Энн райс меррик перевод 2005 Kayenn aka Кошка
Вид материала | Документы |
- Энн Райс Мемнох-дьявол, 5533.02kb.
- Энн Райс Хроники Вампиров Вампир Лестат, 7802.97kb.
- Аннотация: Вампирский роман, первое издание которого только в США разошлось рекордным, 3584.98kb.
- Группа компаний «интерсертифика», 2045.03kb.
- «гарри поттер», 2717.9kb.
- Честь израэля гау, 1808.36kb.
- В. В. Макух Заявление госсекретаря США кондолизы Райс о возобновлении полных диплом, 97.43kb.
- Что за чудо кошка-зверь, 113.56kb.
- Большая Ночная Бабочка, 35.18kb.
- Методы диагностики и ремонта систем впрыска, 68.51kb.
Со стола она подняла золотой горшочек с медом и вылила его в драгоценную чашу. Ее она подняла окровавленной правой рукой, продолжая:
«О, да, все вы, одинокие духи, и ты, Ханни, и ты, Клодия, примите это сладкое подношение – мед, Ханни, то самое вещество, в честь которого благодаря твоей красоте ты была названа». В котел она вылила густую сверкающую жидкость.
Потом она подняла кувшин с молоком. Оно полилось в чашу, потом Меррик ее подняла, снова беря левой рукой смертоносный кинжал.
«И это тоже я предлагаю вам, приятное вашим отчаявшимся чувствам, придите и примите эту жертву, испейте молока и меда, испейте из дыма от моего котла. Вот, в чаше, когда-то хранившей кровь Господа Нашего. Отведайте. Не отказывайте мне. Я Меррик, дочь Холодной Сандры. Приди, Ханни, приказываю тебе, и приведи ко мне Клодию. Мне не станут препятствовать».
Луи громко выдохнул.
В кругу перед статуями что-то аморфное и темное принимало форму. Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда я присмотрелся к призраку. Это была Ханни, та самая фигура, которую я видел много лет назад. Она колыхалась и трепетала в тепле огня, когда Меррик нараспев приказала:
«Подойди, Ханни, подойди ближе, ответь мне. Где Клодия, дочь Агаты? Приведи ее к Луи де Пон дю Лаку, я повелеваю. Мне нельзя отказывать».
Фигура стала практически плотной! Я увидел знакомые золотые волосы, в пламени свечей был ясно виден каждый волосок, а белое платье казалось призрачней, чем само тело. Я был слишком ошеломлен, чтобы произносить молитвы, которые запретила Меррик. Слова не шли на язык.
Внезапно Меррик положила череп. Она резко развернулась и схватила своей окровавленной рукой левую руку Луи.
Я увидел его белое запястье над котлом. Неуловимым движением она рассекла его запястье. Я снова слышал его вздох и увидел сверкающую вампирскую кровь, хлынувшую из вечных вен навстречу вздымающемуся дыму. И вновь она разрезала белую плоть, и кровь полилась свободным, мощным потоком обильней, чем ее собственная кровь до этого.
Луи никак не противился ей. Безмолвно он взирал на дух Ханни.
«Ханни, моя любимая сестра», произнесла Меррик, «веди Клодию. Веди Клодию к Луи де Пон дю Лаку. Я Меррик, твоя сестра. Я повелеваю тебе. Ханни, яви свою силу!» Ее голос стал тяжелым и глухим. «Ханни, яви свою полную мощь! Веди Клодию, немедленно!»
Она еще раз полоснула запястье, потому что сверхъестественная плоть затягивалась, как только ее разрезали, и кровь снова потекла.
«Почувствуй кровь, что проливается для тебя, Клодия. Я зову тебя и только тебя, Клодия. Я тебя достану!» Еще раз рана была открыта.
Но теперь она передала нож Луи и обеими руками подняла куклу.
С Меррик я перевел взгляд на материальный образ Ханни, такой темный, такой далекий, так начисто лишенный человеческих движений.
«Твои вещи, милая моя Клодия», пропела Меррик, выхватывая палку из огня и поджигая одежду злосчастной куклы, которая буквально взорвалась языками пламени. Маленькое личико почернело в адском огне. Но Меррик по-прежнему не выпускала куклу из рук.
Ханни вдруг начала таять прямо на глазах.
Меррик бросила в котел горящую фигурку, а потом подняла страницу из дневника, продолжая:
«Твои слова, моя милая Клодия, прими это подношение, прими признание, прими посвящение». Она окунула страницу в огонь и держала высоко, покуда та не сгорела дотла.
Пепел упал в котел. Она опять взяла кинжал.
От Ханни осталась только форма, да и та исчезла, послушная налетевшему ветерку. И вновь яростно взметнулось пламя свечей перед статуями.
«Клодия, дочь Агаты», произнесла Меррик, «я приказываю, выходи, обрети форму, ответь мне из бездны, ответь ведьме Меррик – все ангелы, святые и Пресвятая Богородица, покорите Клодию, заставьте ее подчиниться мне».
Я не мог глаз оторвать от туманной темноты. Ханни ушла, но что-то другое пришло ей на смену. Сам мрак словно сгущался, образовывая меньшую фигуру, расплывчатую, но набирающую силу, когда она протянула маленькие ручки и направилась к нашему столу. Оно не касалось земли, это маленькое существо, глаза блеснули на нашем уровне, а ноги ступали к нам по воздуху, руки стали отчетливо видны, как и сияющие золотые волосы.
Это была Клодия, дитя с дагерротипа, с белой сияющей кожей и тонкими чертами, с широкими и сверкающими глазами, ее белые свободные одеяния колыхались на ветру.
Я отступил назад. Я просто не мог остановить себя, но фигура остановилась; она оставалась подвешенной над землей, и ее бледные руки были расслаблено опущены вдоль туловища. Она была такой же реальной в неровном свете, как Ханни так много лет назад.
Точеные черты были полны любви и чувственности. Это был ребенок, живой ребенок. Это было неоспоримо. Она была там.
Раздался голос, звонкий и сладкий, естественный для девочки дискант:
«Зачем ты вызвал меня, Луи?» спросила она с душераздирающей искренностью. «Зачем ты пробудил меня от вечного сна по твоему желанию? Почему не хватило воспоминаний?»
Еще чуть-чуть, и я бы упал в обморок.
Взгляд ребенка вдруг переместился на Меррик. Голос с прежней нежной чистотой продолжил:
«Хватит заклятий и приказов. Я не отвечаю тебе, Меррик Мэйфейр. Я пришла ради того, кто стоит справа от тебя. Я пришла, чтобы узнать, зачем же ты вызвал меня, Луи; что тебе понадобилось от меня сейчас? Разве при жизни я не отдала тебе всю любовь?»
«Клодия», измученным голосом прошептал Луи. «Где твой дух? Он покоится в мире или блуждает? Ты хочешь, чтобы я присоединился к тебе? Клодия, я наконец готов. Клодия, я готов быть рядом с тобой».
«Ты? Со мной?» спросило дитя. Звонкий голосок намеренно окрасился темными нотками. «Ты, после долгих лет черной заботы, ты думаешь, что и после смерти мы воссоединимся?» Голос набирал силу, сладкий, словно признававшийся в любви. «Я ненавижу тебя, Темный Отец». Маленькие губки исказила злая усмешка.
«Отец, пойми меня», прошептала она, и ее лицо приняло самое нежное выражение. «При жизни я никогда не могла найти нужных слов, чтобы сказать правду». Послышался вздох, и очевидное отчаяние захватило маленькую фигурку. «В этом безграничном месте такие проклятия без пользы», голос наполнился трогательной простотой. «Что для меня любовь, которой ты одарил меня когда-то в изменчивом и страстном мире?»
Она продолжала, словно утешая его.
«Ты хочешь, чтобы я поклялась», с кажущимся изумлением произнесла она, ее шепот смягчился. «И с холодным сердцем я проклинаю тебя – проклинаю за то, что ты взял мою жизнь-», голос стал утомленным, сломленным, «- проклинаю за безразличие к смертной, которой я когда-то была, и за то, что ты видел во мне только приятную для глаз внешность и пищу для твоих ненасытных вен …проклинаю за то, что ты привел меня в сущий Ад, в котором вы с Лестатом так здорово устроились».
Маленькая материальная фигурка придвинулась ближе, светящееся лицо с пухлыми щечками и сверкающими глазами теперь было прямо над котлом, маленькие ручки изогнулись, но не поднялись. Я поднял руку. Я хотел дотронуться до нее, такой настоящей она казалась. Но мне все еще хотелось сбежать от нее, загородиться чем-нибудь от нее, загородить Луи, если это вообще было возможно.
«Наслаждайся своей жизнью, да», произнесла она со своей беспрестанной нежностью, ее глаза были огромными и изумленными – «наполни ее воспоминаниями обо мне, да, я заставлю тебя, я заставлю тебя посвятить мне твой последний вздох. Пусть он будет болезненным, Луи, умри в муках, чтобы я увидела твой дух во тьме, пытающийся навеки освободиться от бессмертной плоти».
Луи потянулся к ней, но Меррик вовремя поймала его руку и вернула на место.
Клодия продолжила, неспешным, полным желания тоном:
«О, как же согреют мою душу твои страдания, о, как же воодушевят они меня в моих вечных блужданиях. Я никогда не буду рядом с тобой там. И никогда не пожелаю этого. Никогда я не буду искать тебя во тьме».
Ее лицо выражало чистейшее любопытство, когда она глядела на него. Во всем ее облике не было ни намека на ненависть.
«Такая честь», прошептала она с улыбкой, «что ты вызвал меня в твоей обычной депрессии. Такая честь, что ты призвал меня, чтобы я ответила на твои обычные молитвы». Раздался тихий, вызывающий дрожь смех.
«Как, должно быть, необъятна твоя жалость к себе», сказала она, «что ты не боишься меня, зная, что я – была бы у меня сила этой ведьмы, или любой другой – с удовольствием своими бы руками забрала твою жизнь». Она поднесла ручки к лицу, словно собралась плакать, а потом снова опустила.
«Умри для меня, мой преданный», сказала она с дрожью в голосе. «Думаю, мне это понравится. Понравится так же, как страдания Лестата, которых я уже почти не помню. Думаю, да, только так я вновь испытаю радость, от твоей боли. А теперь, если от меня больше ничего не требуется, если вы закончили с моими игрушками и твоими воспоминаниями, отпустите меня обратно в мое беспамятство. Я не могу описать срок моего пребывания в Аду. Боюсь, я начала понимать вечность. Пустите меня».
Мгновенно она двинулась вперед, схватила нефритовый кинжал и стремительным рывком вонзила лезвие прямо в сердце Луи.
Он упал на алтарь, прижав руку к ране, из которой торчала рукоятка ножа, на камни под Клодией вылилось содержимое котла, Меррик в ужасе отступила назад, а я не мог двинуться с места.
Кровь хлестала из сердца Луи. Его лицо напряглось, губы приоткрылись, а веки были плотно сомкнуты.
«Прости меня», прошептал он. Он тихо застонал, и в этом стоне выразилась чистейшая и ужаснейшая боль.
«Возвращайся в Ад!» внезапно закричала Меррик. Она подбежала к призрачному существу, протянув руки к котлу, но дитя увернулось, словно было соткано из тумана, и, все еще держа в руках нефритовое лезвие, она ударила им Меррик. Ее маленькое ледяное личико оставалось абсолютно спокойным.
Меррик оступилась и чуть не упала на ступеньки дома. Я схватил ее за руку и помог ей снова встать на ноги.
И вновь чудовищное создание повернулось к Луи, держа опасное лезвие обеими маленькими ручками. На белой прозрачной ткани ее платья были темные полосы от кипящего в котле варева. Ей было все равно.
Содержимое перевернутого набок котла медленно вытекало на камни.
«Ты считал, что я не страдала, Отец?» спросила она все тем же тоненьким детским голоском. «Тебе казалось, что смерть освободила меня от всей моей боли?» Своим маленьким пальчиком она попробовала остроту нефритового лезвия. «Именно так ты и считал, да, Отец?» медленно проговорила она, «и если эта женщина исполняла твою волю, то ты услышишь кое-что утешительное от меня. Ты верил, что Бог отпустит тебя, не так ли? Тебе это казалось таким справедливым после всех лет, проведенных в раскаянии…»
Луи все еще закрывал рану рукой, хотя плоть уже затягивалась, и кровь сочилась все медленней из-под ладони.
«Врата не могут быть окончатльно закрыты для тебя, Клодия», произнес он со слезами на глазах. Его голос был сильным и уверенным. «Это было бы слишком жестоко по отношению к-».
«К кому, Отец?» перебила она его. «Слишком жестоко по отношению к тебе? Я страдаю, Отец, я страдаю и блуждаю во тьме; я ничего не знаю, а то, что я знала когда-то, кажется лишь иллюзией! У меня ничего нет, Отец. Мои чувства – это даже не воспоминания. У меня вообще ничего больше не осталось».
Голос стал слабее, но я по-прежнему мог отчетливо разобрать каждое слово. Ее тонкие черты оживились, как если бы она совершила какое-то открытие.
«Ты рассчитывал, что я поведаю тебе целительные для изрненной души сказки об ангелах Лестата?» спросила она дружелюбным тихим голосом. «Думал, я нарисую картину кристально чистых Небес с прекрасными дворцами и поместьями? Думал, я спою какую-нибудь балладу, которой меня научили Предрассветные Звезды? Нет, Отец, тебе не получить такой бальзам на душу, по крайней мере, от меня».
Она продолжала приглушенным голосом:
«А когда ты присоединишься ко мне, я буду потеряна вновь, Отец. Как я могу гарантировать, что буду рядом с тобой, чтобы видеть твои слезы и слышать твой плач?»
Образ начал блекнуть. Ее большие темные глаза сосредоточились на Меррик, потом на мне. И вновь она обратила свой взгляд к Луи. Она растворялась в воздухе. Нож выпал из ее белой руки и упал на камни, разбившись пополам.
«Давай же, Луи», слабо воззвала она, и ее призыв почти слился с тихим шумом деревьев, «присоединись ко мне в этом безрадостном месте и оставь все свои радости – твои деньги, мечты, твои кровавые удовольствия. Оставь здесь свои вечно голодные глаза. Оставь все это здесь, любимый, брось все ради этого сумрачного и иллюзорного мира, мира, где мы вновь будем вместе».
Фигура застыла и сплющилась, свет проходил сквозь ее размытый силуэт. Я с трудом разглядел улыбку, тронувшую ее маленький рот.
«Клодия, постой, прошу тебя», проговорил Луи. «Меррик, не позволяй ей снова кануть в этот непроницаемый мрак. Меррик, направь ее!»
Но Меррик не двинулась с места.
Луи неистово бросился от Меррик к исчезающему духу.
«Клодия!» вскричал он. Вся его душа кричала вместе с ним, он хотел сказать так много, но он потерял свою веру. Осталось только отчаяние. Я чувствовал это. Я ясно прочел это в его взгляде.
Меррик отступила назад, сверкающая нефритовая маска все еще была на ней, левая рука ведьмы застыла в воздухе, словно чтобы отогнать призрака, если он снова решится напасть.
«Иди ко мне, Отец», сказала Дочь Вампиров, теперь ее голос был начисто лишен какого-либо выражения и чувства. Ее образ стал прозрачным, туманным.
Черты личика медленно растворялись. Только глаза продолжали сверкать.
«Иди ко мне», прошептала она сухим и тонким голосом. «Иди, сделай это со всей болью, на которую ты способен, как ты и предлагаешь. Ты никогда меня не найдешь. Приди».
Какое-то время в воздухе оставался ее темный силуэт, а потом она исчезла, и двор с алтарем и окружавшими его деревьями словно замер.
Больше я ее не видел. Свечи, что с ними? Они все сгорели дотла. От благовоний остались только кучки пепла на каменных плитах. Легкий ветерок развевал их прах. Настоящий душ из крошечных зеленых листочков лениво осыпался с ветвей, и воздух был полон легким, но ощутимым холодом.
Только далекое небо давало нам хоть какой-то свет. Стало морозно. Иней проникал сквозь мою одежду и оседал на коже.
Луи смотрел в темноту с выражением невыразимого горя. Он начал дрожать. Он не плакал; слезы просто застыли в его непонимающих глазах.
Внезапно меррик сорвала нефритовую маску и перевернула оба стола и алтарь так, что их содержимое посыпалось на плиты. Маску она зашвырнула в кустарник за ступеньками.
Я в ужасе уставился на череп Ханни, так невинно лежавший в куче уже не нужных магических инструментов. От сырых углей поднимался горький дым. Сгоревшие останки куклы угадывались в вылившейся жидкости
Меррик обеими руками крепко обняла Луи.
«Пойдем внутрь», попросила она, «пошли из этого ужасного места. Пойдем, зажжем лампы. Пошли внутрь, нам будет тепло и мы будем в безопасности».
«Нет, не сейчас, милая», ответил он. «Я должен уйти. О, я обещаю, я вернусь к тебе. А сейчас дай мне побыть одному. Я дам любые клятвы, какие ты захочешь. Я скажу все, что ты захочешь услышать, от чистого сердца. Но не сейчас. Отпусти меня».
Он наклонился и поднял портрет Клодии с развалин алтаря. А потом он исчез в тени аллеи, убирая с пути листья банановых пальм. Он шел все быстрее до тех пор, пока не исчез полностью, исчез, вступив на его собственный путь в знакомой и неизменной тьме.
20
Я ОСТАВИЛ ЕЕ, когда она свернулась клубочком на кровати Великой Нананны.
Я вернулся в сад, подобрал куски нефритового ножа и обнаружит, что маска разбилась пополам. Каким хрупким оказался этот твердый на вид нефрит. Какими плохими были мои намерения, каким ужасным вышел результат…
Эти вещи я принес с собой в дом. Я не мог преодолеть свои предрассудки и взять в руки череп Ханни в Солнечном Свете.
Я возложил нефритовые осколки на алтарь в спальне, среди свечей в стеклянных подсвечниках, и потом сел рядом с ней, приобняв ее одной рукой.
Она развернулась и положила голову мне на плечо. Ее кожа была горячей и сладкой. Я мечтал покрыть ее кожу поцелуями, но я не мог поддаться этому порыву, так же как не мог сдаться темному желанию настроить биение ее сердца с помощью крови в такт моему…
На всем ее белом шелковом платье были пятна высохшей крови, и на правой руке был уже затянувшийся порез.
«Я не должна была этого делать, никогда», пробормотла она приглушенным и лихорадочным голосом, ее грудь мягко упиралась в мою. «Это было чистой воды безумие. Я чувствовала, что так произойдет. Я знала, что это приведет его к катастрофе. Я знала. А теперь он потерян; он глубоко и безнадежно ранен и потерян для нас обоих».
Я приподнял ее и заглянул в ее глаза. Как всегда, их таинственный зеленый цвет ошеломил и зачаровал меня, но я не мог сейчас поддаться ее чарам.
«Но ты уверена, что это была именно Клодия?» спросил я.
«О, да», ответила она. Ее глаза все еще были красными от слез. Слезы еще стояли в ее прекрасных глазах. «Это была Клодия», заявила она. «Или то, чем она является в данный момент и называет себя Клодией, но ее речи? Это ложь, все до последнего слова».
«Откуда ты знаешь?»
«Да так же, как знаю, когда мне лжет человек. Так же, когда я ощущаю, что кто-то читает чьи-то мысли и использует слабости этого человека. Этот дух был настроен враждебно, когда его вызвали в наш мир. Дух был смущен. Дух лгал».
«А мне не показалось, что он лжет», возразил я.
«Разве не понятно», сказала она, «это существо использовало тайные, самые ужасные и болезненные страхи Луи в своих целях. Его мозг был полон мыслей, которые только и ждали сигнала, чтобы вызвать у него отчаяние. Это его новая вера. И кем бы он ни был – чудо, ангел смерти, проклятый монстр – он потерян для нас. Для нас обоих».
«А почему не мог дух сказать чистую правду?» опять поинтересовался я.
«Ни один дух никогда не говорит ’чистую правду’», настояла она на своем. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони. Я протянул ей совй льняной платок. Она промокнула глаза и снова посмотрела на меня. «Когда призрак вызываешь, он никогда не говорит всей правды. Только если он является по собственному желанию».
Я задумался над этим. Я уже слшал это раньше. Каждый член Таламаски был с этим знаком. Духи, котоых вызываешь – ненадежны. Духи, преследующие определенные цели, приходят по своей воле. Но ни одному призраку нельзя верить. Это была прописная истина. Сейчас она не могла ни успокоить меня, ни прояснить мои мысли.
«Тогда получается, что описние вечности», продолжил я, «было выдумкой, так ты считаешь».
«Да», кивнула она, «именно это я и говорю». Она высморкалась и начала дрожать. «Но он никогда не примет это». Она покачала головой. «Эта ложь слишком похожа на то, во что он верит».
Я промолчал. Слова духа, были слишком похожи на то, во что на самом деле верил я.
Она снова положила голову мне на грудь и рассеяно приобняла меня. Я укачивал ее в своих объятьях, глядя прямо перед собой на маленький алтарь перед окнами, рассматривая терпеливые лица разномастных святых.
Мной завладело спокойное и опасное настроение, под влиянием которого я увидел всю мою долгую жизнь, как на ладони. Лишь одно оставалось неизменным все это время, и когда я был молодым парнем в храмах Кандомбле в Бразилии, и вампиром, гуляющим по Нью-Йорку в компании Лестата. Этим неизменным фактом было, что бы я ни утверждал в другое время, убеждение, что за пределами земной жизни нас ждеть лишь пустота.
Конечно, и тогда, и теперь я с радостью “верил” в прямо противоположное. Я окружил себя мнимыми чудесами – божествами, духами и вливанием вампирской крови. Но, в конуе концов, я боялся, что ТАМ ничего нет, может, кроме “бескрайней тьмы”, которую описал этот дух, зловещий и злобный дух…
Да, я говорю, что верю. Верю в то, что после смерти мы обречены навечно остаться во тьме. Конечно. Блуждания души после физической смерти когда-нибудь может быть объяснена научно – душа как неопределенная субстанция, оторванная от плоти и пойманная в ловушку энергетическим полем, окружающим планету. Это не за пределами воображения, нет, вовсе нет. Но это совсем не бессмертие. Это не есть Рай или Ад. Это не суд и не спасение. Это не вечная радость или бесконечная боль.
Что до вампиров, они всегда были и останутся чудом из плоти, но какое же неумолимо материалистичное и мелкое это чудо!
Представьте ночь, когда одного из нас наконец изловят и намертво привяжут к лабораторному столу в здании под куполом из аэрокосмического пластика, в безопасности от солнечных лучей, дня и ночи под сверкающими вспышками ламп “дневного света”.
Там будет лежать он, беспомощный экземпляр Носферату, отдающий свою кровь шприцам и трубкам, пока доктора придумывают для нашей долговечности, нашей неизменности, нашей связи с каким-то духом, живущим вне времени, длинное латинское название.
Амель, древний дух, который, по словам Старейших дает сверхъестественную силу нашим телам и объединяет их, однажды будет классифицирован, как некая сила, сходная с той, что организует крошечных муравьев в их огромных и замысловатых сообществах, или чудесных пчел в их великолепных и невероятно изощренных ульях.
Если бы я умер, я бы мог столкнуться с пустотой. Если бы я умер, я бы мог блуждать во мраке. Если бы я умер, я бы мог никогда и не узнать, что творится с моей душой. Весь свет, окружающий меня – тепло, о котором призрак-дитя отзывалось так язвительно – это тепло просто бы исчезло навеки.
Я уронил голову на грудь. Пальцами левой руки я стал массировать виски, а правой прижал к себе Меррик, которая вдруг показалась мне такой драгоценной, такой хрупкой.