Geum.ru

Аналитическим Центром Юрия Левады. Вначале 1990-х гг потенциал изменений в обществе, его модернизации связывался с вступлением в «новую жизнь» молодых поколений. Об этом уже не раз писалось в статья

Вид материалаСтатья

Содержание


К феноменологии нового города
Город и деньги
Город и «общество»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

К феноменологии нового города


За постсоветский период советская топография, разметка крупного города полностью ушла. Нынешняя молодежь росла в складывавшемся новом городском пространстве, ориентирующемся на современный западноевропейский город или имитирующем его. Этот город, как и жизнь на страницах глянцевых журналов, популярных среди молодых, особенно тех, кто побогаче, был предназначен не для всех. «Новое» в городском пространстве — а это, конечно, центр большого города — имело (и все еще сохраняет) примечательное отличие: оно адресовалось молодым и преуспевающим. Все прочие «социальные возрасты» и «социальные слои» оказались надолго вытесненными на периферию — подальше с глаз со своими «оптовками», киосками, дешевыми вещевыми рынками, «старыми» магазинами, «парикмахерскими», «прачечными», «булочными» (с глаз внешнего, в первую очередь, воображаемого «западного» наблюдателя-туриста, который должен видеть, что «здесь» все как «у нас»). Тем самым как бы снималась, «разгружалась» проблематичность актуальной повседневной жизни всего общества, выстраивалась его благополучная витрина, становящаяся все изобильнее и богаче. Символы центра, ценностного ядра социума быстро менялись: вокруг Кремля, Генштаба, Государственной национальной библиотеки и т.п. воздвигался мир рекламы и постсоветского гламура [4].Новые кафе, бары, казино, ночные клубы, роскошные (особенно для советского обывателя) магазины, новые кинотеатры были ориентированы прежде всего на молодых, зазывали их к себе дизайном, интерьером, слоганами, атмосферой, но и получали в качестве постоянных клиентов именно молодых — более активных, «таких, как на Западе», готовых воспринимать, усваивать и демонстрировать эти «новые» культурные формы городской жизни.

Эти молодые уже на старте зарабатывали намного больше, чем их родители, они были платежеспособны. Новое обличие городской среды, новые стандарты потребления давались в руки молодым как бы в готовом виде — как конструктор «Лего», который только нужно собрать, как материалы для «евроремонта», которые можно просто купить. Образцы повседневной жизни (такой, как в благополучном Западе), подсмотренные еще в советское время родителями в западном кино или в «заграничных» журналах, теперь тиражировали модные глянцевые издания, их подхватывала подражающая им «тонкая» массовая пресса. Образы обустроенной повседневной жизни потоком шли через телекартинки, рекламу, ставшее доступным мейнстримовское, прежде всего американское, кино и т.п. Полученный «оптом», «в наборе» (как и поток дешевых западных продуктов, хлынувший на рынок и заполнивший пустовавшие прилавки), новый город не предполагал самостоятельную работу культуры, работу общества над осмыслением и последующим оформлением его обличия (тут больше «упражнялась» городская власть).

Новый город оказался без истории, вне прошлого и бытовой рутины. На Западе по изменениям городской среды можно отслеживать динамику взаимодействия разных социальных групп, слоев городской жизни, общества в целом, реконструировать процесс символического осмысления и переосмысления городской среды. Например, по популярности того или иного жилого района западного города именно среди молодых, выстраивающих свою «драматургию» жизни в городе (жизненно-повседневные стратегии молодых «яппи» или, напротив, «альтернативщиков», «зеленых» и т.п.). У нас же заимствования западных образцов выступали как знаки, маркеры новой жизни, которая была закрыта для тех, кто не вписывается в новую благополучную жизнь, т.е. для большинства, становящегося, как ни парадоксально, маргинальным.

Город и деньги


Главными ресурсами, позволяющими войти, вписаться в этот новый, сверкающий и «беззаботный» мир города (разумеется, тот, что «на витринах», а не в подворотнях, не во дворах и не на окраинах, скрытых от глаз чужаков, непосвященных) были и во многом остаются «деньги» и «молодость». Они выступают ситуативным, «местным» эквивалентом ценности.

Если в первое время город витрин и знакового потребления был подчеркнуто молодым, то теперь он все больше становится показушно-богатым, но вовсе не более демократичным, открытым, сложно устроенным, дифференцированным, культурно и социально насыщенным, многообразным. В таком городе деньги, в определенном смысле, «не считаются», ведь размер трат мотивирован, оправдан приобщением к знакам статусной иерархии. Чем больше ты тратишь, тем выше ты стóишь. Именно поэтому деньги здесь «дутые», не связанные с трудовыми затратами, соотношением усилия и достижения, с рационализацией повседневности, с рациональным выбором, калькулирующим соотношение затрат и качества услуг, с выстраиванием жизненных финансовых стратегий. Они не символический посредник, не мера ценностей, а «взнос», «билет», «талончик» на вход. Это деньги, которые, подобно советскому дефициту, отмечают статус, маркируют принадлежность к иерархии. Поэтому за новизной (ведь выросло первое поколение «с деньгами») прячется очень простая конструкция устройства общества: «выиграл» — «проиграл», «вписался» — «выпал». Такие «деньги» очень просто решают повседневные социальные проблемы — со здоровьем, образованием, армией и так далее. Но они не изменяют соответствующих институтов, задавая лишь образец «нового» способа адаптации к репрессивной и коррумпированной системе, к институциональному произволу.

Город и «общество»


В таком новом городском мире практически отсутствуют или не обладают достаточной силой символической репрезентации представители других социальных возрастов. Здесь нет старости, зрелости, практически нет детства, т.е. нет разнообразных социальных партнеров, обобщенного «другого». Но в силу этого нет и иных категорий социального времени — нет человеческой биографии, нет истории, смерти. Чтобы оставаться в таком мире, нельзя стареть и болеть. Он как-то не придумал для этого пристойного места и среды обитания. Кажется, что, как и прочие, заимствованные у Запада стандарты повседневной жизни [5] городского человека, стремительное распространение среди «продвинутых» горожан всестороннего «ухода за собой» — от фитнеса до пластических операций — нацелено прежде всего именно на то, чтобы как можно дольше не выпадать из когорты молодых. Это не связано с рационализацией ценности здоровья и самой жизни со всеми ее возрастами. Если в развитых странах стремление сохранить здоровье тесно связано с ценностью качества жизни всех возрастов (ценность, являющаяся одной из ключевых и в западной медицине, не говоря уж о потребительской сфере), то в России это скорее носит характер социально-ролевой или особой статусной игры. То, что среди самых острых проблем в опросах молодежи занимают проблемы пьянства и наркомании, говорит не только об их распространенности, но и об отсутствии наработанных культурных защитных ресурсов, навыков контроля, самодисциплины и рационализации своего поведения.

Другая черта такого нового города, связанная с предыдущей, — это отсутствие или подавление социально-пространственного измерения: центр или социальный «верх» вытесняет социальную периферию, социальный «низ», социальные «края», маргиналии. Бывшие привокзальные площади столицы, оживленное место обмена и коммуникации центра и периферии, «закрываются» скроенными по одному лекалу «торгово-развлекательными центрами», дешевые мегамаркеты всех разновидностей и «для всех» выносятся за пределы окружной дороги.