Интеллектуальная история психологии

Вид материала

Документы

Содержание Все хорошо, что хорошо кончается Система логики Ussher's Power of Princes) Ж№иээддо/3& ст£п£ш& ¥а О преуспевании знания — О преуспевании О преуспевании О преуспевании О преуспевании знания — Expérimenta lucifera

Подобный материал:

• История психологии история психологии, 2255.12kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Интеллектуальная история психологии, 8062.09kb.
• История психологии. Ответы на вопросы к экзамену 2010, 1003.28kb.
• Курс, III поток и бакалавры, 7-й семестр лекции (68 час), экзамен, 26.95kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 19. 00. 01 Общая психология,, 401.48kb.
• Многомерная оценка индивидуальной устойчивости к стрессу 19. 00. 01 Общая психология,, 434.54kb.
• Литература для подготовки к экзамену по курсу «История психологии» (рекомендует Мальцев, 35.03kb.
• Курс ведет ст препод. Аймаутова Н. Е.   Социальная психология   Цель изучения дисциплины, 30.78kb.

Глава 7. Эмпиризм: авторитет опыта

«Не должно пятнать наш ум и обольщать надежду, смертельный наш недуг на поруганье дав шарлатанству».

(У. Шекспир. Все хорошо, что хорошо кончается, 1602)'

«Эмпирический закон, следовательно, есть наблюдаемое единство, которое, как предполагается, пред ставимо в виде суммы более простых законов, но пока еще в таком йиде не представленное».

(Дж.С. Милль. Система логики, 1846)"

«Простой рационалист (то есть, выражаясь обыденным английским языком, атеист более позднего издания)».

(Сендерсон, предисловие к Ussher's Power of Princes)

«Согласно рационализму, разум дает определенные элементы, без которых эксперимент невозможен».

(Флеминг, Философский словарь, 1857)

«Эмпирические философы похожи на муравьев...рационалисты подобны паукам».

(Бэкон, Краткие изречения, 1626)

О терминах

СФОД& ¥/ЖУртААА 4GHSGfffiXV&* ЪЫЯУЪЪ Ъ, Ж№ИЭЭДДО/3& СТ£П£Ш& ¥А-

аргументированное соглашение, согласно которому рационализм изображается как почти механическая «причина» эмпиризма и материализма. Рассуждая таким образом, эмпиризм следует трак-

^I Цит. по: У.Шекспир. Сочинения. М.: ИНТЕРБУК, 1994. Т.З, с. 468. Игра слов: empi
ric переводится как «эмпирик» и «врач-шарлатан»; английский текст таков: We must not
corrupt our hope, To prostitute our past-cure maladie to Empirics.

^II Цит. по: Дж.С. Милль. Система логики силлогистической и индуктивной. М., 1914,
с. 470.

224 Интеллектуальная история психологии

товать как растянутый во времени ответ на претензии рационалистов, а материализм — как усовершенствование или следствие эмпиризма. Таким образом мы узнаем (еще и еще раз), что «отец» современного эмпиризма (им считается Джон Локк) намеревался опровергнуть теорию «врожденных идей», выдвинутую главой современного рационализма Рене Декартом. Приверженцев этого тезиса как будто бы не беспокоит то, что Локк в Опыте о человеческом разумении нигде не упоминает Декарта, а Декарт, как мы увидим, определенно отрицал свою преданность теории «врожденных идей», в которой его обвиняли. Доверие к названному соглашению не ослабляется также и тем откровенным рационализмом, который мы находим в локковской трактовке «интуитивного» знания, в его теории «врожденных действий ума» или нравственности. Вообще говоря, все эти три -изма на протяжении всей интеллектуальной истории обычно находятся рядом друг с другом. Лишь изредка какой-нибудь один из них оказывается совершенно лишенным свойств двух других и одинаково враждебным по отношению к их свойствам. По существу безразлично, следовательно, какой из них рассматривать раньше, — попросту потому, что ни один из них не может претендовать на временной приоритет.

Почему же тогда предпочтительнее начать настоящее изложение с эмпиризма? Во-первых, это — доминирующий голос в современной психологии, и основные его претензии кажутся читателю более знакомыми, чем те, что предъявляются рационализмом и (даже) материализмом. Во-вторых, если надо назвать его «отца», то эта честь восходит к раннему Фрэнсису Бэкону, мишенью для которого был не собственно рационализм, а схоластика. Как мы увидим, в мыслях Бэкона обнаруживаются следы герметизма Возрождения и схоластического эмпиризма. Таким образом, есть смысл в том, чтобы расположить анализ идей Бэкона вслед за предыдущими двумя главами, а это, безусловно, и означает рассмотрение нового эмпиризма. Под «новым» эмпиризмом я подразумеваю сопоставление метафизики Бэкона и поздней схоластической психологии. Если бы Бэкон претендовал не более чем на тезис о том, что наше знание мира происходит из непосредственного опыта, то он всего лишь вторил бы Фоме Аквинскому, Уильяму Оккаму и многим другим теоретикам тринадцатого и четырнадцатого столетий. Но Бэкон

Часть 2. От философии к психологии 225

намеревался предложить нечто выходящее за пределы теории человеческого знания; он собирался предложить официальный метод, посредством которого следует получать знание. Это тоже было не ново, так как Гроссетест, Роджер Бэкон и другие представители Оксфордской школы приходили к очень похожим заключениям столетиями ранее. Однако Фрэнсис Бэкон расширил сферу действия методологического эмпиризма, включив туда те области, которые либо ускользнули от внимания более ранних эмпириков, либо же были помещены ими вне арены действия перцептивного знания.

Рационализм и эмпиризм, как мы их знаем сейчас, имеют неоспоримое платоновское и аристотелевское происхождение. Но у них есть и более непосредственные корни в гуманизме, герметиз-ме и скептицизме Возрождения. Когда историки говорят нам, что современная эпоха развития науки началась только после преодоления авторитета Аристотеля, они рмеют в виду в основном появление экспериментальной установим и приостановление чисто логических подходов к исследованию. Однако эта самая экспериментальная установка, которая в изобилии представлена у Аристотеля, является в высшей степени развитой уже в «естественной магии» шестнадцатого столетия. В отличие от собственно аристотелевского эмпирического взгляда — взгляда беспристрастного нейтрального наблюдателя (такая позиция подкрепляется простым желанием раскрыть устройство физического и животного мира), эмпиризм и экспериментализм Возрождения обычно базировались на стремлениях контролировать и манипулировать природой, заставить природу приспосабливаться и повиноваться, изменить мир. Именно это различие в основном и объясняет запутанность отношений между наукой и техникой в эпоху Возрождения и удивительное безразличие греческой науки к технике, которое проявлялось во всем. В этом — еще один пример неудачной попытки Возрождения достичь того, что оно провозгласило своей основной задачей: воссоздание классического мировоззрения.

Рационализм Возрождения тоже был посвящен в большей степени «духовной магии» герметического наследия, нежели классической версии рационализма, лучше всего представленной Анаксагором и Аристотелем. Презирая схоластов и, следовательно, аристотелевы основания схоластицизма, такие рационалисты Воз-

15 - 1006

226 Интеллектуальная история психологии

рождения, как Джордано Бруно, полагали, что более значительные истины находятся за пределами аккуратной точности силлогизма. Их следовало искать, прежде всего, в вечных идеях Платона или ближе — в доклассических (предположительно) учениях Corpus Hermeticum. Современная эра, следовательно, началась не с науки Возрождения и не с ростков ее предвидения у Аристотеля. В действительности она вообще началась не в эпоху Возрождения, если исключить то, что умеренный скептицизм Эразма и дерзкий скептицизм Джанфранческо Пико явились, в некоторой степени, предшественниками Нового Органона Фрэнсиса Бэкона (1561—1626).

Новая эра началась, по-видимому, с отрицания Возрождения, иначе говоря, с тщательного разделения натурализма и спиритуализма. В той мере, в какой она может быть названа современной, ее следует рассматривать как эру замещения больших проектов на малые, эру, во время которой безграничное влияние магии было заменено научным смирением. Возрождение было консервативным в отношении философии и радикальным в отношении науки. Семнадцатое столетие переставило эти свойства, не отказавшись ни от консервативности, ни от радикальности. Леонардо провозгласил новую эру, а Фрэнсис Бэкон пытался определить ее. Как можно увидеть по его высказываниям, цитата из которых приведена в начале этой главы, Бэкон не был поклонником эмпиризма, практиковавшегося во времена Возрождения. Он упрекал тех, кто пытался конструировать теории, основываясь на ограниченном материале или, как он говорил, «на узости и смутности немногих опытов»¹. Презирая аристотелеву форму скептицизма, согласно которой эксперименты проводятся с учетом исходной метафизической установки — той, которой должен соответствовать «эксперимент», Бэкон рекомендует свой собственный эмпиризм: непосредственное, теоретически нейтральное наблюдение природы с целью обнаружения физических фактов реального мира. Эта форма эмпиризма, которую Бэкон противопоставлял как Аристотелю, так и мистицизму, в точности совпадает с той формой, которую Джанфранческо Пико истолковывал как фатальный порок аристотелизма! Джанфранческо полагал, что Аристотель основывал свою эпистемологию на ошибочных данных чувств; Бэкон считал, что он не ограничивал науку чувственными данными. Из этих противоречивых претензий

Часть 2. От философии к психологии 227

мы узнаем о том, что каждый век действительно прочитывает Аристотеля в значительной степени так, как он хочет.

Бэкон дал толчок развитию эмпиризма как научного движения. В рамках этого движения эмпиризм понимается как всеобъемлющая философия, делающая непосредственный опыт эпистемоло-гически значимым. Согласно такому эмпиризму, свидетельства чувств составляют первичные данные всего знания. Он настаивает на том, что без предшествующего сбора этих данных не может быть и никакого знания, что все последующие интеллектуальные процессы, вырабатывающие обоснованные утверждения о реальном мире, должны использовать эти и только эти свидетельства. Какое здесь отличие от рационализма? Рационализм, каким он дошел до нашего времени, есть продукт философских систем Декарта, Спинозы и Лейбница. То, что двое из них, Декарт и Лейбниц, были выдающимися математиками, — не случайное совпадение обстоятельств. Декарт — основатель аналитической геометрии, Лейбниц же изобрел дифференциальное исчисление независимо от Ньютона. Современного рационалиста, начиная с семнадцатого столетия, объединяет с античными пифагорейцами и Платоном общая «теория чисел», видение реального мира как системы математических, гармонических отношений. Математические доказательства убедили рационалиста в существовании определенного знания, и он склонен держаться в стороне от неточных и эфемерных фактов опыта. Только при исследовании Вселенной посредством разума выявляется небольшое множество фундаментальных неопровержимых принципов, и из них можно рациональным образом делать выводы о более детальных фактах и об устройстве природы. Из своих аристотелевых истоков современный рационализм сохранил убежденность в том, что если опыт следует отличать от сплошного беспорядка, то сам акт восприятия должен предполагать некоторые категориальные рамки. Разум должен быть устроен так, чтобы выделять и организовывать данные. Он должен иметь средства для того, чтобы направлять чувства, отделять их иллюзорное содержание от реального. Так или иначе, рационалистская позиция включает понятие априорной когнитивной способности. Без этого значимый опыт невозможен. Рационализм считает все определенное знание результатом рационального анализа чувственных данных. Такие

15*

228 Интеллектуальная история психологии

данные могут накапливаться только посредством рационально направляемого принципа. Соответственно, первичные «данные», из которых образуется наше знание, — это врожденные предрасположения, называемые «законами мышления».

Нам следует также отметить точку согласия между рационалистами и эмпириками, сохранившуюся нетронутой вплоть до появления эмпирического бихевиоризма двадцатого столетия. Это общее свойство лучше всего назвать «ментализмом». В основе эпистемологии всех ведущих творцов эмпиризма лежало очевидное для них допущение о существовании фиксированных предрасположений ума. Иначе говоря, их философские теории были явно предназначены для объяснения фактов умственной жизни. Хотя все они соглашались с тем, что в разуме содержатся данные, полученные посредством чувств, они полагали также, что задача философии — определить, почему это происходит и что из этого следует. Эмпирическая традиция, следовательно, не является ни в каком смысле антименталистской, несмотря на ее акцент на восприятие. Рационализм, конечно, откровенно менталистичен. Теперь, договорившись более или менее о терминологии, мы можем обратиться к первому выдающемуся защитнику эмпиризма и эмпирической науки нового времени, Фрэнсису Бэкону.

Фрэнсис Бэкон (1561-1626)

Бэкон родился в видной семье, но его собственная звезда взошла еще выше, чем у всех его родственников, вместе взятых. Его путь проходил последовательно через такие ступени: ведущий и уважаемый адвокат, член Тайного Совета, Лорд Хранитель Большой Печати, Государственный канцлер, в 1618 г. он получил имя барона Ве-рулама от своего обожаемого короля Якова I. То, что он, обвиненный во взяточничестве, был принужден отказаться от своей службы в 1621 г., было знаком его времени. Сомнительна не достоверность этого обвинения, а лишь то, что во всей Англии едва ли смог бы найтись хоть один судья, будь условием такой службы честность.

Реформация Лютера была популярна на континенте; бедняки, защищая ее, истребляли немецкие государства, однако в Англии основа ее должна была быть другой. Страшная трещина на столетия разделила здесь дела Церкви и Престола. Уже в двенадцатом

Часть 2. От философии к психологии _______________________ 229

веке английские короли стремились добиться независимости от Рима, борясь за то, чтобы в этой стране в мирских делах монаршее желание было законом. Вслед за известным открытым диалогом между Генрихом II и Томасом Бекетом, епископом Кентерберийским, окончившимся убийством последнего (1170), последовала волна активности со стороны католического Рима, угрожавшего свести трон к некоторой форме вассальной зависимости. В течение всего позднего средневековья и шестнадцатого столетия изобретались всевозможные интриги, нацеленные на достижение хрупкого равновесия власти между английскими, европейскими и папскими силами. За время правления Генриха VIII европейское реформаторское движение нанесло настолько большой ущерб авторитету Папы в Европе, что для английского короля стали возможными экстремальные действия. В 1533 г. Генрих объявил действительной свою женитьбу на Анне Болейн, несмотря на то что Папа отказался аннулировать имевший место errf бесплодный брак с Екатериной. Не прожив и трех лет со дня своего замужества, Анна, обвиненная в супружеской неверности, сложила голову на плахе, но, как можно заподозрить, ее преступление состояло в том, что ей не удалось произвести потомка мужского пола. Этот брак, однако, продолжался достаточно долго для того, чтобы результатом его явилась дочь, Елизавета, позже Елизавета I — самая царственная среди королев на протяжении долгой истории существования этой должности.

Если бы правление Елизаветы (1558—1603) прославилось лишь произведениями Шекспира, оно все равно потребовало бы внимания ученых. Но эра Елизаветы принесла не только это. Даже если не принимать во внимание культурные достижения того времени, это был период, когда кальвинизм охватил умы англичан, когда пуритане начали свое священное бдение, направленное против наслаждений, и когда трон, долго забрасывавшийся папскими буллами, нашел свой момент возмездия. Католикам не позволялось служить Мессу. Алтари и иконы выносили из церквей. Проникали в дома предполагаемых католиков и устраивали там обыск. Рим ответил решением Пия V, объявившего, что Елизавета отлучена от Церкви, и приказавшего английским католикам игнорировать ее законы. Притесненное католическое большинство, вспомнив обстоятельства ее рождения, теперь считало, что королева имеет не

230 Интеллектуальная история психологии

больше прав на корону, чем кто-либо другой из внебрачных детей Генриха. Как можно было предвидеть, Ирландское восстание было низвергнуто и подавлено ценой почти беспрецедентного для истории Англии того времени количества жизней и денег. Последовавшая за этим война с Испанией и поражение Испанской армады положили начало океаническому господству, которым Англия пользовалась до начала нашего столетия. Однако ни военный успех, ни культурные достижения не могли сделать неслышными враждебные крики тех, кто подвергался религиозным гонениям. Католическое большинство нарушало закон, маленькая пуританская клика делала это еще в большей степени. Кузина Елизаветы, Мария, годами пребывала в роли изгнанной «Королевы Шотландии», она представляла собой постоянную угрозу для публичного признания законности Елизаветы, поскольку Мария Стюарт была старшей правнучкой Генриха VII и ее родословная была без изъяна. Елизавета обезглавила ее в 1587 г., но к этому времени сыну Марии Стюарт, Якову VI, уже было более двадцати одного, он был королем Шотландии и был известен как защитник протестантизма. В возрасте тридцати семи он унаследовал трон Англии под именем Якова I. Меньше чем через два года после этого появилась первая значительная работа Бэкона О преуспевании знания (1605). Елизавета была мертва, наступило время возрождения и новых ориентиров. В гражданских войнах 1642-1649 гг. вновь должна будет пролиться кровь, но в правление Якова! (1603—1625) суждено было случиться промежутку для мира и для создания основ того, что отправит английскую науку в путешествие, из которого она никогда не повернет обратно. Бэкон был одним из ее великих капитанов, а Новый Органон — ее картой.

Многие идеи, развитые в Новом Органоне, сначала были предложены в работе О преуспевании знания — работе, служащей скорее схемой. План Бэкона в О преуспевании был разнородным: описать основные причины продолжительного невежества и разногласий; установить подлинный авторитет в интеллектуальных вопросах; обрисовать малоизвестные области исследований; задать методы, способные справиться с упомянутым выше; оправдать обоснованность затраты усилий на каждое из предприятий. В том, что касается метода, текст О преуспевании оказался скудным, но его недостатки

Часть 2. От философии к психологии _______________________ 231

были умело преодолены в Новом Органоне. Конечную цель, исходя из позиции Бэкона, можно сформулировать коротко: значимость любого предприятия оценивается в терминах потенциальной выгоды для человеческого рода. Конечный стандарт — прагматический. Если определенный план может дать людям мало или вообще ничего хорошего в повседневных делах жизни, то имеются самые веские основания предполагать, что он никчемен. Эта позиция, как мы видим, — всего лишь смелая версия того прагматического духа, который впервые расцвел в эпоху Возрождения. Это есть также определенный отказ от того аспекта теологии Реформации, который умаляет ценность человеческих дел. В системе Бэкона полезность и достоинство — синонимы. Это становится ясно из отрывка, еще не совсем разошедшегося с герметической традицией:

«Но самое большое заблуждение из всех остальных— это ошибочная или неправильная постановку ближайшей или самой отдаленной цели познания. Потому что у людей, желавших получить образование и приобрести знания, редко было искреннее желание узнать истину о своих способностях к разумению, чтобы помогать и приносить пользу другим людям...во славу Создателя и для облегчения человеческой участи. Если размышление и действие смогут сблизиться и объединиться теснее и прочнее, чем прежде, то это как раз то, что на самом деле облагородит и возвысит познание; возникнет соединение, подобное соединению главнейших планет — Сатурна, планеты покоя и размышления, и Юпитера, планеты гражданского общества и действия»².

А что насчет признанного авторитета в области эпистемологии? Работа О преуспевании показывает, что Бэкон не был тем рьяным и радикальным антитрадиционалистом, который столь часто изображается в карикатурах на его произведения. Он часто превозносит Аристотеля, как и других ведущих философов. Однако он осуждает тех (в особенности схоластов), кто обращается к античности столь робко, будто не склонен добавить ни строчки, ни оговорки к греческому или римскому учению:

«Как вода не поднимется выше уровня начального источника...так и знание, происходящее от Аристотеля и не обладающее свободой исследования, не поднимется снова выше знания Аристотеля»³.

Недовольство, следовательно, адресовано не древним, а их ученикам. Аналогичным образом те, что шли по стопам Лютера и вое-

232 Интеллектуальная история психологии

становили многие античные работы для того, чтобы отстаивать его обвинения против Церкви, проявили больше интереса к словам и грамматическому стилю более старых авторов, чем к самим тем вопросам, к которым обращался Лютер:

«Слова — это лишь образы предмета...[В]любиться в них — все равно что влюбиться в картину»⁴.

Мало свести на нет благоговение перед античностью, есть еще и человеческие изобретения, стоящие на пути преуспевания знания, это — изобретения ума, основывающиеся на легковерии. Бэкон отмечает, что таковых три: астрология, естественная магия и алхимия⁵. Подобно тому как Аристотель был «диктатором» схоластов, чудеса, духи, иллюзии и волшебники стали управлять простым умом. Источник этих предрассудков Бэкон отчасти приписывает слишком большому интересу к «конечным причинам», в частности — включению дискуссий об этих конечных причинах преимущественно в область физики, а не метафизики. Возможно, самая современная из идей, предложенных в О преуспевании, — та, в которой говорится о разделении естественной науки на эти две ветви (физику и метафизику) и о необходимости использования в физических рассуждениях методов, отличающихся от чисто логических средств, которые обычно применяются при метафизическом анализе⁶. Это разделение Бэкон дополняет утверждением о том, что математику следует зарезервировать за метафизическими вопросами и, таким образом, он честно занимает позицию, противоположную рационалистской (неоплатоновской), стремящейся постигать природу в терминах числовых теорий, гармонии и тому подобного⁷.

Особой значимостью для истории психологии обладает та часть работы О преуспевании, которая касается вопросов, не получивших должного освещения в обсуждениях натурфилософов. Именно в этих разделах Бэкон изобретает такие дисциплины, как теоретическая и экспериментальная психология (не называя их так). Здесь он выражается ясно:

«Итак, мы приходим теперь к тому знанию, к которому направляет нас древний оракул, которое есть знание о нас самих; которое достойно более тщательного обращения, поскольку затрагивает нас значительно более близко. Это знание, будучи по замыслу человека целью и пределом естественной философии, также, тем не менее, составляет

Часть 2. От философии к психологии _______________________ 233

всего лишь часть естественной философии, относящуюся к области природы... [М]ы переходим к Философии человека или к Гуманитарии (Humanity), в которой выделяются две части: одна рассматривает человека изолированно или разделительно (distributively), другая — объединительно (congregate) или в сообществе. Подобно тому как философия человека является либо простой и индивидуализированной (particular), либо объединенной и гражданской, индивидуализированная гуманитария состоит из тех же частей, из которых состоит человек; а именно: из знаний о теле и знаний об уме...каким образом одно раскрывает другое и как одно воздействует на другое... [О] дно удостаивает вопросами Аристотеля, другое — Гиппократа»⁸.

И немногим далее в этой работе:

«Человеческое знание об уме делится на две части; одна из них исследует сущность или природу души или ума, другая — соответствующие способности или функции. К первой из них относится рассмотрение первоисточника души, то есть прицождена она или изобретена (inventive), и того, в какой мере она освобождена от законов материи»⁹.

Мы не можем читать эти отрывки, не вспоминая работу Аристотеля О душе, но нам следует отметить впечатляющее отличие: Бэкон изображает этот предмет как ответвление естественной науки и сводит его к множеству вопросов экспериментальной природы. Это не есть освеженный аристотелизм!

На заключительных страницах работы О преуспевании Бэкон представляет свои собственные теории гуманитарии, и они оказываются удивительно нативистскими. Он убежден, что всякого человека можно описать в терминах нескольких врожденных свойств или темпераментов; что некоторые умы «соразмерны с великими делами, а другие — с малыми»¹⁰ и что некоторые из этих характеристик «врожденные, а не внешние», другие же обусловлены случаем¹¹. В число врожденных детерминант он включает пол, возраст, национальность, болезни, природное уродство и красоту. К детерминантам среды он относит независимость, благородство или неизвестность рождения, бедность и богатство, а также такие неясные факторы, как должность судьи, приватность, преуспеяние, бедственнность, постоянство фортуны (счастье?), изменчивость фортуны, резкое восхождение (скачком), постепенное восхождение (робкими шагами). В некоторых из них прослеживается тот путь, которым продвигался сам Бэкон в молодости, пытаясь до-

234 Интеллектуальная история психологии

биться благосклонности двора Елизаветы через своего дальнего родственника, лорда Берли.

Нигде в этой работе Бэкон не оставляет и даже не подвергает сомнению гиппократовскую и галеновскую теории темпераментов, однако он здесь не так твердо нативистичен, как Гиппократ и Аристотель. Извлекая (из контекста) ту линию аристотелевой Метафизики, которая утверждает, что существующее согласно природе нельзя изменить посредством привычки, он настаивает на том, что даже человеческая природа изменяема посредством тренировки, поощрений и наказаний¹². Он согласен с Аристотелем в том, что камень, брошенный в воздух тысячу раз, «не научится подниматься», но он проводит различие между фиксированными законами простой материи и законами, охватывающими человеческое поведение. Последние не являются «безусловными», а предоставляют определенную «свободу». Соответственно, в силу того, что добродетель и порок являются исключительно или преимущественно привычками, добродетельных граждан можно создать посредством подходящего правления. Именно в этом контексте он хвалит Макиавелли, поскольку тот больше описывал то, что люди делают, чем то, что они должны делать. Бэкон интересовался и тем, что в человеке наследуется и что приобретается. Он рекомендует развивать психологию, способную различать эти две стороны и способную управлять манипулируемыми свойствами для улучшения положения человека. Одним словом, он требует дополнить «оперативной» наукой науку чисто умозрительную — ту, которая была передана потомству Аристотелем и оставлена без улучшений схоластами.

Эмпиризм Бэкона был ограниченным. Он принял взгляд, согласно которому человеческая психология несет неизгладимую печать наследственного влияния. Исходя их этого, он был вынужден заключить, что по отношению к поведению и достижениям человека, внешние условия могут произвести лишь изменения ограниченного разнообразия и масштаба. Его эмпиризм был решительно не бихевиористским. Это был, скорее, методологический эмпиризм. Более подробно он излагается в Новом Органоне, к которому мы теперь и обратимся.

Если О преуспевании знания — работа молодого человека, лишь

Часть 2. От философии к психологии_______________________ 235

пробующего воды нового царства, то Новый Органон — резкая брань бывалого и уважаемого ученого, пишущего с позиции надменного барона Верулама. Поэтому, несмотря на то что эту работу пытался написать более зрелый человек, она — менее осторожная, менее умеренная, менее взвешенная. Влиятельность же ее была несравненно большей, чем у предшествующей. Она написана в виде двух книг Афоризмов, 130 в первой и 52 во второй. Провозглашаемый метод раскрывается в Книге II; однако после блестящей, часто остроумной и всегда вызывающей Книги I Книга II оказывается довольно претенциозной, состоящей из полуфабрикатов туманных теорий, герметических иносказаний, схоластических тонкостей и ярлыков. Если бы до нас дошла только Книга II, то для того, чтобы точно установить, в чем состоял метод Бэкона, потребовалась бы не одна докторская диссертация. К счастью, в Книге I Бэкон извлекает его из склепа:

«До сих пор опыт (ибо к нему мы теперь всецело должны обратиться) или совсем не имел основания или имел весьма ненадежное... Ничего мы не находим в естественной истории должным образом разведанного, проверенного, сосчитанного, взвешенного и измеренного. Однако то, что в наблюдении неопределенно и смутно, в знании ложно и ненадежно. Если кому-либо сказанное здесь покажется странным и близким к несправедливой жалобе на основании того, что Аристотель, муж столь великий и опирающийся на могущество такого царя, написал такую подробную историю о животных... то он просто неправильно понимает, о чем мы сейчас говорим. Ибо естественная история, которая слагается ради самой себя, отличается от той, которая предназначена для построения философии. Эти две истории различаются во многих отношениях, но особенно — в следующем: первая из них содержит только разнообразие природных видов, а не эксперименты»¹³.

Бэкон критиковал Аристотеля за то, что последний чаще отмечал или называл что-то, чем занимался поиском причин. Поглощенный, так сказать, сознанием важности конечных причин, Аристотель-натуралист соединил метафизику с физикой или, хуже того, не смог развить естественную физику, трактуя ее предмет метафизическим образом. Если бы Аристотель открыл экспериментальный подход, он бы не тратил свое время на простое историческое описание животного царства, устанавливающее типы животных,

236 Интеллектуальная история психологии

обнаруживаемых в различных местах в различное время. Вместо этого он стал бы исследовать физические (действующие и материальные) причины этого разнообразия. Бэкон рассматривает два вида экспериментов. Один он называет Expérimenta lucifera (те, которые проливают свет), другой — Expérimenta fructifera (те, которые приносят плоды). Наука нуждается в обоих. Первые, при которых экспериментатор в максимальной степени лишен каких-либо теоретических предубеждений, являются просто исследованиями элементарных причинно-следственных последовательностей:

«Опыты этого первого рода содержат в себе замечательную силу и способность, а именно: они никогда не обманывают и не разочаровывают. Ибо приложенные не к тому, чтобы осуществить какое-либо дело, но для того, чтобы открыть в чем-либо естественную причину, они, каков бы ни был их исход, равным образом удовлетворяют стремление, так как полагают конец вопросу»¹⁴.

Expérimenta lucifera, скромные по цели и, сами по себе, бесполезные, приводят к открытиям, записываемым в Таблицу Открытий, к которой могут обращаться другие ученые. Со временем Таблица заполняется и исследовательские проблемы становятся очевидными. Тогда возможны expérimenta fructifera, и их результаты не только приносят великую пользу человечеству, но также раскрывают базовые и нерушимые законы природы. И если кто-то хочет знать, сколь широкую область природы Бэкон собирается охватить, расширяя свою модель, его ответ недвусмысленен:

«Ибо мы составляем нашу историю и таблицы открытий как для тепла и холода, света, произрастания и тому подобного, так и для гнева, страха, уважения и тому подобного, а также для примеров общественных явлений, а равно и для душевных движений — памяти, соединения, различения, суждения и прочего»¹⁵.

Вся работа полна обращенными к читателю призывами не терять надежду, понимать, сколь продолжительна и трудна дорога к полезному знанию и какой великий успех придет при его достижении. Это обращение волнующе выражено в девяносто втором афоризме из Книги I:

«Однако величайшим препятствием на пути движения наук и работы над новыми задачами и в новых областях, бесспорно, оказывается отчаяние людей и предположение невозможного»¹⁶.

Часть 2. От философии к психологии_______________________ 237

Что за обстоятельство вызывает эти повторяющиеся подбадривания? Мы можем ответить на этот вопрос, обратившись к тому социальному климату, с которым сталкивался Бэкон, а позже — Гоббс, Декарт и Локк. Снова со многих кафедр голоса рока провозглашали, что конец близок, что продажность и нравственная деградация — всего лишь бледные копии гигантского разрушения, появившегося над земным горизонтом. Снова, использовав поношенные орудия астрологии, герметическое неистовство и интерпретацию Библии, обыватели убедились в том, что время пришло, что назначенные шесть тысяч лет пролетели. Человечество снова превратилось в «отбросы рода Адамова», и метафизический поэт Джонн Дон (1573-1631) мог лишь сокрушаться:

«Низвергся мир, едва успев родиться,

И сокрушил себя всего — от сфер, родящих мысль,

До сочлененья каждого из крепящих строенье мирозданья.

Часть благороднейшая — человек — почувствовал то первым,

А затем — растения и звери, что прокляты проклятьем человека.

Итак, началом мира было разрушенье,

А вечер — времени его служил началом,

Весна и Лето, каждые, сменяясь перед нашим взором,

Подобны поздним сыновьям, рожденным женщиной на склоне лет»¹⁷.

Причины этого настроения — усталость от Реформации, охлаждение отношения к достижениям Возрождения, крушение правительств, нищета и голод, чума и гражданские войны. Раньше такие же последствия вызвало падение Рима, похожим сигналом послужило и частичное падение папства. Новый Органон был в такой же степени реакцией на это настроение, как и независимым упражнением в ученом искусстве. Бэкон — первый из того ряда философов, в основном британских, которые пытались положить конец всем этим настроениям. Когда всего несколькими десятилетиями позже заявила о себе эпоха Ньютона, действо уже вполне началось. Его психологическую подоплеку яснее всего распознал Джон Локк — «ньютонианский» рсихолог.