Geum.ru

Первый на Севере Заслуживает ли внимания эта тема

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   24

Повествование о Петре Первом, о делах его

и сподвижниках на Севере, по документам

и преданиям написано


ЛЕНИЗДАТ 1973


"ПОВЕСТВОВАНИЕ" К. КОНИЧЕВА


Историческое "повествование", как назвал свою книгу Константин

Иванович Коничев (1904-1971), посвящено Петру I на Севере. "Петр

Первый на Севере"... Заслуживает ли внимания эта тема? В какой мере

Север связан с именем и деятельностью преобразователя России - Петра

I, которого Ф. Энгельс называл "действительно великим человеком"?

Ведь, казалось бы, все помыслы Петра, все его действия были направлены

на борьбу за утверждение на берегах Балтийского моря, чего Россия и

добилась в итоге победоносного завершения Северной войны, являвшейся,

по словам К. Маркса, "войной Петра Великого".

Петр прекрасно понимал, что Россия может стать могущественным

государством, только став морской державой.

""Водное пространство - вот, что нужно России", - говорил Петр

Кантемиру, и эти слова можно написать на заглавной странице книги его

жизни", - писал К. Маркс.

И первым морем, с которым познакомился Петр, было не Азовское,

Балтийское или Каспийское моря, на которых он побывает, а северное

Белое море.

Рано проявились склонности будущего царя всея Великия и Малыя и

Белыя Руси. Петру только что исполнилось три года, а в его горницах

появились "конь деревянный потешный", деревянные пушки, барабаны,

"луки маленькие", булавы, буздыханы, шестоперы, "пистоли", знамена и

пр. Среди этих игрушек, свидетельствующих о наклонностях царевича, был

и "кораблик серебряный сканной с каменьи". Царевич "потешался", но в

этих потехах можно было усмотреть будущие "марсовы дела" и "нептуновы

потехи" Петра.

В 1688 году шестнадцатилетний Петр в селе Измайлове, в амбаре,

обнаружил старый английский бот и очень заинтересовался им, так как

"потешные" суда, стоявшие в Преображенском, - струг и шнява

удовлетворить его не могли. Голландец Брандт починил бот, который стал

"дедушкой русского флога". На Яузе, на Просяном пруде, на

Переяславском озере зарождался русский флот.

Но настала пора, и озера перестали интересовать Петра. Его

неудержимо тянуло к морю. "Потеха" кончилась. Начиналось дело.

В июле 1693 года Петр выехал в Архангельск. 30 июля громом

пушечной пальбы и колокольным звоном Архангельск встречал царя. И уже

"4 числа (августа. - В. М.) в пяток великий государь... изволил на

яхте своей с людьми своими и с немецкими корабли путешествовать на

двинское устье Березовское". А в седьмом часу утра "ветром шелоником"

Петр на своей яхте впервые вышел в море.

Плескалась холодная беломорская волна, носились над водой

огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской

шнявы.

Море произвело огромное впечатление на Петра. Он провожал

иностранные суда в открытое море, добираясь до Трех островов у

Терского берега Кольского полуострова.

Весной 1694 года "шипгер" (шкипер), как называл себя Петр и

величали его окружающие, уже плыл Двиной к "Городу" (Архангельску).

В Унской губе судно Петра попало в сильный шторм, и только

искусство лоцмана Антона Тимофеева, крестьянина Сумского погоста,

спасло яхту царя. Пристали к Пертоминскому берегу, где Петр поставил

собственноручно сделанный им крест с надписью на голландском языке:

"Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694". Побывал Петр и

в Соловецком монастыре, выходил в Белое море на новых морских судах

русской стройки "Святом Петре" и "Святом Павле". На корме кораблей

развевался новый русский флаг - красно-сине-белый.

Хотя плавания эти не обходились без "конфузии", тем не менее они

сделали свое дело. Петр полюбил море. Оно стало его "зазнобой". Придет

пора - она не за горами, - и Петр сделает вывод, что только тот

государь обе руки имеет, который обладает и армией и флотом. Эта мысль

зародилась у Петра на Севере, на берегу Белого моря, в Архангельске.

Может, именно здесь, в Беломорье, следует искать истоки морского

могущества петровской России.

О выдающихся исторических деятелях прошлого можно судить по тому,

как оценил их сам народ в своем устном творчестве, в фольклоре.

Памятен русскому народу царь Петр, памятен его облик, не забылись

дела его. Особенно хорошо запомнил Петра не знавший крепостного права

русский Север. Трудолюбивому, суровому и стойкому помору, грамотею,

крестьянину далеких северных "печищ", начетчику и сказителю внушал

уважение образ "царя-плотника", не боявшегося никакой черной и тяжелой

работы, умевшего делать все.

"Вот царь был так царь, - говорили о Петре крестьяне Олонецкого

края, - даром хлеба не ел, пуще бурлака работал".

Даже многочисленным на Севере ревнителям старины, раскольникам,

старообрядцам, уходившим в дремучие леса, чтобы сохранить свой

восьмиконечный крест, свою сугубую аллилуйя, свои церковные книги

"старого письма", даже им, фанатикам Повелецких, Олонецких, Выгских и

прочих скитов, нравились в Петре его трудолюбие, настойчивость,

стойкость. Хуля его за преследование сына Алексея, отстаивавшего

"старину" и "верушку старинную", обитатели бескрайних северных лесов

да берегов "Студеного моря" отдавали должное Петру. И на чаше весов

русского помора, распевавшего свои "старины" длинными зимними вечерами

под вой ветра-"полуночника", при лучине, бросавшей робкий свет на

суровые лица, положительная оценка деятельности Петра перевешивала

отрицательную.

Вот почему в преданиях и "старинах" поморов бог не карает

"царя-антихриста", вот почему даже в устах дальних потомков тех, кто

последовал за популярными "расколоучителями" протопопом Аввакумом и

Никитой Пустосвятом, с течением времени меняется оценка Петра. В

народных песнях, преданиях и сказаниях все реже и реже слышится

старообрядческое, раскольничье осуждение Петра-"антихриста" и на

первый план выступают ратные подвиги его.

Петр все может. Он - символ могущества. В преданиях Северного

края Петр выступает даже повелителем стихий. Он вызывает бурю, и буря

губит его врагов, топит "лодки свейские".

Но народ запомнил и другую сторону деятельности Петра - "тяготу

непомерную", от которой плачет даже "земля сырая", борьбу Петра с

любой "вольностью" и "вольницей". Тяжка доля народная, тяжело копать

Ладожский канал, строить Петербург, горька доля солдатская и горек

хлеб его, велики его испытания.

И лежит на фольклоре петровских времен отпечаток мрачности,

суровости. Чувствуется в нем горе народное, невыплаканные слезы,

затаенная печаль. Серьезно и строго подошел народ русский к памяти

Петра, справедливо оценил его яркую, своеобразную личность, его

деятельность, полную внутренних противоречий, положительные и

отрицательные стороны его преобразований. А устное народное

творчество, фольклор, "во всем неотступно сопутствует истории" (М.

Горький).

Художественное произведение не историческое исследование, а

"повествование" К. Коничева о Петре I на Севере является именно

художественным произведением. Поэтому требовать от книги К. Коничеза

точности в интерпретации событий, в хронологической канве и прочем нет

никаких оснований.

Домыслы в художественном произведении неизбежны, но они не должны

быть фантазией, а основываться на источниках.

Важнейшие источники и основная литература вопроса, вышедшая в

свет до Великой Октябрьской социалистической революции, К. Коничеву

известны, и он опирался на доброкачественные материалы. К сожалению,

автор был, видимо, менее знаком с трудами советских исследователей, с

нашей новейшей литературой, посвященной Петру I. Это обстоятельство и

несомненная любовь автора к теме "Петр и Север", к русскому Северу

побудили его как-то вскользь коснуться того, что все-таки Петр нанес

удар Северу, так как Петербург, петровский "Парадиз", подорвал

значение и Архангельска, и беломорского пути, а с ними вместе и всего

Севера.

Получив "окно в Европу", пробитое на берегах Балтики, Россия,

естественно, в значительной мере утратила интерес к той "форточке" на

берегах Белого моря, которой являлся Архангельск. Именно в

царствование Петра I изменились пути общения России с Западной

Европой, что надолго отразилось на положении русского Севера.

Доктор исторических наук

В. В. Мавродин


Первый приезд Петра в Вологду

и на озеро Кубенское


Весной 1692 года в Вологду неожиданно приехал молодой,

двадцатилетний царь Петр Алексеевич. Ни воевода, ни архиепископ

Гавриил не сумели и не успели послать навстречу царю нарочных, чтобы

заблаговременно, через вестовых узнать о времени прибытия царского

величества.

Впрочем, Петра мало интересовало, какую ему окажут встречу. Он

торопился на Кубенское озеро, посмотреть сколь обширно оно, сколь

глубоко, годится ли после Переяславского озера для упражнений в

плавании на судах и для обучения сражаться на воде.

Встреча была устроена с колокольным звоном и молебствием во славу

и честь державного гостя. В Софийском соборе, расписанном, незадолго

до приезда Петра, фресками, обедню служил сам высокопреосвященный

Гавриил. Присутствовала небольшая свита Петра, вологодские купцы,

духовные особы и несколько изографов и простолюдинов. Горожане

толпились вокруг храма и на Соборной горке. Крестясь на посеребренные

главы, они ожидали окончания молебствия и выхода царя, дабы не

прозевать вовремя крикнуть зычно "ура" его царскому величеству.

В соборе было не тесно. Стража не пускала лишних из боязни, как

бы не случилось давки и не рухнули клетчатые нагромождения из жердей в

тех местах, где еще не была завершена работа по обновлению собора.

Служба шла необычайно торжественно. И сам архиепископ Гавриил и

соборный протоиерей Димитрий Муромцев, одетые в дорогие облачения, с

волнением совершали выходы из алтаря на амвон, побаивались - как бы не

сбиться в литургии.

Видели присутствующие на богослужении, что Петр не столь истово

молится, на иконостас глядя, сколь, поворачивая голову, смотрит во все

стороны, рассматривает живопись настенную.

Над молящимися свисали на тяжелых и крепко кованных цепях медные

паникадила. Колыхалось пламя свечей, отражаясь на изображениях святых

апостолов, князей и великомучеников. Запах ладана и гарного масла

смешивался с запахом непросохших красок, обильно положенных на задней

- западной стене. Там были изображены рай и ад, святые и черти, все,

как полагается на "страшном суде".

Кончилось молебствие здравицей в честь великого государя с

пожеланием ему восприять от господа "благоденственное и мирное житие,

и во всем благое поспешение, на враги же победу и одоление и сохранити

его на многа лета".

После молебствия все расступились, освободив государю путь к

выходу. Но Петр не спешил из собора. Дождавшись, когда разоблачится

архиепископ, он вместе с ним и приближенными пошел осматривать фрески

на столбах и стенах. Остановился у громадной росписи задней стены:

- Чьи, отколь те выдумщики-изографы, представляющие себе, аки

святые в раю, аки грешники и бесы в аду обретаются? - спросил Петр

архиепископа, осматривая картину Страшного суда. На что владыка ему

ответил:

- Ярославцы были сии мастера, во главе со Дмитрием Григорьевым,

сыном Плехановым, и малая толика вологодских иконописцев. В Москву за

оными не обращался. Москва сама от Ярославля, и Вологды, и Устюга

Великого таланты черпает. И по цене божеской все писано, да не все

кончено. И по духу своему все соответственно Стоглаву. Они, изографы,

таланты истинные, ведающие дело свое, но, великий государь, глаз за

ними нужен зоркий, дабы не сотворили чего непотребного православию и

не угодили лукавому.

- Сатана зело страшен! - изумился Петр. - Не завидую Иуде,

сидящему у сатаны на коленях, - добавил он и, ткнув пальцем дьяволу в

пузо, промолвил: - Краска не просохла. Штукатурка сыра. Не гоже -

сушить надо. На лето окна раскрыть настежь. По углам печи скласть и

топить денно и нощно. В сырости молебствовать пагубно телу, а коль

пагубно телу, то худо и душе...

Гавриил промолчал, не пустился в рассуждения с государем. А Петр

отошел к простенку-осьмерику и стал рассматривать восемь пророков, в

ряд стоящих, как живые, и якобы говорящих притчи и поучения.

- Добро потрудились, добро! - похвалил царь и спросил о

Плеханове, знатен ли тот подрядчик-иконописец.

- Знатен он, - подтвердил архиепископ, - хитер и мудрящ в деле

своем. Талант его виден на росписях многих главных храмов, какова и

наша вологодская София Премудрость.

- Таких-то талантов нам бы побольше, - одобрительно произнес

Петр. - Сколько ему и его сподручным за все фрески уплачено?

- Божески, великий государь, божески. Согласно подряду за всю

роспись дана одна тысяча пятьсот рублев, да на покупку гвоздья, за

восемьдесят тысяч гвоздей, полста рублев уплачено...

- Бесценок! И сколько трудилось человек и в каком времени?

- Тридцать стенописцев борзо трудились. А о времени в надписи по

кругу речено.

Петр посмотрел и начало надписи прочел молча, шевеля губами,

медленно разбирая каждое слово. Другую часть читал вслух:

- "Церковь Софии Премудрости слова божия стенным писанием начата

бысть при державе великих государей и царей великих князей, Иоанна

Алексеевича и Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России

самодержцев... в лето от сотворения мира 7194, месяца июля... И во

второе лето 7196 совершися..." - Прочел, посмотрел на Гавриила и с

удовольствием сказал ему: - Скоро и добро постарались.

- И прочно! Не осыплется вовеки, - пояснил архиепископ, - под

твореную известь и восьмидесяти тысячей гвоздей не хватило. Забивали

оные не до шляпок, и по ним положили извести толикую толщу, дабы

гвоздей не заметить.

- Разумно! - похвалил царь. - И в таких сумраках стенописцы при

свечах трудились?

- Нет, государь, свечи берегли. Мы того ради окна сотворяли шире,

кирпичи разбирали, а потом внове укладывали и известью скрепляли.

- Разумно, - снова похвалил Петр, - а как тот, Плеханов, готовит

ли смену себе из добрых изографов?

- Стремится к тому, сам наблюдал и говаривал ему: спеши,

Димитрий, воспитуй равных себе, да не одного, не двух, а больше того,

да таких, кои сами учителями станут потом. И напоминал я ему, великий

государь, словеса святого Иоанна Дамаскина, изрекшего о талантах сие:

"Иже хитрые и гораздые мастеры и живописцы, которые таланты скрывают и

иных не учат и свои таланты не кажут, те осуждены будут в муку

вечную... И того ради живописцы учите учеников без коварства..."

Плеханов про то сказание Дамаскина твердо знает...

Наскоро осмотрев фрески и мало поговорив с владыкой, Петр

направился к выходу. И как только он показался из ворот соборных,

толпа горожан разразилась громкими криками:

- Ура царю-батюшке, ура!..

Петр остановился на нижних приступках каменной лестницы, взял из

чьих-то рук поданную ему шляпу-треуголку, покрыл голову и крикнул:

- Здорово, вологжане!.. - приубавив голосу, спросил: - Кто вас

обучил на колени падать?.. Ежели царю поклон, то мигом встаньте, ежели

премудрой Софии, то кланяйтесь ей, сколько вам благорассудно...

- Тебе, царь-батюшка, тебе!

- Царь благоверный не частый гость у нас!

- Ура! Ура!.. Еще раз ура!..

И стали вологжане подниматься с коленей и вытягивали шеи вослед

государю. А он подхватил под руку архиепископа и, сдерживая свой

непомерный шаг, пошел, сопровождаемый всей свитой в Кремль, в палаты,

соединенные с крепостной стеной. Там его, и с ним гостей московских,

ожидали в трапезной столы с пирогами рыбными, чаши и блюда с говядиной

и гусятиной, вареной и жареной, наливка - крепкая настойка, и на

чернике, и на морошке. Не ожидали гостя, не успели к такому случаю

семги двинской и стерляди шекснинской добыть. Зато кубенской нельмы

было вдосталь. Да и другой доброй белорыбицей стол не был обижен.

Время весеннее, не постное, не грешно пить-есть в свое удовольствие.

Петр пил мало. Ел крепко. Потом с архиепископом уединились.

Разговор был дельный. Пастырь духовный налагал царю свои просьбицы, и

за себя хлопотал и за горожан. Чтоб царь-государь запретил

вологодскому воеводе и стольникам неправое судейство над чинами и

людишками Софийского соборного дома.

- А то бывает, царь-государь, великий милостивец, наших софийских

и бьют, и увечат, и в цепи заковывают самоуправно. Освободи от

извергов, пожалуй, подчини Москве, Приказу большого дворца, а

вологодский воевода пусть не коснется нас...

- Обещаю, - сказал Петр, - отпиши в Москву, справим.

Наутро Петр раньше всех на ногах. Вышел из спальни в одном

исподнем, разыскал где-то в архиерейских покоях дьяка Никиту Пояркова.

Тот спал, бесчувственно храпя на всю палату с носовым присвистом. Петр

растолкал его, привел в чувство:

- Слышь, петухи орут, утро началось. Как рано бывает утро в

Вологде!.. Вставай, детина, буди всех, ставь всех на ноги. После

трапезы сразу на Кубено-озеро...

И, чтобы дьяк снова не зарылся под окутку, Петр набрал из медного

ковша воды в рот и прыснул ему в заспанное лицо.

- Живо! Бегом! Не заставляй будить батогом!..

Зашумел, закопошился архиерейский софийский дом. За трапезой

немного потратили времени. Начался выезд. Свита Петрова на парах и

тройках, в телегах и кибитках кожаных, выехала до села Прилуки по

тряскому бревенчатому настилу; а царь с утра решил поразмяться, сел в

лодку и с двумя охранниками и воеводой, против теченья по

Вологде-реке, до Прилук бойко орудовал веслом. Отъехал за околицу,

обернулся, посмотрел на Вологду, изрек в раздумье:

- Не велик город, а церквей густо. Не в тягость ли православным

столько?..

Как знать, может быть, этот взгляд на Вологду подсказал потом

Петру смелые и верные мысли при составлении указов и "Духовного

регламента" об ограничении церковного строения, дабы менее было

праздношатающихся и не творящих пользы.

- А собор хорош! - рассматривал издали Петр. - Царь Иван

Васильевич нехудо его задумал. Такому собору и в Москве за кремлевской

стеной стоять было бы не постыдно.

Лодка приближалась к стенам Прилуцкого монастыря, а за ней целая

флотилия из лодок горожан. Кое с кем Петр шутливо перекликался:

- Кто из вас, вологодцы, на Кубенском озере бывал?

- Да все помаленьку, царь-батюшка, бывали.

- Как не бывать, оное поблизости.

- Большое? - спрашивал царь!

- Пребольшущее, из конца в конец не видать.

- Глубокое?

- Весьма, царь-батюшка, и высок ты, да в любом месте с ушами

скроет.

- Я не мерило, - смеясь, отшучивался царь. - А если в саженях?

- Не знаем, всяко везде-то. А в бурю народ погибает, стало быть -

глубина!..

И часу не прошло, лодка государева ткнулась носом у самой

крепостной стены Прилуцкого монастыря. И в эту минуту ударили в

большой колокол, и малые подголоски-колокола трезвоном подхватили

набатный гул. Архимандрит и попы в лучших, сверкающих золотом и

жемчугом ризах вышли навстречу. Но Петр не захотел отстоять всю

службу. Вошел в церковь, поставил свечу перед иконой Дмитрия, не очень

набожно перекрестился трижды и вышел, окруженный своими приближенными.

Около паперти стояла наготове тройка, запряженная в архиерейскую

карету. Петр и вся его свита покрестились на монастырские ворота,

уселись по своим местам - кто в кареты, кто в телеги. Впереди два