во-вторых. Продуманные здесь формы исторической поэтики (античность,

средние века, Новое время) не должны и, мне кажется, не могут быть поняты

как "разновидности" той формальной регулятивной идеи, что была

сформулирована выше. Формулировка исходной идеи - не "обобщение"; различные

формы бытия индивида в "горизонте личности" - не "разновидности"...

Здесь в основе совсем другая логическая идеализация - общение - как

логическая форма бытия (и понимания) всеобщего. Идея личности вовсе не

обобщает то "одинаковое", что присуще личностям античности, средневековья,

Нового времени и т.д., но, отталкиваясь от чисто формального "наведения",

дает всеобщность общения (диалога) различных форм бытия индивида в

"горизонте личности", на грани культур. Пока мы определили идею личности в

горизонте античной культуры, мы дали еще неразвитое, логически неполное,

необходимое, но недостаточное определение самой этой идеи... Это же

относится и к средневековой, и к нововременной поэтике... Дать определение

личности в форме всеобщности означает сформулировать современный схематизм

такого общения, взаимоперехода, со-бытия многих (в идее - бесконечно многих)

актуализаций индивида в "горизонте личности".

На уровне XX века (ведь это определение для нас сейчас адекватно

логической всеобщности) можно сказать так: идея личности - это идея общения

(бытия) индивида (современного) в горизонте героя, в горизонте мастера и

страстотерпца, в горизонте автора (романных отстранений). Вне какого-то из

этих полюсов личности (и в ее особенном, и в ее всеобщем определении) еще

нет.

Кстати, и определение регулятивной идеи личности, скажем ограниченное

эпохой античности, также совсем не "обобщение", это снова - схематизм

общения, со-бытия, взаимопорождения бесконечно многих форм бытия индивида (в

"горизонте личности"), характерных для этой культуры. Немногие маски

трагических актеров, героев трагедии - это лишь "бродила", дрожжи такого,

личность-порождающего, общения.

Сказанное относится, конечно, и ко всем другим формам личностного

горизонта.

Замечу еще, что бытие индивида XX века в "горизонте личности"

предполагает, очевидно, два момента. С одной стороны, сознательное бытие "в

промежутке" различных (см. выше) форм актуализации личности; даже так: это -

бытие в актуализации самой "возможности" (бесконечно-возможностности)

личного горизонта.

С другой стороны, в актуальном определении (XX век, sui generis) это -

бытие индивида в горизонте постоянного отталкивания к абсолютному началу

бытия - к культурному (в искусстве, философии, нравственности, теории...)

переживанию, и пониманию, и изображению, и актуализации этого бытия накануне

бытия... В данной статье я не думаю развертывать определения современного

личностного горизонта, но даю лишь историко-логическое и культуро-логическое

"наведение" на эти определения149.

Сказанное - с соответствующими переформулировками - относится и к

регулятивной идее разума (см. ниже).

Перейду (очень вкратце) ко второму полюсу акта самодетерминации. Это:

Б. Идея философской логики (...моего всеобщего разума)

Смысл этой идеи - стремление индивида к парадоксальной всеобщности (вне -

личностности...) моего индивидуального разума (но это - невозможно!), моей

логики (но это - противоречие в определении). Как возможно разумно (!)

соединить мое и всеобщее? каким образом мой атрибут (мой разум) может

обрести статут субъекта? Это - парадокс, как я его понимаю: всеобщая

логическая форма, отличная от гегелевского "противоречия" (тождества

противоположных атрибутов одного субъекта). Так вот, предполагаю, что в

форме регулятивной (направляющей) идеи это стремление к всеобщности моего

(особенного) разумения является основой - одной из двух основ - культуры как

феномена (акта) самодетерминации.

Конечно, здесь не место входить в специальные тонкости этой основной идеи

философской логики. Но, однако, кое-что сказать о двойном

философско-логическом парадоксе (мой разум - разум всеобщий, и - только мой,

отличный от разума других людей; мой разум - разум самого бытия, и - это

разум, предполагающий немыслимость внеположного мне бытия) все же

необходимо.

Так, спирально, мы снова возвращаемся к философской "грани" (теперь уже -

средоточию) культуры.

В этой связи - одно методологическое замечание. В своей работе я не раз

повторяю некоторые основные культурологические мотивы. Особенно упорно:

определения "исторической поэтики" и "философской логики". Но каждый раз - в

ином повороте, в ином контексте. Впервые - в осмыслении культуры как диалога

культур. Второй раз - определяя художественную и философскую грани культуры

как особые формы самодетерминации, запечатленные в произведениях,

отстраненных от человека и направленных на него. Сейчас, в третий раз, те же

определения понимаются уже не как определения неких обособленных форм

деятельности, но как определения основных идей, укорененных в сознании,

лежащих в основе целостной культурно-формирующей деятельности индивида и

вместе с тем - замыкающих точечный акт самодетерминации нашего сознания,

мышления, поступка.

В этом последнем контексте философская логика и историческая поэтика

личности представлены не "гранями", но единым (раздвоенным) средоточием

нашего разумения, одновременными векторами - во-вне: в создании произведений

культуры, и внутрь: в акте преобразования основ сознания, исходных целей

деятельности.

Но, однако, уже в самом схематизме определения "философской логики" есть

некоторое отличие от схематизма определений "поэтики личности". Когда речь

идет о философии, то определение особенной грани нашей культуросозидающей

деятельности и определение регулятивной идеи "моего - всеобщего - разума"

почти заподлицо сливаются друг с другом. Назову три причины. Во-первых,

произведения философской мысли не имеют (во всяком случае, внешне) столь

резко выраженной технологии отстранения от нашего ума. Здесь нет специально

осуществленной игры автора и читателя, нет явно выраженного феномена

творческого развертывания пло(т)скостей полотна, или камня, или ритма, или

слова - в духовное содержание. Здесь - оба полюса прямо и непосредственно

духовны. Во-вторых, в формировании "регулятивной идеи" всеобщего разума

"парная" философии грань разумения - "грань теоретического остранения"

играет совсем иную роль, чем грань нравственности (в соотношении с поэтикой)

в формировании регулятивных идей личности. Если в идее личности грань

искусства и грань нравственности сопряжены - обе - в своей позитивной,

содержательной силе, то в идеях философской логики "грань теории..." играет

лишь роль блокировки воздействий извне, а по содержанию, по коренному своему

смыслу, философская "грань" и философско-логическая идея тождественны, хотя

и даны в различных поворотах.

В-третьих, если "всеобщность особенного" (идея поэтики личности...)

достигается естественно и просто: бесконечным включением новых и новых

индивидов и поколений в прочтение данного художественного образа, в воронку

данной нравственной перипетии, то "особенность всеобщего" (основных

философско-логических систем) раскрывается почти исключительно на предельных

высотах духа, или (и) в ключевые, осевые моменты редких исторических

замыканий разума на самого себя. В эти моменты (периоды) экстенсивно

развернутая деятельность полностью реализует свою самоустремленность и

происходит свободное переопределение всеобщих начал сознания, воли,

"регулятивных идей личности"...

Не случайно, впрочем, движение на высотах индивидуального духа и

исторический поворот сознания обычно совпадают. Философские гении - накануне

цивилизационных трансформаций - "собираются" в одно время и место, вступают

в реальный живой диалог. Вспомним сто лет одновременно живущих классиков

эллинской философской мысли; неоплатонизм кануна средних веков; "республику

ученых" XVII века (Декарт - Спиноза - Лейбниц - Паскаль...); реальное

общение классиков немецкой философии. Сова Минервы вылетает не в сумерки, но

- перед рассветом, хотя сумерки и рассвет часто совпадают. Можно даже

сказать так: где нет исходной философской революции (нет новой идеи разума),

там социальная революция оказывается зацикленной и бесплодной.

Постоянное сближение на опасно короткое расстояние и постоянное

отталкивание "грани произведения" и - "регулятивной идеи" здесь - в

философии - особенно насущны и особенно затруднены.

Замечу только, что в XX веке, когда культура сдвигается в эпицентр

вседненного бытия и когда две основные регулятивные идеи все острее - и

именно в своем сопряжении - тревожат наше сознание, в этих условиях особое

значение приобретает поэтика философского произведения как единого целого,

но не как компендиума различных идей и мыслей. В философию (и в ее понимание

не-философом) все глубже проникает та игра читателя и автора, та

сознательность развертывания и - снова - замыкании целостного космоса

(композиции) философских трудов, что столь характерна для поэтики личности,

для искусства, в частности. Или, скажу так: такая игра должна глубоко

проникнуть в философию, если та хочет реально жить в ключе культуры XX века.

Но детально говорить об этом - в данном контексте - невозможно.

Сейчас я конкретизирую регулятивную идею философской логики только в

одном плане: продумаю эту идею не отдельно (как идею поэтики), не

обособленно (это завело бы нас в волосо-расщепляющие, но для строго

философского разговора необходимые понятийные детали), а исключительно в

ключе сопряжения двух регулятивных идей в духовной жизни индивида150.

Духовная жизнь индивида и есть, собственно говоря, поле взаимонапряжения

этих двух стремлений, интенций, двух форм несовпадения индивида с самим

собой: индивид-личность; индивид, обладающий всеобщим разумом!

Характеризуя регулятивную идею личности, я подчеркивал, что эта идея

включает - мысленно, предположительно, в форме сомнения - в земной срок

данной человеческой судьбы все мое прошлое и все мое будущее (то есть

прошлое и будущее человечества) - как определения настоящего, как

возможность и насущность личной ответственности за... судьбу и историю

человечества (Эдип, Гамлет...). И именно в этом плане происходит - в первой

регулятивной идее - переработка, преображение сил внешней детерминации в

феномены самодетерминации. Ответственность за мой поступок (...за всю мою

жизнь, как одно деяние, осуществляемое из какой-то одной точки - "акме", или

"момента исповеди", или...), такая ответственность совпадает (?) с

ответственностью за судьбу человечества. Это - страшно сложный и трудный

процесс. Каждый раз - уникальный. Но в моем сознании, в моей совести такое

совпадение (осуществляемое в феноменах культуры...) неизбежно и необходимо.

Насущно. Свободно. Об этом я только что детально писал.

Вторая регулятивная идея духовной жизни индивида - это, как мы только что

кратко определили, идея философской логики, идея моего всеобщего разума...

В пафосе философской логики понять бытие (бытие мира и - мое собственное