Интеллектуальная история психологии

Вид материала

Документы

Содержание Westminister Review Принципах психологии

Подобный материал:

• История психологии история психологии, 2255.12kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Интеллектуальная история психологии, 8062.09kb.
• История психологии. Ответы на вопросы к экзамену 2010, 1003.28kb.
• Курс, III поток и бакалавры, 7-й семестр лекции (68 час), экзамен, 26.95kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 19. 00. 01 Общая психология,, 401.48kb.
• Многомерная оценка индивидуальной устойчивости к стрессу 19. 00. 01 Общая психология,, 434.54kb.
• Литература для подготовки к экзамену по курсу «История психологии» (рекомендует Мальцев, 35.03kb.
• Курс ведет ст препод. Аймаутова Н. Е.   Социальная психология   Цель изучения дисциплины, 30.78kb.

Определение психологии: естественная наука, наука о сознании, социальная наука?

Современная нейропсихология глубоко коренится не в чисто умозрительном материализме восемнадцатого века, а в клинических и экспериментальных открытиях девятнадцатого века. В связи с этим уже упоминались работы Галля, Белла, Мажанди и других (глава 10). Однако лишь в более позднем периоде девятнадцатого столетия было достигнуто воистину современное объединение клинических и экспериментальных открытий. Здесь уместно сравнить старый и новый взгляды на разум и болезни ума в рамках общего контекста медицины и биологии. Очень полезную базу для сравнения можно найти в истории права, в его отношении к защите обвиняемого, у которого обнаружено «умопомешательство».

И Греция, и Рим в периоды наивысшего расцвета античных цивилизаций старались разрешить вопрос о правовой ответственности и правовом обязательстве; законы обеих стран предусматривали ослабленную ответственность. Например, детям делались особые послабления. Но в отношении взрослых презумпция персональной ответственности была правилом, а не исключением. В своей развитой форме законы Греции и Рима определенно объявляли незаконными вендетту и так называемый «закон мести» (lex talion-is), и делали это на том основании, что лишь действующего можно назвать ответственным за это действие. Но как тогда быть с душевнобольными? Опять же, и греческое, и римское право признавали состояния безумия, и оба допускали некоторую степень смягчения тем правонарушителям, которые были признаны душевнобольными. Однако критерий душевной болезни устанавливался достаточно определенно. В Риме, например, ответчик должен был быть сочтен fanaticus и поп compos mentis. Первый термин эквивалентен слову «дикий», второй — выражению «не обладающий силой ума» или «не контролирующий умственную силу». Другими словами, от-

Часть 3. Научная психология 425

ветчик должен был быть квалифицирован как нечто более низкое, чем человеческое существо.

Давнишний стандарт «дикого животного» сохранялся в западном праве до самого начала девятнадцатого столетия¹³. Но событие, происшедшее в Англии и связанное с судебным делом Хедфилда (Hadfield) (1800), сыграло роль поворотного пункта— данному стандарту был брошен прямой и успешный вызов. Адвокат со стороны защиты утверждал, что Хедфилд, приговоренный к тюремному заключению (за попытку убийства Георга III), действовал под влиянием галлюцинации и что эта галлюцинация, скорее всего, была результатом мозгового ранения, полученного на войне¹⁴. Случай с Хедфилдом иллюстрирует всеобщую готовность признать заключение специалиста-невролога основанием для оправдания. Мы видим, следовательно, что уже в 1800 г. «мозговая теория» разума была настолько непреодолима, что играла решающую роль в знаменитых юридических случаях. Здесь важно не то, что к 1800 г. даже простой обыватель стал принимать материалистическую психологию, а то, что он готов был признать возможность провоцирования определенных особенных состояний ума патологическими состояниями мозга. Таким образом, понятие свободы воли не отбрасывалось, но, до некоторой степени непреднамеренно, вовлекалось в более широкий натуралистический контекст. Хедфилд, согласно данному рассуждению, не вел себя свободно потому, что его воля была затуманена галлюцинацией, галлюцинация же была обусловлена болезнью мозга. Заметим, что никакого свидетельства этого в данном случае реально предоставлено не было; это выводилось лишь как следствие. И заметим также, что в огромном большинстве подобных ситуаций с уголовными преступлениями бездоказательная ссылка на «мозговую болезнь» редко подтверждается клинической неврологией вплоть до наших дней.

Однако во время более или менее официальных обменов мыслями происходили (и происходят) затяжные дебаты о том, в какой степени психическую жизнь можно постигать, пользуясь чисто неврологическими терминами и чисто неврологическими методами. В течение всего девятнадцатого столетия появлялись замечательные ученые, предлагавшие широкий набор аргументов в защиту обоих противоположных мнений. Всякая беглая попытка сумми-

426 Интеллектуальная история психологии

ровать эти аргументы рискованна, так как может привести к их дискредитации, но мы можем, по крайней мере, постараться уловить сущность конкурирующих взглядов. Согласно одному мнению — назовем его «менталистским», — предметом психологии является сознание и самый лучший (если не единственный) метод, которым оно может изучаться, это психологический метод самонаблюдения. Мы называем такой подход «интроспекционизмом», но важно отметить более тонкий смысл этого термина. Как показали ранние философские психологи (например, Локк, Беркли, Юм), интроспективный метод ограничивался исследованием чьих-то собственных идей и переживаний, исходящим из предположения о том, что у всех здоровых людей идеи и переживания в основном одинаковы и происходят согласно одинаковым базовым принципам. Но когда начали исследовать ощущения, то есть начали производить реальные эксперименты на перцептивных процессах, интроспективный метод стал, так сказать, экстернализирован. Таким образом, тот интроспективный метод, который критиковал Вундт, был методом личной или персональной интроспекции философов. Метод же экспериментальной интроспекции есть не что иное, как психофизический метод, варианты которого были разработаны Фехнером и который восхвалялся тем же Вундтом. В своей основе эти методы происходят из убеждения в том, что рассказать о некоем переживании может лишь тот, кто его испытывает. Поэтому надлежащее исследование таких переживаний (ощущений, восприятий, познавательных актов) необходимым образом зависит от объективного наблюдения и измерения самонаблюдений субъекта.

Джон Стюарт Милль назвал это «психологическим методом» и отстаивал его, противостоя той крайне биологизированной психологии, которую требовала Позитивная философия Конта. В самом деле, одним из оснований нетерпимости Милля в отношении позитивизма Конта, — решительно поддерживаемого им ранее, — было его заключение о наивности и узости позитивистского подхода к науке о разуме. Противостояние Конта и Милля по этому вопросу не было следствием разных взглядов на экспериментальную науку, так как здесь они находились в полном согласии. Оно было обусловлено разными взглядами на природу объяснения. Защита Мил-лем «психологического метода» шла в одном русле с его общими и

Часть 3. Научная психология 427

развитыми взглядами на индуктивную науку, его противодействием метафизическим рассуждениям и его отказом от применения дедуктивных методов к фактическим данным.

Рассмотрим теперь другой взгляд, который в нашем контексте будем называть «редукционным материализмом». Его защитники начинают с утверждения о том, что все умственные состояния, события и процессы происходят из состояний, событий и процессов тела, а точнее, мозга. Развитие истинной науки о сознании, следовательно, требует постижения законов, управляющих организацией и деятельностью мозга. Для этого требуется лишь тщательное наблюдение над подходящими к случаю клиническими больными и систематическая программа исследований функций мозга у развитых видов.

Одной из самых влиятельных работ, возникших в рамках этого направления (и сильно способствовавшей превращению его в «официальное»), была Физиология и патология ума (1867) Генри Модслея (Henry Maudsley)¹⁵. Моделей был известен благодаря многим своим вкладам. Он в значительной степени ответственен за создание благоприятных условий для амбулаторных больных в психических лечебницах и за энергичную защиту «медицинской модели» психических болезней¹⁶. В своей книге 1867 г. Моделей останавливается на исследовании позиции Милля:

«Мистер Милль усиленно защищал так называемый психологический метод. В своей критике Конта в Westminister Review в апреле 1865 года и в своем "исследовании философии сэра Уильяма Гамильтона" он сказал все, что можно сказать в пользу психологического метода, и сделал то, что только можно сделать для принижения физиологического метода... [П]оклонники мистера Милля не могут не испытывать сожаления, видя его столь усердное обхаживание того, что представляется делом окончательно безнадежным. Физиология, кажется, никогда не была любимым предметом исследований мистера Милля... Удивительно, однако, то, что он, сделавший так много для изложения системы Конта, для ее усиления и дополнения, в этом вопросе упорно отходит от нее подностью, следует и хвалит метод исследования, который прямо противоположен методу позитивной науки»¹⁷.

Называя это направление «редукционным материализмом», надо заботиться о том, чтобы не спутать его с новой версией атомизма, эпикуреизма или сенсуализма. «Редукционизм» означает требова-

428 Интеллектуальная история психологии

ние сводить явления психической жизни к законам нервных функций. Более того, делается упор на динамическую природу мозговых функций — на их эволюционный характер. Моделей, например, возражал как против ассоцианистской психологии Милля, так и против его «психологического метода».

«Бесконечные вред и путаница обусловлены привычкой говорить об идеях так, как будто бы они механические отпечатки впечатлений в памяти, тогда как на самом деле они — органические выделения, возникающие в ответ на определенный стимул; наша психическая жизнь — это не копия, а идеализация природы, осуществляемая в соответствии с фундаментальными законами»¹⁸.

Не встречаем мы уже более ни случайных «вибраций» Гартли, ни пассивной, но «чувствующей статуи» Кондильяка. Новая нейропсихология готова ассимилировать весь объем психологических детерминант, действие которых сказывается на мозге:

«Если мы довольствуемся сообщением о том, что некоторый человек спятил от беспокойства или огорчения, мы узнаем очень мало. Как получается, что другой человек, сталкиваясь с теми же самыми обстоятельствами, не сходит с ума? Очевидно, что при столь разных реакциях набор причин не может полностью совпадать, мы же хотим раскрыть как раз то скрытое сочетание обстоятельств, внешних или внутренних, благодаря которому психический шок, не повлекший следствий в одном случае, имел столь серьезные следствия в другом. Полное описание биографии человека, не пренебрегающее анализом его наследственности, само по себе будет достаточно для ясного установления причины его безумия»¹⁹.

Сопоставляя позиции Милля и Модслея, мы заметим отблеск темы, обсуждением которой была занята вся психология девятнадцатого столетия, независимо от того, развивалась ли эта психология в лаборатории, в лекционном зале, в клинике или в частной психиатрической службе. Результатом совместного влияния натурализма, дарвинизма и идеи прогресса явился вызов, брошенный в адрес традиционной самоуверенности кабинетных психологов. Никто более не верил в то, что все множество психологических законов можно обнаружить посредством локковской или юмовской формы рассуждения. Не было здесь уже и былой готовности отмежеваться от «сумасшедших» на том основании, что науке не следует тратить время на рассмотрение несчастных случаев и странностей. Каждая

Часть 3. Научная психология 429

индивидуальная жизнь теперь расценивалась как жизнь в развитии, как эволюционирующая жизнь, понять и объяснить которую можно, лишь нанеся на карту ее уникальный опыт, ее уникальную наследственность, ее динамические состояния сознания.

Но даже и здесь девятнадцатый век был зажат в тиски одного из тех колоссальных противоречий, которыми печально знаменита Викторианская эпоха. С одной стороны, имелся эволюционный натурализм, рассматривавший историю и судьбу видов как целое. С другой стороны, имелась либертарианская этика, почти истощившая себя в борьбе за сохранение свободы и защиту достоинства каждой личности. Пути искоренения этого противоречия, изобретавшиеся тем столетием, были сложными, запутанными, запутывающими и сохранились в значительной степени по сей день. Как говорилось в предыдущей главе, подход Вундта настаивал на двух разных науках: первая была направлена на индивидуальное сознание (на его «многообразие сознания») и опиралась, прежде всего, на методы психофизики; другая обращалась к социальным сообществам и опиралась на методы исторического и антропологического анализа²⁰. Первая наука должна совершенно естественным образом быть связанной с другими естественными науками, в особенности с биологией. Однако Вундт в своих Лекциях о психологии человека и животных вполне ясно говорит о том, что ни радикальному материализму, ни радикальному идеализму в этой науке места не будет²¹. Он продолжает фокусироваться на фактах сознания, а не на якобы существующих неврологических или духовных причинах.

«Если бы мы могли видеть каждое колесо физического механизма, работу которого сопровождают психические процессы, мы все же обнаружили бы не более чем цепочку перемещений, в которых не было бы каких-либо признаков, указывающих на их значимость для ума... [В]се, являющееся ценным для нашей умственной жизни, все-таки попадает в область психики'»²².

Но психология индивидуального ума у Вундта все же является «физиологической» в том смысле, который обсуждался в предыдущей главе. Психологические законы и принципы можно извлечь посредством расширенных методов психофизики.

^{ В оригинале, по-видимому, ошибка: вместо «...psychical side», как это следует по смыслу, напечатано «physical side» (p. 308). — Прим. ред.

430 Интеллектуальная история психологии

Что же касается второй науки — «психологии народов», — то ей Вундт отводит самую разоблачительную роль в борьбе с детерминизмом психологии девятнадцатого столетия. Обсуждать надлежит социального человека, человека действия, а не идеализированного человека, изучаемого в лаборатории по исследованию восприятия. В современных дискуссиях по истории психологии стало общепринятым рассматривать Вундта как «волюнтариста», никак не связывая это с противовесом его психологических исследований. Однако мы заметим эту связь, если посмотрим на выводы, содержащиеся в приведенной выше цитате и в цитатах, содержащихся в главе 10. Вундт был приверженцем психологии сознания, науки о разуме как об уме. Когда он в приведенном выше отрывке настаивает на том, что «все, являющееся ценным для нашей умственной жизни, все-таки попадает в область психики», делая это уже после исчерпывающего исследования механизмов мозга, он попросту заявляет о том, что защищает, по существу, психологический метод. Таким образом, отвергается не столько тезис о радикальном материализме, сколько коррелированная с ним претензия на то, что методы радикального материализма одинаково подходят и научной психологии. Опять-таки, признаем, что Вундт в действительности почитал и глубоко знал методы и открытия, полученные нейро-науками его времени. Но он не отдавал себя им во власть, полагая, что они проявляют чрезмерное самодовольство, когда заявляют, что они решают (или смогут решить) проблемы психологии.

В чем состоял источник его сопротивления? Очень просто, таковым были факты самого сознания, показывавшие, что значимые человеческие действия происходят из воления и что воление не объяснимо в терминах нервных событий.

Чтобы понять это рассуждение, необходимо разобраться в том, что Вундт подразумевал под «волением». Если он имел в виду всего лишь «желание» или «мотивацию», то мы просто противопоставим его положению легко устанавливаемые факты, связывающие активность мозга с состояниями мотивации. Но для Вундта мотив — это уникальная психологическая сущность, которую не следует путать с биологическими стимулами или эмоциональными состояниями. Мотив есть основание для действия:

«После того как мы учли все внешние основания, ставшие детерми-

Часть 3. Научная психология 431

нантами действия, воля все еще остается неопределенной. Мы должны, следовательно, называть эти внешние условия не причинами, а мотивами воления. А между причиной и мотивом имеется очень значительная разница. Причина необходимо производит свое следствие, мотив — нет... [Щоскольку истоки всех непосредственных причин волевых действий — в личности, нам следует поискать истоки воления в самой сокровенной сущности личности — в характере. Характер — это единственная непосредственная причина волевых действий»²³.

Опять же, Вундт не был анти-детерминистом, он был анти-меха-ницистом. Под «характером» он понимает сложный продукт биологической организации, культурных влияний, наследственных предрасположений и той цементирующей массы верований, мнений, установок и чувств, которые придают личности уникальную тождественность. Чтобы понять эту личность, необходимо обратиться к методам исторической, а не физической науки. Так как понять характер человека — этот) же, что понять культуру в целом и детерминанты осознания этой культуры.

Многие из этих положений можно найти в Принципах психологии (1890) и других работах Уильяма Джемса — пожалуй, самой значительной фигуры в истории американской психологии. Читая книги и статьи Джемса, а также Вундта, мы видим, что научная психология начинается с фактов сознания и простирается до законов их организации. Здесь же мы видим общий отказ от взгляда, согласно которому такие факты и законы сводятся (хотя бы в принципе) к физическим и биологическим процессам. И, наконец, мы видим, что особое место отводится факту человеческой воли, той особой автономии, которую она демонстрирует в целом ряде психологических установок, к числу которых не в последнюю очередь относятся религиозные верования.

В урезанной версии своего классического двухтомника (1892) Джемс начинает описание психологии со ссылки на биологический взгляд и предлагает в качестве правдоподобной гипотезы материализм: «Непосредственным условием состояния сознания является та или иная активность полушарий мозга»²⁴. Он считает, что эту гипотезу в большой степени поддерживают многие медицинские и экспериментальные открытия, и поэтому решает «без колебаний признать... что неизменная корреляция между состояниями мозга и состояниями сознания есть закон природы»²⁵. Его

432 Интеллектуальная история психологии

последующее исследование сенсорных и моторных функций направлено на подтверждение этой «рабочей гипотезы». Но затем, когда обсуждение переходит к вопросу о самом сознании, лояльность Джемса в отношении этой гипотезы вначале испытывает замешательство, а затем и вовсе исчезает:

«Когда психология разрабатывается как естественная наука... считается доказанным, что "состояния сознания" непосредственно даны в опыте; а рабочей гипотезой... служит лишь эмпирический закон, состоящий в том, что целостному состоянию мозга в какой-нибудь момент всегда "соответствует" определенное состояние сознания. Все это хорошо, пока мы не вступили на метафизическую почву и не задали себе вопрос: что же именно означает это слово "соответствует"? Это понятие является темным до крайности... Трудности с проблемой "соответствия"... связаны не только с ее решением, но даже с ее простейшей постановкой... Мы должны знать, какого рода душевное явление и какого рода мозговой процесс находятся, так сказать, в непосредственном соответствии друг с другом. Мы должны отыскать то минимальное душевное явление, которое непосредственно соотносилось бы с мозговым процессом... Наша собственная формула избегала... допущения психических атомов, принимая целую мысль (даже о сложном объекте) за тот минимум, который относится к психической стороне, и целостный мозг за тот минимум, который относится к физической стороне. Но "целостный мозг" не есть вовсе физический факт!.. Таким образом, реальное в физике кажется «соответствующим» не реальному в физике, и наоборот; вопрос становится запутанным до крайности»²⁶.

Друг Джемса, выдающийся философ Ч.С. Пирс (о котором более подробно говорится в следующей главе) изложил это более прямо:

«Материалистическое учение кажется мне настолько же несовместимым с научной логикой, как и со здравым смыслом, поскольку оно требует от нас предположить существование особого рода механизма, который будет чувствовать; это было бы гипотезой, абсолютно непреодолимой для разума — предельной, непостижимой закономерностью, тогда как единственно возможным оправданием всякой теории является то, что она должна делать вещи ясными и здравыми»²⁷.

Джемс, Вундт, Пирс и их ученики были так же нетерпимы, как чрезмерно самоуверенный материализм, и также стремились освободить психологию от тяжелого метафизического багажа, который неизбежно привносился теми, кто настаивал на решении важных

Часть 3. Научная психология 433

вопросов сейчас, раз и навсегда. Но эти же самые свойства можно приписать и тем, кто, подобно Модслею, находил в нейропсихологии ту самую простоту описания и экономию объяснения, которую философские психологи искали веками.

Основные участники дискуссий по проблеме свободы воли и детерминизма вначале появились в сфере «волюнтаризма» и «материализма», но девятнадцатое столетие предоставило место также и другим точкам зрения. Некоторые наблюдатели были убеждены в том, что реальные факты человеческой жизни как следует не поняты и не охвачены полностью ни одним из господствующих учений; что интроспекция, ограниченная «состояниями» сознания, неспособна раскрыть законы ума; что дарвинизм путает аналогии с тождествами; что материализм безнадежно неадекватен сложности социальной жизни. Джордж Генри Льюис (George Henry Lewes) (1817—1878)— пример тех мыслителей девятнадцатого столетия, которые предполагали, что психология будет «позитивной» наукой, но отвергали известные -измы, разрабатывавшиеся их современниками. В своих Проблемах жизни и разума: психологическое исследование²⁸ (1874—1879) Льюис, в значительной степени продолжая традиции Дж.С. Милля, выступал против тех, кто, как он считал, некритично принял дарвинизм, материализм и интроспекционизм:

«Условия существования психических явлений — предмет не только биологических, но и социологических исследований. Серьезное их изучение будет способствовать отказу от большей части, а то и от всех, сложностей, заставляющих людей цепляться за спиритуалистическую гипотезу из-за того, что на них произвела глубокое впечатление неадекватность материалистической гипотезы» (Ch. IV, Sec. 61).

«Нам следует отказаться от интроспекции ради наблюдения. Мы должны изучать операции ума по его проявлениям, подобно тому как мы изучаем электрические операции по их следствиям. Мы должны варьировать свои наблюдения над действиями людей и животных экспериментальным образом, заполняя пропуски в наблюдениях посредством гипотезы» (Ch. IV, Sec. 75).

«Мистеру Дарвину для достижения своих целей было необходимо акцентировать позицию, согласно которой «нет фундаментальной разницы между умственными способностями человека и высших животных»... Нам, для нашей цели, необходимо указать на то, что, хотя и нет фундаментальной разницы в функциях этих двух разновидностей живых существ, здесь имеется явная и фундаментальная разница в

28 - 1006

434 Интеллектуальная история психологии

развитых способностях... Когда Конт утверждает, что в человеческом мире нет ничего такого, зародыши чего отсутствуют в животном мире, это утверждение требует уточнения. Животных можно назвать обладающими зародышами нашей нравственной или интеллектуальной жизни, но примерно в том же самом смысле, в каком змеи обладают рудиментами наших конечностей» (Ch.VIII, Sec. 101).

Заметим, что в этих отрывках Льюис отрицает не столько детерминизм, сколько его механистические версии, и указывает на более широкий социальный контекст, внутри которого действуют детерминирующие силы. Отметим также то, что он настаивает на необходимости экспериментирования и важности объективных наблюдений над деятельностью (поведением) человека и животных. Льюис не возражал против изучения психологии животных. Он предостерегает, однако, против тех чрезмерно «дарвинизирован-ных» интерпретаций получаемых результатов, которые могут быть сделаны в ходе подобного изучения. В конечном итоге вопрос о детерминизме либо бессмысленен, либо допускает эмпирическую проверку. В любом случае собственным предметом психологии является действительное поведение реальных людей в социально значимых условиях, их дела, их идеи, и оказываемые на них давления.

Не только в области сравнительной психологии, но также при исследовании сознания и психической жизни психология девятнадцатого столетия продвигалась в направлении практическом, анти-метафизическом, анти-теоретическом. В некоторых отношениях работы Вундта, Льюиса, Джемса, Пирса и других ослабили общий энтузиазм по поводу редукционистской физиологической психологии. Но более серьезный их результат — подготовка места для психологии как естественной науки, как науки о сознании и как социальной науки. Таким образом, возникновение специалистов не было неожиданным, те определенные методы и проблемы, которые в силу самой своей природы превратились впоследствии в набор специальностей, принимались постепенно.

Дарвиновскому взгляду также было свойственно подвергать сомнению роль редукционного материализма в психологии. Ак-центируясь на динамике, он выступил против традиционных механистических теорий жизни и успешно заменил их общей теорией

Часть 3. Научная психология 435

функциональной адаптации. Акцентируясь на прогрессе, осуществляемом через борьбу, он водрузил на твердое натуралистическое основание подход к решению психологических вопросов, построенный по типу «история жизни» («life history»). Точнее, он придал психологическим исследованиям всепроникающий прагматический стиль. Он заменил интроспекционистский вопрос «Что есть это состояние сознания?» функционалистским вопросом «Зачем оно?». Он же вел к уничтожению вековых различий между инстинктом и рациональным выбором, привычкой и целью, случаем и замыслом. Опять же дарвинизм был, скорее, кульминацией, чем источником таких взглядов.