Geum.ru

Наталия Вико «шизофрения»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   33
ГЛАВА ВТОРАЯ


Самолет набрал высоту, о чем сообщила погасшая надпись «Пристегните ремни».

— В Каир по делам? — взъерошенный мужчина в соседнем кресле смотрел с интересом. — Или на кинофестиваль?

— А вы на кинофестиваль? — уклонилась Александра от ответа.

— Ну да, пригласили в жюри, — небрежно сказал он и поднял руку, подзывая стюардессу. — Будете сок или… — глянул вопросительно.

— «Или» — не буду, — улыбнулась Александра. — Воду без газа принесите, пожалуйста, — попросила она стюардессу.

— А мне — коньяк, — дополнил заказ мужчина.

— «Режиссерский чай?» — продемонстрировала Александра знание специальной терминологии, вспомнив, как Вадик однажды затащил ее на съемочную площадку, где его приятель снимал очередную серию бесконечного телевизионного фильма со стрельбой, кетчупно-красной кровью жертв и кукольными страстями уставших играть самих себя актеров, обреченных телевидением на популярность. «Мотор!» — небрежно командовал режиссер. «Мотор!» — вторил ему крупнотелый помощник, грезивший самостоятельностью и оттого неутомимо отрабатывавший настоящий режиссерский голос. Потом они оба приникали к экрану монитора, на котором разворачивалось действо, призванное скрасить досуг впечатлительных домохозяек. «Снято!» — устало-небрежно командовал режиссер после очередного дубля. «Снято!» — бодро вторил ему помощник, гордясь сопричастностью к волшебной магии, принесенной паровозом Люмьера. «А не выпить ли нам по чашечке режиссерского чая?» — глубокомысленно вопрошал режиссер, со значением глядя на администраторшу. Та суетливо исчезала в районе гримерки, а потом появлялась с чайничком и чашками, которые немедленно наполнялись пахучей жидкостью, призванной восстановить иссякающие творческие силы. «Режиссерский чай», — восторгался помощник, жадно припадая к чашке с коньяком, и, видимо, представляя тот прекрасный день, когда и он сам сможет вот так, пренебрежительно поглядывая в сценарий, навязанный придурком-продюсером, ничего не понимающим в настоящем творческом процессе, но которого все же приходится терпеть вместе с вечно недовольным сценаристом, сидеть в кресле перед монитором, передвигая командами и жестами людей, аппаратуру и события, а в паузах между съемками трахать глупых девчонок, мечтающих сняться в кино.

— Откуда знание тонкостей съемочного процесса? — живо поинтересовался попутчик.

— Особенности профессии, — туманно ответила Александра.

— Позвольте представиться, — спохватился тот. — Максимилиан.

— Волошин? — с улыбкой поинтересовалась она.

— Нет. Кинокритик, — рассмеялся он, протягивая визитную карточку, извлеченную из портмоне.

— Александра. Врач… психиатр, — добавила она, решив сразу расставить точки над «и».

— Никогда бы не подумал, что… бывают такие психиатры, — заулыбался попутчик, разглядывая ее с нескрываемым восторгом.

— Вы меня на работе не видели, — небрежно бросила она.

— Готов прямо сейчас… — он сделал паузу, — продемонстрировать свою психическую несостоятельность и… в лечебницу. При условии, конечно, что лечащим врачом будете именно вы.

— Сначала надо диагноз поставить, — усмехнулась Александра. — А то вдруг вы на себя наговариваете?

— Так ставьте же скорее, — весело сказал Максимилиан, принимая у стюардессы заказанные напитки и протягивая воду Александре. — Задавайте же свои психологические вопросы, — он выжидательно уставился на попутчицу.

— Ну, и когда же у нас снова будет хорошее кино? — сделав строгое лицо, спросила Александра и отпила глоток воды, со скрытой усмешкой наблюдая за выражением лица Максимилиана, который явно не ожидал такого поворота беседы. — С психологизмом — чувствами, страстями, полутонами, искренней и талантливой игрой актеров, фразами, в которые хочется вслушиваться, с послевкусием и желанием посмотреть еще раз. Когда перестанем американскую жвачку пережевывать? Или перевелись на Руси «кинобогатыри»? — она насмешливо глянула на попутчика.

— А кому-нибудь, кроме вас, меня и еще небольшой группы зрителей сегодня нужно такое кино? — чуть помедлив, спросил тот. — Ваше здоровье! — пригубил коньяк. — Российский зритель за последние годы настолько оболванен, что размышлять, а уж тем более сопереживать не желает. Ищет острых ощущений, спецэффектов и компьютерной графики. Целое поколение уже выросло на американском киношном фастфуде. Забежал, проглотил, побежал дальше. Вроде бы перекусил, а тяжесть на желудке быстро пройдет, — он отпил еще коньяка. — Хотя, без всякого сомнения, у американцев есть талантливые фильмы, заставляющие зрителя рефлексировать, задевающие тонкие струны души, но…

— С этим я не спорю, — Александра упрямо наклонила голову, — вопрос в том, почему мы в кино и на телевидении все время пытаемся подражать и копировать не самое лучшее? Повсюду «эрзац»! Старательно подменяем искренние чувства животными инстинктами и рефлексами, великолепный русский язык — «новоязом». А оболваненные подростки жуют попкорн, запивают колой, смотрят на экран и думают: «Блин! Он — такой же, как я! И говорит также! Значит я — правильный», и уверены, что настоящая дружба — это как в бандитской «Бригаде», а друзья — это братва. Почему развращаем наших девочек, непрерывно показывая и называя «светскими львицами» тех, кого раньше всегда называли… — она помедлила, подбирая слова, — шлюхами и шалавами? Это все умышленно или от собственной пустоты?

— По поводу шлюх и шалав могу вам, сударыня, одно словечко подкинуть, которое моя бабушка покойная еще с дореволюционных времен сохранила. Распутных девок знаете как тогда называли?

— И как же?

— «Горизонталки».

— Спасибо, запомню, — кивнула Александра.

— А по поводу подражания и копирования худшего в наших СМИ скажу так: это — война, которую мы, к сожалению, проигрываем. Потому что играем по чужому плану.

Александра вопросительно посмотрела на него.

— «Война смыслов», — пояснил Максимилиан. — Раз невозможно победить Россию военными средствами и затруднительно подчинить экономическими, особенно при высоких ценах на нефть и газ, главным оружием американцев становится навязывание смыслов в собственной трактовке, то есть, уподобление противника себе.

— Ну, да, есть такой прием нейролингвистического программирования, — согласилась она. — Если хочешь завоевать расположение и доверие собеседника — подстраивайся, повторяя его жесты и слова, становись похожим на него.

— А здесь — ровно наоборот, — продолжил Максимилиан, — не подстройка, а навязывание русскому народу собственных ценностей, модели поведения, символов, жестов, мимики, оборотов речи, внедрения «новояза», как вы верно подметили. И все это, товарищи, посредством средств массовой информации, в том числе, кинематографа как важнейшего из искусств! — последние слова он сказал, слегка картавя, подражая интонациям и жестикуляции вождя мировой революции. К счастью ногами на кресло, как на башню броневика, залезать не стал.

Александра рассмеялась.

— Подстраивается большая часть нашей так называемой властной и денежной элиты, — продолжил Максимилиан, — в неудержимом желании понравиться и выглядеть на Западе своими. На случай бегства.

— Без сомнения, знаки, образы и символы для разных людей могут иметь разное значение и восприниматься ими по-разному, — сказала она и, зябко поежившись, отвернула в сторону сопло воздухопритока. — Для китайца крест — это просто пересечение двух палок, а для христианина символы инь и ян, — всего лишь завитушки на черно-белом фоне. Кстати, не знаете, как правильно: «ян» или «янь»?

— И так и так говорят, — махнул рукой Максимилиан. — Но до тех пор, пока у нас есть общие, одинаково понимаемые и принимаемые смыслы — мы способны к национальной самоидентификации. Пока есть эта идентичность — есть русский народ и армия. Но когда уходят одни смыслы, на их место неизбежно приходят другие, или их приносят извне, как нам в Россию. И тогда происходит подмена на разных уровнях. Возьмите, к примеру, слово «любовь», — посмотрел с лукавинкой в глазах.

— И что же такое любовь? — с интересом взглянула на него Александра. — Неужели сможете дать определение?

— Любовь, это то, о чем я собирался с вами говорить, когда увидел в Шереметьевском ВИПе, и особенно потом, когда оказался здесь — в соседнем кресле, — заулыбался он.

— Насмотрелись в юности фильмов про Эммануэль? — хмыкнула Александра.

— Это вы про ту сцену в самолете? — оживился он. — Так это же не любовь, а секс. Примитивный уровень физического тела, просто похоть.

— Перестаньте, Максимилиан, я серьезно, — нахмурилась она.

— И я серьезно. О подмене смыслов. Американское «to make love» — это что, по вашему «любить»?

Александра промолчала.

— Вот именно — «заниматься любовью», — ответил он сам, — то есть, тра-хать-ся. На животном уровне. Да и в любовь, кстати, они не взлетают, а падают. Вспомните «to fall in love».

— Куда ж денешься от инстинктов тела и играющих гормонов, — примирительно сказала она.

— А брак по расчету разве любовь? — продолжил Максимилиан.

— Нет — не любовь. Договорные отношения, — согласилась она. — Для меня любовь находится в поле романтизма. Там где стихи, романсы и одухотворенность.

— Значит, на уровне души, — уточнил он. — А еще выше — дух. Там — готовность к самопожертвованию ради любимого человека. Ведь так?

— Пожалуй, так, если пользоваться религиозной терминологией.

— А научной терминологией «любовь» не объяснить, сколько ни старайся. В русском языке смысл слова «любовь» всегда находился на уровнях души и духа, а не инстинктов и ментальности. А нам изо всех сил внушают, что любовь — это секс, то есть удовлетворение похоти, и расчет, на случай раздела имущества при разводе.

— Вам мясо или рыбу? — подошла к ним стюардесса с любезной улыбкой.

— Рыбу, — сказала Александра.

— А мне — мясо и еще коньяку, — распорядился Максимилиан, протягивая стюардессе пустой бокал. — И подмена происходит сейчас на всех уровнях, - продолжил он разговор. - Западные торговые марки, знаки и логотипы — повсюду. Рекламный «новояз», когда нам предлагают «сникерснуть» или выпить пива из «позитивной светлой бутылки». Опрокидывающие русское понимание нравственности и чести модели поведения, когда актеришка, нацепивший форму русского офицера(!) снимает с шеи своей дамы ожерелье и отдает… за пиво! Модный поп-певец, который, ничуть не смущаясь, сообщает с телеэкрана, что он, кстати, до сих пор не отдал девятьсот рублей человеку, который когда-то выручил его, жившего впроголодь. Или известный кинорежиссер, который уверенно вещает с того же телеэкрана, что государственная власть — это вертикальная часть креста, а культура — горизонтальная. Перевернутая система координат! Все смешалось в головах!

— Ну, так это он вертикаль власти, наверное, имел в виду, — заметила Александра.

— Власть — всегда пирамида и к кресту отношения не имеет! — Максимилиан откинулся на спинку, давая возможность стюардессе вытащить столики из подлокотников и накрыть их салфетками. — А вот когда русский народ «уподобится», — продолжил он, снова повернувшись к Александре, — и станет воспринимать чужой менталитет и культуру, как собственную, его станет легко победить. «Уподобленные» не будут сопротивляться. Как можно воевать против ценностей, принимаемых как свои, то есть против собственного «Я»?

— И что, никто этого не понимает? Невероятно! — воскликнула Александра, покручивая в ладонях бокал с водой.

— Бросьте! — Максимилиан махнул рукой. — Большинство наших СМИ давно уже по содержанию — желтые, по форме — голубые, а по отношению к власти — пушистые. Изредка прорывается что-то светлое, но и то — скорее по недосмотру. Их хозяева и руководители первыми же и были отравлены чужими символами в виде зеленых дензнаков и стали первыми «уподобленными». Уподобленность давно стала неотъемлемой частью их внутренней природы. Телом они вроде бы в России, но квартиры и дома по велению расчетливого разума и зову переродившейся души покупают в Америке и Европе. А потом… потом они начали старательно клонировать себе подобных на низших уровнях шкалы человеческих ценностей — там, где соблазны тела и расчет, чтобы легче было манипулировать и превращать людей в стадо. К тому же, человека легче опустить в порок и примитивизм, чем поднять до души и уж тем более до духа. Поэтому наши СМИ не ищут трудных путей, — усмехнулся он. — Зачем париться? Приобретение духовных ценностей требует работы, которая длится всю жизнь. К тому же, если «гомо сапиенс» духовен, превратить его в болванчика весьма затруднительно. Потому и государству такие СМИ ко двору, — грустно констатировал он. — Именно поэтому, товарищи, целенаправленное отключение души и духа у русского народа является архиважной политической задачей! — снова прокартавил он голосом еще недавно такого вечно живого вождя мирового пролетариата. — Главный вопрос, — Максимилиан снова стал серьезным, — кто и как трактует смыслы. Слова свобода, равенство, братство, справедливость и демократия по форме великолепны! Но смыслом их наполняют те, кто сильнее и успешнее.

— В советские времена таких, как вы, диссидентами называли, — с усмешкой заметила Александра.

— Ну, какой же я диссидент? — делано засмущался Максимилиан. — Я — простой русский кинокритик, в душе нескромно считающий себя не только интеллектуалом, но и интеллигентом, — он снова откинулся на спинку кресла, давая возможность стюардессе поставить на столики квадратные стеклянные тарелки с едой. — Должен заметить, подача в «Аэрофлоте» стала заметно лучше, — отметил он, разглядывая ломтики семги, разложенные на нарядных листьях салата в обрамлении долек тонко нарезанного лимона, крохотных помидоров-черри и розочки из сливочного масла. — А в общем, дорогая Александра, замечу, что разговор, затеянный нами, не способствует улучшению аппетита. Скажу в заключение только то, что их… «наши» СМИ, — он сделал многозначительную паузу, — усиленно формируют для русского народа цель — получение денег любыми средствами, идеал — в виде «гламурной» жизни, и исподволь обеляют почти все смертные грехи, чтобы люди не стеснялись тратить бабки на наслаждения и комфорт. Усиленно вбивают в головы американскую формулу: «Счастье — это неограниченное потребление»! Ваше здоровье! — приподнял бокал с коньяком.

— А что такое счастье, по-вашему? — немедленно поинтересовалась Александра.

— Скажу так, — Максимилиан задумался. — Счастье у каждого свое, как и правда. Зависит от внутренней шкалы ценностей или степени испорченности. Для меня счастье — это свобода и востребованность творчества. Приятного аппетита, приятная собеседница, — он взял в руки вилку и нож…

— Фильм посмотреть не желаете? — после еды к ним подошла стюардесса с подносом, на котором были разложены упакованные в пластиковые пакеты наушники.

— Нет! — в один голос воскликнули Александра и Максимилиан.

— Вы почему сказали «нет»? — спросила она, когда стюардесса отошла.

— Потому что еще насмотрюсь до тошноты на кинофестивале. А вы?

— Не хочу становиться «уподобленной», — улыбнулась она.

— Не берите в голову, — Максимилиан тоже заулыбался. — Если у вас с духовностью и здравым смыслом все в порядке — «уподобленным» вас не пробить…

Уже спускаясь по трапу самолета на летное поле Каирского аэропорта, Александра повернулась к попутчику:

— Приятно было познакомиться с вами, Максимилиан. Но должна вас огорчить. Экзамен на госпитализацию вы не выдержали. Продолжайте лечиться амбулаторно.

— И что ж, никаких шансов? — вопросительно глянул он.

— Может быть… когда-нибудь… в будущем, — решила она все-таки дать надежду, — при появлении более ярко выраженных симптомов.

— Телефончик дадите на всякий случай? Ну, если там… — он указал рукой вверх, — вдруг опять охоту на диссидентов объявят… Тогда я только к вам буду проситься…


* * *

Главу российского представительства Александра вычислила сразу. Тот стоял в зале прилета Каирского международного аэропорта, перекладывая букет цветов с руки на руку. Его глаза цвета египетского неба оттенялись синей рубашкой с короткими рукавами и оттого казались еще более голубыми. Он радостно, как со старой знакомой, поздоровался с ней и вручил букет цветов, похожих на головки экзотических птиц. Ей показалось даже, что встречающий был готов ее расцеловать, и только из соображений этикета перенес реализацию порыва на другой случай.

«Вероятно, на день проводов», — предположила она, заметив по едва уловимой тени светлой грусти, пробежавшей по лицу Ивана Фомича, что она — длинноногая красотка, способная испугать любого здравомыслящего мужчину названием своей профессии, оправдала его худшие ожидания. В смысле возможных проблем и головной боли, которую может привнести молодая одинокая женщина в спокойную жизнь зарубежного представительства. Ее догадки подтвердились, потому что пока они ехали в машине по полупустым улицам ночного Каира, Иван Фомич так убедительно рассказывал про радость, овладевшую буквально всеми русскими обитателями дома в связи с ее приездом, что она поняла — отношения с ними придется выстраивать.

Предоставленная квартирка на последнем двенадцатом этаже ей понравилась. Хотя кухня и напоминала просторный бельевой шкаф — зато там все было под рукой. В буквальном смысле слова. Кроме холодильника, который на кухне не уместился, и потому стоял в похожей на пенал гостиной рядом с диваном, журнальным столиком и двумя креслами. Украшением жилья, без сомнения, была кровать размером с поле для мини-футбола, на которой без труда смогла бы устроиться на ночлег средняя таджикская семья. Рядом с кроватью приютились раскладной столик и платяной шкаф, дверцы которого, как сразу выяснилось, можно было открыть, только сложив столик. Провозившись с вещами, которые нужно было привести в порядок и разложить по местам, Александра решила дотянуть до утра, памятуя об обещании Ивана Фомича «компенсировать недостаточные размеры жилплощади незабываемым видом из окна». В ожидании рассвета она, завернувшись в одеяло, устроилась в кресле на лоджии, которая, к счастью, превосходила по размерам даже кровать. Хотя глаза уже слипались, она все же решила дотерпеть. Первыми в городе проснулись минареты, негромкими голосами муэдзинов тактично напомнив, что скоро рассвет. Вскоре небо на востоке стало светлеть, закрашивая розовой кистью неяркие звезды, еле различимые в огнях огромного города. Птичий говор стал громче. Сквозь исчезающую дымку постепенно проступил Нил — величественный и неторопливый. Вдруг, всколыхнув предрассветную тишину, один за другим снова протяжно запели муэдзины, призывая через громкоговорители правоверных мусульман к утренней молитве. И вот, наконец, край солнечного диска разорвал линию горизонта и брызнул во все стороны животворными лучами, которые разлетелись по небу, реке и городу, высветили пирамиды, издали похожие на песочные куличики, построенные шаловливой рукой небесного ребенка, пронзили стекла домов и вмиг разукрасили пыльные листья деревьев и пальм. Показалось, город зевнул, блаженно потянулся и проснулся, отчего все вокруг дрогнуло и начало двигаться вместе с солнцем. Стали слышнее шум и гудки машин, которые лениво и беззлобно переговаривались между собой, гуще и сочнее запах свежеиспеченного хлеба и пряные ароматы, обволакивающие таинственным многовековым дыханием Востока…

Александра смотрела как завороженная. Иван Фомич не обманул. Зрелище потрясало! Она даже почувствовала желание вытянуть руки ладонями вперед навстречу солнцу, но удержалась.

«Эй, девушка, не погружайтесь в среду слишком быстро. Кессонная болезнь — враг ныряльщиков»! — удержала она себя, ухватившись за поручни кресла и… через несколько минут решительно отправилась спать.


* * *


Александре снились пчелы. Много полосатых пчел. Целый рой. Сбившись в кучу, насекомые деловито жужжали, не обращая внимания на море цветов, изнемогавших под тяжестью готового к сбору душистого нектара. Пчелы были очень заняты. Под руководством пчелы-бригадира с лысой, будто натертой воском головой, пытались поднять что-то из травы.

«Ключ? — мелькнула догадка. — От шкатулки!»

Ключ был огромным и не хотел подниматься. Пчелы жужжали все громче. Невыносимо громко. Не открывая глаз, Александра протянула руку, чтобы помочь. Нащупала гладкую поверхность ключа. Подняла. Жужжание прекратилось.

— Александра Юрьевна, с добрым утром! — голос Ивана Фомича в телефонной трубке был бодр и энергичен.

Она приоткрыла глаза и, покосившись на часы, неуверенно кивнула невидимому собеседнику.

— Как спалось? — поинтересовался тот, источая неуместный утренний оптимизм.

Александре очень хотелось ответить правдиво, но она благоразумно передумала, отделавшись неопределенным мычанием.

— У меня через полчаса будет одна милая дама, — радостно сообщил Иван Фомич. — Она с большой радостью покажет вам, где здесь у нас можно купить продукты. Приходите, — тоном, не терпящим возражений, предложил он и положил трубку…

…Спустя полчаса сомнамбулическое существо, другого определения своему состоянию она не нашла, почти наощупь добралось до двери кабинета «варвара» на третьем этаже. Лучшего имени беспокойному хозяину в этот утренний час она подобрать тоже не смогла.

Дверь открылась прямо перед ней, словно кто-то караулил гостью у входа с другой стороны.

— Ну, вот вы где! Заходите, — чуть нараспев, расплывшись в улыбке, воскликнул Иван Фомич, оглядывая ее с головы до ног. А может, наоборот — с ног до головы. Александре было не до психологических наблюдений. Она еще спала.

— А я уже хотел за вами посылать, — в голосе хозяина кабинета послышались строгие нотки.

— Иван Фомич, вы едете в посольство? — в комнату без стука заглянула миловидная женщина лет двадцати пяти без тени косметики на лице. Судя по любопытному взгляду, тоже хотела поучаствовать в утреннем осмотре вновь прибывшей.