Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки Перевод с английского Л. Н. Боброва
| Вид материала | Отчет |
- Перевод С. Боброва и М. Богословской Полн собр пьес в 6-и, 2343.68kb.
- А. Конан-Дойль новоеоткровени е перевод с английского Йога Рàманантáты, 2314.23kb.
- Н. М. Макарова Перевод с английского и редакция, 4147.65kb.
- Бернард Шоу. Дом, где разбиваются сердца, 2536.21kb.
- Монадология, 209.43kb.
- Уайнхолд Б., Уайнхолд Дж. У 67 Освобождение от созависимости / Перевод с английского, 11462.2kb.
- Малиновской Софьи Борисовны Специальность: журналистика Специализация: художественный, 969.08kb.
- Книга вторая Дж. Эдвард Морган-мл. Мэгид С. Михаил Перевод с английского, 11784.54kb.
- Светлана Левашова, 9742.47kb.
- Мальчики и девочки, 52.96kb.
ВТОРАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ
11 марта 1964 года
Пигля (ей два года и пять месяцев) появилась в дверях со своим отцом (мать осталась дома с Сусанной) и сразу освоилась. Она хотела пройти прямо в кабинет, но пришлось повременить, и они с отцом пошли в приемную. Там поговорили. Отец, вероятно, почитал ей что-то из книжки. Когда я был готов, она бойко вошла одна и сразу направилась к игрушкам, которые были за дверью в глубине комнаты. Она взяла в руки маленький паровозик и назвала его. Затем вытащила одну новую вещь — голубую глазную ванночку во флаконе “Оптрекс”.
“Что это?” Затем ее заинтересовал поезд: “Я приехала на поезде. А это что?” И повторила: “Я приехала на поезде”. Родители девочки хорошо понимали ее язык, но мне он показался несколько странным. Затем она взяла маленькую желтую электрическую лампочку, с которой мы играли прошлый раз и на которой была нарисована рожица. Она сказала: “Сделай, чтобы ее тошнило”, и мне пришлось пририсовать рот. Затем она взяла коробку с игрушками и вывалила все на пол. Выбрала круглую игрушку, продырявленную в центре, которая бог знает откуда появилась.
“Что это? У меня таких нет”. Потом взяла грузовичок и спросила: “А это что? Ты знаешь о бабаке?” Я дважды просил ее рассказать мне, что это такое, но она не смогла ответить. “Это машина Пигли? Это машина малышки?” Затем я рискнул проинтерпретировать это: “Это мамина утроба, откуда рождается ребенок”. Она явно с облегчением ответила: “Да, черная утроба”.
Как бы в продолжение своих слов, она взяла коробку и намеренно переполнила ее игрушками. Я попытался выяснить, что это означало, путем различных интерпретаций. (Она каждый раз давала понять, считала ли хорошим или плохим то, что я сказал). Кажется, наиболее благосклонно принятая интерпретация состояла в том, что это животик Винникотта, а не черная утроба. Я сказал что-то в том смысле, что понимаю, что туда попало, и вспомнил, как в прошлый раз говорил о появлении ребенка путем наполнения корзинки, из-за прожорливости. Из-за того, что корзина переполнена, оттуда постоянно что-то выпадало. Это был заведомо спланированный эффект. Я интерпретировал так, что это и означало тошнить, и она тут же продемонстрировала, заставив меня нарисовать большой рот на электрической лампочке. Теперь я начинал понимать, что происходит.
Я: Винникотт — ребенок Пигли; он очень жадный, потому что так любит Пиглю и ее мать; он съел так много, что его тошнит.
Пигля: Малыш Пигли съел слишком много. [Затем она сказала что-то о поездке в Лондон на новом поезде].
Я: То новое, что тебе нужно, это Винникотт-ребенок, Пигля-мама, Винникотт, любящий Пиглю [маму], съевший Пиглю так, что его тошнит.
Пигля: Да, правда.
Можно было сказать, что работа, составлявшая цель данного сеанса, была выполнена.
После этого мы долго общались с помощью мимики. Она вращала языком; я подражал, и таким образом мы изображали голод и наслаждение едой с причмокиванием, и вообще оральное сладострастие. Нас это устраивало.
Я сказал, что внутри может быть темно. В ее животике темно?
Я: Страшно, когда темно?
Пигля: Да.
Я: Тебе снится, что внутри черно?
Пигля: Пигле страшно.
Затем какое-то время Пигля сидела на полу и была очень серьезной. Наконец, я сказал: “Тебе нравится с Винникоттом”. Она ответила: “Да”.
Мы долго смотрели друг на друга. Затем она вернулась и положила еще игрушек в маленькую коробку, для того чтобы еще раз отыграть тошноту. Она протянула мне электрическую лампочку.
Пигля: Подрисуй еще глаза и брови.
Они и так были довольно четкими, но я сделал их еще ярче. Затем она взяла другую коробку и открыла ее. Внутри были игрушечные зверюшки. Она тут же подошла и взяла двух мягких зверюшек покрупнее — пушистого барашка и пушистого олененка. Она усадила их есть из коробки и добавила еще игрушек к маленьким зверькам в коробке: “Они едят свою еду”. Она прикрыла крышкой коробку с едой. Так возникло нечто вроде переходного явления (transitional phenomenon) в том смысле, что между ней и мной были большие плюшевые зверьки, поедавшие свою еду, причем еда эта, в основном, из зверьков и состояла. Поэтому я интерпретировал это так, будто она сказала мне, что это — сон. Я сказал: “Вот я — малышка-Винникотт, который появился из утробы Пигли, родился от Пигли, очень жадный, очень голодный, очень любит Пиглю, ест пиглины ноги и руки”.
В числе всех других частичных объектов (part-objects) я попытался использовать слово “грудь”. (Мне надо было бы сказать “ням-нямки”). Пигля стояла с серьезным видом, держа одну руку в кармашке. Затем она перебралась в другой конец комнаты, который у нее ассоциировался со взрослыми. Она долго смотрела на цветы на подоконнике — крокусы. Потом почти подошла к стулу, который у нее ассоциировался с матерью, но перешла к синему стулу, который у нее ассоциировался с отцом. Там она посидела и сказала, что она — как папа. Я опять заговорил о Винникотте, как ребенке Пигли.
Я: Ты — мама или папа?
Пигля: Я и папа и мама.
Мы наблюдали, как зверьки ели. Потом она стала играть с дверью. Попыталась закрыть ее, но дверь так просто не закрывалась (защелка не работала). Затем она ее открыла и пошла к отцу в приемную. Кажется, я слышал, как она сказала: “Я — мама”. Они с отцом долго разговаривали, а я сидел и ждал, ничего не делая. В какой-то момент девочка вошла вместе с отцом, неся в руках свою вязаную шляпку. Судя по ее поведению, она думала, что, может быть, пора уходить. Было ясно, что ею овладела тревожность. Потом она отправилась вместе с отцом в приемную. Затем вошла, держа в руках пальто, и сказала: “Скоро поедем”.
Опять ушла в приемную. Я перечитал свои заметки. Через пять минут Пигля отважилась войти в комнату: я по-прежнему сидел среди игрушек, возле переполненной коробки, и “все это время меня тошнило на пол”. Она была очень серьезной и сказала: “Можно мне взять одну игрушку?” Я понял, что достаточно ясно представляю, что мне делать.
Я: Винникотт — очень жадный малыш; все игрушки хочет.
Она продолжала просить только одну игрушку, а я повторял то, что от меня требовалось говорить в этой игре. В конце концов, она отнесла одну игрушку отцу в приемную. Кажется, я слышал, как она сказала: “Малыш хочет все игрушки”. Через некоторое время она принесла эту игрушку обратно и, казалось, была очень довольна тем, что я жадный.
Пигля: Теперь у малыша-Винникотта все игрушки. Пойду к папе.
Я: Ты боишься жадного малыша-Винникотта, ребенка, который родился у Пигли, любит Пиглю и хочет ее съесть.
Она пошла к отцу и попыталась закрыть за собой дверь. Я слышал, как отец в приемной изо всех сил старался ее развлечь, потому что он, конечно, не знал, какова его роль в этой игре.
Я сказал отцу, чтобы он теперь вошел в комнату, и вместе с ним вошла Пигля. Он сел на синий стул. Она знала, что нужно делать. Она влезла к нему на колени и сказала: “Стесняюсь”.
Через некоторое время она показала отцу малыша — Винникотта, это чудовище, которого она родила, и именно этого она и стеснялась: “А это еда, которую звери едят”. Вертясь, как юла, на коленях у отца, она рассказала ему все подробности. Потом она начала новую и очень многозначительную часть игры. “Я тоже малышка”, — объявила она, соскользнув с колен отца на пол головой вперед между его ногами.
Я: Я хочу быть единственным ребенком. Я хочу все игрушки.
Пигля: У тебя и так все игрушки.
Я: Да, но я хочу быть единственным ребенком; я не хочу, чтобы были еще какие-нибудь малышки. ( Она опять забралась на колени к отцу и родилась снова.)
Пигля: Я тоже малышка.
Я: Я хочу быть единственной малышкой. (Изменив голос) Мне сердиться?
Пигля: Да.
Я поднял большой шум, раскидал игрушки, ударил себя по коленям и сказал: “Я хочу быть единственным ребенком”. Это ей очень понравилось, хотя она выглядела немного испуганной и сказала отцу, что еду из кормушки едят папа и мама — барашки, затем она продолжала игру: “Я тоже хочу быть малышкой”.
Все это время она сосала большой палец. Каждый раз, когда она была малышкой, она рождалась между ног у отца, падая на пол. Она называла это “рождением”. Наконец, сказала: “Брось малышку в мусорное ведро”. Я ответил: “В мусорном ведре черным-черно”. Я попытался определить, кто был кем. Я установил, что Габриелой был я, а она была всеми новыми малышками, появлявшимися одна за другой, или одной новой малышкой, появлявшейся снова и снова. В какой-то момент она сказала: “У меня ребенок, которого зовут Галли-Галли-Галли” (ср. Габриела). (Действительно, так звали одну из ее кукол). Она продолжала рождаться, падая с колен отца на пол, она была новым ребенком, а я должен был сердиться, будучи малышкой-Винникоттом, который появился из нее, был рожден Пиглей — очень сердиться, потому что хотел быть единственным ребенком.
“Не быть тебе единственным ребенком”, — сказала Пигля. Потом родился еще один ребенок, потом еще один, и тогда она сказала: “Я — лев” — и зарычала по-львиному. Мне пришлось испугаться, потому что лев мог меня съесть. Казалось, что лев появился как бы в отместку за мою жадность, поскольку малыш-Винникотт хотел все забрать себе и быть единственным ребенком.
Габриела отвечала утвердительно или отрицательно, в зависимости от того, был ли я прав или нет, говоря, например: “Да, так”. И тогда появлялся львенок.
Пигля: Да это он (раздается львиный рык). Я только что родилась. И там внутри не было черным-черно.
В этот момент я почувствовал, что вознагражден за ту интерпретацию, которую сделал в предыдущий раз, когда сказал, что если внутри черным-черно, то это из-за ненависти к новому ребенку, который был в мамином животике. Теперь она придумала способ, как быть младенцем, при этом я должен был представлять ее саму*.
Затем произошло новое событие. Теперь она изобрела другой способ рождения — из папиной головы**. Это было забавно. Я пожалел отца и спросил, выдержит ли он это. Он ответил: “Да ладно, но я бы хотел снять пальто”. Ему было очень жарко. Однако на этом этапе мы могли закончить, потому что Пигля получила то, за чем пришла.
“Где одежда?” Она надела свою шляпку и пальто и пошла домой легко и в весьма удовлетворенном состоянии.
Комментарии
В этом сеансе присутствовали следующие темы:
1. Деторождение как тошнота.
2. Беременность как результат оральной жадности, компульсивного поедания (отщепленная функция).
3. Черная утроба. Ненависть к утробе и ее содержимому.
4. Разрешение в переносе, когда Винникотт становится пропавшей Габриелой так, что она может стать новым ребенком, как бы удвоившись.
Преходящее отождествление с обоими родителями.
5. Утверждение своих прав через цепочку Винникотт = Габриела = жадный = малыш.
6. Утроба становится не черной.
7. Зачатие как бы в уме. Ум при этом локализован в голове, как мозг.
Письмо от матери
“Когда Пигля вернулась из Лондона, она не упоминала о своем визите, но весь оставшийся день играла очень живо. В целом мы почувствовали, что после последнего визита к вам она стала гораздо более раскованной; она иногда снова играет сама по себе и говорит, как я понимаю, своим собственным голосом.
Ложась спать в тот день, когда она была у вас на приеме, Габриела сказала: “Доктор малыш был очень сердит. Доктор малыш брыкался. Я не выбросила его в мусорник (т.е. мусорное ведро); крышку не закрыла”.
Посреди ночи Габриела плакала: у нее болела ‘пися’, говорила она, и ей нужно ехать к доктору. Я сказала, что она немного покраснела то ли от подгузника, то ли от того, что Габриела сама натерла. Она сказала, что терла ее, и она стучит “д-д-д”, как поезд, и это пугает ее ночью. Это делает ее черной. Потом Габриела говорила о черной маме. Я забыла, с чего это началось, но дальше черная мама сказала: “Где мои ням-нямки?”— “Ням-нямки в туалете, и там идет вода”. — “Черная мама дает мне играть с ее игрушками. Она испекла мне пирог с изюмом”. (Я действительно начиняла изюмом пирог, который ей очень нравился). У нее был очень смущенный вид, когда она сказала: “Я сержусь на папу”. — “Почему?” — “Потому что я его слишком люблю”.
[Я озадачен этой повторяющейся “добротой” “черной мамы”. Кажется, это не связано с тем, чтобы рассматривать хорошую и плохую маму как одно и то же. Не является ли это чем-то вроде смеси ее собственных хороших и плохих сторон? Вновь возникает тема умиротворения плохой мамы.]
На следующее утро она долго и возбужденно говорила в постели, но я не слышала, что она сказала.
Утром на другой день она сказала мне: “Я была в Лондоне у доктора Винникотта. Там был большой шум. Доктор В. был очень занят. Он был малышкой. Я тоже была малышкой. О черной маме не говорили. Он был малышкой, очень сердитым. Черная мама очень важна для доктора Винникотта”. Затем она всунула в кран булавку. “С булавкой будет лучше”. Что-то насчет того, что вода опять может пойти. Обращаясь ко мне: “Разве ты не приходила и не говорила, что так не лучше?” Я: “Должно быть, это тебе приснилось”. — “Да, ты приходила и говорила, что от этого не лучше; в этом грязь”. Потом что-то о черной маме, но я не расслышала, что именно.
В последнее время мне часто говорят, что приходит черная мама и делает меня (мать) черной. Когда я ложусь спать, мне нужно “звонить” черной маме и черной малышке Сузи. Разговор сводится к “Привету”.
Это напоминает мне о том, что за пару дней до того, как она была у вас (жаловалась на кошмары о черной маме), я спросила ее: “Ты хорошо спала? Черная мама приходила?” — “Черная мама не приходит. Черная мама у меня внутри”.
Другое письмо от матери
“Мы уезжаем в середине апреля недели на три.
Пиглю очень преследует “черная мама”. У нее кошмары, и она допоздна не может заснуть.
“Я не сказала доктору Винникотту о черной маме, потому что он очень занят. Доктор Винникотт очень занят, он был малышкой. Мне было бы страшно говорить доктору В. о черной маме. Он был очень сердитый, он был малышкой. И я тоже была малышкой. Я стесняюсь говорить доктору В. о черной маме”.
Ее главная жалоба насчет черной мамы состоит в том, что она делает Пиглю черной, а потом Пигля делает всех, даже папу, черными.
Прошлой ночью она проснулась, испугавшись черной мамы, и попросила отца дать черной маме изюма (изюм Пигля очень любит).
Она проснулась также, напугавшись черной Детки-Сузи, которая делает ее черной. (За день до этого она сбила Сусанну с ног, чем вызвала всеобщее осуждение). Черная Детка-Сузи приходит довольно часто, и ей нужно звонить, чтобы она легла спать. (Детка-Сузи — это Сусанна).
Теперь Пигля гораздо реже выступает в качестве мамы или малышки. Она стала намного капризней, когда надо ложиться спать и т.д., но обычно довольно сильно от этого страдает. Есть еще одна вещь: на всех письмах, которые она пишет, и на рисунках, которые она делает, написано “Малышка баблан”; и это надо писать на конвертах. Понятия не имею, что это значит. Думаю, я вам рассказывала, что ребенка Пигли зовут “Габи-Габи”, что, как я думаю, означает “Габриела”, имя, которое произносить она не может. [Мне кажется, что Малышка Гобла (Baby Gobla) (не “баблан”) — это еще один вариант Габриелы, подобно “Гали-Гали” или “Галли-Галли” — не знаю, чем эти два варианта отличаются”.
Еще одно письмо от матери
“Пигля попросилась к вам на прием, кажется, довольно срочно. Когда я сказала, что, может быть, перед отъездом во Францию на это не хватит времени, она очень разъяренно сказала, что хватит.
Сегодня утром она встала в бешеном настроении, хватала и рвала на части все, что попадалось ей на глаза. Потом залезла в свою коляску, сказав, что хочет ехать к доктору Винникотту. Затем забралась ко мне в халат и рассказала мне что-то вроде того, что ей приснилось, что ее ела черная мама. Потом вылезла и спросила меня, как она родилась. Я рассказала ей, как и много раз до этого, как она появилась на свет, как ее завернули в полотенце и подали мне. “А ты меня уронила”. — “Нет, не роняла”. — “Да, уронила. Полотенце было грязное”.
В последнее время она немного хандрила. Я думаю, то, что она так много находится с нами, может быть, вызывает у нее большое напряжение; детей вокруг мало. Я ищу ясли, чтобы отдавать ее туда на одно-два утра в неделю. Но большинство из них берут детей только на каждый день, а это, думаю, было бы слишком много для нее”.
Письмо от отца
“Мы хотели бы передать вам кое-какие записи, касающиеся Пигли. Последние несколько дней она находится в состоянии большого волнения и тревоги и говорит такие вещи, как, например: “Я очень беспокоюсь. Хочу к доктору Винникотту”. Когда ее спрашиваешь, в чем дело, она все время твердит, что все это из-за “бабаки”, “черной мамы” или “ням-нямок черной мамы”. Кроме того, она пугается черной Детки-Сузи (то есть Сусанны): “Я сделала ее черной”. То же самое говорит о черной маме. Она все еще часто повторяет, когда ложится спать: “Черная мама говорит: “Где мои ням-нямки?”. А однажды утром она после этого попросила попить из маминой груди.
Почти каждое утро она хочет забраться маме в халат или просит, чтобы ее завернули в коврик. Кажется, она очень страдает от того, что когда-то называлось “чувством греха”. И очень переживает, когда что-нибудь поломает или испачкает; иногда ходит по комнате, бормоча тихим, искусственным голосом: “Ничего, ничего”. То же самое происходит, когда она ударит Сусанну, к которой относится исключительно чутко, несмотря на отдельные срывы. Габриела не хотела носить одежду, которую мы ей покупали, потому что в ней “очень много белого: я хочу черную кофточку”. Сказала, что может носить черную одежду, так как она сама черная и дурная.
Вчера мы сделали несколько записей о ней, хотя это был не типичный день. Она была хуже, чем обычно, и пробыла с нами весь день. Чаще всего утром с нами бывает наша прислуга, пожилая женщина, которую Пигля зовет “Заинькой”. Она очень привязана к “Заиньке”.
Утром Габриела дала нам своего любимого плюшевого мишку, проделав в его лапе дырку и вытащив из нее всю набивку. Она была очень удручена этим. Весь день отчаянно просила у нас вещи, в которых мы ей обычно не отказываем, как будто ей приходится вести долгую борьбу, чтобы получить их у нас. Сказала матери, что хочет выйти замуж. Когда та ответила, что неплохо бы подождать, она настойчиво заявила: “Нет, нет! Я уже большая девушка”, как бы говоря тем самым, что для игрушек она слишком взрослая.
Ложиться спать стало целым событием, теперь это довольно часто случается. Пигля говорит, что боится черной мамы, которая за ней гонится. В десять часов вечера она побросала на пол все постельное белье. Вылезла из кровати и заявила, что ей нужен стул из соседней комнаты. Я сказал, что это ее стул и что нужно только положить на него подушку: “Черную подушку, тогда я смогу на ней сидеть”. — “Это потому, что ты — черная?” — “Да. Из-за того, что я разломала черную маму на куски, я мучаюсь”. — “Не надо”. — “Я хочу мучиться. У меня попа болит: можно мне пирожка с белым кремом?” То и дело приходится повторять молитву, последнее нововведение, в основном о защите”.
Дополнительная запись: “Я убираю игрушки доктора Винникотта, а то поломаю их”. Пигля сказала это, когда была у вас прошлый раз, уже сидя в такси. Забыл тогда вам сказать”.
ТРЕТЬЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ
10 апреля 1964 года
Пигля (сейчас ей два года и шесть месяцев), выглядела менее напряженной, чем раньше, и в таком состоянии оставалась постоянно. Казалось, что она удалилась еще на один этап от тех актуальных тревог, о которых говорила. По сути, я теперь понял, как глубоко она была погружена в них раньше, как ребенок-психотик. Я пошел в приемную и нашел ее там с “ребенком” — маленькой куклой, завернутой в пеленку, заколотую булавкой. Она стеснялась войти со мной вместе в кабинет, так что я зашел один. Потом я вышел за ней, и она показала мне мешочек, в который положила немного песка и камень. Это она подобрала на улице. Девочка не хотела заходить, поэтому я сказал: “Папа тоже зайдет” (именно этого она и хотела). С собой она взяла мешочек с песком и камнем, а ребенка оставила. Отец уселся на свое обычное место во “взрослой” части комнаты, и половину всего времени мы с ним были отделены друг от друга занавесом. Она сразу направилась к игрушкам и проделала в точности то же самое, что и в прошлый раз.
Пигля: Для чего это?
Я: Это — то, о чем ты меня в прошлый раз спрашивала и я сказал об этом: “Откуда появился этот ребенок?”
Я спросил о песке и камне: “А это откуда?”
Пигля: С моря.
Она взяла другие предметы и ведерко и, очевидно, все помнила. Заговорила обо всем подробно.
Пигля: Это что? Поезд. Паровоз, железнодорожные выгоны. Грузовики.
Одного она назвала “львенком”. Потом взяла маленького мальчика.
Пигля: У тебя есть еще маленький мальчик?
Она нашла маленького человечка и его жену.
Пигля: Мне нравится этот (мальчик).
Мне пришлось помочь ему сесть. Затем взяла другой паровоз.
Пигля: Я приехала на поезде в Лондон к Винникотту. Я хочу знать, почему черная мама и бабака.
Я: Постараемся разузнать об этом.
На этом я остановился. Она продолжала выбирать игрушки, нашла краснокожего индейца (сделанного из синей пластмассы).
Пигля: У меня нет одного из этих вагончиков.
Она вынимала все игрушки, укладывая их рядами.
Пигля: Интересно, что это такое. У тебя есть лодки? Не могу найти ничего такого, на что бы вот этому сесть [о пластмассовой сидящей фигурке]. Винникотту не быть малышкой; быть ему Винникоттом. Да, это меня и напугало. Не будь больше малышкой.
Она явно подумывала о том, чтобы повторить ту игру, в которую играли в прошлый раз.
Пигля: Можно я высыплю все из ведерка?
Я: Да. Так вот малышку тошнило, когда Винникотт был малышкой.
Потом она заговорила о грузовике, в который можно было бы сложить игрушки. Потом о другом поезде. Она взяла два похожих вагончика, сравнила их и поставила рядом.
Я: Не то, что Пигля и малышка, потому что Пигля больше малышки.
Она разложила много игрушек рядышком и продолжала:
Пигля: Что это? Паровоз. Я приехала на такси. Ты ездил на такси? Два такси. К Винникотту. Работать с Винникоттом.
Затем она попыталась заставить меня надуть шарик, который, я думаю, она оставила у меня, когда приезжала первый раз. У меня это не очень получалось. Она потерла шарик в руках, показала мне свою застежку-молнию и сказала: “Вверх и опять вниз”. Она опять попросила меня надуть шарик. Сказала, что у нее есть ручка, что, возможно, звучало как намек (хотя и единственный) на то, что я писал карандашом, ведя свои записи. Потом она нашла в одной коробке двух маленьких зверюшек и захотела найти собачку; принялась искать. Игрушки нигде не было видно, но она с прошлого раза помнила о двух больших мягких зверюшках. Она усадила их рядышком, а потом столкнула на пол (она называла их обеих собачками, хотя вторая игрушка была олененком).
Пигля: Одна собачка была сердитая.
Обе собачки собирались встречать поезд, и она безжалостно плюхнула их на пол.
Пигля: У тебя еще есть собачка?
Я: Нет.
Пигля пошла показать папе три вагончика от поезда. Она стала рассказывать ему что-то о разных цветах, а потом бросила игрушки и заявила: “Это поезд бросает”. Она показывала, что это было преднамеренное действие, обозначавшее испражнение. Затем Пигля подошла ко мне и попыталась затиснуть маленького человечка и женщину в вагончик.
Пигля: Слишком большие, не влезают. Когда-нибудь надо найти маленького человечка.
Я: Малышку-мальчишку вместо папы?
Она пошла к отцу и принялась донимать его, а я отдернул занавес, который его скрывал, и таким образом он стал более причастен к игровой ситуации. Отец (зная, что ему придется пережить напряженный момент) снял пальто. Пигля забралась прямо ему на голову, а он ее поддерживал (так возобновилась игра прошлого раза).
Пигля: Я буду малышкой. Я хочу быть бр-ы-ы-ых.
Это, как я узнал, означало фекалии. (Отец сказал, что Сусанна играла в такую игру, когда он держал ее над своей головой, Пиглю это очень заинтриговало, и она часто развлекалась, подражая маленькой. Она как бы опровергала тот факт, что для такой игры она все-таки была тяжеловата).
Пигля: Я — Пигля.
Постепенно она стала рождаться, сползая на пол между папиных ног.
Пигля (мне): Ты не можешь быть малышкой, потому что меня это очень пугает.
Каким-то образом ей удавалось владеть ситуацией так, что она была не вовлечена, а играла в нее. В прошлый раз она была вовлечена. В конце концов я сказал: “Мне быть сердитой Пиглей?” Она ответила: “Ну сердись сразу”. Я рассердился и опрокинул игрушки. Она подошла и все их подобрала.
Пигля: Ты на что злишься?
Я: Я хотел быть единственным малышкой, поэтому меня тошнило. У мамы малышка-бры-ы-ы-х.
Пигля: У мамы нет бры-ы-ы-х, у нее только пися.
Она заговорила о пиглином ребенке: “Я зову мою детку Гэдди-гэдди-гэдди” (Gaddy-gaddy-gaddy). [Ср. Габриела (Gabrielle), Детка-детка (Baby-baby), Галли-галли-галли (Galli-galli-galli)].
Отец сказал, что, вероятно, это связано с Габриелой. Она говорила о малышке-кукле в приемной. Нам она помогла, сказав: “Девчушка-девчушка-девчушка” (Girlie-girlie-girlie), тем самым придавая дополнительное значение этому слову, и начала волноваться о том, что пора ехать домой (тревога).
Я: Тебя это пугает, потому что я был сердитым малышкой.
Пигля: Очень сердись! [И я сердился, и говорил о малышке-бры-ы-ы-х].
Пигля: Нет, Детка-Сузи!
Я: Я [Я=Пигля=малышка] хотел, чтобы папа дал мне малышку.
Пигля (обращаясь к отцу): Ты дашь Винникотту малышку?
Я говорил о том, что Пигля сердится, закрывает глаза, не видит маму, которая стала черной, потому что она злилась на нее из-за того, что папа дал маме малышку.
Пигля: Ночью в кроватке мне очень страшно.
Я: Сон снится?
Пигля: Да, мне снится сон, что за мной гонятся черная мама и бабака.
В этот момент она подняла колесо с заостренной осью (оно отскочило от одного из поездов) и сунула заостренную ось себе в рот.
Пигля: Что это? [Можно сказать, что она взяла единственную опасную вещь из всех игрушек и направила ее себе в рот].
Я: Если бы черная мама и бабака поймали тебя, они бы тебя съели?
Она все время прибиралась и расстроилась из-за того, что не могла закрыть крышкой одну из коробок, потому что в ней лежало слишком много.
Я: Когда тебе снился сон, что делали папа и мама?
Пигля: Они были внизу с Ренатой, ели брокколи [Рената была новой заморской служанкой]. Рената любит брокколи и ужин.
Все это время Пигля продолжала старательно прибираться.
Я: Так мы поняли насчет черной мамы и бабаки?
Пигля: Нет, мне надо пойти к малышке [кукле]; подождешь немножко?
Она играла с дверью.
Пигля: Будь Винникоттом. Папа о тебе позаботится. Да, пап? Если я закрою дверь, Винникотт испугается.
Я: Я бы испугался черной мамы и бабаки.
Пигля закрыла дверь так плотно, как только могла, и пошла за малышкой. Когда она вернулась, я сказал, что меня напугала черная мама и бабака, но папа обо мне заботился. Вернувшись, она долго играла с этой малышкой (куклой), а слова “открыть” и “закрыть” теперь относились к пеленке куклы и огромной булавке. В этом деле отец ей помогал. Она долго накрывала куклу пеленкой.
Пигля: Тебе нужен малышка-Винникотт? Можешь взять потом моего.
Папа продолжал наблюдать за процессом пеленания и помогать.
Пигля: Не закрывай ее [булавку].
Потом она посекретничала с отцом, давать или не давать малышке кекс и пирог. Сказала: “Она очень бры-ы-ы-хлая малышка” (что означало, что она вся перепачкалась и ее пришлось переодевать). Затем Пигля подошла ко мне и показала почерневший большой палец на руке, который она, видимо, чем-то прищемила. Потом вынула из своего кармашка два игрушечных зонтика и воткнула один мне в волосы. Подняла малышку и воткнула оба зонтика в ее волосы. Попыталась усадить малышку на стульчик, но, как бы позавидовав ей, передумала и уселась сама. Затем захотела показать малышке, какой смешной она выглядела в зеркале.
Я: Малышка — это Винникотт.
Пигля: Нет, Гэдди-гэдди-гэдди.
Теперь она была готова ехать домой, все было прибрано. Она принесла отцу его пальто и собрала мешочек с песком и камнем.
Я: Хорошо, но мы разобрались насчет черной мамы и бабаки?
Она оглядела все игрушки, которые были аккуратно убраны, и сказала: “Бабака вся в порядке”. И мне показалось, она говорила о том, что бабака имеет отношение к бр-ы-ы-ы-х и писе, принадлежащей черной маме, которая черна потому, что ее ненавидят, так как папа дал ей малышку.
Я продолжал сидеть на полу, а она, вполне довольная, вышла с отцом через парадную дверь.
Комментарии
В этом сеансе главными были следующие темы:
1. Возврат к теме предыдущей игры, но с задержкой из-за тревоги.
2. Новая способность играть в пугающую фантазию (и тем самым справляться с ней), вместо того чтобы быть в ее власти: (а) освобождение и расширение диапазона действий, (б) утрата непосредственного переживания.
3. Испытывание тревоги из-за всунутой в рот опасной заостренной оси, намекающей на фантазию насчет жадного стремления матери к оральному ощущению пениса отца.
4. Теперь ее ребенок (кукла) дал ей, как девочке, некоторое основание для материнской идентификации = Я.
5. Частичное разрешение на той основе, что черное имеет отношение к ненависти вокруг того, что папа дал маме малышку, хотя несколько излишне интеллектуализированное.
6. Темные силы были убраны прочь, т.е. забыты.
7. Важность непонимания мною тех обстоятельств, ключи для разгадки которых она пока еще не смогла мне дать. Только сама Пигля знала ответы, и когда она сможет постичь значение опасений, она даст и мне возможность тоже понять это.
Письмо от матери
“Я хотела бы послать вам несколько записей о Пигле, хотя мой муж, наверное, кое-что вам уже рассказал по телефону.
После приема у вас она вернулась домой в дурном настроении и в течение нескольких дней закатывала массу сцен, особенно когда надо было ложиться спать. Сейчас она, кажется, опять успокоилась.
Несколько дней она хотела быть ребенком Сусанны — это создавало очень тягостную ситуацию, ведь Сусанна не реагирует; а когда Габриелу спрашивали, почему она этого хочет, она отвечала: “Я стараюсь полюбить детку-Сузи”.
Дня два после приема Пигля вела себя очень агрессивно по отношению к другим детям. У нее есть перчаточная кукла, и она мне сказала про нее: “Сделай, чтобы он стеснялся, тогда я смогу его ударить”.
Вечером того дня, когда она вернулась после приема у вас, Пигля сказала мне: “Я боюсь черной мамы. Мне надо опять ехать к доктору Винникотту, к новому доктору Винникотту”. Она всегда так официально говорит о своих визитах к вам, за исключением того дня, когда она, как раз перед последней поездкой к вам, довольно ласково напевала: “Винникотт, Винникотт”.
Она сейчас несколько раз говорила о том, что должна ехать к доктору В. из-за черной мамы. “Почему ты не сказала доктору В.?” — “Ну как же, я сказала ему о бабаке”. — “Это оттуда дети появляются? Бабасвечка, при свете свечей”. (The babacandle, by candlelight).
Она жаловалась на то, что у нее болит пися. “Ты что, ее потерла или это из-за подгузника?” — “Потерла. Она черная. Дай мне белого крема, чтобы она поправилась. Тогда я смогу ее потереть еще”.
Мы наблюдали, как с гор спускались сумерки. “Когда стемнеет, я буду бояться. Доктор В. не знает, что я боюсь темноты”. — “А почему ты ему об этом не сказала?“ — “Я убрала всю темноту”.
Несколько дней после того приема я-таки была очень черной мамой. Пигля не верила ничему из того, что я говорила. Она разбила несколько предметов, в том числе сахарницу, из которой постоянно брала себе “большие сахарины”, хотя это и запрещается. Кажется, она себя ужасно чувствует, когда что-нибудь поломает, если это нельзя сразу же починить, даже если это что-то совсем незначительное. Поскольку с нами сейчас живет моя мама, она, в основном, и оказывается черной мамой. И мы с Пиглей хорошо ладим. Тут уж Пиглей становлюсь я, а она — мамой. Она сейчас не очень внимательная и аккуратная. Вчера были такие два разговора: “Пигля, ты меня любишь?” — Я: “Да”. Она: “Ты помнишь, когда я разбила тарелку?” — Она: “Ты меня любишь?” — Я: “Да, а ты?” — “Нет, я тебя не люблю. Ты черная и меня потом сделаешь черной”.
Письмо от матери, написанное
во время отдыха за границей
“Мы снова хотим вам написать, потому что очень беспокоимся за Пиглю. И мы хотели бы, чтобы вы сказали, не требуется ли ей полный психоанализ, хотя, если это так, мы не очень хорошо представляем, как это сделать.
Больше всего нас тревожит сужение ее мировосприятия; кажется, что она совершенно замкнулась в своем собственном мирке, как бы огражденном от всей остальной жизни. Единственные мысли, которые занимают Пиглю, кроме постоянного требования каких-либо вещей и своей внешности, вращаются вокруг ее воспоминаний (основанных на том, что она от кого-то слышала, или на рассказах из жизни семьи) о том времени, когда она была младенцем и еще не умела говорить.
Она все больше и больше говорит искусственным слабым голосом и становится все более аффектированной и неестественной. Она теперь изо всех сил старается привлечь к себе внимание, зачастую устраивая драматические сцены.
Пигля по-прежнему очень пугается по ночам — хотя теперь меньше говорит об этом, когда ложится спать, — однако ночью несколько раз просыпается, иногда с плачем.
Говорит, будто плачет она потому, что темнота сделает ее черной. (Как-то вошла ко мне в комнату проверить, не черная ли я). Ночью она, кажется, вспоминает все обиды, которые претерпела за день. (У нее теперь склонность к мгновенным агрессивным поступкам, например, может бросить камень мне в голову или ударить Сусанну по руке подносом). “У Сусанны болит рука?”; “У тебя разбита голова?”; “Дай мне иголку зашить одеяло”; “Не хочешь зашить мне голову?”; “Тебе я не могу зашить, ты очень твердая”.
В другой раз ночью она сказала: “Ты помнишь, как доктор меня уколол?” (сделал инъекцию). “Мне нужно к доктору, я заболела, вот здесь” (показывает на свою писю).
Письмо от матери
по возвращении домой
“Мне хотелось бы сообщить вам еще кое-что о Пигле.
Я чувствую, что за счет чего-то, что я не могу определить, ей стало лучше. Прошел период, когда все ей было скучно, она ко всему была безразлична и всем недовольна, к тому же проявляла безудержную деструктивность — рвала и метала, ломала или пачкала вещи. Сейчас она производит впечатление существа, которое в большей степени живет собственной жизнью, в ней меньше манерности и неестественности.
Раньше я не понимала, как ее преследует чувство вины и ответственности за свою деструктивность. Пигля очень мучается, вспоминая о том, что поломала что-то несколько недель назад, на что я тогда почти не обратила внимания. Я нашлепала ее, когда она настойчиво пыталась поднять мою юбку в магазине, а потом я об этом забыла. Две недели спустя она мне сказала: “Мама, я больше не буду поднимать твою юбку”. Или, когда я несла Сусанну, ее маленькую сестренку, и ударила ее о дверь так, что та заплакала, Пигля сказала: “Это ты виновата”. Я: “Да, это я виновата”. Пигля, очень обеспокоенно: “Тебе теперь это приснится?” Она, как всегда, тревожится ночью из-за того, что черная мама и бабака могут сделать ее черной.
В последнее время особенно часто говорит о мертвых вещах. Прошлой ночью ей очень срочно нужно было сказать мне о черной маме. Начала говорить обычным певучим голосом: “Черная мама говорит: Где мои ням-нямки? Где мои ням-нямки?” Потом: “У черной мамы есть море и качели”. (Я возила ее на морской курорт в первый раз, и она любит качели). Я сказала, что мне кажется, будто она не хочет, чтобы у черной мамы были такие хорошие вещи. Она: “Нет, я хочу испортить их. Я хочу испортить твои вещи”. Потом она сказала, что у меня большие ням-нямки и она хочет их. Затем, казалось, она запуталась и сказала, что это я хочу ее ням-нямки, при этом выглядела очень растерянной. Я сказала, что у нее маленькие ням-нямки, а когда она подрастет, у нее будут большие. “Да, когда я смогу готовить”. (Я сказала ей, когда пришла, что мне некогда, ведь я готовила ужин папе и себе). Я: “Ты уже сама научилась немного готовить; ты же сделала сладкий крем”. Она: “Да, я могу готовить только мертвые вещи”. Потом она сказала: “Жизнь трудна” (копируя меня); “Мне от нее больно” (собственное добавление).
Время от времени она упоминает Вас, как бы ненароком, например, вдруг говорит, что хочет поехать к доктору В. и поиграть с его игрушками и сказать ему про черную маму, или строит игрушечную деревню, в которой один дом — это дом доктора В.”.
Письмо от матери
“Подтверждаю, что Пигля приедет к Вам с отцом.
Вот уже два дня подряд она, ложась вечером спать, просит пососать мои “ням-нямки” (груди). Она так настойчиво об этом просила, что я ей позволила. Я: “Зачем?” — “Я хочу пососать их как леденец”. Потом она попросила меня дать ей что-нибудь пососать и пожевать, чтобы это потом попало ей в животик. Затем она снова испугалась черную маму и сказала, что хочет к доктору Винникотту. Когда я назвала ей день такой поездки, она сказала: “И на другой день, и еще на другой”. Когда я вышла, то услышала надрывный плач: “Я хочу свою детку, свою детку, свою детку-Галли-Галли” (“Галли-Галли” — это имя ее малышки-куклы, с которой она много играла, но теперь уже играет меньше, и в то же время так она произносит собственное имя “Габриела”, правильно выговорить которое она пока еще не может)”.
ЧЕТВЕРТАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ
26 мая 1964 года
Как я узнал позднее по телефону, Габриела (теперь ей два года и восемь месяцев) всю дорогу в поезде пролежала, свернувшись клубком, на коленях у отца, посасывая большой палец его руки.
Она сразу направилась к куче игрушек, сказав при этом: “Здесь тепло. Мы приехали на поезде. Вы видели...”
Взяла кораблики и поставила их на ковер. Достала одну из больших плюшевых собачек. Принялась сцеплять паровозики с вагончиками. Потом вдруг сказала: “Я приехала поговорить о бабаке”.
В этот момент я немного помог ей в составлении поездов. Она расставляла игрушки не совсем ясным для меня образом. Сказала: “Окно (комнаты) не открыто”. Когда я его открыл, она сказала: “Вот мы и открыли здесь окно”.
Мы продолжили начатую работу.
Пигля: Хорошенький автомобильчик, да? Мне очень нравится сюда приезжать. Мы приехали на поезде. Папа ждет меня? Две комнаты, одна для папы, одна для меня. Поезд все трясся и трясся.
Она взяла деревянный заборчик и разломала его. Одну палочку засунула в легковой автомобильчик через окно. Это была явно преднамеренная операция. Я сказал что-то о папе, который пытается делать детей (используя автомобиль как маму). Она отломила две щепочки.
Пигля: Разве не теплая комната! В праздники было тепло. Мы загорели. Малышка загорела, детка-Сусанна, моя сестра, загорела. Она уже ползает вверх. Ходит на горшочек.
Я: Она растет, да?
Она пробормотала что-то похожее на “растет”, продолжая орудовать автомобилем. Сказала: “Будь малышкой. Убери все автомобили”. Затеяла какую-то игру с автомобилями, называя их цвета.
Пигля: Два автомобиля, мистер Винникотт. Ты мистер Винникотт!!
Там было что-то, что она хотела выбросить.
Пигля: Ты слышал соловья? Жаль, что ты переехал так далеко. [Она говорила так потому, что только сейчас начинала понимать, что я не живу по соседству]. Ты помнишь...
Я: Ты давно хотела со мной повидаться.
Пигля: Тому что я хочу, чтобы ты мне надул шарик. [Это был старый сдувшийся шарик, с которым она походя играла, да и я порой помогал ей в этом]. Вот церковь с куполом [шпилем].
Она установила церквушку и с каждой стороны поставила по автомобилю. Затем она заинтересовалась предметом, о котором фактически ничего знать не могла. Это был поломанный, плоский, круглый предмет, который первоначально был заводным звучащим волчком.
Пигля: Откуда он появился? [Он был и во время нашего первого сеанса.]
Я: Не знаю.
Она улыбалась, и это каким-то образом относилось к люльке-качалке с выставленными в ней игрушками.
Пигля: Теплая комнатка, да? У Пигли пушистая кофточка с молнией. [Чтобы продемонстрировать ее, она потянула застежку-молнию и при этом ударилась локтем о дверь. Удар был несильный, она сочла его скорее забавным.]
Пигля взяла кораблики разных цветов и про белый сказала, что он розовый. Она попыталась поставить кораблики вверх ногами, но из этого ничего не получалось (неопределенная игра). В этот момент я сказал: “Почему ты меня любишь?” И она ответила: “Потому, что ты рассказываешь мне о бабаке”. У меня был с ней разговор на эту тему, потому что я неправильно произнес это слово, и было ясно, что я его как следует не понимаю. Я хотел, чтобы она помогла мне разобраться.
Пигля: Есть черная мама.
Мы попытались разобраться, сердится ли черная мама или нет. Девочка возила автомобильчик взад и вперед. Я в это время вспомнил о том, что черная мама злилась на Габриелу, потому что Габриела злилась на маму за то, что у той появился новый ребенок. А потом оказалось, что мама черная. Все это было довольно смутно. Она играла с игрушками сама по себе, распределяя автомобильчики мне и себе.
Пигля: Мне эти туфли малы; сниму я их.
Я немного помог. Разговор был о том, что ноги растут.
Пигля: Я расту, буду большая-большая (и она продолжала:) пи-пи-пи [и т.д., говоря сама с собой]. Тут красивая леди ждет автомобиль, милая леди приедет за детьми. Черная мама капризная.
Она поискала паровозик и сунула его куда-то. Говорила о большом и малышкином.
Пигля: Будем собираться и все убирать? [тревога] Это сюда.
Она выбросила в мусорную корзинку водяную лилию. (Эта водяная лилия, сделанная кем-то из бумаги, перешла в этот сеанс из прошлого). Она прибрала все игрушки. Явной тревожности не было; она взяла свои туфли и пошла по коридору к папе в приемную.
Пигля: Я хочу ехать. Пожалуйста, отпусти меня.
И так далее. Я отметил значительный личностный рост с соответствующими проявлениями и впервые что-то такое, что можно назвать выдержкой. Я бы сказал, что она была довольна. Пришла попрощаться. Папа пытался уговорить ее остаться: “Нет, еще нельзя уезжать”.
Пигля: Хочу ехать.
Я усадил папу на стул в другой половине комнаты, и она взобралась к нему на колени. Возобновилась игра, в которой она была ребенком, рождавшимся от папы, между ног. Так повторялось много раз. Отцу это стоило большого физического напряжения, но он терпел, машинально выполняя именно то, что от него требовали. Я сказал ей: важно, что отец с ней, когда ей страшно оставаться один на один с Винникоттом, если ей хочется поиграть с ним в нечто подобное, используя мужчину в качестве мамы, из которой можно родиться. Большую роль во всем этом сыграли папины ботинки, причем возник конфликт из-за того, снимать ему их или надевать. Вскоре они были на полу, и она прильнула к отцу, а я говорил: “Я не знаю о бабаках”.
Пигля в этот момент очень позитивно относилась к отцу, вставала на колени и сосала большой палец на его руке. (На этом этапе я еще не знал, что она сосала его большой палец, пока ехала ко мне в поезде, свернувшись клубком на его коленях). Я сказал, что она напугалась из-за игры, в которой я стал сердитой Пиглей. Тем временем отец снял пальто и готов был снять пиджак.
Я: Винникотт — это сердитая Пигля, а Пигля — это ребенок, который рождался от папы вместо мамы. Она боялась меня, потому что знала, как я, должно быть, буду сердиться, а новый ребенок сосал большой папин палец [т.е. мамину грудь].
Пигля взглянула на меня как-то по-особенному, и я сказал: “Я стал черным?” Она долго думала, потом покачала головой и ответила: “Нет”.
Я: Я — черная мама.
Пигля: Нет [играя с папиным галстуком].
Она долго дергала и сосала большой палец отца, и я довольно определенно установил: это означало, что она хотела целиком владеть папой, а мама пусть становится черной, стало быть, сердитой. Кажется, я сказал: “Она хочет бросить Габриелу в мусорный ящик” (рискованное замечание). Это ей, очевидно, понравилось, и она продолжала играть с папиным галстуком, пытаясь его завязать. Габриела сказала о том, что считает, будто черной мамы тут не было и это каким-то образом связано с темной ночью. Она сняла другую туфлю отца и, если бы ей позволили, раздела бы его целиком. Вместе с тем, здесь присутствовала и идея о том, чтобы заставить маму почернеть. Я сказал что-то о повторном рождении, на этот раз из папы. Примерно в это же время папа зашнуровывал свои ботинки, а Габриела забиралась ему на спину.
Пигля: Можно мне опять на тебя залезть?
Я продолжал говорить: “Заставить маму почернеть”. Потом Габриела вполне четко сказала: “Мама хочет быть папиной маленькой девочкой”.
Она была полна энергии и могла бы продолжать эту своеобразную игру, но для папы было уже достаточно и он стал отказываться. Стояла очень жаркая погода. К тому же истекало время, которое я ей выделил.
Я: Теперь черная мама — это Винникотт, и он собирается отправить Пиглю домой. Он собирается бросить Пиглю в мусорную корзинку, как водяную лилию.
Сеанс окончился, она была расположена очень дружественно. Я оставался там, где был, будучи сердитой черной мамой, которая хотела быть папиной маленькой девочкой и ревновала к Габриеле. В то же время я был Габриелой, ревновавшей к маминому новому ребенку. Пигля побежала к двери, они ушли, она помахала мне рукой. Ее последними словами были: “Мама хочет быть папиной маленькой девочкой”. И это стало главной интерпретацией сеанса.
Из разговора по телефону в тот вечер я узнал о том, что она приехала, свернувшись клубочком и посасывая папин большой палец. После сеанса Габриела стала более взрослой девочкой. Она была раскованна и очень счастлива. Более того, по пути домой она все замечала, видела кошек и других животных, ела и никому не доставляла беспокойства. Стала открыто позитивной в своем отношении к отцу и прекратила регрессивное поведение. Вечером она играла более конструктивно, чем в последнее время. Пришел ее дядя. Сначала Габриела стеснялась, потом держалась очень мило и дружественно. Наконец, ложась спать, она вдруг сказала: “Я не знаю, кто такой дядя Том и кто папа”.
Я подумал, что в этом можно видеть ее растущую способность различать людей с точки зрения основных отцовско-материнских фигур и что ее последнее замечание относилось к тому, как она использовала меня и своего отца, исходя из того, как она хотела нас использовать, и таким образом мы менялись ролями по ходу игры. Другими словами, главным была коммуникация — опыт того, что тебя понимают. За всем этим стояло чувство уверенности в факте существования ее реального отца и матери.
Можно сказать, что теперь сильно расширилось поле для игрового опыта, включая кроссидентификации и т.д. В компульсивных действиях имел место ряд превращений в мать, отца, ребенка и т.д., что исключало игру, доставляющую удовольствие. Теперь настало время, когда игра приносит удовольствие. Это высвобождение фантазии давало больше свободы в общении и исследовании дурных, черных, разрушительных и других идей.
Комментарий
В ходе данного сеанса были подняты следующие основные темы:
1. В поезде, когда они ехали ко мне, сосание большого пальца отца, свернувшись клубком, у него на коленях (этого я не знал).
2. Драматизация мужского сексуального садистического акта.
3. Идея естественного роста, взросления.
4. Чувство дистанции между нами в промежутках между сеансами (конец отрицания).
5. Развивающаяся идея о маме, сердящейся на Габриелу за то, что она — папина маленькая девочка, накладывается на идею о Габриеле, сердящейся на новых детей, рождающихся у папы.
6. Уретральный эротизм, клиторальное возбуждение и мастурбация, проявляющиеся в качестве функциональной основы образования некоторых фантазий и как часть поиска информации.
Письмо от матери
“Пигля несколько раз просилась к вам на прием, а вчера играла с полными игрушек поездами, которые ехали в Лондон. Она предложила остановиться у своей бабушки (она зовет ее “Ла-ла-ла”), которая живет под Лондоном. Она укладывалась спать чуть ли не три часа. Несколько дней не давала мне ее поцеловать — а вдруг я ее сделаю черной; но сама стала намного нежнее ко мне и неожиданно меня поцеловала, чего раньше никогда не делала. А как-то вечером она сказала мне, что я — милая мама, и принялась меня скрести. Сказала, что соскребает черноту, а потом пыталась сдувать ее с подушки.
Каждый вечер происходит одна и та же церемония: “Рассказать тебе про бабаку ... Черная мама говорит: “Где мои ням-нямки (груди)?” Один раз я спросила нетерпеливо: “Ну, и где же они?” — “В туалете, с дырками”. Она очень озабочена ням-нямками. Вчера она неожиданно сказала: “Жаль, что в моих ням-нямках нет молока”. Когда я говорю ей “спокойной ночи”, она часто застегивает на пуговицы мой кардиган, чтобы мои ням-нямки не стали “грязными и мертвыми”. В последнее время она очень озабочена понятием “мертвый”. Как-то я сказала: “Скоро твои ням-нямки вырастут”. А она: “А твои умрут”.
После поездки к Вам Габриела сказала, очень решительно, что никогда больше в Лондон не поедет. Когда ее спросили, почему, она объяснила, что доктор Винникотт не хочет, чтобы она залезала на папу. Между прочим, она никогда и не залезала на папу дома, когда еще была маленькой; этим занималась ее сестра, Детка-Сузи, и Пиглю это, казалось, очень забавляло.
В другой раз сообщила мне: “Я несколько раз пыталась залезть на папу, а доктор Винникотт сказал: “Не надо”. Она сказала, что доктор В. знает про бабаку.
Вечером того дня, когда Габриела была у Вас, она заявила, что не может отличить Тома — ее любимого дядю, которого она видела всего раза три — от папы. Позднее сказала: “Папа, Том и доктор Винникотт — это все дяди-папы; разве не смешно?” Ни с того, ни с сего сказала своему папе: “У доктора В. смешные игрушки”. Потом опять: “Я не вижу разницы между моими игрушками и игрушками Детки-Сузи. Очень смешные игрушки”.
В последнее время она сочинила и два вечера ее повторяла фантазию о том, что если папа на кухне, там разбиваются бутылки — бутылка (чрезвычайно популярного) сиропа из ягод розового шиповника и бутылка Детки-Сузи —кругом стекло, и Пигля на него наступит.
Вообще говоря, сама она время от времени бывает очень подавленной, а также порой безудержно все ломает и устраивает полный беспорядок. Такое поведение чередуется с периодами разумности, далеко не по ее возрасту и положению, и тогда она очень много занимается мытьем и наведением порядка — что совсем необычно в нашей очень небрежной семье.