Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Посольства Франции в России

Вид материала

Книга

Содержание Глава 5. Логика практики 159 му, она склонна игнорировать время и тем самым детемпорализовать практику. Спортсмен

Подобный материал:

• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин " при поддержке Министерства иностранных, 5684.59kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин"при поддержке Министерства иностранных, 3051.01kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства Иностранных, 8073.96kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства Иностранных, 6871.78kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных, 2927.63kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства Иностранных, 5582.14kb.
• Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных, 2565.41kb.
• Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных, 8810.89kb.
• Забота о себе, 3553.12kb.
• Забота о себе, 3523.48kb.

Глава 5. Логика практики

О практике трудно говорить иначе как негативно — особенно о том, что в ней кажется наиболее механичным, наиболее противоположным логике мысли и дискурса. Все привычные навыки бинарного мышления не позволяют даже помыслить, чтобы в преследовании осознанных це­лей какого-либо рода могла иметься постоянная диалекти­ческая связь между организующим сознанием и привычны­ми навыками. Вероятно, широко распространенная альтер­натива между языком сознания и языком механического типа не была бы столь навязчивой, если бы ей не соответствовал раздел, проходящий в самой глубине мировоззрения господ­ствующих классов: монополисты дискурса о социальном мире мыслят по-разному в зависимости от того, мыслят ли они о себе самих или же о других (то есть о других классах), а потому они предрасположены к спиритуализму «для се­бя» и материализму «для других», к либерализму «для се­бя» и дирижизму «для других», наконец, по той же самой логике, к финализму и интеллектуализму «для себя» и меха­ницизму «для других». Такое заметно у экономистов, кото­рые то склонны наделять хозяйственных агентов, а точнее, «предпринимателя», способностью к рациональной оценке объективных шансов, то готовы отдать абсолютную власть в выборе приоритетов саморегулирующимся механизмам рынка¹. Что касается этнологов, то они были бы не столь

склонны к языку механического типа, если бы, ведя речь об обмене, имели в виду не только «потлач» или «кулу», но свои собственные приемы житейского обращения, о кото­рых говорят в понятиях «такта», «чутья», «деликатности», «ловкости» или «умелости» — все это разные имена прак­тического чувства; и если бы, оставив в стороне обмен да­рами или словами, они задумались о других обменах, где за ошибку в понимании следует немедленная расплата — например, об обмене ударами в драке, когда, по замеча­нию Джорджа Г. Мида², в каждом положении тела против­ника содержатся признаки, которые нужно улавливать еще в зачаточном состоянии, угадывая, что выйдет из едва на­меченного удара или увертки, то ли удар, то ли обманный финт. Тогда, вернувшись к таким, казалось бы, механич­ным и ритуализованным видам обмена, как условно-свет­ский разговор — стереотипная череда стереотипных реп­лик, — они бы заметили, какая неустанная бдительность нужна, чтобы проворачивать эти шестерни заранее задан­ных жестов и слов; какая внимательность к любым знакам требуется даже при самых ритуальных шутках, чтобы вес­ти эту игру, не заводя ее слишком далеко — за пределы игры, подобно тому как имитация боя может всерьез увлечь бойцов; сколь искусно нужно обыгрывать двусмысленно­сти, недосказанности, неоднозначности телесной или сло­весной символики, если неясно, какую объективную дистан­цию должно соблюдать, а потому приходится вести себя двойственно (чтобы при малейшем признаке отступления или отказа со стороны партнера иметь возможность обра­тить все в шутку), поддерживать неопределенность своих намерений, все время балансируя между непринужденно­стью и отчужденностью, услужливостью и равнодушием. То есть стоит обратиться к своим собственным играм, к своей собственной практике социальной игры, и окажется, что чувство игры — это одновременно и реализация тео­рии игры, и ее отрицание как теории.

¹ Довольно неожиданное сочетание того и другого реализует­ся в популизме, поскольку он склонен мыслить народ таким же образом, как буржуа мыслит самого себя.

² Mead G. H. L'esprit, le soi et la société. — Paris: Р. U. F., 1963. — Р. 37-38.

158

Выяснить теоретическую ошибку, когда теоретичес­кое видение практики выдают за практическое отношение к практике или, точнее, в основание практики закладыва­ют модель, которую еще предстоит выстроить для ее осмыс­ления, — значит, вместе с тем, заметить, что в основе этой ошибки антиномия между временем науки и временем по­ступка, которая ведет к разрушению практики, подчиняя ее вневременному времени науки. При переходе от прак­тической схемы к выстроенному задним числом теорети­ческому чертежу, от практического чувства к теоретичес­кой модели — которую можно понимать либо как проект, план или метод, либо как механическую программу, не­кий таинственный распорядок, таинственно воссоздавае­мый ученым, — при таком переходе упускают из виду не­посредственно временную реальность непосредственно тво­римой практики. Практика разворачивается во времени и обладает всеми соответствующими характеристиками, та­кими как необратимость, которая разрушается при синхро­низации. Ее временная структура, т. е. ее ритм, темп и осо­бенно направленность, основополагающая и для практи­ческого чувства: как и в музыке, любое воздействие на эту структуру, пусть даже это простая смена темпа, ускорение или замедление, приводит к деструктурации, несводимой к простому изменению оси отсчета. Короче говоря, практика всецело имманентна длительности, а потому идет рука об руку со временем — не только потому, что она разыгрыва­ется во времени, но и потому, что в самой ее стратегии за­ложено обыгрывание времени и особенно темпа.

У науки — свое время, не совпадающее с временем практики. Для аналитика время упразднено — не только потому, что, как много раз повторяли после Макса Вебера, он приходит всегда после схватки и точно знает, чем все кончится, но еще и потому, что у него есть время для тотализации, то есть для преодоления любых эффектов вре­мени. Научная практика настолько детемпорализована, что тяготеет к исключению даже самого понятия об исключае­мом; будучи возможна лишь при таком отношении ко вре­мени, которое противоположно отношению практическо-

159

му, она склонна игнорировать время и тем самым детемпорализовать практику. Спортсмен, вовлеченный в игру, увлеченный игрой, сообразуется не с тем, что он видит, а с тем, что он предвидит, видит заранее в непосредственно воспринимаемом настоящем, и он посылает мяч не туда, где находится партнер, а туда, где тот окажется — опере­див соперника — мгновением позже; он занят предвидени­ем чужих предвидений, которые и сами суть (например, при ложном маневре, стремящемся обмануть их) предвидения предвидений. Он принимает решения, исходя из объектив­ных вероятностей, то есть из глобальной и моментальной оценки всего комплекса соперников и партнеров в их по­тенциальном становлении. И это происходит, как говорит­ся, «прямо на поле», в мгновение ока и в разгар борьбы, то есть в условиях, исключающих дистанцию, взгляд со сто­роны, общий обзор, отсрочку решения, отрешенность мыс­ли. Игрок уже присутствует в будущем, втянут в «настаю­щее» и, отказываясь ежесекундно сдерживать экстаз, прое­цирующий его в область вероятного, отождествляет себя с миром «настающего», утверждая непрерывность времени. Тем самым он исключает возможность — в высшей степени реальную и вместе с тем сугубо теоретическую — внезапно­го возврата в настоящее, то есть в прошлое, резкого разры­ва всяких связей с «настающим», когда, словно при смер­ти, любые предвидения непрерывной практики ввергаются в абсурд незавершенности. Безотлагательность решений, в чем справедливо усматривают одну из главных особен­ностей практики, является следствием участия в игре и вы­текающего из него присутствия в будущем; стоит оказать­ся, подобно наблюдателю, вне игры, вне выигрышей и про­игрышей, как сразу же исчезают те безотлагательные проб­лемы, вызовы, угрозы и вынужденные ходы, которыми и образуется реальный, то есть реально обитаемый мир. Толь­ко тому, кто совсем вышел из игры, кто полностью разру­шил чары, illusio, отказался от всякой заинтересованнос­ти, то есть от всяких ставок на будущее, — только ему вре­менная последовательность событий может предстать как чистая дискретность, а мир может явиться во всей абсурд-

160

ности настоящего без «настающего», то есть без смысла, наподобие сюрреалистической лестницы, ведущей в пус­тоту. Чувство игры — это чувство «настающего» в игре, чувство смысла ее истории, которая и придает игре ее смысл.

Это значит, что у нас лишь в том случае есть шанс научно осмыслить практику — и, в частности, те ее свойст­ва, что связаны с ее развертыванием во времени, — если мы будем учитывать, какой результат производит научная практика одним лишь фактом тотализации. Вспомним нашу сводную таблицу, вся научная эффективность кото­рой обусловлена ее эффектом синхронизации: он позволяет (ценой труда, требующего немало времени) увидеть в одно мгновение факты, существующие лишь последовательно, и таким образом выявить отношения (в частности, проти­воречия), которые иначе были бы неразличимы. Как это явствует в случае ритуальных практик, сбор и группиров­ка отношений оппозиции и эквивалентности, которые не даны и не могут быть даны все вместе — во всяком случае одновременно — сознанию одного информатора, которые могут возникать лишь при обращении к разным ситуациям, то есть в разных речевых мирах и с разными функциями, — как раз это и дает аналитику привилегию тотализации, то есть способность предъявить себе и другим сводную карти­ну этих отношений как единого целого, которая составля­ет предпосылку их адекватной расшифровки. Поскольку аналитик сплошь и рядом игнорирует социально-логичес­кие предпосылки того сущностного изменения, которое претерпевает у него практика и ее продукты, а потому и природу логических трансформаций, которым он подвер­гает собранную информацию, то он предрасположен к все­возможным ошибкам, вытекающим из тенденции путать точку зрения актера и зрителя, — например, искать ответы на «зрительские» вопросы, которых практика себе не ста­вит, потому что ей их ни к чему ставить, вместо того чтобы задуматься над тем, не состоит ли свойство практики имен­но в том, что она такие вопросы исключает.

161

Образец такой фундаментальной эпистемологической ошибки можно найти в «извращен­ной логике» тех писателей, которые, по словам Т. Э. Лоуренса, приписывают «человеку, всецело поглощенному своей задачей», точку зрения «че­ловека, сидящего в кресле». Максим Шастен, про­цитировав эти слова, продолжает: «У Рамю труд земледельца преобразован в кажущееся вздыма­ние ландшафта; но когда крестьянин тяжко нале­гает на лопату, то земля при этом не встает ды­бом — либо уж он копает и не видит встающей дыбом земли, либо земля как бы встает дыбом, но смотрит при этом уже не сам крестьянин, а таинственным образом подставленная на место его глаз кинокамера какого-то праздного худож­ника; Рамю смешивает труд и досуг» (Chastaing M., op. cit., p. 86). Роман закономерно колеблется между двумя полюсами, которые известны так­же и в социологии: с одной стороны — абсолют­ная точка зрения вездесущего и всеведущего Бога, которому открыта истинная суть персонажей (он разоблачает их ложь, объясняет их умолчания и т. д.) и который, подобно антропологу-объекти­висту, занят истолкованием и объяснением; с дру­гой же стороны — точка зрения человека, выда­ющего себя за наблюдателя в духе Беркли.

Привилегией тотализации предполагается, с одной стороны, практическая (а значит, имплицитная) нейтрали­зация практических функций — то есть в данном конкрет­ном случае заключение в скобки того, как практически используются временные метки, — нейтрализация, которая сама собой осуществляется в ситуации опроса, то есть в ситуации «теоретического» подхода, предполагающего отвлечение от всякой практической заинтересованности; а с другой стороны — применение (требующее времени) та­ких накопленных в ходе истории и добытых ценой времен­ных затрат средств увековечения, как письменность и все прочие техники фиксации и анализа — теории, методы, чер­тежи и т. д. Составляя вместе в симультанности единого пространства весь ряд временных оппозиций, которые по-


162

следовательно используются различными агентами в раз­личных ситуациях и никогда не могут быть пущены в ход все сразу, так как жизненные потребности никогда не тре­буют такого всеобъемлющего охвата и даже подавляют его своей безотлагательностью, — календарная таблица создает из разнородных элементов множество отношений (например, отношения одновременности, последовательно­сти или симметрии) между метками разного уровня, кото­рые, никогда не соприкасаясь на практике, обладают прак­тической совместимостью, даже если логически противо­речат друг другу.

В отличие от практики — которая представляет собой «по сути своей линейный ряд» и, подобно дискурсу, в силу «своего конструктивного принципа заставляет нас вы­ражать последовательно, с помощью линейного ряда зна­ков, такие отношения, какие наш ум воспринимает или должен был бы воспринимать одновременно либо в ином порядке», — научные чертежи или диаграммы, «сводные таблицы, древовидные схемы, исторические атласы, вся­ческие таблицы соотношений» позволяют, по словам Курно, «более или менее удачно пользоваться поверхностной протяженностью для изображения систематических отно­шений и связей, трудно различимых в речевой цепи»³. Ины­ми словами, сводная таблица позволяет охватить одновре­менно, одним взглядом — uno intuitu et total simul, как выражался Декарт, монотетически, как выражается Гус­серль⁴ — такие значения, которые производятся и исполь­зуются политетически, то есть не просто одно за другим, а то одно, то другое, каждое по отдельности. Кроме того, синусоидальный чертеж, позволяющий изображать отно­шения оппозиции или эквивалентности между элементами, размещая их, как в календаре, по законам линейного сле­дования («у следует за х» исключает «х следует за у»; из «у

¹ Cournot A. Essai sur les fondements de la connaissance et sur les caractères de la critique philosophiqu. — Paris: Hachette, 1922. — Р. 364.

⁴ Husserl E. Idées directrices pour une phénoménologie. — Paris: Gallimard, 1950. — Р. 402-407.

163

следует за х» и «z следует за у» вытекает «z следует за х»; наконец, всегда либо «у следует за х», либо «х следует за у»), не просто делает наглядными фундаментальные отно­шения между верхом и низом, правым и левым, но и позво­ляет контролировать отношения между метками или после­довательные деления года, выявляя всевозможные отноше­ния (в том числе противные законам линейного следова­ния), на практике исключенные, поскольку различные деле­ния или подразделения, которые может группировать меж­ду собой наблюдатель, не мыслятся и не применяются систе­матически, как моменты линейной последовательности, а входят, в зависимости от контекста, в состав оппозиций самого разного уровня (начиная с такой самой крупной, как оппозиция между кульминационными точками лета и зимы, и вплоть до мельчайшей — между двумя точками ка­кого-либо подразделения того или иного из этих периодов). Подобно тому как генеалогия создает пространство однозначных, однородных, раз и навсегда установленных отношений вместо прерывного (в пространственном и вре­менном плане) множества фрагментов родства, обретаю­щих иерархический порядок и организацию согласно сию­минутным нуждам, а практическое существование — лишь раз за разом; подобно тому как на плане местности преры­вистое и содержащее пробелы пространство практических маршрутов заменяется однородным и сплошным простран­ством геометрии, — так и в календаре образуется линей­ное, однородное и сплошное время вместо времени практи­ческого, состоящего из отдельных фрагментов длительнос­ти, несоизмеримых между собой и обладающих каждый своим ритмом — ритмом времени, которое спешит или же топчется на месте в зависимости от того, что с ним делают, то есть в зависимости от функций, которые сообщает ему совершающийся в нем поступок; размечая непрерывную линию точками церемоний и работ, календарь превращает их в точки раздела, соединенные отношением простого сле­дования, и тем самым искусственно фабрикует вопрос об интервалах и соответствиях между метрически или топо­логически эквивалентными точками.

164

В зависимости от того, с какой точностью нужно локализовать рассматриваемое событие, от природы этого события, от социального до­стоинства затронутого им агента, практика при­бегает к различным оппозициям; так, «период» под названием eliali отнюдь не определяется, как в строго упорядоченном ряду, одним лишь сво­им отношением к предыдущему и последующе­му моменту, а может иметь противопоставлен­ным членом как esmaim, так и b'usum или thimgharine; он может также противопоставляться сам себе как «декабрьское eliali» — «январскому eliali» или же, по другой логике, как «долгие но­чи» — «коротким ночам furar» или «коротким ночам maghres». Ясно, сколь искусственным яв­ляется календарь, который уподобляет друг дру­гу и расставляет в одну линию единицы столь разного уровня и неравного структурного веса. Поскольку все деления и подразделения, которые может зафиксировать и собрать вместе наблю­датель, производятся и применяются в разных и разделенных по времени ситуациях, то вопрос о том, как соотносится каждое из них с единицей высшего уровня, а тем более с делениями и под­разделениями противопоставленных «перио­дов», — такой вопрос на практике никогда не встает. Тот упорядоченный по законам линейно­го следования ряд моментов, который бессозна­тельно выстраивается наблюдателем по модели календаря, соотносится с временными оппо­зициями, применяемыми одна за другой на прак­тике, так же как в политике сплошное и однород­ное пространство спектра политических мнений соотносится с актами практического выбора той или иной политической позиции, которые вся­кий раз совершаются в зависимости от конкрет­ной ситуации и от конкретных собеседников или противников, пуская в ход оппозиции разного уровня, смотря по тому, какова политическая дистанция между собеседниками (левые— пра­вые; левое крыло левых — правое крыло левых; крайне левые на левом крыле левых — умеренно

165

левые на левом крыле левых и т. д.), так что в «абсолютном» пространстве геометрии человек может оказаться то правее, то левее самого себя, противореча тем самым третьему закону линей­ного следования.

Сходный анализ применим и к терминологическим си­стемам, служащим для обозначения социальных единиц: игнорирование моментов неопределенности и неоднознач­ности, которые имеются в этих продуктах практической логики в силу их функций и условий применения, ведет к созданию хоть и безупречных, но нереальных артефактов. В самом деле, нет ничего более подозрительного, чем по­казная строгость всевозможных чертежей социальной орга­низации, которые вычерчиваются этнологами. Скажем, предлагаемый разными авторами, от Аното до Жанны Фавре (включая и Дюркгейма), безукоризненно чистый чертеж устройства берберского общества как ряда включающихся одна в другую единиц может быть принят лишь в том слу­чае, если игнорировать, во-первых, произвольность всех тех членений — в действительности зыбких и изменяющих­ся в зависимости от местности, —которые проводятся при этом в континууме родственных отношений (их контину­альность проявляется, например, в том, как неощутимо ме­няются по убыванию обязанности при трауре), промежу­точных между семьей в широком смысле (akham) и кланом (adhrum или takharubth); во-вторых, если игнорировать непрерывную динамику этих единиц, которые в истории то возникают, то исчезают, согласно логике присоедине­ний и слияний (так, в Аит Хишеме несколько захудавших кланов — takharubth — объединяются в один клан Аит-Изаад) или же расколов (в той же деревне первоначально единый клан Аит-Мендиль разделился на два); в-третьих, если игнорировать ту зыбкость, что неотъемлемо присуща туземным понятиям при их практическом применении (в отличие от полутеоретических артефактов, которые не­избежно вызывает на свет, в этом и других случаях, ситуа­ция опроса), ибо она составляет одновременно предпосыл­ку и результат их функционирования, — здесь, еще в боль-


166

шей степени, чем в случае земледельческого календаря с его временными таксономиями, употребление слов и оппо­зиций, служащих для классификации, то есть в данном слу­чае для создания групп, зависит от ситуации, точнее, от того, какая цель преследуется в процессе образования классов: мобилизовать или разделить, присоединить или исключить.

Не вдаваясь здесь в более подробное обсуж­дение схематической систематизации, которую дает Жанна Фавре для терминологии, собранной Аното⁵, отметим лишь, что в случае деревни Аит Хишем⁶ и многих других мест иерархия ос­новных социальных единиц, обозначаемых сло­вами takharubth и adhrum, обратна той, какую предлагает Жанна Фавре вслед за Аното; правда, можно встретить случаи, когда, в соответствии с Аното, takharubth включает в себя adhrum, — ско­рее всего потому, что этими терминами, зафик­сированными в определенные моменты и в опре­деленных местах, обозначают итог разных исто­рий, отмеченных расколами, исчезновениями (ве­роятно, довольно частыми) или присоединения­ми тех или иных родовых линий. Случается так­же, что эти два слова употребляются безразлично для обозначения одного и того же социального деления; так, в частности, обстоит дело в районе Сиди Аих, где различают, начиная с самых мел­ких социальных единиц: a) el h'ara, то есть неде­лимую семью (в Аит Хишеме ее обозначают сло­вом akham — «дом»: akham n'Ait Аli), b) akham — семью в расширенном смысле, объединяющую людей, которые носят имя общего предка (в тре­тьем или четвертом поколении) — «Али» или X; иногда ее выражают также термином, по-види­мому, взятым из топографии и означающим из­гиб дороги, которая ведет от одного akham в

⁵ См.: Favret J. La segmentante au Maghreb // L'homme. — Vol. VI. — № 2. — 1966. — Р. 105-111; Favret J. Relations de dépen­dance et manipulation de la violence en Kabylie // L'homme. — Vol. VIII. — № 4. — 1968. — Р. 18-44.

⁶ См.: Bourdieu Р. The Algerians. — Boston: Beacon Press, 1962. — Р. 14-20.